Глянец», как стиль жизни.

  Вера Зверева в статье «Позывные гламура» очень ярко и емко говорить о гламурной жизни: «Гламур ассоциируется с яркостью и внешней легкостью жизни, противопоставленной как рутине, так и эпигонству «подлинного» шика и чар. Он предполагает светскость, успешность и демонстративную праздность»[7]. Понятие «гламур» синонимично сверхблагополучю.

  Слово «гламур» всегда живет в рекламном контексте. Его основная рекламная идея: то, что в культуре наделено ценностью — счастье, красота, молодость, здоровье, успешность, любовь, принадлежность к желанной группе, — может быть достигнуто при помощи денег. Гламур поощряет самое активное потребление.

   Пространство гламура —это мода и сфера светской жизни .Люди которые входят в него, заняты в сфере производства и сбыта рекламных образов, «белые воротнички», высокооплачиваемые работники офисов. Этот стиль иерархичен, подразумевает высокий уровень материальной обеспеченности, ведь он требует подлинности товаров ведущих брендов, взгляд «избранных» на «всех остальных».

   У гламура есть ряд идеологических установок. Они ориентированны на культуру медийных звезд. Люди гламура, создают причудливый образ поп-аристократии с ее легко опознаваемыми и простыми для тиражирования знаками «людей большого света»: ценно не то, что требует усилия или знания, а то, что «можно себе позволить», — причуды, каприз, подчеркнутый нарциссизм. Поверхностный аристократизм гламура позволяет своим персонажам являть себя подобно феодальной знати и скандалить подобно слугам.

Гламур отдает предпочтение несложному. Гламур, о котором мы говорим, задает труднодоступные, но массово воспроизводимые образцы, а совершенство облика здесь нужно ради соответствия модели. Его критики обычно отмечают стертость индивидуальности на общем фоне стилистической выверенности.

  Гламур идет в разрез с усилием, глубиной, уникальностью, заставляет рассматривать его как особый культ поверхностности, доведенный до совершенства облика человека, как с фотографии в журнале., Формы часто не предполагает обязательную связь с содержанием. Д. Дондурей в интервью с Аленой Долецкой и Татьяной Малкиной в статье «Красота – это страшная сила» говорит, что гламур истребляет все признаки живого, настоящего: «Гламур — это особый тип потребительской культуры, нацеленной исключительно на хорошие продажи, привлекательный для людей, живущих в заведомо обустроенном обществе. Сами продукты, упаковки, сопутствующие образы, условия доставки — все должно соответствовать стандартам успеха, красоты, стабильности. Никаких проблем, неприятностей, плохого настроения. Все неправильности, морщины, наросты, нестандарт — все свидетельства живого должны быть немедленно убраны»[8].

По его словам можно предположить, что гламур намеренно вытесняет натуральность, если это не специально поданная гламурная «натуральность».

   А вот автор статьи «О вкусах не спорят их демонстрируют» Иван Дыховичный проводит аналогию между гламуром и буржуазностью.

«Легче всего показать пальцем на золотые унитазы, шикарные дома, закрытые клубы, дорогие рестораны и бесконечно дорогие наряды и сказать: «Фас! Вот они, их хозяева, обитатели и посетители, виноваты». Во всяком случае, это проще, чем решать социальные проблемы»[9]. Он говорит о социальной дифференциации, которая случилась после гражданской воины 1917 года. Большевики обещали, что когда не будет ни царя, ни фабрикантов, а вся власть будет у Советов. Затем стали не нужны философы, священники, зажиточные крестьяне (кулаки). Произошло формирование класса номенклатуры, с пайками, спецраспределителями, служебными «Волгами» у подъезда и дачами… Теперь они нам говорят, как скромны были их запросы, сравнивая свои старые дачи с домами на Рублевке. Сравнение в большей степени некорректно. Сравнивать-то надо те дачи с бараками рабочих, с перенаселенными коммуналками. Работники высшего партаппарата и в 50-70-е, не говоря уж о начале 80-х, жили богато, можно сказать — гламурно.

  Сейчас мы проходим подобный этап в жизни общества. Маховик экстремизма проще всего раскручивать с помощью наглядных вещей. Гламур более чем нагляден. Он, можно сказать, само воплощение наглядности.

Иван Дыховичный говорит: «Я терпеть не могу буржуазность. Я презираю

демонстрацию богатства. Но если мне скажут: «Пошли громить людей,

которые жируют», я в жизни на это не соглашусь. Поэтому я осуждать гламур категорически не буду»[10]. Нам кажется, что это более объективная позиция по отношению к гламуру, нежели просто принижать его за выхолощеность.

  Гламур никакого вреда не несет. Он не агрессивен, он ничего не уничтожает. Гламур — это искушение роскошью. Если вы его избежали, это не значит, что вы его преодолели.

Другое дело, если это становится смыслом жизни.

  Люди, которые получили большие возможности и смогли использовать их полностью, демонстрируют остальным свое превосходство. Они показывают, что деньги могут всё. На самом деле они сами знают, что деньги могут не всё. Деньги – это эквивалент ценности. Но деньги — эквивалент товара. Если человек считает, что его ценность повышается от количества средств, которые он накопил, заработал, получил в наследство, то это означает, что он сам фактически рассматривает себя как… товар. Мы, разумеется, продаем на рынке труда свои знания, умения, свой опыт и талант. Но нелепо сводить человека к производной от его экономической функции.

   Итак, нас интересует гламур как новая идеология нашей жизни, пронизывающая все ее сферы, определяющая существование всех типов культуры, — не только той, что традиционно принято называть «коммерческой». Уже привычные испытания современной российской реальности, такие как отсутствие прямой цензуры и давление рынка, дополняются новым социально-культурным предписанием — необходимостью соответствовать принятым образцам: в жизни и в искусстве.