О хорошем отношении к коровам

Режим моей жизни в Захарьино был неправильный: я поздно ложился и поздно вставал. По биологическому ритму я — «сова», жена — тоже. Просыпались мы утром не от петушиного пения, а от шума доильного аппарата на ферме, его включали часов в пять утра. Но мы тут же опять засыпали, он не мешал — привычка. Доили часа два, затем шум внезапно замолкал, от этого опять пробуждались, но на пару секунд. Спустя полчаса — другая напасть. После «утрешней» дойки коров выгоняли пастись. Пастухи — мужики лет пятидесяти, одетые во всякую погоду в брезентовые плащи с капюшоном. У каждого в руках длиннющий хлыст, метров пять, не меньше. Этими хлыстами они умели так ловко щёлкать, что звук щелчка можно было сравнить с выстрелом из пистолета. Это настоящее искусство. У меня, сколько ни пробовал, только раз или два получилось. Такой прицельной стрельбой они направляли стадо в нужную сторону. Если стадо паслось где-то поблизости от деревни, то утром спать было невозможно: стрельба сопровождалась криками с жуткой бранью, которой позавидовали бы какие-нибудь боцманы или пираты. Кроме отборного мата в криках пастухов звучало, казалось, столько лютой ненависти к коровам, сыпались такие оскорбления, что даже трудно было представить, какому злейшему врагу они могли быть адресованы. Как будто коровы пастуху «сожгли родную хату, убили всю его семью…», и вот час расплаты настал.

Самое интересное, что настоящей ненависти к коровам у пастухов не было. Если тут же после очередной серии проклятий подойти к любому из них и попросить, например, закурить, он добродушно улыбнётся, достанет папиросы, охотно вступит в разговор, весело пошутит. Но если вдруг увидит, что какая-то корова пошла не в ту сторону, мгновенно перевоплотится в гестаповца. Этот стиль общения пастухов с коровами, по моему мнению, появился одновременно с колхозами, когда беднота-пастухи пасли скот зажиточных крестьян, выливая на этих невинных бурёнок всю зависть и ненависть к бывшим богатым соседям. Время шло, коровы стали «ничьи», но стиль подобного общения передался другим поколениям пастухов. Бог с ними, не ведают, что творят.

Вспоминается эпизод из «Поднятой целины», как Кондрат Майданников ночью прощался с коровой, которую утром должен был отвести в колхозное стадо. Или вспомнить «Корову» Платонова. Да, совсем другое отношение к домашним животным было у «единоличников». И вообще, не было на Руси такой злости и хамства по отношению к животным, корову кормилицей называли и добавляли ещё с десяток ласковых эпитетов. Так наш сосед напротив дядя Вася обращался со своими козами, только что не целовался, а может, и целовался. Не всякая мать так с детьми обращается. Есть разница!

Пожар на ферме

Захарьинская ферма представляла собой два длинных коровника, между ними загон, в загоне какой-то сарай для непонятных целей. Один коровник стоял ближе к дороге, другой метров на пятьдесят дальше. Там телят держали, его так и называли — телятник.

Дело было летом или в начале осени. Жили мы тогда вдвоем с женой, детей ещё не было. Как-то поздно вечером замечаем сквозь занавески, что на улице светло, и свет какой-то красный. Мы к окошку, видим — на ближайшем к дороге коровнике крыша с одного конца горит, и горит уже прилично, огонь метров пять в высоту. Я срочно одеваюсь, хватаю ведро и — к ферме. Там уже несколько человек деревенских бегают, не знают, что делать. Крыша загорелась с противоположного от входных ворот конца, с той стороны тоже есть ворота, но они выходят на навозный отстойник — довольно просторный котлован, куда скотники счищают и смывают навоз. Причина пожара, скорее всего, не в проводке, поскольку электричество внутри коровника было.

Одновременно со мной подбегает и Володька, он тут всё знает: работал скотником и Гале помогал. Открываем ворота, Володька включает свет (я бы в темноте рубильника не нашёл), дыма на входе нет, только в конце коровника. Каждая корова привязана цепью к какому-то крюку. Я начинаю бегать по коровнику, снимать цепи с крюков и выгонять коров в проход, они ничего не понимают, мычат и топчутся на месте. Я бы ещё полчаса цепи снимал, а огонь всё сильнее разгорается!

