Глава 2. Пространство города

 Вторая значительная функция города, которую можно выделить, исходя из материала стихотворений данного периода, это упоминание города как пространства. Первое, что хотелось бы отметить в связи с этим, - то, что в рамках данной функции город чаще всего не назван. Иногда город можно узнать по городским реалиям, упомянутым в стихотворении, однако часто город становится не конкретным географическим пространством, а пространством, обладающим определенными специфическими характеристиками. В данной главе я поставила перед собой задачу выявить специфику данного пространства в поэзии Бродского, которая обуславливает выбор именно этого пространства в том или ином стихотворении.

Данную функцию также можно разбить на несколько подфункций, однако они более взаимосвязаны, нежели подфункции, рассмотренные в первой главе.

 Город может выступать в стихотворении как специфическая модель мира. В этом случае все действие стихотворения происходит в пределах одного города. В данном случае пространство города обозначает в первую очередь определенный набор временных и пространственных характеристик. В этом случае для городского пространства оказываются актуальными как законы, действующие в поэтическом мире Бродского в целом, так и специфические законы городского пространства.

  Выполняя данную функцию, город становится максимально цельным, являет собой весь поэтический мир. Это очень ярко видно на примере первого текста, в котором упоминается город – стихотворение «Еврейское кладбище около Ленинграда...». В данном тексте используется представление о городе как о целостном замкнутом мире. Таким образом, создается ощущение оторванности от мира, изгнанничества, связанное с еврейским кладбищем.

 Во многих текстах, особенно написанных до ссылки, город становится единственным пространством. Поэтический мир сужается до пространства города (позже, уже после эмиграции, в пьесе «Мрамор», Бродский смоделирует обратный процесс – город, расширившийся до масштабов мира). Это можно наблюдать в таких текстах, как «Гость», «Петербургский роман», Сонет («Мы снова проживаем у залива...»,1962), «От окраины к центру», «Остановка в пустыне» (данный текст осложнен тем, что Ленинград рассматривается как фрагмент мира, для которого справедливо определенное утверждение:

 

Так мало нынче в Ленинграде греков,

да и вообще – вне Греции – их мало. (Остановка в пустыне. 1969)

Таким образом, в этом тексте город становится моделью, которая не эквивалентна миру, а отображает его закономерности), «Почти элегия», «Осенний вечер в скромном городке...» и другие. Сложным образом эта закономерность отражается в поэме «Шествие»: в романсах героев «Шествия» могут упоминаться различные местности, однако все действие происходит в пределах одного города (Петербург – Петроград - Ленинград). Комментарии лирического героя – наблюдателя «Шествия» - каждый раз возвращают нас в исходное пространство.

 Пространство города открыто для перемещения, более того, оно подразумевает движение. Важнейшей характеристикой городского пространства является его проницаемость, как для перемещения, так и для звуков. Об исключительной значимости данной характеристики свидетельствует то, что герои стихотворений постоянно находятся в движении, чаще всего они бегут:

И с криком сдавленным обратно

ты сразу бросишься... (Три главы. Глава 1. 1961)

Яркой иллюстрацией данного утверждения является также «Петербургский роман» (1961), действие которого перемещается по улицам Ленинграда, в каждой главе описывается тот или иной вид движения, часто упоминаются городские звуки (например,

...Ветер, утихая,

спешил к Литейному мосту,...

Вдали... съезжали два грузовика...

Гремел трамвай по Миллионной... (Часть III, глава 24) Любопытно, что для Бродского глагол звучания «греметь» одновременно становится и глаголом движения).

 Наиболее характерное движение для пространства города является движение «от окраины к центру». При этом следует отметить, что данное направление приобретает различную интерпретацию в стихотворениях в зависимости от времени их написания:

«От окраины к центру» (весь текст);

Дай Бог тогда, чтоб не было со мной

двуострого меча, поскольку город

обычно начинается для тех,

кто в нем живет, с центральных площадей

и башен.

