ОТНОШЕНИЕ К ЖИВОТНОМУ ЦАРСТВУ

СТРУКТУРА ШАДАНАКАРА: СТИХИАЛИ

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

 

ДЕМОНИЧЕСКИЕ СТИХИАЛИ

 

           В числе разнозначных и разноматериальных слоев, составля­ющих Шаданакар, имеются четыре сакуалы, связанные с тем, что мы называем стихиями Природы. Как связанные? Через что?

           Здесь мы касаемся тезиса, поддающегося изложению с неко­торым трудом. Дело в том, что смысл и значение некоторой зоны трехмерного мира, объемлющего, скажем, снежные вершины гор, отнюдь не исчерпываются тем, что схватывается восприятием наших пяти чувств, то есть вот этими вершинами, состоящими из гнейса, гранита и других пород и покрытыми фирном и ледни­ками. Трехмерная зона эта оказывается, сверх того, как бы полу­сферой, соотносимой с другою зоной, условно выражаясь—по­лусферой, но обладающей иным числом пространственных коор­динат. Снежные хребты, безжизненные, бесприютные и бесплодные в своем мертвом великолепии,— это только одна из двух полусфер или двух слоев тесно связанной системы. Другая полусфера или, точнее, другой ее слой — иномерен. Этот слой являет страну воплощенных духов потрясающего величия, подо­бных царям снежных вершин. Называется он Орлионтана. Именно просвечивание Орлионтаны сквозь кору трехмерного вещества вызывает то впечатление царственного спокойствия, могущества и лучезарности, которое снежные хребты вызывают в каждом, кто хоть немного способен принимать инспирацию сил трансфизического мира через красоту. Орлионтана, созерцаемая духовным зрением,— это горные вершины в духовной славе. Вершины же, доступные нашим физическим очам, не более как плоды могучего, миллионы лет охватывающего, творческого бытия этих существ—стихиалей Орлионтаны. Когда человечес­кая душа, несущая внутри себя последствия долгого пребывания в состоянии безверия, уединяется в Олирне среди ее полупрозрач­ных гор, именно прозрение в слой Орлионтаны способствует устранению последних следов слепой замкнутости и косности в душевном существе и приобщает человеческую душу понима­нию многослойности и духовного величия Вселенной.

           Но, в противоположность Орлионтане, большинство слоев стихиалей локальны, то есть пространство их не обладает космическим протяжением. Точнее, оно лишено даже той протяжен­ности до границ солнечной системы, какой обладают миры шрастров. Поэтому в большинстве этих слоев неба нет. Сами же слои стихиалей подобны своего рода оазисам, а между ними — пус­тынность. Друг от друга они отграничиваются, как и шрастры, различиями в цифрах временных координат.

           Стихиалями называются те монады, которые проходят свой путь становления в Шаданакаре преимущественно сквозь царства Природы. При этом нельзя забывать, что аспектом своеобраз­ного царства Природы является и человечество. Стихийные, именно стихийные силы, кипящие в нем и без которых немыс­лимо его существование, выражают, хотя и не исчерпывают, этот его аспект. Неудивительно поэтому, что есть и такие стихиали, которые связаны не с природой в общепринятом смысле слова, а с человечеством, с его стихийным, природным аспектом.

           Есть среди стихиалей множество духовных «Я» светлой при­роды, есть демонической, есть и такие промежуточные группы, сущность которых была временно омрачена в ходе их развития. Но всех их объединяет одно: путь их так тесно связан с царствами Природы, как ни у кого более. Это не значит, впрочем, что монада никакой стихиали, ни на одном из отрезков своего пути, не может принять инкарнацию в плоти человека, даймона или ангела. Может вполне. Так же, как и некоторые человеческие монады начали создавать для себя форму из более плотных материальностей в незапамятные времена не в человеческих сло­ях, а в сакуале стихиалей или в сакуале ангелов. Но для них это явилось кратковременным сравнительно этапом. Столь же кратковременны для отдельных стихиалей их инкарнации в человечес­ких или любых иных формах.

