Двойники Раскольникова

преступление наказание раскольников бунт

Жестоко наказан Раскольников. Но в этом наказании его спасение. Ибо, если бы вынес, кем бы оказался Раскольников? Недаром стоит рядом с Раскольниковым Аркадий Иванович Свидригайлов. Свидригайлов – двойник Раскольникова, оборотная сторона одной медали.

В отличие от Разумихина, Дуни, Сони, Свидригайлов совершенно спокойно и хладнокровно принимает преступление Раскольникова. Он не видит здесь никакой трагедии. И тогда – то обнаруживается самое глубокое различие этих двух «частных случаев» и в то же время истинный, сокровенный смысл раскольниковской идеи. Свидригайлову удивительны трагические метания и вопросы Раскольникова, совершенно лишняя и просто глупая в его положении «шеалировщина» : «Понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные, что ли? Вопросы гражданина и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь – то? А коли так, так соваться не надо было: нечего не за своё браться». Так и Свидригайлов ещё раз, по – своему, грубо и резко выговаривает то, что, в сущности, давно уже стало ясно самому Раскольникову – « не переступил он, на этой стороне остался», а всё потому, что «гражданин и человек».

Свидригайлов же переступил, человека и гражданина в себе задушил, всё человеческое и гражданское побоку пустил. Отсюда – тот равнодушный цинизм, та обнажённая откровенность, а главное, та точность, с которой формулирует Свидригайлов самую суть раскольниковской идеи. Свидригайлов признаёт эту идею и своей: « Тут своего рода теория, то же самое дело, по которому я нахожу, например, что единичное злодейство позволительно, если главная цель хороша». Просто и ясно. И нравственные вопросы здесь лишние. «Хорошая» цель оправдывает злодейство, ради достижения её совершенного.

Однако если нет у нас «вопросов человека и гражданина», то как же мы, с помощью каких критериев, определим, хороша ли цель наша? Остаётся один критерий – моя личность, освобождённая от «вопросов человека и гражданина», никаких преград не признающая.

Свидригайлов и в самом деле освободил себя от «вопросов человека и гражданина», перед которыми в смятении остановился Раскольников. Одно осталось и от его личности – сладострастие безграничное, безо всяких преград, «нечто всегдашним разожженным угольком прибывающее». Вот она – «хорошая цель» Свидригайлова! Ради неё – любое («единичное») злодейство. И погибает девочка, и умирает Марфа Петровна, и подготавливается ужасная, отвратительная женитьба на шестнадцатилетней, и замысляется насилие над Авдотьей Раскольниковой.

Но даже Свидригайлов, истинное воплощение тезиса: «никаких преград», вдруг наталкивается на преграду – в себе и в другом. Столь привязанный к жизни, так боявшийся смерти, в конце опустошённый, кончает Свидригайлов самоубийством.

Нравственный поединок Дунечки и Свидригайлова – одно из самых захватывающих мест романа. Не отступил Свидригайлов перед Дунечкиным револьвером, а перед духовной и душевной силой Дунечки – отступил, перед своей к ней любовью отступил. И не осталось ему после этого ничего другого как умереть. Окончательное опустошение, смерть – вот результат последовательного освобождения себя от всех преград, от «вопросов человека и гражданина». Раскольников же, несмотря ни на что, остаётся жить, хотя и он был на грани самоуничтожения.

Своим жестоким экспериментом, своим актом безграничного своеволия, осуществлением своей идеи Раскольников хотел достичь абсолютной для себя свободы, разорвать сковывающие «тварь дрожащую» цепи, сбросить моральные путы. Новый мир свободы должен был неминуемо засиять. Но этого не произошло. Наоборот, идея поработила Раскольникова, лишила свободы действий, превратила в пешку, лишённую воли, повела его.

Итак, стремление к безграничной свободе оборачивается порабощением, несвободой.

Другой двойник Раскольникова – расчётливый буржуазный делец – Пётр Петрович Лужин отбрасывает всю эстетику. Он открыто проповедует эгоизм и индивидуализм, якобы на основах «науки» и «экономической правды»: «Наука» же говорит - возлюби прежде всех одного себя, ибо всё на свете на личном интересе основано». Ему вовсе не нужно переступать существующий формальный закон для удовлетворения личного интереса – он не грабит, не режет, не убивает. Он переступает нравственный закон, закон человечности, и преспокойно выносит то, чего Раскольников вынести не мог.

Самая яркая иллюстрация, самое безусловное подтверждение и самое окончательное разоблачение теории Раскольникова – бесчеловечное надругательство Лужина над Соней, страшная боль ничем не заслуженного жестокого оскорбления. Вот он, «настоящий властелин», хладнокровно превращающий «тварь дрожащую» в средство достижения своих, по его мнению вполне достойных, целей – «ведь всё на личном интересе основано». А тут личный интерес требовал – переступить, что и было незамедлительно исполнено.

Подавление слабых – вот какой стороной оборачивается теория Раскольникова. Бунт его не мыслим, просто не существует без принесения в жертву раскольниковской творческой «необыкновенной» личности, её свободе – другой личности, другой свободы. В своём бунте Раскольников смыкается с тем «единственным», для которого весь мир – лишь средство утверждения своей «единственности», своего безграничного эгоизма собственника. Раскольников стоит на пути к ницшеанскому «сверхчеловеку», утверждающему себя за счёт, а ещё точнее – на крови, на костях другого – «вши», «твари дрожащей».

Признание Раскольникова – так он думает, отправляясь донести на себя, - есть признание собственной несостоятельности, собственного ничтожества – «тварью дрожащей» оказался. Но идея, верит Раскольников, стоит нерушимо и незыблемо.

Не так думает Достоевский. Побеждает человек Раскольников, потрясённый страданиями и слезами людскими, глубоко сострадающий, и в глубине души своей уверенный, что не вошь человек, с самого начала «предчувствовавший в себе и убеждениях своих глубокую ложь». Терпит крах его бесчеловечная идея.