Тут Володька подбегает к какому-то рычагу на стене и своей культёй тянет его вниз. Рычаг откидываетсяся, и на одной стороне коровника все цепи с коров одновременно падают. Затем он перешёл на другую сторону и проделал то же самое. Коровы свободны! Но как их теперь выгнать наружу? Каждая в своем стойле стоит. Мы с Володькой пробираемся в дальний конец коровника — не осталось ли ещё какой живности? Нет, больше никого там нет, только жара страшная и крыша над головой горит, шифер стреляет, балки, того гляди, рухнут.

Схватил я в руки метлу и ну коров дубасить! Володька пинает их своими огромными сапожищами и орёт на них, как заправский пастух, на родном и понятном для них языке. Коровы, наконец, сообразили, что их гонят на выход. Тут ещё какие-то мужики присоединились, и общими усилиями стадо удалось выгнать. Выбегая из ворот, обезумевшие коровы прыгали и лягались, кидаясь во все стороны. Беглянок после пожара ещё два дня искали по окрестным полям и лесам.

А огонь разгорелся нешуточный, уже полыхала середина постройки. Лампы на прощанье вспыхнули ярким светом и погасли внутри коровника и на столбах снаружи. Но света от огня хватало.

Выходя, я заметил, что недалеко от ворот есть небольшой загон, а там телята новорождённые, штук пять, еле на ногах стоят, шатаются. Заборчик невысокий, я перепрыгнул, схватил одного телёнка и с ним на руках перелез обратно, выпустил метров через десять за воротами. Кричу мужикам о помощи, со мной пошли пара человек, я вынес ещё одного, они остальных.

Пожарные приехали, когда тушить уже было бесполезно. Пока они там подключались к помпе и пожарному водоёму, загорелась крыша у сарая, стоявшего между коровником и телятником, который тоже был полон живности. А ветер дул аккурат в его сторону. Если бы загорелся сарай, то огонь мог перекинуться и на телятник.

Бегу к пожарным, докладываю обстановку, мол, надо срочно тушить сарай, а они только начали коровник поливать. А зачем его поливать? Он, считай, уже сгорел. Короче, ни понимания, ни сочувствия я у них не нашёл, они спокойно занимались своим бестолковым делом. Тогда я вспомнил про ведро, которое бросил в приметное место, подбегая к коровнику. Хватаю ведро, из первой попавшейся лужи черпаю воду и бегу к сараю. Но в этот момент на какой-то кочке или яме сильно подворачиваю ногу. Боль жуткая. Подумал: наверное, связки потянул или порвал. Тем не менее снова хватаю ведро, набираю воды и ковыляю к сараю. «В пылу сражения» боли почти не замечаю. А у сарая уже образовалась цепочка: один мужик забрался на забор, примыкающий к сараю, ему подают вёдра с водой, а он поливает шиферную крышу. Я сделал ещё пару рейсов и чувствую, что не только ходить, на ногу ступить уже не могу. Крышу сарая всё-таки потушили, телятник спасли, коровник спокойно догорал. Пепелище дымилось ещё дня два.

До дома шёл долго, еле доковылял, хотя напрямую от коровника метров триста. Дома нога разболелась пуще прежнего — огнём горит. Я лёг на кровать, под ногу жена подушку положила и остаток ночи бегала вокруг меня с компрессами и таблетками. Я же только стонал и охал. Что делать, не знаем, и врача взять неоткуда. К утру боль немного утихла, и я заснул. С тех пор у меня образовался привычный вывих. Чуть не так ногу поставишь, кувырк — и опять вывих, хотя и не такой сильный. Лет пятнадцать меня этот вывих мучил, особенно по лесу ходить было опасно, да и сейчас он о себе временами напоминает.

Мог быть ещё один сценарий пожара, гораздо худший. Если бы пожар начался у передних ворот, тогда их уже нельзя было бы открыть и пришлось бы открывать ворота дальние. Коров погнали бы в навозный котлован. Даже страшно представить, что бы тогда было!

А Володьку стоило какой-нибудь медалью наградить или ценным подарком, но это никому даже в голову не пришло. Если бы не он, имел бы совхоз наутро несколько десятков тонн жареной говядины.

Ферму вскоре совсем закрыли, и по утрам не слышно стало привычного гудения доильного аппарата. Это была «первая ласточка» приближающегося развала страны под названием «перестройка», когда уже не «ласточки», а коршуны летали стаями.