           Если исключить из круга тех, о ком мы говорим, животное царство, а также мир деревьев, то следует считать, что наиболее плотную форму, истинное свое воплощение стихиали принимают в тех сакуалах, которым присвоено их имя. Стихии природы в Энрофе — вода, воздух, земля, растительный покров, минераль­ные слои магмы и, наконец, та «жизненная сила», арунгвильта-прана, присутствие которой—непременное условие всякой ор­ганической жизни в Энрофе,— все это, по большей части, не плоть стихиалей, а скорее внешний концентрический круг среды их пребывания, пронизанный ими, движимый ими и преобразу­емый, арена и материал их творчества, их веселия и гнева, их борьбы, игры и любви. Собственная же плоть стихиалей имеет, в большинстве, струящийся характер: границы формы непостоян­ны и способны к взаимопроникновению. Однако так обстоит дело далеко не со всеми стихиалями, и в каждом подобном случае это будет оговорено.

           Со стихиалей демонической природы я начинаю лишь потому, что этой самою демоничностью они примыкают к слоям инфрафизики, панораму которых мы, слава Богу, собираемся покинуть. Потом, сказав несколько слов о промежуточной груп­пе, можно будет с легкою душой поставить точку на описании горестных или омраченных слоев и закончить обзор брамфатуры, после характеристики светлых стихиальных слоев, мирами наи­высшими, духовно блистающими в ее недостижимой высоте, в святая святых Шаданакара.

           Существует область буйных и страшных стихиалей магмы, подлежащих просветлению едва ли не позже всех: Шартамахум. Область эту следует понимать как зону воплощения существ, чьи шельты между инкарнациями находятся в инфражелезном океане Фукабирна, не испытывая при этом тех страданий, какие стано­вятся уделом павших туда человеческих душ. Магмы же физичес­кие—это, как я говорил, внешний круг среды их пребывания в периоды их воплощения в Шартамахуме, арена и материал их творчества, их гнева и борьбы. Во время вулканической деятель­ности, землетрясений, геологических катастроф стихиали Шартамахума вырываются из подземных глубин того слоя как бы на его поверхность; этим самым они увлекают потоки лавы в Энрофе из-под земли наверх, неся живому только погибель. Но это лишь косвенный, почти случайный результат их деятельности. До живых существ в Энрофе им нет никакого дела, они их просто не воспринимают, а если бы и восприняли, то не поняли бы. Прямой смысл их деятельности следует искать совсем в другом плане, и он нам станет яснее, если мы представим себе, что сталось бы с земным шаром, если бы деятельность Шартамахума прекра­тилась миллионы лет назад. Субъективно деятельность этих стихиалей—только мятежный разгул, дикое беснование, не зна­ющее никакого контроля и доставляющее им наслаждение имен­но сознанием своей силы и безнаказанности. Объективно же получается так, что этим буйствованием вызываются изменения лика земли в Энрофе, вызываются процессы горообразования, смена преобладающих режимов—морского и континентального, соответствующая эволюция растительного и животного царств и, в конце концов, создание предпосылок к появлению человека. Злобное и неистовое действование демонических стихиалей Про­виденциальные силы отчасти обращают во благо, извлекают из него некий положительный итог.

           Но есть и такие стихиали, из чьей деятельности извлечь положительный итог не удалось доныне. Таковы, например, сти­хиали трясин, болот, тропических зарослей. Слой их пребывания, называемый Ганникс, подобен подводной черноте. Между же инкарнациями в Ганниксе души их находятся в темнейшем из миров земного ядра—в Ытрэче. А что до Ганникса, то его бытие разве не ощущали многие народы на заре своей истории, пока иные устремления духа не заслонили, не загасили в них это переживание? А некоторые разве не ощущают бытие Ганникса и поныне? Сказания о разноликих, вернее безликих, только ли­чины на себя принимающих коварных существах, заманивающих человека в гибельные места, связаны именно с этим миром. Он таится не только за трехмерными зонами трясин и болот, но и в наледях сибирской тайги, в чарусах и немеречах средней России. В трагической гибели Австралийской культуры повинны, наряду со стихиалями пустынь, и черные, клубящиеся, засасы­вающие в темноту стихиали Ганникса.

