Глава X.  Глобализация и демографические кризисы в истории (продолжение)

В предыдущей главе приводились такие исторические примеры влияния глобализации на демографические процессы и, прежде всего, на рождаемость, о которых на сегодняшний день имеется достаточно информации. Во всех этих примерах есть набор фактов, указывающих на то, что действительно происходило формирование глобальной рыночной экономики или общего рынка нескольких стран или территорий, и есть прямые и косвенные демографические данные, указывающие на низкую рождаемость и сокращение населения. Далее в настоящей главе и в главе XII я продолжу описание, исходя из тех же принципов. Но кроме таких «чистых», с точки зрения имеющейся информации, исторических примеров, есть и другие. Например, до сих пор остается загадкой небывалый расцвет, а затем затухание и исчезновение минойской цивилизации на острове Крит во II тысячелетии до н.э. Известно, что ее характерными чертами была интенсивная морская торговля и бурная городская жизнь: археологические раскопки на Крите выявили большие населенные города и огромные роскошные дворцы. Судя по всему, минойцы не ограничивались Критом, следы их пребывания и торговой деятельности, в том числе минойские керамические, металлические и другие изделия, находят повсеместно в восточном Средиземноморье. Пик расцвета минойской цивилизации пришелся приблизительно на 1600 г. до н.э., затем происходил постепенный закат, продлившийся примерно до конца II тысячелетия. Предполагают, что Крит был захвачен вторгшимся туда народом. Но минойцы не были уничтожены, они продолжали жить на острове рядом с пришельцами, о чем свидетельствует слияние минойской культуры и культуры иммигрантов, пришедших с материка, которое произошло в так называемый позднеминойский период (1400-1100 гг. до н.э.) [163]. Тем не менее, постепенная примитивизация и упадок культуры и жизни на острове продолжались до конца II тысячелетия – до такой степени, что к моменту расцвета античной Греции в VIII-VI вв. до н.э. Крит представлял собой один из наиболее отсталых и малонаселенных районов восточного Средиземноморья. Крестьянское население Крита в ту эпоху было прикреплено к земле в качестве крепостных ([77] p.425), что свидетельствует о малонаселенности, остров также «прославился» знаменитыми критскими пиратами, наводившими ужас во всем восточном Средиземноморье.

Можно ли утверждать, что в середине II тысячелетия до н.э. происходило формирование глобальной рыночной экономики с центром на Крите? Трудно сказать определенно, но достаточно уже того, что в этот период Крит вел интенсивную торговлю с другими странами Средиземного моря и там существовали все основные признаки развитой торговой цивилизации. Можно ли говорить о последующем сокращении населения на острове? Если в середине II тысячелетия до н.э. там были большие процветающие торговые города и огромные дворцы, а спустя несколько столетий мы видим только крепостных крестьян и морских разбойников, то, пожалуй, вполне. Есть, правда, гипотеза о произошедшей на Крите катастрофе: гибели минойской цивилизации в результате извержения вулкана или нашествия варваров. Но постепенность угасания этой цивилизации, происходившего в течение целого ряда столетий, а также слияние культуры иммигрантов-варваров с минойской говорят не в пользу данной гипотезы, которая, к тому же, не подтверждается имеющимися археологическими данными. Наиболее вероятно, что причина гибели минойской цивилизации – та же, что и причина гибели цивилизации античности, а до этого – ассиро-вавилонской цивилизации. И нашествие иммигрантов-варваров в конце существования минойской цивилизации не опровергает этот вывод, а лишь подтверждает: следствием глобализации во всех рассмотренных выше примерах было не только сокращение населения, но и военное и политическое ослабление государств, которые либо попадали под власть чужеземных захватчиков, либо становились жертвой политического захвата власти со стороны иммигрантов, подобно военно-политическому перевороту, осуществленному франками в римской Галлии.

