В ПОИСКАХ НОВОЙ ПАРАДИГМЫ

 Данный текст является результатом спонтанной попытки в отчаянии от ретроспективного анализа прежних поражений Движения нарисовать контуры перспективного направления интеллектуально-идеологической деятельности, вернее, даже не контуры, а какое-то самое общее направление. Данное направление не стоит расценивать как "генеральную линию", строгое соблюдение которой предписывается всем, кого этот текст может задеть за живое. Скорее, это приглашение подумать и порассуждать вместе с автором, желание инициировать полемику, побудить к творчеству. Автор никогда бы не осмелился выступать с подобными идеями, если бы горизонт не был столь беспросветным, а реалии окружающей нас идейно-ментальной действительности - столь унылыми.

Конечно, этот текст - в некотором роде провокация. Однако такой подход продиктован объективными обстоятельствами, и автор надеется на понимание и - в идеале - активное участие всех заинтересованных лиц. Автор посчитает, что его цель в краткосрочной перспективе достигнута, если текст вызовет какой-то резонанс и обсуждение.

Изначальной посылкой данного текста является то, что мы (кто такие эти "мы"? - спросит читатель, и явно забежит вперед паровоза) стоим перед вызовом, и дать ответ на этот вызов - это вопрос нашего выживания. В своей методологии автор исходит из категорий культурной антропологии в первую очередь.

Культура и политика. Культурная парадигма первична, политическая - вторична. Это аксиома. Мы не знаем, что такое объективные факты, события и процессы - мы видим мир через призму культуры, к которой мы принадлежим. Мы не видим объективную реальность - мы видим ее проекцию на экран нашей культуры. Некоторые действия невозможны в рамках определенных культур. Для их совершения нужно принадлежать к другой культуре, иметь другой менталитет. Необходимо осознать этот факт как объективную данность. Мы так живем. Мы человеки.

Если в политике долго и упорно ничего не получается, значит, дело в культурной парадигме (под "культурой" я подразумеваю, естественно, не только совокупность наук-искусств, а всеобъемлющую категорию образа жизни, психологии, экономики, поведения и моделей сообщества). Либералы победили монархии в Европе не силами ружей, а культурной (и экономической, естественно, поскольку все это идет в одном флаконе) парадигмой Возрождения-Реформации-Просвещения и прочая, и прочая, до либеральной демократии. Не потому, что люди вдруг решили, что парламент лучше короля, а потому что на протяжении десятилетий и столетий формировалась культурная парадигма, альтернативная "традиционной", которая ее и смела - в политической сфере это было последним шагом, только довершающим все то, что произошло в культурной. Это очевидно; совок тоже проиграл холодную войну, приняв культурную парадигму Запада, остановившись на полпути в формировании собственной парадигмы. Перестройка была не убийством, она только закопала труп. Равно как и революция 1917 года... как и любая другая революция.

2. Культурные парадигмы. Существует определенный "объективный" процесс развития и смены этих самых культурных (вторично - политических) парадигм. Традиционное сознание ответило на модернизацию и либерализацию общества, разрушение патриархальных устоев национализмом (теория Э. Геллнера, которая кажется мне в свете "культурно-антропологических" изысканий весьма правдоподобной). Национализм был прекрасен при своем рождении, в своем максимальном выражении он приобрел характеристики полноценной культурно-политической парадигмы фашизма/консервативной революции, но он имел серьезный порок - своим происхождением он был самым непосредственным образом связан с либерализмом и культурной парадигмой антитрадиционной. Современной. Свой личный кризис идентичности автор пережил, когда осознал, насколько национализм связан с типично современными, либеральными, если относиться к терминам нестрого, культурными парадигмами. Национализм - это попытка приспособить традиционные ценности к современной культурной парадигмой. В своих наиболее глубоких и последовательных проявлениях национализм прямо апеллировал к традиционной культурной парадигме, что, конечно, лучше и интеллектуально более честно, по сравнению с апелляцией в националистических терминах к либеральному мировоззрению, но еще более бесполезно - традиционная картина мира уже уничтожена, похоронена и оплакана. Ломать надо саму парадигму современности, при этом осознавая, что апелляция к прошлому - проигрышной вариант. Прошлое нас не интересует. У нас еще все впереди.