           Не менее враждебны человеку, да и всему живому, стихиали песчаных массивов, чей слой воплощения называется Свикс и по­хож на пустыню в состоянии самума. Между воплощениями в этом слое стихиали пустынь находятся в Шим-биге, где усугуб­ляют мучения проходящих через этот инфрафизический туннель человеческих душ, терзая их в виде присасывающихся к ним вихрей. Пустыня в состоянии покоя, когда стихиали Свикса утомлены или погружены в забытье, являет человеческим очам такой величавый простор, такие мирные и чистые дали, а небо зияет над ней с такой очевидной божественностью, что, вероятно, нигде в Энрофе нет областей, более способствующих созерцанию Единого. Легко понять, почему четкое единобожие возникло и утвердилось именно в странах с великими пустынями. Но пустыня двойственна. И следы замутняющих лик неба песчаных смерчей, следы затемняющих лик Единого стихиалей Свикса можно разглядеть даже на страницах таких памятников мирово­го откровения, как Библия и Коран.

В непроглядных мирах земного ядра находятся между инкар­нациями души еще и других стихиалей: угрюмых, косных, мрач­ных и алчных стихиалей морских глубин. Область их воплоще­ний, Нугурт, дождется просветления очень, очень нескоро, лишь к концу второго зона. Но если силы Шартамахума вырываются на поверхность в часы извержения, то излучения Нугурта подни­маются, напротив, исподволь, из глубинной тьмы, сквозь прони­занный светом мир прекрасных стихиалей верхних слоев моря. В открытом океане излучения Нугурта сильней, потому что там толща глубинных темных слоев массивнее, чем в мелководных морских бассейнах. Для нас это излучение физически не опасно, но его опустошающему, отягчающему действию подпадает ду­шевный состав нашего существа. Это могли бы проследить на самих себе многие моряки, если бы мысль их была вооружена трансфизическим анализом.

И есть еще один мир демонических стихиалей, стоящий как бы особняком, так как он связан не со стихиями Природы, а со стихией человечества. Слой этот называется Дуггур, и запомнить это название необходимо, ибо там царят демоны великих горо­дов Энрофа, в высшей степени опасные для нашего душевного существа.

           Подобно Агру и Буствичу, в структурном отношении Дуггур представляет собой океанообразную сферу темных паров, не обита­емую никем, и редкие острова, пространственно связанные с горо­дами-гигантами трехмерного мира. Ландшафт резко урбанистичен, даже более урбанистичен, чем в шрастрах, потому что здесь нет ни гор, ни лавовых морей, ни растительности, но зато и колорита тьмы и багровых свечений тоже нет в нем. Весь спектр нашего мира наличествует и там, преобладают же тона мутно-синие, сизые, серые, голубовато-лунные. Из Дуггура видно даже небо, но из всех небесных светил—только Луна, ибо его пространство гаснет вскоре за пределами лунной брамфатуры. Впрочем, и Луна там имеет совсем не такое обличье, к которому привыкли мы, потому что из всех слоев ее брамфатуры обитатели Дуггура видят лишь тот, где обитает Воглеа — великий лунный демон. В русском языке нет соответствующего слова женского рода; но, говоря о мирах, подоб­ных Дуггуру, потребность в таком слове переходит в необходи­мость. И хотя слово «демоница» непривычно и немузыкально, мне придется его употреблять.

           Демоницы великих городов нашего слоя обременены в Дуггуре гигантскою материальностью. Эти воплощения их отчасти человекоподобны, но лишь настолько, насколько могут походить на человека необъятные туши, почти не способные к передви­жению. В каждом из городов Дуггура такая демоница только одна; население же городов состоит из мелких демонов обоего пола, и по размерам своим, и по форме едва отличающихся от человека. Как пчелы вокруг матки, кишат они вокруг своей владычицы; но цель их—лишь отчасти помощь ей, главное же—наслаждение, а ее смысл и цель—не продолжение рода (он продолжается и без нее), а удовлетворение похоти своих подданных. Для демониц созданы грандиозные обиталища; в ка­ждом из городов Дуггура такое обиталище—одно, в форме усеченной пирамиды: оно напоминает чудовищный жертвенник. Дуггур не только грандиозен, он по-своему даже величав и, во всяком случае, роскошен. Как и в шрастрах, там имеется эквивалент человеческой техники, хотя по уровню его можно было бы сравнить с техникой в наших великих городах дре­вности. Организация общества развивается очень медленно, ма­ло-помалу начиная проявлять некоторые признаки того, что на языке человеческих понятий называется самоуправлением. Но социально-экономической основой остается рабство, причем рабами здесь оказываются те, кто сорвался сюда из человечества или из некоторых миров других стихиалей. Положение мелких демонов Дуггура напоминает положение патрициев и всадников в древнем Риме. Нельзя сказать, чтобы они были как-нибудь особенно жестоки, но сладострастны они свыше всякой меры, как не сладострастно ни одно существо в Энрофе. Основ вла­дычества великих демониц здесь не могли бы потрясти никакие мятежи, ибо оно основано не на страхе, а на похоти, которую испытывают к ним миллионы подданных, и на наслаждении, которое им даруется в награду за их послушание и любовь.