Я не могу не привести еще один исторический пример, хотя по нему у меня также на данный момент не имеется достаточно подробной информации. Речь идет об еще одной исторической загадке, и ее разгадка вполне укладывается в русло изложенной выше закономерности. В главе VI уже говорилось о том, что в VIII-XI вв. н.э. происходила интенсивная торговля по оси Англия-Скандинавия-Русь-Византия-страны Леванта и Персия. О ее размерах можно судить, например, по огромному количеству арабских монет, относящихся к этому периоду, найденных в Скандинавии. При этом надо учесть большое расстояние между арабским миром и Скандинавией и те трудности, с которыми могли быть связаны торговые экспедиции между ними. Этот факт особенно удивителен на фоне малого количества найденных в Скандинавии франкских монет ([138] p.166), хотя франки были ближайшими соседями скандинавов, и последние очень часто посещали в тот период их земли (но в основном, очевидно, в целях грабежа, а не торговли). Хорошо известно и о небывалом расцвете торговых городов и государств, находившихся в центре основных торговых путей того периода: древнерусского Киева и Новгорода, а также Хазарии – государства, контролировавшего в X в. выходы к Каспийскому и Черному морям. Киев был в IX-X вв., по-видимому, вторым по величине и значению городом Европы (после Константинополя) с населением, насчитывавшем сотни тысяч человек, в то время как в западноевропейских городах оно исчислялось в лучшем случае десятками тысяч. О расцвете торговли также весьма красноречиво свидетельствуют многочисленные клады византийских и арабских монет, найденные вдоль торговых путей, проходивших через Киевскую Русь. Эти торговые пути: «из варяг в греки» и «из варяг в персы» проходили по системе рек и озер из Балтийского моря соответственно в Черное и Каспийское моря.

Как уже говорилось, Русь в ту эпоху была очень густонаселенным государством с большим числом крупных городов. Скандинавы называли Русь «Гардарика» - страна городов, и этим Русь в то время резко отличалась от Западной Европы. Об этом же свидетельствует вся имеющаяся информация по Древней Руси. По данным византийских летописцев, русское войско князя Святослава в его походе в Болгарию в 968 г. насчитывало 60 тысяч человек. А русское войско, отправившееся под началом князя Олега в поход на Константинополь в 907 г., по данным русских летописцев, насчитывало около 90 тысяч человек[47] - как минимум на порядок больше, чем когда-либо имел в своем распоряжении Карл Великий (см. главу III). Все это - признаки многочисленного густого населения Древней Руси, и резкая интенсификация ее торговли с соседними странами –совершенно естественное явление. Именно густое население было всегда в истории обязательным условием интенсивных торговых связей, что можно считать таким же непреложным законом, как, например, закон всемирного тяготения.

Соответственно, наряду с интенсификацией торговли вдоль оси Балтика – Русь – Византия - Сирия и Персия, мы видим в этот период все прочие признаки процесса глобализации, знакомые нам по другим описанным выше примерам. Например, мы видим массовую эмиграцию скандинавов (викингов): массовые миграции населения, особенно с севера на юг, всегда были характерным явлением, сопровождавшим глобализацию (подробнее см. следующую главу). Мы видим также возникновение и рост торговых городов вдоль всей указанной торговой оси. Так, кроме огромного Киева, Новгорода, Смоленска и других древнерусских городов, выросших вдоль торговых путей из Балтики в Черное и Каспийское моря, возникли крупные торговые города Булгар и Итиль (столица Хазарии) на Волге, расцвела Корсунь (Херсонес) на побережье Черного моря. Продолжали процветать и достигли невероятных размеров Константинополь и Антиохия на севере Сирии. На севере Европы, как грибы, выросли целый ряд крупных торговых городов на побережье Балтийского и Северного морей – например, Ипсвич и Хэмвих на побережье Англии, Хедеби на побережье Дании, Дорштад и Квентович на побережье Фризии (нынешние Голландия и северо-восток Франции), Бирка на побережье Швеции, торговые города Славянского Поморья: Волин в устье Одера, на острове Рюген и другие ([138] pp.93, 115, 163). Все эти города в тот период росли с невероятной скоростью и достигали невероятных для Западной Европы размеров. Так, Дорштад, основанный в VII веке, уже к 800 году достиг 250 гектаров площади ([138] p.95), примерно в 10 раз превысив по своим размерам Париж, который в то время по сравнению с этими торговыми городами был просто деревней[48].