 

Пропала жена

 

В один из мрачных и дождливых осенних вечеров я услышал настойчивый стук в дверь. Время было позднее, никто из друзей ко мне приехать не мог. Кому это я понадобился? Не скрою, что открывать дверь было страшновато. Стук повторился с новой силой. Что делать, пошёл открывать. Включил свет в сенях и на улице, открываю дверь. Стоят два незнакомых мужика, один грубо спрашивает:

– Машка у тебя?

Не успел я ответить, как меня оттолкнули в сторону, и оба мужика кинулись в дом, я последовал за ними. Они бегали по всем комнатам, заглядывали под кровати, на печку, в шкаф и даже под стол. Затем побежали один во двор, другой на чердак, я дожидался их дома. Запыхавшись, заходят в комнату:

– Где Машка? — спрашивает один из них, хотя уже понятно, что никакой Машки в доме нет.

– Какая Машка?

– Да жена моя Машка. Она была у тебя?

– Никакой Машки здесь не было. С чего вы это взяли?

Тут ревнивый муж набрасывается на своего товарища:

– А ты чё мне голову морчил? «У Баптиста она, я точно знаю...» — противным голосом передразнил он его (Баптист — это ваш покорный слуга, такое звание я заслужил у своих земляков).

– Ладно, пошли обратно, где же эта б... пропадает? Найду — убью...

И далее всё непечатными словами. Они загремели своими грязными сапожищами к выходу. Я проводил их и на прощанье спросил:

– А извиниться не хотите?

Они обернулись, с недоумением посмотрели на меня и, ничего не сказав, растворились во тьме.

Невысока ещё у нас культура общения на селе, есть над чем работать.

 

Возмездие

 

Эту главу я посвящаю моему соседу по Захарьино Владимиру, отставному полковнику, работавшему до отставки в Министерстве обороны на Новом Арбате, а потом охранником в гаражном кооперативе. Лет пятнадцать, как он умер, но в моей памяти он остался настоящим русским офицером, хотя я ни разу не видел его в форме. Иной и форму наденет, и строит из себя что-то, но не тянет на офицера — кишка тонка.

Главная черта Владимира в общении с людьми — это отзывчивость. В ответ на любую просьбу он поступал, как в сказано Евангелии: просят тебя идти одно поприще, иди с ним два. В деревне его звали Володька-полковник, он помогал всем, кто бы его ни попросил. Как-то у моего старого «Фольксвагена» порвался трос сцепления, так он целый день провалялся под машиной, выбегая только в свою мастерскую, чтобы изготовить новую деталь. Руки у него золотые, он мог делать всё: разобрать и собрать любой механизм, особенно соображал в электронике и прочей кибернетике.

Роста он был выше среднего, особой военной выправкой не отличался, но крепко сбитый, на вид лет пятьдесят, волосы с проседью и такие же пышные усы, чем-то напоминал Никиту Михалкова. Нравом добродушный и веселый. К нему часто приезжали гости — сослуживцы, и тогда в его доме и вокруг него всю ночь продолжался праздник с шашлыками, фейерверками, музыкой, стрельбой из табельного оружия. Прямо «Гусарская баллада». А наутро компания отправлялась на рыбалку или охоту.

Опишу один характерный для 1990-х годов случай. Дело было осенью, уже стемнело, но по времени было не так поздно. Возвращается наш односельчанин дед Анатолий из Рождествено, купил в магазине продукты и полулитру для «сугрева». Догоняют его красные «Жигули», а в них компания кавказцев. Остановились, выходит один:

– Эй, дед, что несешь? Дай пасматрю, — и снимает с него рюкзак, — о-о, сколько тут всего, а ми как раз кушить хатим. Ну, пока, не кашляй!

Он передает рюкзак кунакам, и машина скрывается в темноте. Бредёт Анатолий домой весь в слезах. Тут его встречает Володька:

– Как дела, Анатолий?

– Дела? Как сажа бела! «Чёрные» рюкзак отобрали, а я закупился на целую неделю.

– Какие «чёрные», говори толком?

– А я почём знаю, чеченцы или эти… Да кто их разберёт?!

– Когда отобрали?

– Да только что, у моста, на красных «жигулях» подъехали.