             А для странника – с окраин (По дороге на Скирос. 1967)

Я двинул наугад

по переулкам, уходившим прочь,

от порта к центру... (Из "Школьной антологии". 1966-1969)

Чем дальше от дворца, тем меньше статуй

и луж. С фасадов исчезает лепка... (Post aetatem nostra) (1970).

 Еще одна интересная особенность городского пространства – то, что пространство это неэвклидово, то есть каждая траектория рано или поздно в этом пространстве замыкается сама на себя. Эта закономерность прослеживается в таких текстах, как, например, «Прошел сквозь монастырский сад...» (1962):

И то, что было за спиной,

он пред сбой увидел – волны;

а также в стихотворении «Мы вышли с почты прямо на канал...» (1962):

Настал момент, когда он заслонил

пустой канал с деревьями и почту,

когда он все собой заполонил.

Одновременно превратившись в точку.

 С этой точки зрения очень интересно стихотворение «Переселение» (1963). Оно по структуре очень похоже на стихотворение «Мы вышли с почты прямо на канал...», однако в финальных строках происходит разрушение замкнутых линий. Таким образом, для читателя становится очевидным, что переселение разрушает пространство города:

Они пошли. <...>

И оба уменьшались, уменьшались.

 

 Следует отметить то, что город для Бродского развертывается в достаточно специфическом измерении: одновременно возможно перемещение по горизонтали и по вертикали, причем эти два направления не противопоставлены, движение в обоих направлениях одинаково возможно:

Вот улица с осенними дворцам,

но не асфальт, покрытая торцами,

друзья мои, вот улица для вас (Гость. 1961).

Движение и звучание присущи и самому городу:

Вдали Литейный мост.

Вы сами видите – он крыльями разводит. (Три главы. Глава 1. 1961).

 

 Ощущение постоянного движения связаны многочисленные упоминания общественного транспорта, который тоже в большинстве случаев перемещается в пространстве:

...а мимо все проносится троллейбус (Гость. 1961)

Звуки вообще могут становиться частью города, они столь же материальны (вернее, нематериальны), как город, они оказываются вписанными в городской пейзаж:

Зима качает светофоры...

   с Преображенского собора

сдувая колокольный звон (Петербургский роман. 1961);

ты бежишь по улице, так пустынно, никакого шума (Июльское интермеццо. 1961)

Возвышаю свой крик, чтоб с домами ему не столкнуться (От окраины к центру. 1962);

Птицы чернорабочей

крик сужает Литейный мост («Просыпаюсь по телефону, бреюсь...» 1968).

 В. Семенов утверждал, что для Бродского «город – это пространство артефактов-знаков, топология которых имеет второстепенное значение» [Семенов 2004: 107]. Однако данное утверждение представляется спорным. Для Бродского городское пространство является абсолютно целостным пространством. Об этом свидетельствует вписанность «артефактов» в городской пейзаж (см., например, «Прошел сквозь монастырский сад...»;

 Меж Пестеля и Маяковской

стоит шестиэтажный дом (Петербургский роман. Часть I. Глава 7. 1961)).

Часто Бродский, особенно в ранних стихах, описывает маршрут движения:

Вот вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок (От окраины к центру. 1962. Само название, кстати, также говорит об озязаемости проделываемого пути из одной точки города в другую. Сюжет стихотворения – путь между «артефактами»);

Сверни с проезжей части в полу-

слепой проулок и, войдя

в костел... (Литовский дивертисмент. Dominikanaj. 1971. Это – один из редких случаев, когда функцию городского пространства выполняет не город вообще и не Ленинград, а Вильнюс).

 Часто мы можем говорить о перспективе в стихотворениях Бродского:

Я плачу где-то на Разъезжей,

а рядом Лиговка шумит (Петербургский роман. Часть I. Глава 4. 1961);

Друзья мои, ко мне на этот раз....