Судьба всех этих торговых городов в дальнейшем сложилась весьма печально. Они в течение последующих веков либо совсем исчезли, как указанные города на побережье Балтики и Северного моря, а также Итиль и Херсонес, и от них остались лишь археологические воспоминания, либо пришли в упадок, как Константинополь и Киев. Историки долгое время считали, что Ипсвич и Хэмвих на побережье Англии, Дорштад и Квентович на побережье Фризии исчезли в результате набегов викингов. Но археология показала, что они начали приходить в упадок еще до этого ([138] p.163). Поэтому викинги могут быть лишь отчасти виноваты в их исчезновении. Можно также сослаться на пример Антиохии, которую персы в 540 г. разрушили полностью, а развалины сровняли с землей, но она возродилась и опять достигла прежних размеров уже к VII веку. Набеги викингов на северную Европу практически прекратились в X в. Что мешало этим городам опять процветать в XI веке? Кроме того, в XI веке в упадок пришли и скандинавские торговые города, то есть города, в которых жили сами викинги (Хедеби и Бирка), что уже совсем невозможно объяснить «набегами викингов»

Очевидно, что упадок и свертывание торговли, до такой степени, что полностью исчезают целый ряд крупных торговых городов, должны иметь другую причину – если такой причины нет, то города отстраиваются вновь. Об этом свидетельствует не только пример Антиохии, но и множество других исторических примеров, которые выше приводились. Если целый ряд крупных городов приходит в упадок или совсем исчезает, то это, как правило, является следствием сокращения населения. Очевидно, речь в данном случае опять идет об общем демографическом кризисе, охватившем все эти страны и территории и вызвавшем общий экономический упадок и свертывание торговли вдоль всей торговой оси Балтика – Русь – Византия – Левант и Персия.

Об этом свидетельствует не только исчезновение или упадок торговых городов. Столь же печальна, как судьба городов, и судьба всех стран, принадлежавших к указанной торговой оси. Англосаксонская Англия настолько ослабла, что ее дважды в XI веке завоевывали скандинавы. Первый раз ее завоевали датчане в 1016 г. и правили до 1042 г., затем попеременно правили то англосаксонские, то скандинавские короли. А в известном сражении при Гастингсе в 1066 г., с которым связано завоевание Англии норманнами, речь по большому счету уже не шла о борьбе англосаксов за свою независимость: фактически в этом сражении один потомок викингов (предводитель норманнов Вильям) оспаривал у другого потомка викингов (короля Харольда) право быть королем англосаксов. Полагают, что именно в XI веке в Англии наступил феодализм [196]. Известно, что именно тогда там было введено, хотя и в ограниченном виде, крепостное право, что, как было показано в главе VI, обычно является признаком нехватки населения и рабочих рук. Того же мнения придерживается ряд английских историков в отношении указанного периода в истории Англии ([107] pp.18-32; [139] p.308).

Что касается Киевской Руси, то, по имеющимся данным археологии и по мнению ряда крупных русских историков (В.Ключевского, М.Покровского, Н.Рожкова, Б.Грекова), многие ее города и поселения стали приходить в упадок еще в XI-XII вв., задолго до похода Батыя ([22] с.76-82). Это также вряд ли может свидетельствовать о чем-либо другом, чем о сокращении населения. Процесс политического распада Киевской Руси, приведший к феодальной раздробленности, также начался задолго до похода Батыя на Русь в 1238 году. Так, известно, что в XII веке на Руси было 15 русских княжеств, а в начале XIII века, по подсчетам историка Б.Рыбакова, их было уже около 50. И этот процесс продолжался: в XIV веке на Руси было уже около 250 княжеств. Именно тогда, отмечает историк, появились такие поговорки, как «В Ростовской земле князь в каждом селе», «В Ростовской земле у семи князей один воин» ([51] с.469-472). Об исчезновении государства, подобно тому, что мы видели в Галлии и Испании в VI-IX вв., свидетельствует и другой важный факт: народное вече в русских городах исчезло к концу XII в. В дальнейшем, хотя и были отдельные примеры существования народной демократии, но, как отмечал Н.Рожков, «все это были отдельные отголоски старины, исторические обломки, лишенные жизненного значения и смысла: вече умерло навсегда и окончательно» ([47] с.218).

Итак, мы видим на Руси в течение XI-XIII вв. упадок и запустение городов, исчезновение поселений, раздробление русских княжеств на все более и более мелкие, исчезновение народного собрания (вече), превращение городов в вотчины удельных князьков – вряд ли совпадение всех этих признаков феодализма оставляет сомнения в причине этих явлений. Возникновение феодализма в русских землях в XII-XIII вв., а именно об этом пишут русские историки, является следствием сокращения населения, что подтверждается и археологией. Но если это произошло уже к началу XIII века, то его причиной никак не могли быть походы Батыя на Русь в 1238 и 1240 гг. Нашествие Батыя, таким образом, могло лишь ускорить процесс сокращения населения и упадка, который начался в Киевской Руси задолго до этого.