– Понял, стой здесь, я сейчас!

Володька метнулся в дом, схватил двустволку и патроны, кинул их на заднее сиденье и выгнал свой «москвич» на дорогу.

– Садись, дед, сейчас я им покажу кузькину мать!

И он помчался в сторону Волги к парому. Дорога грунтовая, как стиральная доска, особо не разгонишься, да ещё лужи. Но Володька не жалел своего боливара, мчались на четвертой скорости, обычно там на второй ездят. И вот вдалеке показались два красных огонька, Володька добавил газу — сработал инстинкт охотника. Обогнал «Жигули» метров на триста, развернулся, встал посреди дороги и включил дальний свет. «Жигули» остановились, водитель и трое пассажиров вышли на дорогу, все в чёрных кожаных куртках и джинсах, начали было возмущаться:

– Ты чиво тваришь, тибе жить надоела?!

Но Володька направил на них ружьё и скомандовал:

– Руки вверх, отошли от машины, встали спиной ко мне и не оборачиваемся! Кто первый дёрнется — пристрелю!

Потом обращается к Анатолию:

– Забери рюкзак из машины.

Анатолий осторожно подошёл к машине, достал рюкзак и вернулся. И тут такое началось!

Первый выстрел был дуплетом в капот, его сорвало, и он улетел куда-то в поле. Кавказцы невольно обернулись, но Володька крикнул:

– Не оборачиваться, я сказал!

Следующие выстрелы были по всем четырем колесам. Казалось, можно бы и закончить операцию «Возмездие», но Володьке этого мало: он прикладом выбил все стёкла, посшибал зеркала, оборвал провода зажигания и выбросил их в темноту. На этом успокоился. Сел в машину, дал победный сигнал и поехал домой с чувством выполненного долга.

Он поступил как русский офицер, не совсем по-христиански, но «по закону гор» вполне справедливо!

 

Несчастный случай

 

Володька-полковник со своей женой развёлся. В Рождествено он познакомился с молодой женщиной Ниной, тоже разведённой, а у неё дочь-подросток. Всё было серьёзно, он меня даже про венчание спрашивал…

По случаю какого-то праздника в рождественском клубе решили устроить концерт местной самодеятельности и дискотеку. И вот что получилось в результате. Концерт прошёл нормально, и надо было сразу уйти, но Нина уговорила Володьку остаться потанцевать. Остались. И тут непонятно из-за чего завязалась пьяная драка. Одному мужику крепко досталось, и на защиту мужа встала его жена. Она, как тигрица, кидалась на его обидчиков, но те тоже спуску не давали. Шум, гам, кровь, матерщина, стулья в ход пошли... Женщина-завклубом бегает, просит мужиков разнять дерущихся, все отмахиваются, она к Володьке:

– Вы-то хоть помогите, клуб только что отремонтировали!

И Нина туда же:

– Володь, сделай хоть что-нибудь!

Если женщина просит... Володька достал травматический револьвер, с виду как настоящий, боевой, только ствол короткий и пули резиновые.

– А ну-ка разошлись! — кричит Володька и стреляет в потолок.

Все сразу притихли, вид у Володьки боевой — стоит с поднятым вверх револьвером в клубах дыма. Только эта «тигрица» совсем обезумела, завопила истошным голосом и кинулась на Володьку, ударила ногой в пах и вцепилась в него, как бульдог. Володька хотел ее оттолкнуть, но нечаянно нажал на курок. А один из патронов был заряжен не резиновой пулей, а мелкой «бекасиной» дробью, и надо ему было в стволе оказаться! Дробь вырвала клок волос на голове женщины, она схватилась за рану и упала, вокруг головы медленно расползалось красное пятно. Подумали, что Володька её убил, но «покойная» скоро очнулась и разразилась отборной матерщиной, все успокоились: пациент скорее жив, чем мёртв. Рана пустяковая, но крови много.

Позвали фельдшера, она осмотрела и промыла рану, забинтовала голову и сказала, что надо везти в Тверь зашивать. Володька сам вызвался отвезти пострадавшую, просил прощения, обещал оплатить лечение и моральный вред. «Тигрица» на такие условия согласилась, и Володька тут же повёз её в больницу. По дороге обговорили условия контракта: Володька оплачивает лечение и медикаменты, а в качестве компенсации за моральный вред платит ей ещё тысячу долларов. На следующий день Володька приезжает к ней домой, чтобы заплатить аванс, но дама заявляет, что условия контракта изменились: он должен ей теперь… пятнадцать тысяч долларов!