           Демоницы Дуггура телесно отдаются одновременно целым толпам, и в их обиталищах, полудворцах-полукапищах, идет непрерывная, почти непонятная для нас оргия во славу демони­ческой царицы Луны, той самой, чье влияние испытываем ино­гда и мы, люди, в городские лунные ночи: оно примешивается к маняще-возвышенному и чистому влиянию светлой Танит, возбуждая в человеческом существе тоску по таким сексуаль­ным формам наслаждения, каких нет в Энрофе. В Дуггуре эти формы есть. В Дуггуре выработана почти необозримая шкала этих форм, столь разнообразных, как нигде в Шаданакаре. Влияние Танит сюда не достигает совсем, о солнечном свете здесь не имеют даже представления, все погружено то в сизый сумрак, то в бледно-синеватое, фиолетовыми вспышками иг­рающее освещение Луны, и ничто не мешает бушеванию стра­стей, вызываемых лунною демоницей Воглеа. От непрерывных оргий во дворцах-жертвенниках Дуггура клубы испарений вос­ходят к ней, и она пьет их, но бесчисленных обитателей этих городов не может удовлетворить ничто, ибо их томит еще более глубокий, мало кому из нас понятный вид сладострастия — сладострастие мистическое, тянущее их к недостижимому даже для них: к Великой Блуднице. Она—их божество, их тоска и греза. Ей посвящен их высший культ. В дни ее праздников демоницы-правительницы отдаются рабам. Но получить удов­летворение это мистическое сладострастие может лишь в Дигме, в обиталище Гагтунгра, и достойным его оказываются лишь избранники.

           Восполнение жизненных сил бесчисленного населения Дуггура совершается за счет нашего слоя: излучение человеческой и от­части звериной похоти, так называемый эйфос, беловатыми ручьями медленно и вязко движущееся вдоль улиц Дуггура; они его впивают в себя. Такая пища соответствует их соб­ственному существу: похоть—смысл, цель, содержание и пафос их жизни. Острота наслаждений, испытываемых ими, во много раз сильнее, чем способны испытывать мы. Они движутся по кругу перевоплощений, и для них это действительно безвы­ходный круг: каждый раз между инкарнациями их души по­гружаются в Буствич, приобретая облик человеко-червей и за­живо пожирая людей-страдальцев в этом вечно гниющем мире. И все же наслаждение, доставляемое похотью, даже неутолимым мистическим сладострастием к Великой Блуднице, в их глазах так велико, что они готовы платить пребыванием в Буствиче за беснование и оргии в Дуггуре.

           Единственным светилом в Дуггуре, его солнцем, служит Луна; поэтому большую часть времени этот слой погружен в глубокий сумрак. Тогда вступает в свои права искусственное освещение — Длинные цепи мутно-синих и лиловатых фонарей: они тянутся нескончаемыми гирляндами вдоль пышных, массивных зданий. В архитектуре господствует закругленная линия, но это не избав­ляет ее форм от тяжеловесности. Внутреннее и внешнее убран­ство зданий аляповато и грубо, но поражает своим богатством, своим бьющим в глаза великолепием. Зодчие, художники, даже ученые, не говоря уж о рабочих, принадлежат к классу рабов. Основное, демоническое население Дуггура столь же импотентно умственно и художественно, насколько одарено похотью.