В XI-XII вв. произошло ослабление и других государств указанной торговой оси. Византия была вплоть до начала XI в. самым сильным и экономически развитым государством Европы и, возможно, всего мира. Выше приводились примеры того, какие нашествия персов, славян, арабов и других народов она пережила в течение VI-X вв. Безусловно, это было возможно лишь при условии, что там было густое население и что государство не испытывало в течение этого периода демографических проблем. В эпоху расцвета Византии (IX-X вв.) ее население составляло, по оценкам историков, порядка 20 миллионов человек ([13] с.252; [33] с.160-161). Эта цифра особенно впечатляет, если учесть, что население Галлии в раннем средневековье составляло, судя по всему, не более 1 миллиона человек при сопоставимой площади[49]. Но в течение XI-XII вв. Византия настолько ослабла, что бóльшую часть ее территории к середине XIII в. захватили турки и западноевропейские рыцари-крестоносцы, образовавшие там свои вотчины. И в дальнейшем процесс упадка Византии продолжался, за чем последовала ее гибель в середине XV в. Известный историк Г.Острогорский полагает, что ослабление Византии в XI-XII вв. стало следствием ее феодализации: постепенного захвата власти в стране крупными землевладельцами и закрепощения ими крестьян [176]. Но мы видели на примере других стран (см. главу V), что феодализация – это обычно прямое следствие сокращения населения.

Имеются и прямые демографические показатели, подтверждающие, что рождаемость и число детей в семьях в Византии были в XIII-XV вв. очень низкими. По данным французского историка А.Гийу, в Македонии рождаемость составляла в это время 22 человека на 1000, что является очень низким показателем для того времени с учетом того, что смертность в средние века составляла порядка 30-40 человек на 1000. При этом в среднем на 19 мальчиков приходилось 14 девочек[50], а число детей, достигших взрослого возраста, не превышало двоих на семью ([13] с.252). И хотя данные по более раннему периоду (XI-XII вв.) отсутствуют, из приведенных цифр совершенно очевидно, что в последние века своего существования население Византии себя не воспроизводило и сокращалось в силу низкой рождаемости. 

Есть явные признаки ослабления в этот период (XI-XII вв.) и стран Леванта и Персии, вся территория которых распалась на мелкие воюющие между собой княжества, лишь формально подчинявшиеся Багдаду. Именно из-за военной и политической слабости эти государства не смогли оказать сопротивления нескольким десяткам тысяч крестоносцев, которым удалось добраться до Сирии и Палестины во время первого крестового похода в 1099-1100 гг., и которым затем в течение почти целого столетия удавалось без труда контролировать огромную территорию Сирии и Палестины, имея ничтожно малую армию.

В итоге все государства и нации, которые в VIII-X вв. играли ведущую роль в международной торговле и определяли ход европейской и мировой истории, начиная с XII-XIII вв. переместились на задворки европейской и мировой истории, что, впрочем, вполне естественно: только там место слабым. И те из них, что совсем не исчезли, как Византия, смогли лишь начиная с XVII-XVIII вв. (сначала Голландия и Швеция, а затем Англия и Россия) опять войти в число ведущих стран мировой экономики и политики. Таким образом, на основе целого ряда фактов можно утверждать, что во всех этих странах в XI-XIII вв. имел место общий демографический кризис и, как следствие, их упадок.

Конечно, теоретически можно говорить о совпадении: дескать, сокращение населения, упадок и феодализация Киевской Руси, Англии, Скандинавии, Византии, Сирии, Палестины, Персии в XI-XIII вв. произошли хотя и одновременно, но по разным причинам, не связанным с указанным мною феноменом. Однако проблема в том, что таких причин, как правило, нет, - никто на сегодняшний день не может привести действительно веской причины такого упадка ни для одной из этих стран[51]. А те, что считались таковыми до последнего времени (внешние нашествия, сопровождавшиеся массовыми истреблениями), в большинстве случаев опровергаются археологией, показывающей постепенность процесса упадка всех этих цивилизаций. И поскольку археология – это единственный бесстрастный и непредвзятый свидетель прошлого, то можно сделать вывод, что внешние завоевания во всех или в большинстве указанных стран являлись скорее следствием сокращения населения и ослабления государств или городов, а не их основными причинами. Таким образом, как и в предыдущем случае (минойская цивилизация), мы также вполне можем говорить о том, что, несмотря на недостаточность или неполноту имеющихся данных в области демографии, раз теорема доказана в целом, то она должна действовать и в каждом отдельном примере, и причина одновременного упадка стран торговой оси VIII-XI вв. – та же, что и причина упадка всех других государств в соответствующие исторические периоды, описанные в предыдущей главе.