Дело в том, что брат этой дамы (правильнее, бабы) оказался тверским криминальным авторитетом. Узнав о случившемся, он и предъявил новые условия. Володька от таких наглых условий отказался и в ответ услышал, что его закопают.

Через несколько дней, глубокой ночью, к его дому подъезжают две нерастаможенные иномарки, это значит, что номера скоро будут другими. Выходят человек десять «типов» в кожаных куртках, стучат в дверь. У Володьки ночевал товарищ, тоже офицер. Володька сунул табельный пистолет в карман и пошёл открывать, а товарищ с пистолетом в руках следил за происходящим сквозь занавеску.

Бандиты вели себя прилично, в данном случае им надо было показать, какие они здоровые и крутые. Авторитет же, одетый в дорогой костюм, вёл себя нагло и развязно, наконец, предъявил ультиматум: если Володька не отдаст через неделю деньги, он «поставит его на счётчик». Володька пытался поторговаться, но авторитет о меньшей сумме и слышать не хотел.

– Итак, время пошло! — сказал он, «дружески» похлопав Володьку по плечу.

Бандиты сели в машины и укатили в Тверь.

На следующий день я встречаю Володьку, приветствую, а он хмурый как туча, облокотился руками на забор и рассуждает сам с собой:

– Видит Бог, не хотел я идти на этот проклятый концерт, Нинка меня уговорила, дочь у неё, видите ли, в концерте участвует и сильно обидится, если мать не придет. Вот я, баран, и попёрся.

– Да что случилось, расскажи толком, — попросил я.

Далее он мне поведал вышеописанную историю.

– И что ты собираешься делать?

– Есть кое-какие мыслишки, думаю ребят из ФСБ подключить, лучше им заплачу, чем этим уродам.

Прошёл месяц или два после нашего с Володькой разговора (я куда-то отъезжал), при встрече спрашиваю:

– Ну, как там у тебя дела с этим бандитом?

– Всё, нет никаких дел, тишина, — загадочно улыбаясь в усы, отвечает Володька.

– Не понял?

– Четыре дырки! — продолжает он меня интриговать.

– Да какие дырки, ты о чём?

– Его свои же убили! — сообщает он с радостью. — Нет человека — нет проблемы.

– Слава Богу, что этот кошмар кончился, — сказал я, а потом добавил: – Я не в смысле, что убили, а что кошмар кончился.

– Конечно-конечно, человек всё-таки, я даже свечку поставил об упокоении «раба Божьего, как его там...»

Вот так счастливо для Володьки закончилась эта история. Но меня терзают смутные сомнения: неужели «свои» убрали авторитета? Может, ребята из ФСБ помогли?

 

На войне как на войне

В этот день я закончил работу раньше обычного[2]. До отправления автобуса ещё часа два. Решил, что скорее доберусь на попутке, вышел на дорогу в Калинин, но попутки все едут навстречу, а в нужную сторону — ни одной. Закон подлости. Мне надо до Рождествено — это километров восемь, пешком идти многовато. И тут едет трактор «Беларусь» без тележки. Остановился, я забрался в кабину. Тесно и неудобно, но лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Вдруг тракторист что-то увидел в зеркале и остановился:

– Давай подождём, за нами участковый бежит, кричит что-то.

Рождественский участковый — коренастый мужик с кривыми, как у кавалериста ногами, милицейские галифе ещё более подчеркивали эту особенность его фигуры. Ехал он на попутке, как оказалось, персонально за мной, знает, что я на заводе работаю. И надо же, какой глазастый: увидел меня в кабине трактора! Участковый — дурная примета. Что ему от меня надо?

– Шумилов... срочно... зайди... в сельсовет, — говорит он, запыхавшись.

– А зачем?

– Там... скажут.

Честно говоря, я испугался, что пришла телеграмма с сообщением, что мой отец умер. У него больное сердце и вообще здоровья никакого, часто лежал в больнице. Я с тревогой ожидал, что когда-нибудь это случится. Эх, знал бы я, что мне там на самом деле скажут!