           Для человеческой души срыв в Дуггур таит грозную опас­ность. Срыв происходит в том случае, если на протяжении жизни в Энрофе душу томило и растлевало сладострастие к по­тустороннему — то самое мистическое сладострастие, которое испытывают мелкие демоны Дуггура к Великой Блуднице. Даже пребывание в Буствиче не может для такой души восстановить должного равновесия между отягченным эфирным телом и окружающей средою. Душа со своими облачениями провали­вается в Рафаг, где ждет ее новый провал: в тот самый мир, о котором ей смутно мечталось на земле. Там, в Дуггуре, на нее надевается каррох — плотноматериальное тело, схожее с физи­ческим, но созданное из той материальности демонических ми­ров, которая порождена темными иерархиями метабрамфатуры и Гагтунгром. Спасение души из рабства в Дуггуре силами Света наталкивается на исключительные трудности. Есть, одна­ко, один акт, зависящий от самой человеческой души, который может открыть перед ней путь к спасению: самоубийство. Гре­ховное в Энрофе, где материальность сотворена Провиденци­альными силами и предуготовляется к просветлению, самоубий­ство в демонических слоях оправдано, так как влечет за собой разрушение карроха и освобождение души. Но если этого акта не совершено, а светлые силы помощи побеждены, душа после смерти в Дуггуре попадает в Буствич опять, потом снова в Дуг­гур — уже не в качестве раба, а привилегированного. Шельт постепенно демонизируется, застревает в колесе инкарнаций от Дуггура до Буствича и обратно, и может статься, что монада, в конце концов, отказывается от него. Тогда он падает в Суфэтх, кладбище Шаданакара, и умирает там навсегда, а монада поки­дает нашу брамфатуру, чтобы начать наново свой путь где-нибудь на других концах Вселенной. Из тех немногочисленных, впрочем, душ, что погибли на века в Суфэтхе, большинство были жертвами именно Дуггура.

           Описание Дуггура можно закончить небольшим штрихом. В Дуггуро-Петербурге, так же как в Друккарге, так же как в Небесной России, есть двойник — лучше сказать, тройник — огромной статуи Всадника. Но здесь этот Всадник мчится не на раругге, как в столице российского античеловечества, и, конечно, не на заоблачном белом коне, как в небесном Петербурге. Здесь—это изваяние первооснователя этого преисподнего города с бурно пылающим и дымящимся факелом в простертой руке. Отличие этой фигуры еще и в том, что она мчится не на коне, а на исполинском змее. Может быть, теперь поймет читающий эту книгу, о чем и о ком говорил Александр Блок в стихах, исполнен­ных настоящего прозрения:

 

Сойдут глухие вечера,

Змей расклубится над домами.

В руке протянутой Петра

Запляшет факельное пламя.

Зажгутся нити фонарей,

Блеснут витрины и тротуары.

В мерцанье тусклых площадей

Потянутся рядами пары.

Плащами всех укроет мгла,

Потонет взгляд в манящем взгляде.

Пускай невинность из угла

Протяжно молит о пощаде!

Там, на скале, веселый царь

Взмахнул зловонное кадило,

И ризой городская гарь

Фонарь манящий облачила!

Бегите все на зов! на лов!

На перекрестки улиц лунных!

Весь город полон голосов,

Мужских—крикливых, женских—струнных!

Он будет город свой беречь,

И, заалев перед денницей,

В руке простертой вспыхнет меч

Над затихающей столицей.

 

           Что в руке первооснователя Дуггура рано или поздно вместо факела вспыхивает меч кары, меч кармы—это понятно. И каж­дая душа человеческая, побывавшая в этом темнолунном городе, не может не помнить этого, хотя бы и совсем смутно. Не вполне понятно другое: в какой мере самому Блоку были ясны взаимо­связи между Дуггуром и нашим миром. Об этом я попытаюсь высказать некоторые наблюдения в тех главах книги, которые посвящены проблеме метаисторического смысла художественной гениальности.

           В некотором сочетании с Дуггуром находятся слои стихиалей, принадлежащих уже не к демонической, а к промежуточной группе. Монады их, как и других стихиалей светлой природы—в одном из прекрасных миров «Высшего Долженствования», во Фляуросе. Но вследствие того, что природа их омрачена в ходе их развития, путь их инкарнации приводит в слои Нибрусков, Манику, Каттарам и Рон, а чистилища и страдалища заменены для них Дуггуром, где они влачат свои дни в состоянии рабства. Восходящее же посмертие приводит их сперва в Шалем—для них он сходен с нашей Олирной, и далее, через Файр и Уснорм, во Фляурос, где они соединяются со своими монадами.