На настоящий же момент современная парадигма практически не имеет противников. Самые последовательные формы самореализации национализма были устранены с культурной карты военно-политическими методами, То, что после этого осталось и не было дискредитировано, условно, Освенцимом, было приручено и инкорпорировано в современную либеральную модель. "Националист", претендуя на "выход из тени труб Освенцима", обречен говорить на языке современности, лишая себя тем самым внутреннего потенциала для фундаментального сопротивления. Те, кто не претендуют на понимание масс, продолжают мусолить идеи, побежденные сто и больше лет назад. Идеи эти сами по себе неплохи - но они принципиально неприменимы к современному миру, к современному человеку. Пластмассовый мир победил, макет оказался сильней.

Новый факт культуры. Таким образом, сама констатация реального положения дел ставит нас перед необходимость формирования новых идей, а поскольку выше мы установили вторичность политики по отношению к культуре, если мы не хотим сознательно и последовательно обрекать себя на поражение, мы стоим перед необходимостью формирования принципиально новой культурной парадигмы.

. Клакхон в хрестоматийной книге "Зеркало для человека. Введение в антропологию" (СПб, Евразия, 1998), со ссылкой на классика культурной антропологии Р. Дихона дает на с.80 следующую формулировку: для того, чтобы "новый факт культуры" (что можно экстраполировать на более высокий уровень: "новая культурная парадигма") имел шанс на реализацию, на то, чтобы состояться, необходимы сочетания трех факторов: удобного случая, необходимости и творческого гения.

Резюмируем ход наших мыслей. Мы стоим перед необходимостью создания нового факта культуры, новой парадигмы. Копировать старую бесполезно - доминирующая на настоящий момент парадигма ее уже ее частично победила, частично приручила и выработала иммунитет против нее. Создание новой культурной парадигмы - необходимость нашей борьбы.

Новая парадигма - вопрос выживания. Нам следует осознать: у нас нет шанса создать политическое движение и в рамках существующей Системы победить (прийти к власти, осуществить преобразование общества и менталитета людей). У нас нет шанса создать внесистемное движение, которое достигло бы тех же целей: Система (вернее, ее культурная парадигма) обладает мощным иммунитетом против такого рода подрывной работы. Кроме того, она обладает опытом противодействия тому, что уже было, а создать в этой области (на верхушке айсберга, на основе старого фундамента) что-то принципиально новое, против чего у Системы нет иммунитета - на данном этапе невозможно.

Консерватизм смерти подобен. Старые, проверенные методы не работают. И не могут работать в сложившихся условиях. Копирование заранее обреченных убогих ультраправых форм - пустая трата времени и сил. Это надо осознать и стряхнуть прах со своих ног. Путь Господу следует предуготовлять в пустыне.

Нам предстоит тяжелая и длительная работа с минимальным шансом на успех. Но только такая кропотливая (и творческая) работа по поиску, конструированию, разработке и пропаганде дает нам минимальный (и в очень отдаленной перспективе) шанс на что-то. Вы скажете: нам нельзя ждать, мы же попросту вымрем через пару десятков лет, нас уничтожат! Да, это так. И это важнейший фактор, из указанных в п.3 : необходимость.

На счет двух других условий К. Клакхона сказать вкратце нужно следующее. С творческим озарением у нас, откровенно говоря, отвратительно. Совершенно очевидные вещи игнорируются именно теми, кто просто обязан их осознавать, прежде чем вообще делать что-либо. Увы. Интеллектуальный уровень борцов с современностью может быть весьма высок - но с творческим озарением дело плохо.

А вот случай у нас уникальный: Россия еще находится в той фазе, которую западный мир уже прошел. Та культурная парадигма, которая уже утвердилась на Западе настолько прочно, что может и не бояться подвергаться сомнению - ее (почти) невозможно сокрушить и противопоставить ей что-то серьезной, у нас еще выглядит неестественно, принимает убогие и диковатые формы. У нас это здание еще имеет бреши в своей кладке, куда еще можно забить деревянные клинья. Если на эти клинья лить воду, они еще имеют шанс разорвать каменное небо чужих законов.