Вдали Литейный мост (Три главы. 1961);

...звонят из-за угла

колокола Николы («Отскакивает мгла...» 1963)

 Для Бродского крайне значимы немаркированные названием фрагменты городского пространства, находящегося «между артефактами», такие, как «улица», «река», «переулок» и т.п.:

Проспект был пуст. Из водосточных труб

лилась вода.... (Дебют. 1970)

 Все это свидетельствует о том, что для Бродского город важен как целостное пространство. Фрагменты городского пейзажа тесно связаны между собой в единое пространство.

 

 Пространство города оказывается неразрывно связано со временем. Две этих категории воспринимаются так, как будто они одинаковы по структуре и находятся в одной плоскости. Очень ярко эту особенность можно наблюдать на поэмы-мистерии «Шествие» (1961), в которой перемещение шествия происходит одновременно и в пространстве, и во времени. Время в поэме движется одновременно в нескольких плоскостях: в «Шествии» упомянуты герои, относящиеся к различным эпохам (ср. Гамлет, Дон Кихот), с другой стороны, постоянно встречаются упоминания времени, как в словах лирического героя («и мимо них уже который год//по тротуарам шествие идет»), так и в романсах героев. Таким образом, мнимое движение по Петербургу оказывается движением по времени.

 Следует обратить внимание на то, что в «Городской элегии (Романсе усталого человека)» непосредственно совмещено в одной плоскости время и пространство:

Комком бумажным катится твой век

вдоль подворотен, вдаль по диабазу

 и в закоулках пропадает сразу.

Подобное совмещение двух планов – пространственного и временного – можно встретить в ряде других текстов, например:

Всего страшней для человека <...>

ждать автобуса и века

на опустевшей мостовой (Петербургский роман. Часть I. Глава 2. 1961);

Время уходит в Вильнюсе в дверь кафе... (Литовский дивертисмент. 1971).

 Однако самым интересным случаем реализации времени в пространстве города является отождествление человека, находящегося в городе, с прибором, измеряющим время:

...впотьмах, недвижимый весь век,

как маятник, качнется человек,

и в тот же час<...>возникнет<...>

ровный звон над кольями оград,

как будто это новый циферблат

вторгается... (Зофья. 1962)

На Прачечном мосту, где мы с тобой

уподоблялись стрелкам циферблата,

обнявшимся в двенадцать перед тем,

как не на сутки, а навек расстаться... (Прачечный мост. 1968)

 

Вторая подфункция, которую следует отметить – это отождествление города с человеком. Как можно увидеть, данная функция параллельна первой подфункции города как знака. Однако в данном случае, поскольку город изображается поэтом изнутри, то город, в свою очередь, отождествляется не с исторической личностью, а с состоянием лирического героя, также своеобразный «взгляд изнутри».

 Чаще всего городом, с которым происходит отождествление состояния лирического героя, становится Ленинград.

 Происходить подобное отождествление может благодаря различным механизмам.

 Первый из этих механизмов – физиологическое тождество города и человека. Наиболее показательно это в стихотворении «Лучше всего спалось...» (I, 34-35):

Мысли

назначали встречу

у длинной колонны Прямой Кишки

на широкой площади Желудка.

 В данном примере не только можно наблюдать физиологическое видение города, но можно сделать предположение, что город, о реалиях которого идет речь – Ленинград; в стихотворении перифрастически названы Александрийская колонна и Дворцовая площадь.

 Подобные аналогии редки для творчества Бродского изучаемого периода, и характерны при зарождении или угасании этого значения образа города: приведенное стихотворение датируется апрелем 1960 года. Еще раз подобная аналогия встречается только однажды, в стихотворении «С февраля по апрель» (1969-1970), в первой части которого описывается Стрелка Васильевского острова в Ленинграде:

В глубинах ростра –

вороний кашель. Голые деревья,

как легкие на школьной диаграмме.

Вороньи гнезда

чернеют в них кавернами.

 

Там же:

Река – как блузка,

на фонари расстегнутая.