           Нибруски представляют собой существа, как бы средние между мелкими демонами Дуггура и тем, что древние римляне представляли себе под именем «гениев места». Без нибрусков не обходится ни один человеческий поселок. Мне еще неясно, как и почему эти существа заинтересованы в физической стороне человеческой любви и особенно в нашем деторождении. Может быть, какие-то излучения человеческой души в состояниях, свой­ственных младенчеству и раннему детству, имеют известное от­ношение к восполнению нибрусками своих жизненных сил. Во всяком случае, их заинтересованность не вызывает сомнений. Они по-своему хлопочут, споспешествуя сближению в нашем слое мужчин и женщин между собой, шумно радуются нашим детям, суетливо снуют вокруг них, стараясь даже предохранить их от невидимых нам опасностей. Но они капризны, импульсив­ны и мстительны. Доверять им можно не всегда.

           И пусть мудрецы нашего века, посадившие сами себя в мате­риалистический карцер, иронизируют с высоты своего невежества над суевериями дикарей, но только в сказках о домовых, о пена­тах и ларах, о добрых и шаловливых маленьких духах домашнего очага заключается глубокая правда. Древнее язычество знало ее куда лучше нас, лучше евреев и магометан, лучше христиан, возводивших на эти безобидные существа поклепы и небылицы. Сплетни про домовых удивляют своей несправедливостью. По­добные россказни бывают порождены только одним духом — тем самым, который свойствен фанатикам монотеизма, ханжам и сухим моралистам, объявляющим все, что не входит в их канон, нечистью. Куда объективнее относились к этим существам древние, видевшие в них верных друзей—лар и пенатов!.. Об­ласть этих мелких стихиалей, ютящихся у человеческих жилищ, называется Манику. Ландшафты этого мира похожи на комнату и не лишены уюта. Но снаружи—мрак и холод, и не дай Бог этим существам быть изгнанными из их теплых убежищ. А формы их воплощений не таковы, как у большинства стихи­алей; в них нет ничего струистого, переливающегося—наоборот: как и нибруски, как жители Дуггура, они обладают плотным, четко очерченным телом, хочется сказать тельцем. Они мини­атюрны, веселы и проказливы, а некоторые активно добры. Это своего рода филантропы, любящие делать людям мелкие услуги так, чтобы этого никто не знал. Впрочем, другие из них позволя­ют себе с людьми более или менее безобидные шутки. Вообще же они относятся к нам избирательно, но дом стараются хранить и оберегать, как могут. Потому что в случае его разрушения разрушаются и их приюты в слое Манику, и бездомные малютки в большинстве случаев погибают. Лишь немногим удается до­браться до другого убежища.

           О Каттараме, области стихиалей минерального царства, свя­занных с верхней частью земной коры, я почти ничего не могу сказать: соответствующего личного опыта у меня нет, а мои невидимые друзья сказали мне об этом мире лишь несколько слов. Я узнал только, что ландшафт Каттарама—подземные пустоты среди самосветящихся метаминералов—красиво сказоч­ной красотой, но нам это все-таки казалось бы мертвенным.

Население Каттарама разнообразно (вспомним «Хозяйку Мед­ной горы» — с одной стороны, троллей—с другой), и общение с этими стихиалями может быть чревато, хотя и не всегда, потусторонними опасностями. Еще менее знаком мне Рон: его ландшафт схож с Каттарамом, но обогащен отражением неба — именно только отражением. Это область горных стихиалей, пест­рый мир существ, часто враждующих между собой.

           Последним или, вернее, высшим из слоев этой сакуалы нужно считать Шалем—своеобразную Олирну для стихиалей четырех предыдущих слоев. Ландшафт его сравним отчасти с колоссаль­ными дубами среди пустыни. В средоточиях ландшафта преоб­ладают сине-зеленые тона, к окраинам—желтоватые и серые. Здесь стихиали становятся вполне светлыми, царственными, и здесь их ждет не смерть, а трансформа, ведущая в Файр и Уснорм; они ее покупают ценой почти полной телесной непод­вижности. Неподвижность возмещается глубиной и сосредото­ченной проникновенностью духовного созерцания, в которое они погружены. Некоторые народы нашего мира, ощущая бытие этих существ, понимали их как духов отдельных гор, водопадов, источников, урочищ. В действительности это не духи, а вполне воплощенные существа, а неразрывная связь между ними и уро­чищами Энрофа—лишь кажущаяся. Она обусловлена их непод­вижностью, которую древние толковали сообразно уровню свое­го понимания подобных истин. Правда же в том, что если источник иссякнет, водопад будет перекрыт, гора разрушена землетрясением, стихиали Шалема останутся незыблемо на своих местах, пока их внутренняя работа над собственным существом не подведет их ко мгновению трансформы.