5. Контуры новой парадигмы. Поиск новой парадигмы - вещь дико сложная. Первое, что необходимо осознать в этом деле: обязанность отказаться от шаблонов, штампов и стереотипов заведомо побежденных парадигм. Это не означает, что нам совершенно не на что опереться: в постмодернистском контексте альтернатива уже начала формироваться. Отправной точкой направления мысли может стать, на взгляд автора, синтез новой левой философии второй половины ХХ века с традиционалистским импульсом, который живет в наших сердцах, приспособленный к нынешним условиям (которые принципиально отличны как от условий начала ХХ века, когда рождался традиционализм, так и от 1960-х годов, когда рождалась новая левая философия), этот ни кем еще удачно не осуществленный синтез (неудачные попытки, весьма ценные, однако, уже тем, что они имели место - это А. Дугин и Р. Бычков, более удачные, но по определению культурно неприемлемые - Г. Джемаль и Д. Корчинский). Категория, взятая на вооружение из новой левой философии - это "отчуждение".

Отчуждение - это основной порок доминирующей парадигмы. И это тезис, от которого стоит оттолкнуться. Пожалуй, описанию этой проблемы стоит посвятить отдельную статью, если, конечно, сама постановка вопроса вызовет интерес у аудитории. Здесь об этом можно сказать только в двух словах.

Об отчуждении как важнейшей характеристике современного мира много и внятно писали новые левые мыслители, из которых наибольший интерес для нас могут представлять Ги Дебор, Г. Маркузе и Ж. Делёз. Пожалуй, очевидно, что современное общество представляет собой наиболее высокую степени отчуждения за всю человеческую историю. Собственно, сама идея представительной демократии заложила основу отчуждению как фундаментальной характеристике культурной парадигмы современности. Речь идет, однако, не только о политической проблеме, например, отчуждения власти от гражданина, отчуждения права от его носителя и т.п. Речь идет об осноовобразующей проблеме - отчуждении человека от жизни.

Отчуждение противоположно жизни. Из "быть" и "иметь" современный человек выбрал последнее. Он утратил главное человеческое свойство - он перестал быть живым. Отчуждение лишает человека субъектности. Мы должны вернуть человеку субъектность. Мы должны вернуть его к жизни. Наш лозунг: "Да, жизнь!". Сложно представить себе что-либо более антилиберальное…

Последний тезис еще будет удостоен развития. Пока же надо просто осознать очевидное: мы стоим перед непреодолимой необходимостью создания новой культурной парадигмы. Необходимо еще научиться мыслить категориями культуры.

Основные идеи Ницше

"Мир, по Ницше,- это жизнь, которая не тождественна органическим процессам: ее признак – становление. Не случайно Гераклит, с его образом мира как огня, был самым почитаемым им философом.

У мира есть и другой признак – воля к власти. В мире существует "иерархия царств": неорганическое, органическое, общество, где проявляет себя воля". (26, с.125) Как отмечает Ж. Делез, «воля к власти есть неискоренимая, связанная с самым глубоким основанием человеческой личности, потребность быть абсолютным творческим центром бытия». (8, с.113)

"Для Ницше познание – это интерпретации, истолкования, органически связанные с внутренней жизнью человека, он справедливо отмечает, что один и тот же текст допускает многочисленные интерпретации, так как мысль - это знак со множеством смыслов. Чтобы понять вещь, надо человеческое перевести в природное, поэтому важнейшим средством познания и выступает перевод человеческого в природное. Но истолкование – это низшая ступень познания по сравнению с делом. Он отвергает традиционную трактовку истины в смысле адекватности образа объекту, считает, что надо к истине подойти с точки зрения субъекта, а он разный: толпа, герой, "людское стадо", "сверхчеловек" и др., значит, у каждого из них свое понимание мира, своя истина". (26, с.126) «Задача: видеть вещи, как они есть! Средство: смотреть на них сотней глаз, из многих лиц» (19, с.28)

«Ницше полагал, что люди не смогли осуществить свое жизненное предназначение, т.к. они приняли то, что он расценивал как совершенно ложные философские посылки; поэтому-то он и придавал такое большое значение философской критике. В этом он чувствовал настоятельную необходимость, что удивительно для философов, которые, как правило, не склонны полагать, что их откровения будут оказывать прямое воздействие на поведение людей, так как ему казалось, что только через адекватное философское понимание люди смогут избавиться от смирения перед недостойным их положением, в которое их заключили обычай и дурные привычки мышления». (7, с.235)