 

 Другая модель отождествления города и человека – олицетворение города или той или иной его реалии. Город становится как бы собеседником лирического героя. Самый хрестоматийный пример подобного олицетворения – стихотворение «Стансы городу» (1962), где город выступает адресатом монолога поэта. По этой же схеме построены строки:

Звони, звони по мне,

мой Петербург, мой колокол пожарный. («Бессмертия у смерти не прошу...». 1961)

 В еще одном тексте нет прямого обращения к городу, но город воспринимается как человек, которому можно передать по наследству свою жизнь:

Не поймешь, но почувствуешь сразу:

хорошо бы пяти куполам

и пустому теперь диабазу

завещать свою жизнь пополам. («Ни тоски, ни любви, ни печали...». 1962)  

 Таким образом, во всех этих текстах город воспринимается Бродским как объект (субъект?), который может сохранить память о нем. Город (во всех трех случаях – Петербург-Ленинград) выступает зароком бессмертия поэта, поскольку должен продолжить его жизнь в своей памяти.

 Еще одна, пожалуй, наиболее частотная вариация связи города с человеком – ассоциативная связь с реальной личностью. Обычно такой ассоциативной связью маркируется определенный участок города, отдельное здание, улица и т.п., хотя возможно и расширение подобной ассоциации до масштабов всего города. Я отделяю данный раздел от сходного на первый взгляд раздела из 1 главы потому, что в данном случае значение имеет не вербальный знак, а некое пространство (опять же, поэтому лишь в относительно небольшой доле стихотворений город называется каким-либо из своих названий – Петербург/Ленинград, или же, в редких случаях, другой город).

 В разговоре о данной подфункции необходимо отметить, что в данном случае упоминание города будет неразрывно связано с понятием памяти. Наиболее ярко это выражено в «Из «Школьной антологии»», в тех стихотворениях, которые начинаются словами «Здесь жил...». Также это отражено в «Элегии» (1968):

Однажды этот южный городок

был местом моего свиданья с другом ...

 В отдельный «смысловой блок» можно выделить стихотворения, в которых город ассоциируется с человеком, который его покинул, отсутствует в городе (чаще всего это - женщина). Первое стихотворении, в котором город выполняет подобную функцию - Стрельнинская элегия (1960):

Дворцов и замков свет, дворцов и замков,

цветник кирпичных роз, зимой расцветших, <...>

Тебя здесь больше нет, не будет боле<...>

Как будто бы зимой в деревне царской

Является мне тень любви напрасной...

 Этот мотив встречается и в других стихотворениях Бродского:

Все равно ты не слышишь, как опять здесь весна нарастает<...>

я опять прохожу в том же светлом раю, где ты долго болела... (Письмо к А.Д. 1962)

я создаю твой призрак,<...>

не оторвать глаза

от перекрестка, где... лают тормоза...

когда на красный свет

бежит твой призрак... (Отрывок. 1969) В этом, относительно позднем тексте (если говорить о временном отрезке, который составляет материал исследования), поэт видит неуместность «призрака» любимой в пространстве города.

 В изучаемом периоде в последний раз город в подобном контексте употребляется в стихотворении «Похороны Бобо» (1972) (Подробнее о нем см. ниже):

Твой образ будет, знаю наперед, ...

не уменьшаться, но наоборот

в неповторимой перспективе Росси.

 

 Интересно отметить, что этот мотив уже в 1961 году преобразуется в возвращение героя в покинутый город, связанный с этим мотив неузнавания города (то есть ощущения, что связь лирического героя с пространством города утрачена), и, как следствие – мотив одиночества и отчуждения, который все ярче ощущается в стихах с подобным сюжетом. Впервые подобный мотив появляется в 1961 году:

О, память,

Смотри, как улица пуста,<...>

Да этот город ли? Не этот... (Три главы. Глава 1. 1961) В данном стихотворении мотив отчужденности пока что отсутствует, герой не отрекается от города, с которым не связан памятью, а просто констатирует отсутствие этой связи.

 Этот мотив, но более отчетливо, проступает в «Романсе князя Мышкина» («Шествие», 1961): Петербург в этом романсе становится и Родиной, и абсолютно чуждым пространством, где приходится ко всему «привыкать».