Два приведенных примера: минойская и скандинавско-русско-византийская глобализация, - показывают, что действие высказанной мною закономерности не ограничивается лишь «доказанными» случаями. Речь идет об универсальной закономерности, которая должна в принципе распространяться на любые народы, независимо от их культурных особенностей и которая существует, по-видимому, с тех пор, как стала возможной торговля между разными странами или территориями. Вполне вероятно, что за последние несколько тысячелетий можно найти еще целый ряд других примеров из истории тех или иных государств, где речь идет о таком же феномене – демографическом кризисе в условиях резкой интенсификации внешней торговли и усиления зависимости страны от внешнего рынка. Но поиск всех этих примеров не входит в круг моего рассмотрения, который я в дальнейшем постараюсь ограничить лишь бесспорными фактами и доказательствами.

Эта задача становится тем легче, чем ближе мы приближаемся к сегодняшнему дню. Мы остановились в прошлой главе на периоде вторая половина XVII века – первая половина XIX века, в котором, помимо указанных выше стран (Канада, Финляндия, Россия, горная Швейцария), не входивших в сложившийся тогда в Европе общий рынок, было еще несколько государств с высокой рождаемостью (Англия и германские государства), которая резко контрастировала с низкой рождаемостью в остальной Европе. Резкие различия между указанными двумя группами государств Европы по уровню рождаемости в этот период - хорошо установленный факт, он отражает общее мнение историков и демографов, и подтверждается неумолимой демографической статистикой. В частности, она свидетельствует о том, что в 1771-1801 гг. средняя рождаемость во Франции составляла 2,26 девочки на одну женщину, а в Англии – 2,62 девочки[52]. Возможно, для людей, не знакомых с демографией, эта разница покажется не очень большой, но в действительности она огромна. Около 50% детей во Франции в XVIII в. умирало в возрасте до 20 лет ([96] pp.203-205), стало быть, из 2 рожденных девочек одна умирала, поэтому такая рождаемость во Франции не обеспечивала почти никакого прироста населения. А в Англии при указанном уровне рождаемости население должно было быстро расти, что и происходило в действительности. Еще больше была разница между этими странами в 1801-1831 гг., когда рождаемость во Франции еще более снизилась, составив в среднем за этот период 1,93 девочки на одну женщину, а в Англии – повысилась до средней величины 2,85 девочки на одну женщину.

Еще нагляднее видны различия между указанными группами стран, если брать не показатели рождаемости, а абсолютный рост их населения. В середине XVII в. Франция была самым крупным государством Европы с населением около 20 миллионов человек, при этом число жителей Англии составляло лишь около 3 миллионов, а всех германских государств (включая Австрию) – порядка 15 миллионов. Таким образом, французский язык был родным в то время примерно для такого же количества человек, как немецкий и английский, вместе взятые. Но поскольку эти страны имели разную демографическую динамику, то спустя два с половиной столетия (к 1910 г.) ситуация кардинально изменилась. Население Великобритании выросло почти в 7 раз и составило 41 миллион человек, превысив число жителей Франции, которое выросло лишь в 2 раза – до 40 миллионов. И это несмотря на то, что порядка 20 миллионов англичан за этот период эмигрировали в Америку. А население Германии выросло примерно в 5 раз - до 65 миллионов (без Австрии) ([99] pp.68, 105), хотя немецкая эмиграция в Америку была также очень значительной и уступала по размерам лишь английской.