"Обращаясь к генезису человеческого общества и культуры, Ницше выделяет интеллект и фантазию как главные свойства физически слабого "зоологического вида" (т.е. человека), развивая которые он может успешно справляться с практическими задачами, связанными в первую очередь с выживанием. Создание "средств культуры" (языка и логики) приводит, по Ницше, к принципиальному искажению действительности, основанному на допущении тождественных случаев. По мере развития средств культуры происходит полная подмена жизни, как она есть сама по себе, сущим, т. е. неким устойчивым и регулярно повторяющимся началом. Этой кропотливой работой подмены, утверждает Ницше, главным образом и занимается наука. Вместе с тем существует и другой важный компонент человеческой культуры – искусство. Являясь "добровольным стремлением к иллюзии", оно заключает в себе конструктивное начало культуры, поскольку гораздо ближе стоит к "жизни". (21, с.292)

Образец подлинной культуры Ницше видит в досократовской Греции. По его мнению, она связана "с признанием равноправия двух начал: дионисийского (титанизм, свободная игра жизненных сил) и аполлоновского (размеренность, оформленность). Однако европейская культура, считает Ницше, пошла в своем развитии по пути подавления дионисийского начала "разумом", "истиной", "Богом" – иными словами, гипертрофированным аполлинизмом. Вполне согласуясь с интенциями христианства как религии, наука, считает Ницше, стремится превратить мир в сплошную и обозримую упорядоченность. Обыденная жизнь строго регламентируется, в ней остается все меньше места для героизма и самостояния, все более торжествует посредственность. Спиритуалистическая философия, христианская религия и аскетическая мораль отрывают, по Ницше, человека от истоков самого существования – от "жизни", заставляя его "зарывать голову в песок небесных дел". Однако время этих учений, констатирует Ницше, прошло; нужны новые идеи". (21, с.292)

В скобках заметим, что "это понимание двух элементов искусства Ницше вывел из глубины своего собственного существа; оно же объясняет постоянные перемены его философских идей. Эти идеи по его собственным словам – маски, аполлоновские образы, за которыми скрывается его дионисовское [орфография автора – В. Д.] "я". (4, с.205)Не забудем и о том, что "не кто иной, как Ницше первым из европейских мыслителей путем вивисекции собственного философского сознания пытается реконструировать метафизику в ее первозданном досократическом виде. <…> С одной стороны, ему решительно хочется преодолеть метафизику как таковую, поскольку все его философское миросозерцание своим основанием имеет позитивные установки; с другой, преодоление метафизики для Ницше есть не что иное, как возврат метафизики к самой себе, ее освобождение от платонических и христианских напластований". (6, с.122)"Ницше связывает критику метафизики с критикой языка. Он убежден, что мышление неотделимо от языка, но язык с необходимостью искажает реальность. С помощью слов-метафор люди изначально упорядочивают хаос являемых в сыром опыте впечатлений. Случайные метафоры постепенно "твердеют", т.к. забывается источник их появления, и от частого употребления они превращаются в "понятия". Деиндивидуализация и универсальная применимость понятий – залог существования общества, члены которого должны иметь возможность "договориться". В свою очередь жизнь в обществе является условием выживания человека. Рассматривая реальность как неупорядоченный поток становления, Ницше подчеркивает несоизмеримость создаваемого категориальной схемой языка образа мира с подлинным положением дел, неспособность языка, а следовательно, и мышления представить знание независимо от самого языка и мышления". (21, с.293-294)

Большое внимание Ницше уделяет такому явлению своего времени, как нигилизм. Его Ницше называет "до конца продуманной логикой наших великих ценностей и идеалов", ибо он есть "оборотная сторона долгой и никогда не прекращающейся борьбы европейского человека за освобождение от власти духовных и социальных авторитетов. В этом смысле он добровольно принимает нигилизм как свою личную судьбу и стремится преодолеть его как "философ будущего". (21, с.293) Как пишет Альбер Камю, "у Ницше впервые нигилизм становится осознанным", более того, "с Ницше нигилизм становится пророческим". (10, с.168)

