Коммунизм или касса взаимопомощи?

Первый тезис, выдвинутый новыми богословами, заключался в том, что никакого коммунизма, обобществления имущества в Иерусалимской общине не было. А было нечто иное – складчина, некий общественный фонд, состоявший из добровольных пожертвований, на основе которого организовывались агапы. Протоиерей Николай Стеллецкий, дабы подкрепить это мнение авторитетом, ссылается на известного протестантского богослова Адольфа Гарнака [1, с. 98]. Однако сам Гарнак придерживался несколько иного мнения: по тексту Деяний несомненно, что первые христиане «дошли даже до добровольной общности имущества» [2, с. 103], но в достоверности этого свидетельства он сомневается. Такую же позицию занимают и другие протестантские богословы [например, Добшюц (9, с. 477)]. Правда, Гарнак упоминает, что для христианских общин I в. типична «общая касса (отдельно для каждой общины), из которой совершались вспомоществования бедным и нуждающимся» [10, с. 315], но это, скорее, можно отнести к Павловым общинам, а не к Иерусалимской. Поэтому соображение Стеллецкого в действительности подтверждения у знаменитого теолога не находит.

Но, конечно же, это частности. Более четко сформулированную позицию можно найти у священномученика отца Иоанна Восторгова, который, можно сказать, специализировался на социалистическом вопросе и, критикуя социализм, отрицал наличие коммунизма в Иерусалимской общине. Он писал: «Отрицалась ли первыми христианами собственность при том обще​нии имуществ, которое мы видели в церкви Иерусалимской? Иначе гово​ря, принудительно ли совершалась продажа имений и внесение денег в общую кассу, общежительно ли это было для всех христиан первого вре​мени? Ни то, ни другое, ни третье. В той же книге Деяний читаем, что Мария, мать Иоанна Марка, имела собственный дом в Иерусалиме (12,12). Из слов апостола Петра о Анании: чем ты владел не твое ли было и проч., заключаем, что ничего принудительного в продаже имений не бы​ло, а если Анания с Сапфирой были наказаны, то наказаны не за то, что оставили собственность у себя, а за обман, за ложь с целями тщесла​вия» [8, с. 80].

Восторгову вторят многие. Анонимный автор статьи [17] ситуацию в первохристианской интерпретирует в том смысле, что «имущие классы пожелали оказывать из своего достатка, много ли, мало ли, кто сколько мог, помощь неимущим» [там же, с. 214]. Священник Петр Альбицкий «Коммунизма в социалистическом смысле не было между первыми христианами, а была только живая любовь христианская, которая «не ищет своего» (1 Кор. 13:5)» [19, с. 16]. Профессор А. Генц пишет: «Эти (первохристианские – Н. С.) общины были религиозно-нравственные, а не экономические – коммунизм (притом – потребления, а не производства) был добровольный – дабы меньше заботиться о материальном, да и то практиковался только в Иерусалимской церкви; но и здесь мы видим, что Мария, мать Иоанна-Марка, имеет свой дом в Иерусалиме (Деян. 12:12)» [3, с. 21]. Подобного взгляда в начале XX в. придерживалось множество богословов консервативно-официального направления. Их пафос направлен на обоснование необходимости и благодатности частной собственности в христианском государстве. Правда, уже тогда существовали и противники такого взгляда, с воззрениями которых мы познакомимся чуть ниже.

Итак, адепты общепринятого взгляда выдвигают следующие положения:

1) это был не коммунизм, а складчина, «общественная благотворительность» типа «кассы взаимопомощи», в которой участвовали не все члены общины и не всё имущество общины (у матери Иоанна-Марка оставался свой дом в Иерусалиме);

2) складчина осуществлялась на добровольных началах.

Более всего удивляет первое утверждение, ибо оно начисто опровергается самим текстом «Деяний». Ведь рассказ об Иерусалимской общине, как нигде в Писании, насыщен, как говорят математики, «кванторами общности» – словами, выражающими всеобщность явления, полный охват им всех членов общины и всего имущества: «Все же верующие были вместе и имели всё общее», «И продавали имения и всякую собственность и разделяли ее всем, смотря по нужде каждого», «никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее», «Не было между ними никого нуждающегося, ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного», «И каждому давалось, в чем кто имел нужду», «в ежедневном раздаянии потребностей». Протестанту Гарнаку не зазорно сомневаться, но для православной традиции характерно полное доверие к тексту Писания, так что неверие в эти многочисленные «все», «всё» и «каждый» приводит в недоумение.

Что же касается дома матери Иоанна-Марка, то для опровержения этого аргумента достаточно процитировать Деяния более полно: «И, осмотревшись, (Петр. – Н. С.) пришел к дому Марии, матери Иоанна, называемого Марком, где многие собирались и молились» (Деян. 12:12). То есть этот дом фактически использовался общиной как храм. Так зачем же его нужно было продавать и выручать за него деньги, если он и так принадлежал общине и выполнял важнейшую функцию?