Это не могло не привести к кардинальным изменениям как в военно-политическом соотношении сил между этими государствами, о чем хорошо известно по историям войн и дипломатии[53], так и в экономическом. Опережающий рост населения Великобритании и Германии в эти столетия привел к тому, что плотность населения этих стран в 2-3 раза превысила плотность населения Франции, и в еще большей мере – таких стран, как, например, Испания или Польша – в прошлом также великих держав Европы. В этой связи, как указывал П.Шоню, если до середины XVIII в. центр глобальной экономики Европы (который совпадал с территориями с наибольшей плотностью населения) включал Англию, Францию, Голландию и Италию, то к XX в. он сместился на восток, включив бóльшую часть Германии и практически исключив Францию ([96] p.261). Таким образом, Франция к началу XX в. утратила роль одного из лидеров мировой экономики, не говоря уже об Испании и Польше, которые еще раньше из великих государств превратились, по словам И.Валлерстайна, в «периферию» европейской экономики ([211] pp.131-190)[54]. Основная причина была, по-видимому, та же, что и в отношении Франции: сначала сокращение населения всех трех государств (середина XVI в. – начало XVIII в.), о чем уже говорилось в главе VIII, а затем – отставание темпов роста населения от лидеров демографического роста – Англии, Германии и России. Как писал известный английский экономист и историк К.Кларк в конце 1960-х годов, «каждый француз сегодня с горечью осознает, что упадок влияния его страны в мире произошел в основном вследствие относительно низких темпов роста ее населения» ([99] p.276). Что-то подобное, наверное, осознают и испанцы с поляками.

Итак, чем можно объяснить быстрый демографический рост Англии и Германии в указанный период, с одной стороны, и стагнацию или сокращение населения во Франции, Испании и Польше, с другой? Давайте опять рассмотрим, не является ли это следствием той закономерности, о которой шла речь выше (влияние глобализации – интенсивной внешней торговли). Как уже говорилось, страна может быть закрыта от внешней торговли естественными барьерами, и к таким странам относятся в указанный период Канада, Россия и горная Швейцария; но она может быть также защищена от внешней торговли высокими таможенными пошлинами, как мы это видели в примере с Сирией и Египтом в Римской империи. Действительно, весь указанный период (вторая половина XVII века и весь XVIII век) вошли в историю Европы как «век меркантилизма», или, говоря более современным языком, как эпоха протекционизма и защиты внутренних рынков от внешней торговли. Но если эту политику проводили все европейские государства, то тогда и результаты в области демографии должны были быть у всех одинаковыми? Я постарался разобраться в этом вопросе.

Не буду утомлять читателей подробным разбором всех особенностей таможенных режимов и таможенной политики, проводившейся указанными выше государствами. Приведу лишь выводы. По мнению авторитетных экономических историков, лишь несколько европейских государств в указанный период проводили по-настоящему эффективную протекционистскую политику, то есть политику, закрывающую внутренний рынок от конкуренции со стороны импорта, и к этим странам относились Англия и большинство германских государств. В частности, как указывает известный английский историк Ч.Уилсон, после окончания 30-летней войны (середина XVII в.) в германских государствах были установлены такие высокие ввозные и вывозные пошлины, что, например, цена на зерно и вино при их перевозке из Маннхайма до границы с Голландией утраивалась – таким образом, пошлины в сумме достигали 200% от первоначальной цены товара. Такая таможенная система в германских государствах сохранялась вплоть до начала XIX в. ([85] p.554) Но и в течение XIX в. уровень протекционизма в Германии был, по-видимому, самым высоким в Европе (см. главу XII). Фактически указанная система привела к тому, что германские государства до начала XIX в. развивались по региональной экономической модели, в которой внешняя торговля не играла сколько-нибудь значительной роли. Да и в течение XIX в. значительная часть внутреннего рынка Германии была полностью защищена от внешней конкуренции.

Ситуация в Англии в целом была схожей с Германией – в том плане, что внутренний рынок был защищен от внешнего полностью, а не выборочно по отдельным товарам, как, например, во Франции. Это также является общепризнанным фактом. Как отмечает И.Валлерстайн со ссылкой на ряд экономических историков, отличие английского протекционизма от французского состояло в том, что система таможенного регулирования в Англии защищала импортными пошлинами не только производства, уже работавшие на экспорт, но и любые импортозамещающие производства, а также сельское хозяйство ([211] pp.264, 267). Последнее особенно важно, поскольку в сельском хозяйстве в то время было занято в Европе до 80% всего населения, и, следовательно, эта политика задевала интересы не узкого слоя людей, связанных с экспортными или наиболее передовыми производствами, как это было во Франции, а интересы всего населения. Такая всеобъемлющая протекционистская система существовала в Великобритании с конца XVII в. вплоть до середины XIX в., которую затем сменила политика торгового либерализма и отмены таможенных барьеров.