"Вместо методического сомнения Ницше использовал методическое отрицание, усердное разрушение всего, что еще маскирует нигилизм, как таковой, идолов, скрывающих смерть Бога. Атеизм для него нечто само собой разумеющееся; он "радикален и конструктивен". Лишенный божественной воли, мир в равной мере оказался лишенным единства и цели. По этой причине мир не подлежит суду. Всякое ценностное суждение, применяемое к нему, в конечном счете оборачивается клеветой на жизнь. В таком случае о том, что есть, судят в сопоставлении с тем, что должно быть,- с царством небесным, с вечными идеями или с моральным императивом, но того, что должно быть, не существует; этот мир нельзя осуждать от имени "Ничто". (10, с.169)Камю также отмечает, что "Ницше присваивает в пользу нигилизма ценности, которые традиционно рассматривались как сдерживающие нигилизм. В первую очередь мораль. Нравственное поведение хочет заменить человека из плоти и крови отраженным человеком. Мораль лишена веры в мир. Для Ницше подлинная мораль неотделима от ясности ума. Философ суров ко всякого рода "клеветникам на мир", поскольку он видит в этой клевете позорную склонность к бегству. Для него традиционная мораль – это лишь особый случай имморализма". (10, с.170)

Альбер Камю обращает наше внимание и на то, что "вопреки мнению его христианских критиков, Ницше не вынашивал планов убийства Бога. Он нашел его мертвым в душе своей эпохи. Если Ницше нападает на христианство, то это в первую очередь относится к его морали, он никогда не затрагивает личности Христа, с одной стороны, и цинизма церкви – с другой. По Ницше, не вера, а творчество в широком смысле является заветом Христа. В таком случае история христианства представляет собой лишь долгий путь предательства этого Евангелия. Тогда как суждение Христа состоит только лишь в том, что природный грех не имеет значения, историческое христианство сделает всю природу источником греха. "Что отрицает Христос? Все то, что носит ныне имя христианина". Христианство полагает, что борется с нигилизмом, давая миру руководящее начало. В действительности же оно само нигилистично постольку, поскольку, навязывая жизни воображаемый смысл, мешает выявить ее подлинный смысл". (10, с.170-171)

"То же самое обвинение Ницше предъявляет социализму и всем формам гуманизма. Социализм – это не более чем выродившееся христианство. Социализм нигилистичен в том отныне точном смысле, который Ницше вкладывает в это слово. Нигилизм – это не безверие вообще, а неверие в то, что есть". (10, с.171) Для Ницше же " смерть Бога, сколь бы смущающей она не была,- это повод для жизнеутверждения. Она несет освобождение, новое сознание свободы и ответственности, шанс на творческий поступок". (5, с.592)Данная тема после смерти философа стала только еще более актуальной. В одной из своих статей В.К. Кантор подчеркивает, что "одно из глобальных потрясений ХХ в. – это не только всеевропейский ужас тоталитарных и террористических структур и режимов, но и кризис христианства, с небывалой силой проявившийся в фашизме и коммунизме. Хайдеггер заметил (в своей работе о Ницше), что слова "Бог мертв" – это не тезис атеизма, а сущностный событийный опыт западной истории". (12, с.54) Современное христианство В.К. Кантор называет "христианством после Освенцима".Весьма интересна и проблема отношения Ницше к буддизму. Философ "осуждает и христианство, и буддизм за принадлежность к нигилистическим религиям. При этом он видит в них серьезные различия. Он находит буддизм "в сто раз реальнее христианства", "в сто раз холоднее, правдивее и объективнее", и даже называет его "единственно истинной позитивной религией, встречающейся в истории". Что же так импонирует Ницше в буддизме по сравнению с христианством?Во-первых, отказ от понятия "Бог". Мыслителю, провозгласившему в своих работах, что "Бог мертв", это должно было особенно понравиться. Во- вторых, замена "борьбы против греха" на "борьбу против страдания". В-третьих, отказ от аскетического идеала и, в то же время, умеренность в потребностях; "доброта и доброжелательное настроение как требование здоровья" (Ницше находил характер буддизма более радостным по сравнению с христианством). В-четвертых, отказ от принуждения, возможность выхода из монастырской общины; немстительный характер буддийского учения ("он не требует никакой борьбы с теми, кто думает иначе"). (9, с.351-352) При этом не следует забывать, что "вопрос о преимуществах одной религии перед другой весьма спорен, и вряд ли может быть решен вообще. И если Ницше – западный человек, христианин по воспитанию – решает его в пользу восточной религии, то делает это, скорее всего, в пылу полемики. Ницше пытается таким образом разоблачить христианство, причем христианство позднейшее, и, по его мнению неподлинное, а также делает попытку восстановить подлинный смысл первоначального христианства". (9, с.353) "Но все же буддизм для Ницше – не случайно подобранная хворостина. Говоря об "удивительном фамильном сходстве всего индийского, греческого, германского философствования", он находил причину сходства в родстве языков, в общей философии грамматики, которые неизбежно приготовляют всё "для однородного развития и последовательности философских систем". (9, с.356) При этом "в самом духе ницшеанства есть некоторые предпосылки к тому, чтобы Ницше мог стать Буддой Европы, хотя сам он и не хотел походить на исторического Будду. Но если оставить позицию здравого смысла и рассмотреть практику сознательного схождения с ума Ницше как особый реализованный им (и пригодный, в отличие от буддизма, только для него) путь освобождения, приведший не к безумию, но к Безумию, то слова Ницше о том, что он мог бы стать Буддой Европы, получают свое оправдание". (9, с.356-357)