 Наиболее ярко этот мотив выражен в стихотворении «От окраины к центру» (1962), где герой ищет и находит в пространстве города места, которые в его сознании ассоциируются с неким человеком, однако для самого героя место в ассоциативном поле города не находится, и город, выстроенный в памяти героя событиями и лицами его прошлого, становятся настолько чуждым пространством, что герой без труда отказывается от него:

...совершенно один

ты кричишь о себе напоследок:

никого не узнал,

обознался, забыл, обманулся,

слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.

 

Отдельно следует рассмотреть случай, когда город связывается с состоянием души героя. При этом связь может быть двух типов.

 Первый из них – когда городской пейзаж отражает состояние души поэта или лирического героя. Это – довольно типичный случай связи внешнего и внутреннего мира героя. Здесь состояние погоды перекликается с состоянием души героя:

Тоска, тоска. Хоть закричи в окно.

На улице становится темно... (Шествие. 1961);

Лишь черная вода

ночной реки не принимает снега (Похороны Бобо. 1972).

    

 Второй тип связи, который значительно чаще встречается в стихотворениях этого периода – когда чувства героя или автора проникают в пространство города, то есть когда происходит полное совмещение городского пейзажа и душевного состояния лирического героя.

 Можно выделить следующие чувства, которые чаще всего совмещаются с пространством города. Наиболее частотно подобное совмещение происходит в случае, когда речь идет о любви (возможно, потому, что любовь персонифицируется легче других чувств):

И вот теперь по улице проходит

шагами быстрыми любовь (Гость. 1961);

и по морской летит троллейбус

с любовью в запертом окне (Петербургский роман. Часть III. Глава 22. 1961);

ты смотришь из окна любви вослед... (Зофья. 1962)

Также в городском пространстве часто видится боль, горе, грусть:

И боль в душе. Вот два столетья.

И улиц свет. И боль в груди (Петербургский роман. Часть III. Глава 29. 1961)

В Петербурге снег и непогода,

в Петербурге горестные мысли... (Шествие. 1961)

Бобо мертва, и в этой строчке грусть.

Квадраты окон, арок полукружья.

 Особенно интересной представляется материализация плача в поэме-мистерии «Шествие»:

Этот плач по каждому из нас,

это город валится из глаз... (Шествие. 1961).

 В поэме «Зофья» (1962) в пространстве города материализуется страх:

Их трое оказалось. Третий – страх.

 

Также внимания заслуживает полное отождествление «развалин сердца» и «дома» в 7 стихотворении цикла Июльское интермеццо (Современная песня).

Нет ничего страшнее, чем развалины в сердце,

Нет ничего страшнее развалин, ....

которые перестают казаться метафорой

и становятся тем, чем они когда-то были:

                                            домами (Июльское интермеццо. 7. 1961)

 

 Еще одна важная функция городского пространства – овеществление представление о смерти. Впервые помещение в один контекст города и смерти, возникновение мертвых в «материальном» пространстве города впервые столь подробно прорабатывается в «Шествии». Материализация смерти в изучаемых стихотворениях Бродского – явление весьма частотное:

и мертвецы стоят в обнимку

с особняками. (Рождественский романс. 1961);

   

Смерть – это стекла в бане,

в церкви, в домах – подряд! (Холмы. 1962);

Он шел умирать. И не в уличный гул

он, дверь отворивши руками, шагнул,

но в глухонемые владения смерти. (Сретенье. 1972).

 Таким образом, пространство города становится для автора одновременно и пространством жизни (так как это – модель мира), и пространством смерти.

Заключение

 

 Для достижений целей данного исследования был проанализирован корпус текстов, написанных Иосифом Бродским в период с 1958 по 1972 год и включающих упоминание города.

 В результате проделанной работы были обнаружены определенные закономерности, характеризующие функции городских мотивов в творчестве Бродского до эмиграции.