Зашёл в сельсовет к председателю — это строгая женщина лет пятидесяти, та, что прописывать меня не хотела. Кладёт какую-то бумагу на стол и предлагает сесть.

– Распишитесь вот здесь, — показывает мне пальцем.

– А это что?

– Повестка на военные сборы, — торжественно и, как мне показалось, с ноткой злорадства сообщает она.

– И когда собираться?

– Прямо сейчас, через два часа пойдёт автобус в Калинин.

– Я не могу сейчас, у меня дела, на работу надо сообщить, родителям, — начал я отпираться, не зная, что бы такое придумать.

– Мы сообщим, не переживайте, а за отказ — статья за дезертирство. Повестку получил, расписался —всё, два часа на сборы!

Во попал, как кур во щи[3]! Столько у меня было планов и на этот день, и на выходные (пообещал одной знакомой помочь оформить выставку ее вязанья в Москве — окажусь балаболом!). Ну, прямо беда! С другой стороны, с военкоматом шутки плохи, ведь я повестку подписал. Юра Ильин до 27 лет бегал от военкомата, иногда внаглую. Ему повестку суют, а он говорит: «Я не Ильин». Так в армию и не забрали. Но делать нечего, пошёл домой в Захарьино собираться. Слава Богу, что с отцом всё в порядке.

Был у меня ещё шанс на медкомиссии «закосить». Когда тхэквондо занимался, то в спарринге с тренером получил пяткой по затылку, и гипертонию в придачу. Может, она хоть здесь пригодится? Врач-подполковник измерил мне давление — повышенное, но не очень, стал слушать сердце, а я самовнушением так разволновался, что оно показало бешеную тахикардию. Врач зовёт коллегу-«старлея»[4] послушать. Тот послушал и поставил диагноз:

– Галоп!

– Молчи! — строго одёрнул его подполковник.

Врач начал расспрашивать меня, давно ли у меня тахикардия, как получилось, ведь я ещё молодой, какие лекарства принимаю и прочее. Узнал, что я художником работаю, сразу оживился, он тоже каким-то рукоделием занимался, кажется, вырезал по дереву. За разговорами я расслабился, думаю, сейчас комиссуют и домой отправят, но не тут-то было. Врач неожиданно для меня говорит:

– Вот и хорошо, давай ещё разок послушаем.

Он застал меня врасплох, не ожидал я такого коварства. Пытаюсь опять напрячься, разогнать сердце, а он мне:

– Расслабься, не надо напрягаться.

Не удалось мне на сей раз сердцебиение разогнать не только до галопа, но даже до рыси. В результате: годен к строевой.

Пошёл на склад получать военную форму, а потом в штаб, где меня приписали к артиллерийской батарее. Здесь я впервые понюхал артиллерийского пороху. Нюхать — это куда ни шло, а вот слушать артиллерийскою «музыку», особенно если батарея стреляет залпом, — это что-то запредельное. Всё равно, что громовой раскат в метре над головой. Научили, что надо рот открывать, а то барабанные перепонки полопаются. Хоть и рот открывал, и уши руками закрывал — разницы никакой, я в деревне к тишине привык. Для меня эти стрельбы — сущий ад: гром, дым, огонь и вдобавок мат-перемат. Хорошо, что меня, как бывшего связиста, в разведку определили, а то бы я умер от разрыва мозга.

Лагерь резервистов был огромный, тысяч на пять «партизан»[5], в длину более километра. Я как-то прошёл ради интереса из конца в конец — впечатлило. Жили мы в палатках по четыре человека, спали на матрасах без простыней, не раздеваясь. Хорошо, что июль на дворе, ночью не холодно. «Удобства» представляли собой длинную и глубокую траншею, через которую перекинуты парами доски, электричества в лагере нет, ночью в этот «туалет» лучше не ходить «во избежание...» Столовые барного типа — «стоячие»: на двух вкопанных столбах закреплены на уровне груди две неструганые доски метра три длиной, типа столешница. Столы построены в два ряда, для каждой роты штук по двадцать. Еду варят в полевых кухнях, меню обычное: крупы, макароны, тушёнка. И в таких условиях надо было прожить целый месяц.