"У Ницше, тем самым, складывается стройная трехчленная композиция: христианство – низшая ступень, индийская мораль или буддизм - средняя, и ницшеанство с его аристократизмом и любовью к жизни – как высшая ступень". При этом "Ницше видит только одно оправдание любой религии: ее способность дать обыкновенным людям, большинству, чувство довольства своим положением. В вину буддизму ставятся, главным образом, пессимизм и жизнеотрицание". (9, с.354-355) Ницше создает иной идеал: "идеал человека, полного крайней жизнерадостности и мироутверждения, человека, который не только научился довольствоваться и мириться с тем, что было и есть, но хочет повторения всего этого так, как оно уже было и есть, во веки веков…". (9, с.355) Однако "освобождение от оков ложного Я в буддизме, и тот идеал "постоянного самотрансцендирования, гиперболизированно развитая способность вечного выхода за собственные пределы", которая лежит в основе образа сверхчеловека Ницше, в своей направленности сходны между собой". (9, с.356-357)

 

9) Мифы этиологические (букв. <причинные>, т. е. объяснительные) - это мифы, объясняющие появление различных природных и культурных особенностей и социальных объектов. В принципе, этиологическая функция присуща большинству мифов и специфична для мифа как такового. Практически под этиологическими мифами понимаются прежде всего рассказы о происхождении некоторых животных и растений (или их частных свойств), гор и морей, небесных светил и метеорологических явлений, отдельных социальных и религиозных институтов, видов хозяйственной деятельности, а также огня, смерти и др. Подобные мифы широко распространены у первобытных народов, они часто слабо сакрализованы. Как особую разновидность этиологических мифов можно выделить мифы культовые, объясняющие происхождение обряда, культового действия. В случае эзотеричности культового мифа, он может быть сильно сарализован.

Мифы космогонические (большей частью менее архаические и более сакрализованные, чем этиологические) повествуют о происхождении космоса в целом и его частей, связанных в единой системе. В космогонических мифах особенно отчётливо актуализуется характерный для мифологии пафос превращения хаоса в космос. В них непосредственно отражаются космологические представления о структуре космоса (обычно трёхчастной вертикально и четырёхчастной горизонтально), описывается его вегетативная (мировое древо), зооморфная или антропоморфная модель. Космогония обычно включает разъединение и выделение основных стихий (огонь, вода, земля, воздух), отделение неба от земли, появление земной тверди из мирового океана, установление мирового древа, мировой горы, укрепление на небе светил и т. п., затем создание ландшафта, растений, животных, человека.

Мир может возникнуть из первоэлемента, например, из мирового яйца или из антропоморфного первосущества-великана. Различные космические объекты могут быть найдены, даже похищены и перенесены культурными героями (см. ниже), порождены биологически богами или их волей, их магическим словом.