Что касается других стран (Италия, Испания, Польша), то они вообще не прибегали к протекционистским мерам вплоть до середины-конца XVIII в. или прибегали эпизодически и на короткий период. По мнению Ч.Уилсона, Италия и Испания в какой-то момент пытались копировать французскую модель, которая, как мы видим, сама страдала ограниченностью. Но даже по сравнению с французской моделью политика этих стран, по его мнению, не отличалась никакой последовательностью или цельностью ([85] pp.548-551). О том, насколько это было так, свидетельствует следующий факт: вместо того, чтобы стимулировать экспорт, как это делали Англия и Франция, испанское правительство в XVII в., наоборот, запретило экспорт текстиля и одежды из Каталонии. Причиной данного запрета было, очевидно, желание остановить рост цен на эти изделия внутри страны. Но в итоге каталонская текстильная промышленность, потерявшая рынки сбыта за рубежом, в течение нескольких десятилетий вообще исчезла. Лишь с середины XVIII в. Испания начала прибегать к мерам защиты своего внутреннего рынка и национального производства от внешней конкуренции.

Если Франция, хотя и в очень ограниченном виде, но проводила протекционистскую политику с конца XVII в., то Голландия и Фландрия совсем не были защищены в течение XVII-XVIII вв. от внешней конкуренции, таможенные пошлины здесь были самыми низкими в Европе. Соответственно, демографический кризис в XVIII в. здесь был даже острее, чем во Франции. Если во Франции численность населения, начиная с 1720-х годов, стабилизировалась, то население Голландии продолжало сокращаться и в последующие десятилетия. В целом в период с 1680 г. по 1750 г. оно сократилось с 883 до 783 тысяч человек ([99] p.87). Такие же тенденции были и в соседней Фландрии (нынешней Бельгии), где население также сокращалось в течение XVIII века. И хорошо известно, что основной причиной такого положения была низкая рождаемость или нежелание иметь детей. Как указывает экономический историк М.Баркхаузен, в Брюсселе число подкидышей, найденных в течение лишь одного 1785 года, составило 2570 детей при общем населении города 70 тысяч человек ([113] p.250). Таким образом, можно рассчитать, что почти половина брюссельских женщин, родивших в 1785 г., решили таким образом избавиться от своих новорожденных малышей[55].

Итак, мы видим, что в тех странах, где проводилась жесткая протекционистская политика в период с середины (Германия) или конца (Англия) XVII в. и до середины или конца XIX в., в этот период произошло значительное повышение рождаемости, что привело к резкому опережению роста их населения по сравнению с их ближайшими соседями. Зависимость между протекционизмом и рождаемостью хорошо иллюстрируют данные, представленные на Графике 3. Эти данные основаны на подробном анализе огромного количества приходских книг Англии за соответствующие столетия, который предприняли английские демографы Е.Ригли и Р.Шофилд, и поэтому обладают максимальной степенью достоверности по сравнению с любыми другими имеющимися цифрами. На графике хорошо видно, что в демографической истории Англии за последние 5 столетий было три основных этапа. На первом этапе (середина XVI в. – конец XVII в.) происходило неуклонное снижение средней рождаемости: с 2,8 девочек на женщину в 1541-1551 гг. до 1,8-1,9 девочки в 1661-1676 гг. Как было показано выше (см. График 2), именно в этот период происходила активная фаза формирования европейского общего рынка и выравнивания внутренних цен европейских стран, и в этих процессах глобализации Англия принимала активное участие.

Источники[56]: [218] p .230; [124] pp .13,195

На втором этапе (конец XVII в. – начало XIX в.) происходило повышение рождаемости – до приблизительно 2,3 девочек на женщину в середине XVIII в., 2,62 в 1771-1801 гг. и 2,85 девочек на женщину в 1801-1831 гг. Именно в указанный период Англия проводила активную протекционистскую политику. Причем, можно даже указать точную дату: с 1673 г. Англия впервые ввела высокие импортные пошлины на зерно и экспортные премии, стимулировавшие собственное производство и экспорт зерна ([215] pp.147-148). Вскоре вслед за этим: в 1680-х годах, как видно на графике, наступил перелом в тенденции рождаемости, которая начала расти. Но защита рынка страны от внешней торговли увеличивалась очень постепенно: так, базовая или генеральная импортная пошлина, определявшая самый низкий уровень пошлин, взимаемых по отдельным товарам, была повышена с первоначальных 5% до 10% в 1697 г., до 15% в 1704 г., до 20% в 1747 г. и 25% в 1759 г. ([148] pp.310, 313) Таким образом, наибольшая защита национального рынка от внешней конкуренции была достигнута к 1760 г. и продолжалась до 1820-х годов, когда началась массированная атака на сложившуюся систему со стороны сторонников либерализма и ее постепенный демонтаж. Именно в указанный период, как видно на графике, в Англии была самая высокая рождаемость за последние 4 столетия.