 Упоминание города в стихотворениях носит принципиально различный характер. Так, в стихотворении может упоминаться название того или иного города. В этом случае город воспринимается читателем как целостный знак. Данную функцию можно разделить на несколько подфункций. Так, при упоминании города с целью создания определенной ассоциативной связи, поэт может стремиться вызвать образ некоего человека, связанный с этим городом (при этом в подавляющем большинстве случаев это некая историческая личность, которая сама по себе является определенным культурным знаком); обозначить определенную точку пространства, причем обычно при подобной маркировке данная точка пространства обретает дополнительные коннотации; либо связать город с тем или иным философским понятием (наиболее ярко выражена связь города с понятием смерти) или активизировать некие культурные ассоциации (например, связь города с неким текстом или с некой мировой религией).

 С другой стороны, в тексте стихотворения город может возникать как специфическое пространство. Данное пространство формируется путем упоминания тех или иных городских реалий, гармонически связанных между собой и моделирующих, таким образом, реальное пространство города. Характерно, что для Бродского важнее само пространство, чем его соотнесенность с тем или иным реальным географическим объектом. Поэтому в данном случае название города присутствует в тексте стихотворения достаточно редко; однако в большинстве стихотворений за городским пейзажем угадывается пейзаж Ленинграда. При упоминании города как специфического пространства возможны следующие подфункции упоминания города: связь с человеком, причем иного рода, чем при упоминании города как знака: если в предыдущем случае с конкретным названием было связано имя конкретного человека (чаще всего – исторической личности), то в данном случае в подавляющем большинстве случаев город либо связан с человеком вообще (физиологически или психически), либо с кем-то, лично знакомым Бродскому, причем часто этот человек связан не с городом в целом, а с неким его фрагментом. Таким образом, если в первом рассмотренном нами случае город связан с одним человеком, то в данном случае пространство города оказывается насыщено (и до определенной степени сформировано) связями с различными людьми. Выделяется подфункция обозначения некоего специфического пространства, наделенного определенными характеристиками и существующего по определенным законам. Далее можно обозначить связь города и состояния души лирического героя стихотворения на разных уровнях: город может отражать психические состояние человека, а может включать его чувства в свое пространство. Также с городом связана материализация представлений о смерти, причем, по сравнению с выше указанным случаем, происходит более глубокая связь за счет того, что мы имеем дело не со связью двух знаков, а со связью понятия и структуры.

 Столь множественная интерпретация упоминания города в текстах стихотворений Бродского позволяет сделать несколько выводов. Во-первых, на основе данных наблюдений можно сделать вывод об исключительной значимости городских мотивов в поэзии Бродского для данного периода. Об этом в первую очередь свидетельствует характер функционирования городских мотивов, поскольку город оказывается связанным с понятиями, очень значимыми для поэзии Бродского. Во-вторых, можно предположить, что пространство города отражает для Бродского представление о мире цивилизации, мире людей, культуры и истории. Пространство города становится для Бродского отображением структуры культурного пространства. Город становится моделью мира, выстроенной по законам культуры.

 Результаты, полученные в этом исследовании, открывают широкие возможности для дальнейшей работы, например, дает возможность проследить трансформацию функционирования городских мотивов в дальнейшем творчестве.

 

 

 

Библиография

Источник:

Сочинения Иосифа Бродского: в 4 томах. – СПб, 1992-1995. Т. 1,2

 

Исследовательская и критическая литература:

1. Аноним. Письмо о русской поэзии// Поэтика Бродского. – Нью-Йорк, 1986. С. 16-37

2. Ахапкин Д. Еще раз о «чеховском лиризме» у Бродского// Русская филология.10. – Тарту, 1999 С.143-151

3. Ахапкин Д. «Филологическая метафора» Иосифа Бродского// Русская филология.9.- Тарту, 1998. С.228-238

4. Баткин Л. Тридцать третья буква. – М., 1997

5. Вайль П., Генис А. От мира – к Риму//Поэтика Бродского. – Нью-Йорк, 1986. С. 198-206

6. Ваншенкина Е. Острие: пространство и время в творчестве Иосифа Бродского//Литературное обозрение, 1996,№3.С.35-41