Частью космогонических мифов являются мифы антропогонические - о происхождении человека, первых людей, или племенных первопредков (племя в мифах часто отождествляется с <настоящими людьми>, с человечеством). Происхождение человека может объясняться в мифах как трансформация тотемных животных, как отделение от других существ, как усовершенствование (самопроизвольное или силами богов) неких несовершенных существ, <доделывание>, как биологическое порождение богами или как изготовление божественными демиургами из земли, глины, дерева и т. п., как перемещение неких существ из нижнего мира на поверхность земли. Происхождение женщин иногда описывается иначе, чем происхождение мужчин (из другого материала и т. п.). Первый человек в ряде мифов трактуется как первый смертный, ибо уже существовавшие ранее боги или духи были бессмертны.

К космогоническим мифам примыкают мифы астральные, солярные и лунарные, отражающие архаические представления о звёздах, солнце, луне и их мифологических персонификациях.

Мифы астральные - о Звёздах и планетах. В архаических мифологических системах звёзды или целые созвездия часто представляют в виде животных, реже деревьев, в виде небесного охотника, преследующего зверя, и т. п. Ряд мифов заканчивается перемещением героев на небо и превращением их в звёзды или, напротив, изгнанием с неба не выдержавших испытания, нарушивших запрет (жён или сыновей жителей неба). Расположение звёзд на небе может трактоваться и как символическая сцена, своеобразная иллюстрация к тому или иному мифу. По мере разработки небесной мифологии звёзды и планеты строго прикрепляются (отождествляются) к определённым богам. На основе строгого отождествления созвездий с животными в некоторых ареалах (на Ближнем Востоке, в Китае, у части американских индейцев и др.) складывались закономерные картины движения небесных светил. Представление о воздействии движения небесных светил на судьбу отдельных людей и всего мира создало мифологические предпосылки для астрологии.

Мифы солярные и лунарные в принципе являются разновидностью астральных. В архаических мифологиях Луна и Солнце часто выступают в виде близнечной пары культурных героев или брата и сестры, мужа и жены, реже родителя и ребёнка. Луна и Солнцетипичные персонажи дуалистических мифов, построенных на противопоставлении мифологических символов, причём Луна (Месяц) большей частью маркирована отрицательно, а Солнце - положительно. Они представляют оппозицию и двух тотемных <половин> племени, ночи и дня, женского и мужского начала и т. д. В более архаических лунарных мифах месяц представляется чаще в виде мужского начала, а в более развитых - женского (зооморфного или антропоморфного). Небесному существованию Луны и Солнца (как и в случае со звёздами) иногда предшествуют земные приключения пары мифологических героев. Некоторые специально лунарные мифы объясняют происхождение пятен на Луне (<Лунный человек>). Собственно солярные мифы лучше представлены в развитых мифологиях, в архаических - популярны мифы о происхождении Солнца или об уничтожении лишних солнц из первоначального их множества. Солнечное божество тяготеет к тому, чтобы стать главным, особенно в древних обществах, возглавляемых обожествлённым царём-жрецом. Представление о движении солнца часто ассоциируется с колесом, с колесницей, в которую впряжены кони, с борьбой против хтонических чудовищ или богом грозы. Суточный цикл также отражается в мифологическом мотиве исчезающего и возвращающегося солнечного божества. Уход и приход могут быть перенесены с суток на сезоны. Универсальный характер имеет миф о дочери солнца.

Мифы близнечные - о чудесных существах, представляемых в виде близнецов и часто выступающих в качестве родоначальников племени или культурных героев. Истоки близнечных мифов прослеживаются в представлениях о неестественности близнечного рождения, которое у большинства народов мира считалось уродливым. Наиболее ранний пласт близнечных представлений наблюдается в зооморфных близнечных мифах, предполагающих родство между животными н близнецами. В мифах о близнецах-братьях они, как правило, выступали сначала соперниками, а позднее становились союзниками. В некоторых дуалистических мифах братья-близнецы не антагонистичны друг другу, а являются воплощением разных начал (см. выше мифы солярные). Есть мифы о близнецах брате и сестре, но встречаются и усложнённые варианты, где в кровосмесительных браках брата и сестры предпочитается наличие нескольких братьев. Особенностью многих африканских близнечных мифов является совмещение обоих рядов мифологических противоположностей в одном мифологическом образе (т. е. близнечные существа - двуполые).