Как я уже сказал, меня определили в разведку. В реальности это означало вот что. Батарея стоит километров за пять, а то и за десять, от условной линии фронта. Разведгруппа выдвигается к линии фронта, а то и за линию фронта, как можно ближе к целям, и там маскируется — это наблюдательный пункт (НП), самое опасное место. Оттуда надо передавать координаты целей и после каждого выстрела орудий их уточнять — корректировать огонь.

Выезжаем группой на полигон, я в качестве радиста, мне дали знакомую по срочной службе радиостанцию Р-105. Пушки, точнее, гаубицы, были образца 1938 года, всю войну прошли, а потом их законсервировали. Как выяснилось, точность стрельбы из этих «старушек» была не очень, но дальность сохранилась, могли пульнуть километров на десять, даже больше. Приблизительно такое расстояние и было между батареей и нашим НП, который находился под носом условного противника.

Нас было двое солдат и три офицера — майор и два лейтенанта. Мы вырыли небольшой окоп и замаскировали его ветками. Впереди поле с одиноко растущими деревьями — это и были цели. Офицер определял координаты, а я должен был передавать их артиллеристам, которые наводили гаубицу на цель по своим приборам.

Лейтенант крутит буссоль, определяет координаты одного из деревьев, сообщает их мне, а я передаю «пушкарям». Слышим свист снаряда, взрыв... дерево стоит, снаряд улетел в другой конец поля. Буссоль переходит в руки другого лейтенанта, он заново определяет координаты того же дерева. На сей раз снаряд разорвался метрах в ста от дерева — уже прогресс. Два молодых лейтенанта по очереди, соревнуясь между собою, пытаются сразить злополучное дерево, но снаряды рвутся где угодно, только не рядом с ним.

Перед нашим окопом — грунтовая дорога, не сказать, чтобы ровная. По ней осторожно едет грузовик, в открытом кузове которого большие термосы с обедом для тех, кто находится вне расположения лагеря, термосы придерживают двое солдат. И тут один снаряд разрывается метрах в тридцати от машины. Снаряды использовались фугасные, не осколочные, их задача пробивать преграды — блиндажи, бункеры и прочее. Вся сила заряда уходит вглубь земли, а земля с осколками, соответственно, летит вверх, а не в стороны. В этом смысле машине повезло. Но им-то откуда знать, какие это снаряды? Шофёр с перепугу погнал «на всю железку», термосы в кузове запрыгали, солдат кидает из стороны в сторону. Пролетая мимо нас, солдаты кричат:

– С ума сошли, идиоты!

А дальше всё «по матушке» — выходит, что мы не очень хорошо замаскировались.

Старший офицер, майор, понаблюдал за соревнованием молодых и говорит:

– Ну-ка, расступись, салаги, сейчас я вам покажу, как это делается.

Он прильнул глазом к буссоли, долго настраивал, наконец, расправил плечи.

– Передавай координаты.

Я передал. Ждём снаряд. Майор выбрал другую цель (эта — как заколдованная), показывает рукой:

– Во-о-он та берёза.

Взоры устремились на высокую пышную берёзу: сейчас она разлетится в щепки. И тут гремит взрыв, но не в поле, а совсем рядом с нашим окопом. Все как подкошенные упали на дно, нас даже песком присыпало. В ушах звенит, голова ничего не соображает. Что это было? Когда приходим в себя, майор отряхивается и говорит сдавленным голосом:

– Надо кончать это гиблое дело, пока нас тут не похоронили. Всё, на сегодня стрельба окончена.

И обращается ко мне:

 – Передай по рации «отбой».

 

 

[1] Семо-овамо устар. туда-сюда, или туда и обратно.

[2] Я работал художником-оформителем на стекольном заводе им. 1 Мая, график у меня был свободный, отчитывался по результатам месяца.

[3] В некоторых словарях рекомендуют вариант «как кур в ощип», однако В. Даль, Л. Толстой, А. Чехов, М. Шолохов, Д. Мамин-Сибиряк и другие писатели употребляли более ранний вариант «кур во щи». Источник: http://uknigi.ru/frazeologia/kak_kur_vo_shhi_popast_ili_v_oshhip.html © Uknigi.ru

[4] Старлей — сокращение от старший лейтенант.

[5] «Партизанами» называли призванных на переподготовку резервистов, поскольку дисциплина у них хромает, погон нет, честь офицерам не отдают, форма часто не по размеру, кто с бородой, кто с усами, кто просто небритый… Отличаются от срочников не в лучшую сторону.