Теперь относительно второго утверждения. Да, коммунизм Иерусалимской общины был добровольным. Но добровольность вовсе не исключает коммунизма. Неординарный и глубокий богослов второй половины XX в. Феликс Карелин пишет: «Толкователи книги «Деяний» не раз пытались ослабить нормативное значение первохристианского коммунизма на том основании, что общение имуществ было у первых христиан делом совершенно добровольным. Довод явно не убедительный. Личная святость тоже является делом совершенно добровольным. Можно ли на этом основании утверждать, что Христианство не требует от человека личной святости?» [7]. Действительно, хотя нет никаких упоминаний о том, что передача имущества в пользу общины стала правовой нормой, но поскольку нравственная высота такого поступка была несомненна, он стал примером для подражания, что и повело к практически полному обобществлению имущества. Впрочем, этот момент настолько интересен и важен, что на нём следует остановиться подробнее на примере событий, происшедших с Ананией и Сапфирой.

Анания и Сапфира

Некоторые комментаторы отмечают, что Анания и Сапфира были свободны не жертвовать имение, поскольку Петр говорит Анании: «Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось?» (Деян. 5:4). С тем, что они могли не жертвовать имение, можно согласиться, – всякому человеку дана свободная воля. Но зададим вопрос: остался бы их статус верных христиан непоколебленным после отказа в жертве? Вряд ли. И все обстоятельства события это подтверждают. Действительно, необычайный благодатный порыв членов общины ко Христу и желание жить по Его заповедям привел многих из них к решению передать свое имение в распоряжение общины. Безусловно, такой поступок одобрялся апостолами, дабы нравственная высота действий этих членов общины была очевидна для всех. Конечно, другим, менее ревностным общинникам можно было не продавать имение и не отдавать денег в общину. Но, имея перед глазами пример Варнавы, поступить так – значит показать свое неверие во Христа Спасителя, оказаться Его недостойным, изменить подлинному христианству, да и публично продемонстрировать это всем членам общины. А потому вполне естественно, что жертва всего имущества быстро стала если не административной, то уж точно — нравственной нормой.

Но в чем же тяжесть проступка Анании и Сапфиры? Епископ Кассиан (Безобразов) утверждает, что Анания и Сапфира были наказаны не за оставление себе части суммы, а за то, что эту часть утаили [26, с. 133], т. е. за обман. Казалось бы, текст Деяний это подтверждает: Петр говорит Анании: «Ты солгал не человекам, а Богу» (Деян. 5:4). Для выяснения вопроса снова обратимся к Иоанну Златоусту.

Интересно, что Златоуст слова «обман» не употребляет; он характеризует происшедшее как святотатство. Святитель пишет: «И подлинно, кто решился продать свое и отдать (Богу. – Н. С.), а потом удержать у себя, тот святотатец» [IX, с. 118], ибо деньги, уже отданные Богу, становятся святыней. Суть златоустовского комментария в том, что создание такой общины, где евхаристия сочеталась с общим имуществом, – в высшей степени святое, Божие дело. Недаром тут же, в рассказе об Анании и Сапфире, Златоуст, продолжая тему жизни в Иерусалимской общине, восклицает: «Итак, земля была уже небом по их жизни, по дерзновению, по чудесам, и по всему» [IX, с. 121]. Утайка же части денег эту великую святыню осквернила; Анания и Сапфира, по слову Златоуста, впали в «тяжкое святотатство» [IX, с. 119]. Отсюда и тяжесть наказания.

Еще один момент: Златоуст пишет: «…когда столь многие поступали так же, когда была такая благодать, такие знамения, он (Анания) при всем этом не исправился; но будучи однажды ослеплен любостяжанием, навлек погибель на свою голову» [IX, с. 117]. Здесь святитель ясно указывает на причину этого обмана-святотатства – страсть к собственности, любостяжание. Да, Ананию и Сапфиру разрывали противоположные чувства. С одной стороны, они были под большим впечатлением снизошедшей на общину благодати и, конечно, хотели попасть в Царство Небесное. Однако, с другой стороны, будучи, как точно говорит Златоуст «ослеплены любостяжанием», они по-земному боялись проиграть. Поэтому они и приняли свое несчастное решение.

Но заметим, что повествование об Анании и Сапфире идет сразу после рассказа об Иосии-Варнаве. Это наводит на мысль, что св. Лука в целях логичности изложения несколько отошел от строго хронологического порядка изложения, сказав сначала о результате: «всё было у них общее», а затем уже изложил историю обобществления. Видимо, Варнава первый продал всё имущество; значит, Анания и Сапфира тоже были в числе первых. Говоря о строгих словах апостола Петра, Дееписатель дважды упоминает, что «великий страх» объял слышавших их. Община воочию убедилась, что Бог требует полной отдачи себя в Его волю – и души, и имения, и компромиссы Он не приемлет. А потому можно предположить, что после этого случая еще множество общинников отдали свои имения, в результате чего апостол Лука имел право сказать, что «никто ничего из имения своего не называл своим, но всё было у них общее».

Удача или неудача?