Мифы тотемические составляют непременную часть комплекса тотемических верований и обрядов родоплеменного общества; в основе этих мифов лежат представления о фантастическом сверхъестественном родстве между определённой группой людей (родом и др.) и т. н. тотемами, т. е. видами животных и растений. По содержанию тотемические мифы очень просты. Основные персонажи наделены в них чертами и человека, и животного. В наиболее типичном виде тотемические мифы известны у австралийцев и африканских народов. Тотемические черты ясно видны в образах богов и культурных героев в мифологии народов Центральной и Южной Америки (таковы Уицилопочтли, Кецалькоатль, Кукулькан). Остатки тотемизма сохранились в египетской мифологии, и в греческих мифах о племени мирмидонян, и в часто встречающемся мотиве превращения людей в животных или растения (напр., миф о Нарциссе).

Календарные мифы теснейшим образом связаны с циклом календарных обрядов, как правило с аграрной магией, ориентированной на регулярную смену времён года, в особенности на возрождение растительности весной (сюда вплетаются и солярные мотивы), на обеспечение урожая. В древних средиземноморских земледельческих культурах господствует миф, символизирующий судьбу духа растительности, зерна, урожая. Распространён календарный миф об уходящем и возвращающемся или умирающем и воскресающем герое (ср. мифы об Осирисе, Таммузе, Балу, Адонисе, Ammuce, Дионисе и др.). В результате конфликта с хтоническим демоном, богиней-матерью или божественной сестрой-женой герой исчезает или погибает или терпит физический урон, но затем его мать (сестра, жена, сын) ищет и находит, воскрешает, и тот убивает своего демонического противника. Структура календарных мифов имеет много общего с композицией мифов, связанных с ритуалами инициации или интронизации царя-жреца. В свою очередь они оказали влияние на некоторые героические мифы и эпические предания, на мифы о сменяющих друг друга мировых эпохах, на мифы эсхатологические.

Мифы героические фиксируют важнейшие моменты жизненного цикла, строятся вокруг биографии героя и могут включать его чудесное рождение, испытания со стороны старших родичей или враждебных демонов, поиски жены и брачные испытания, борьбу с чудовищами и другие подвиги, смерть героя. Биографическое начало в героическом мифе в принципе аналогично космическому началу в мифе космогоническом; только здесь упорядочивание хаоса отнесено к формированию личности героя, способного в дальнейшем поддержать своими силами космический порядок. Отражением инициации в героическом мифе является обязательный уход или изгнание героя из своего социума и странствия в иных мирах, где он приобретает духов-помощников и побеждает демонических духов-противников, где ему иногда приходится пройти через временную смерть (проглатывание и выплёвывание чудовищем; смерть и воскрешение-инициационные символы). Инициатором испытаний (принимающих иногда форму выполнения <трудной задачи>) может быть отец, или дядя героя, или будущий тесть, или племенной вождь, небесное божество, например бог-Солнце, и т. п. Изгнание героя иногда мотивируется его проступками, нарушением табу, в частности, инцестом (кровосмешением с сестрой или женой отца, дяди), также угрозой для власти отца-вождя. Герой как термин греческой мифологии означает сына или потомка божества и смертного человека. В Греции имел место культ умерших героев. Героический миф - важнейший источник формирования как героического эпоса, так и сказки.

Мифы эсхатологические о <последних> вещах, о конце мира возникают относительно поздно и опираются на модели мифов календарных, мифов о смене эпох, мифов космогонических. В противоположность космогоническим мифам, эсхатологические рассказывают не о возникновении мира и его элементов, а об их уничтожении - гибель суши во всемирном потопе, хаотизация космоса и др. Трудно отделить мифы о катастрофах, сопровождавших смену эпох (о гибели великанов или старшего поколения богов, живших до появления человека, о периодических катастрофах и обновлении мира), от мифов о конечной гибели мира. Более или менее развитую эсхатологию находим в мифах аборигенов Америки, в мифологиях древнескандинавской, индуистской, иранской, христианской (еванг