Как видим, сразу после того как в Англии начался демонтаж системы протекционизма, то есть начиная с середины-конца 1820-х гг., в стране началось быстрое снижение рождаемости, которая до того времени непрерывно росла. И в течение всех последующих 100 или более лет (1830-е – 1930-е годы) в стране преобладала устойчивая тенденция к снижению рождаемости – с 2,85 девочек на одну женщину в 1801-1831 гг. до 2,26 в 1860-1862 гг., 1,44 в 1910-1912 гг. и 0,87 в 1935 г., когда население Англии уже себя не воспроизводило. В этот период (окончательно – с 1846 г.) Великобритания полностью отказалась от политики протекционизма и перешла к ярко выраженной политике свободной торговли. Но об этом периоде и о последующих событиях XX в. речь пойдет в главе XII.

Можно привести еще немало примеров, относящихся к XVII-XVIII вв., которые также свидетельствуют о взаимосвязи между степенью участия страны в глобализации и ее демографией. Например, в Германии на фоне общей протекционистской политики было несколько мелких княжеств на западе Германии, которые после Утрехтского мирного договора 1713 г. резко снизили или отменили импортные пошлины и перешли к либеральной политике во внешней торговле. И здесь сразу возникли демографические тенденции, коренным образом отличавшиеся от остальной Германии, которая, как было показано выше, прирастала населением невиданными темпами. Так, по данным М.Баркхаузена, в графстве Клеве, проводившем после 1713 г. политику свободной торговли, с 1722 г. по 1734 г. население сократилось на 10 тысяч человек, а столица графства Дуйсбург с 1714 г. по 1740 г. потеряла 8% от общего числа своих жителей ([113] p.257).

Другие данные, свидетельствующие о существовании подобной демографической границы внутри одной нации, приводит польский историк Ян Топольский. Проанализировав динамику резкого сокращения населения в Польше в XVII веке, которое уменьшилось более чем в два раза по сравнению с серединой XVI в., он пришел к выводу о том, что значительно большему опустошению подверглись те провинции, которые активно участвовали во внешней торговле и, в частности, осуществляли экспорт зерна ([113] pp.133-139). Так, наибольшее сокращение населения (примерно в 3 раза) произошло в Мазовии, которая активнее других занималась экспортом зерна и была выгодно расположена для ведения внешней торговли вдоль течения Вислы. Расположенная в глубине страны Силезия вообще не занималась экспортом, а участвовала только в региональной торговле, поставляя все произведенное зерно на внутренний рынок – и никаких признаков сокращения населения до Тридцатилетней войны там не наблюдалось. В провинции Великая Польша экспорт зерна стал развиваться намного позже, чем в Мазовии, и сокращение населения также началось намного позже. Таким образом, мы видим, что и в Польше, как в Германии и Швейцарии, существовала своя демографическая граница –между областями с разным уровнем рождаемости. И эта граница, так же как и во всех других описанных выше случаях, пролегала между территориями, более открытыми и менее открытыми для внешней торговли.

Итак, на множестве примеров и статистических данных мы установили, что глобализация оказывает негативное влияние на демографический рост и, в частности, на рождаемость. Но демография любой страны, как известно, складывается из рождаемости и смертности. Приведенные выше данные не позволяют сделать вывод о том, что глобализация оказывает столь же устойчивое и постоянное влияние на смертность, о чем свидетельствует и современная глобализация: в одних странах (Восточная Европа) смертность в последние десятилетия росла, в других – не росла или даже снижалась. Очевидно, что на смертность может влиять множество самых разных факторов, в том числе случайных: войны, эпидемии и т.д., - и поэтому сделанный выше вывод касается уровня рождаемости, но он не касается, или касается в очень небольшой мере, уровня смертности.

В отдельные исторические периоды влияние глобализации на смертность было очень заметным. Но это было связано с одним очень специальным феноменом, который выше неоднократно уп<