7. Верхейл К. «Эней и Дидона» Иосифа Бродского// Поэтика Бродского. – Нью-Йорк, 1986. С. 121-131

8. Ерофеев В. Поэта далеко заводит речь...//Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. – М., 1996. С. 216-231

9. Жигачева М. В. Баллада в раннем творчестве Бродского// Вестник московского университета, сер. 9. 1992, №4. С. 51-56

10. Жолковский А. Бродский и инфинитивное письмо// Новое литературное обозрение. 2000, №45. С. 187-198

11. Зотов С. Литературная позиция И. Бродского: к постановке проблемы// Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. – СПб, 2001. С. 107-122

12. Иванов В.В. Бродский и метафизическая поэзия//Иванов В.В. Избранные труды по семиотике и истории культуры

13. Куллэ В. Поэтическая эволюция И. Бродского в России, 1957-1972. Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук. – М., 1996

14. Куллэ В. «Поэтический дневник» И. Бродского 1961 года// И. Бродский: творчество, личность, судьба. – СПб, 1998. С. 97-107

15. Лакербит Д. Ахматова – Бродский: проблема преемст-венности// Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. – СПб, 2001. С. 172-184

16. Левинтон Г.А. Три разговора: о любви, поэзии и (анти)госу-дарственной службе// Россия/Russia. Вып.1[9]: Семидесятые как предмет истории русской культуры. – Москва-Венеция, 1998. С. 237-284

17. Лосев Л. О чеховском лиризме у Бродского//Поэтика Бродского. – Нью-Йорк, 1986. С. 185-198

18. Лотман Ю.М. Между вещью и пустотой// Лотман Ю.М. Избранные статьи. – Таллинн, 1992. Т.1 С. 294-307

19. Мейлах М. Об одном «топографическом» стихотворении Бродского// И. Бродский: творчество, личность, судьба. – СПб, 1998. С. 248-251

20. Михненкова Т. Три Евгения русской поэзии//Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. – СПб, 2001. С. 211-220

21.  Нестеров А. Джон Донн и формирование поэтики Бродского// Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. – СПб, 2001. С. 151-171

22. Нокс Дж. Иерархия других в поэзии Бродского// Поэтика Бродского. – Нью-Йорк, 1986. С. 160-171

23. Плеханова И. Формула превращения бесконечности в метафизике//Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. – СПб, 2001. С. 36-53

24. Полухина В. Грамматика метафоры и художественный смысл// Поэтика Бродского. – Нью-Йорк, 1986. С. 63-96

25. Проффер К. Остановка в сумасшедшем доме: поэма Бродского «Горбунов и Горчаков»// Поэтика Бродского. – Нью-Йорк, 1986. С. 132-140

26. Ранчин А. На пиру Мнемозины. – М., 2001

27. Ранчин А. «Я родился и вырос в балтийский болотах, подле...": поэзия Иосифа Бродского и «Медный всадник» Пушкина// http://nlo.magazine.ru/scientist/22.html

28. Семенов В. Иосиф Бродский в северной ссылке: поэтика автобиографизма. Диссертация на соискание степени доктора филологических наук – Тарту, 2004

29.  Семенов В. «Пейзаж биографии» в «норенских» текстах Бродского//Лотмановский сборник. Т.3. – М., 2004. С. 525-533

30.  Семенов В. Синтаксические ошибки у Иосифа Бродского// Вестник молодых ученых, 2002, № 10. С. 66-71

31. Смирнов И.П. Место «мифологического» подхода к литературному произведению//Миф. Фольклор. Литература. – Л., 1987. С. 186-203

32. Семенова Е. Еще раз о Пушкине и Бродском// И. Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. – СПб, 2000. С.131-136

33. Стрижевская Н. Письмена перспективы. – М., 1997

34. Шимак-Рейдер Я. «Зофья»// Как работает стихотворение Иосифа Бродского. – М., 2002. С. 10-32

35. Turoma S. Brodsky, Venice, and the baudrilliardian nightmare//В рукописи

36. Turoma S. Joseph Brodsky’s Watermark: preserving the Venetophile discourse//В рукописи