Теперь обратимся к общей оценке совершившегося в первохристианской общине. Мы видели, что святые отцы с восхищением принимали всё совершившееся там. Но новая консервативная критика делает иной вывод: это была неудача. Так, совершенно противоположную святым отцам оценку «иерусалимского эксперимента» дал известный философ Иван Ильин:

«Первые христиане попытались достигнуть «социальности» пос​редством своего рода добровольной складчины и жертвенно распредели​тельной общности имущества; но они скоро убедились в том, что и не​кая элементарная форма непринудительной негосударственной имущест​венной общности – наталкивается у людей на недостаток самоотрече​ния, взаимного доверия, правдивости и честности. В Деяниях Апос​тольских (4,34–37; 5,1–11) эта неудача описывается с великим объек​тивизмом и потрясающей простотой: участники складчины, расставаясь со своим имуществом и беднея, начали скрывать свое состояние и лгать, последовали тягостные объяснения с обличениями и даже со смертными исходами; жертва не удавалась, богатые беднели, а бедные не обеспечивались; и этот способ осуществления христианской «соци​альности» был оставлен как хозяйственно-несостоятельный, а религи​озно-нравственный – неудавшийся. Ни идеализировать его, ни возрож​дать его в государственном масштабе нам не приходится» [20, с. 61].

По сути дела, аналогичные рассуждения мы можем найти и в работах профессора нравственного богословия М. А. Олесницкого: «Известно, что общение имуществ первых христиан было кратковре​менным и местным; существовало оно недолго, только в Иерусалиме, и оказалось оно непрактичным: Иерусалимская община настолько обеднела, что другие христианские общины посылали ей вспоможения» [«Из системы христианского нравоучения». С. 409 (цит. по: 5, с. 24)].

О том, что «вспоможения» действительно были, мы уже упоминали. А раз так, – заключают консервативные ревизионисты, – экономически община оказалась несостоятельной. Ясно, что стрелы критики направлены не просто против организации первохристианской общины, но вообще против социализма и коммунизма, с которыми Церковь воевала. Любопытно, что именно в эпизоде с Ананией и Сапфирой некоторые авторы видят сильный аргумент против коммунизма. «В этих нескольких строчках Священного Писания фактически содержится полное опровержение коммунистической идеи. Судите сами: обычный человек искренне уверовал в пришествие Христа и в близкий конец света. Он искренне страшится Божьего Суда, иначе зачем бы он добровольно (!) продал имущество и пришел в общину? И все-таки. Все-таки, даже несмотря на все эти сильнейшие побудительные мотивы, человек уберегает часть денег. Зачем? На всякий случай…» [4].

Попытки осмыслить феномен Иерусалимской общины предпринимались и с исторической точки зрения. Так, М. Георгиевский объясняет его из ветхозаветных традиций милостыни и заботы о пророках [6, с. 38], – именно эту традицию и продолжали «иудеохристиане» общины Иакова.

Профессор В. И. Экземплярский, рассматривая вопрос с нравственной точки зрения, занимает позицию, противоположную консервативной. По его мнению, даже если предположить, что экономически община оказалась несостоятельной, то нравственно она дала образец христианской общинной жизни: «Самая неудача организации жизни первенствующей Церкви, – пишет он, – не могла бы послужить помехою видеть в этой организации идеальную ее форму» [5, с. 25]. Поэтому, в отличие от Ильина, оценка Экземплярского совсем иная: «Общение имуществ в первенствующей Церкви есть и навсегда пребудет идеалом устроения материальной сто​роны жизни членов Христовой Церкви <…> этот взгляд совпадает все​цело с учением отцов и учителей вселенской Церкви, которые в устрое​нии первохристианской общины видели идеальную форму церковного обще​ния, а в общении имуществ – естественное выражение христианской люб​ви, объединяющей людей в братскую семью, – выражение, являющееся же​лательным во всякое мгновение жизни на земле Церкви Христовой» [там же].

Еще один момент – поставление семи диаконов «пещись о столах». Критики толкуют этот эпизод в духе того, что весь строй Иерусалимской общины был нежизненен. Сначала – скандал из-за Анании и Сапфиры, теперь – из-за «ропота на Евреев», в результате чего пришлось вводить диаконство. Вся эта общность имущества превышает силы человеческие.

Конечно, падшесть человеческой природы тотальна, и устроение Иерусалимской общины следует считать необычайно высоким. И всё-таки наследники святоотеческого учения думают иначе. Так, Ф. Карелин пишет: «Апостолы могли легко разрешить конфликт, указав на то, что общение имуществ есть дело необязательное; так что верные могут есть и пить каждый, кто что имеет» [7]. И действительно, если «добровольность» понимать, как излишество, то именно так и логично было бы поступить. Однако: «Коммунистический строй первохристианской общины, естественно возникший от совместного вкушения Таинства, был в глазах Апостолов настолько большой ценностью, – продолжает Карелин, – что ввиду разразившегося хозяйственного конфликта они не только не отказались от него, но, по согласию всей Церкви, учредили особую духовную администрацию (первоначальный чин дьяконов) для его поддержания (Деян. 6:2–6). Туда, где недоставало любви, пришла на помощь распорядительность и справедливость» [там же].