 

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

СВЕТЛЫЕ СТИХИАЛИ

 

 

           Я утомил перечислением все новых и новых слоев, введением новых и новых названий. Теперь их осталось впереди, правда, уже немного—обозрение структуры Шаданакара близится к концу,— но мне бы хотелось дать понять, что не ради забавы или причуды я ввожу все эти имена. Сколь бы непривычно ни звучали они сейчас и сколь бы ни казались подавляющему большинству праздной игрой воображения, но придут времена, когда каждый школьник старшего возраста будет знать эти имена столь же твердо, как теперь знает он названия латиноамериканских рес­публик или провинций Китая. Если бы я думал иначе, я бы никогда не дерзнул приковывать к этим именам и названиям внимание читающих. Какой смысл составлять «географию» и «геологию» какой-нибудь планеты из системы Альдебарана, если на нее никто никогда не попадет и даже наши потомки, быть может, Разглядят ее лишь в виде слабой звездочки? Кому нужна такая выдумка? Но метагеография Шаданакара сейчас нужна единицам, скоро понадобится сотням, а когда-нибудь, вероятно, миллионам. Ведь и обыкновенная география была нужна лишь единицам всего каких-нибудь двести лет назад, во времена госпо­жи Простаковой.

Как счастлив я, что окончился наш спуск в демонические миры и что перед нами—слои существ прекрасных, для человека безусловно благоприятных. Но описывать светлое, тем более потустороннее, всегда значительно труднее, чем темное или чу­довищное. Опасаюсь, что и я не избегну удела большинства тех, кто пишет: находя краски и слова для образов омраченных и скорбных, томиться от недостатка изобразительных средств, когда дело доходит до заоблачных сияний.

           Именно сияя и блистая в возвышенном Фляуросе, монады светлых стихиалей протягивают оттуда свои шельты, подобно лучам—в затомисы, чтобы там сосредоточивать вокруг себя просветленную материю: это их души, облаченные в астральные покровы. В промежутках между воплощениями эти души остают­ся там. Воплощаясь же в мирах светлых стихиалей, они, в свою очередь, концентрируют вокруг себя материальность более плот­ной субстанции: эфирную. Именно эти миры и перечисляются в настоящей главе. Ни одна из светлых стихиалей, исключая стихиали Арашамфа, не знает размножения, как и не знает воплощения в Энрофе. Каждая из них самостоятельно облекает себя тканями четырехмерного мира: такова инкарнация, не нуж­дающаяся в размножении. А после цепочки инкарнаций каждая стихиаль вместо очередного умирания переживает трансформу, уводящую в Файр и Уснорм.

Энроф и, в частности, людей они воспринимают осязанием и одним из чувств, которых у нас нет. И уж конечно, человек для них не безразличен: их отношение к каждому из нас определяется его отношением к Природе. А о том, что стихии Энрофа правиль­нее всего понимать как внешний, концентрический круг среды их пребывания, я уже говорил. Кажется, только поэзии и музыке удавалось до сих пор выразить эту взаимосвязь стихиалей и сти­хий, эту дивную жизнь их в веселье, игре, любви и радости. Достаточно вспомнить гениальные страницы Вагнера—так на­зываемый «Шелест леса», где не ветер уже проносится над морем деревьев и зацветающими лугами, но сами стихиали целуют этим ветром друг друга и прекрасную землю.

Немецкие сказки об эльфах — совсем не сказки: слой обитания добродушных, очаровательных маленьких существ, похожих на эльфов, действительно есть. Можно так и называть его: Страна Эльфов.

           Верхний тоненький слоек земной коры, где таятся корни и семена растений, имеет в трансфизических мирах свое соот­ветствие — чудесную страну Дарайнну, область благих духов, пес­тующих корни и семена. Ее ландшафт может показаться волшеб­ным: семена и корни тихо светятся нежнейшими оттенками голубоватого, серебристого, зеленоватого цвета; вокруг каждого зер­на мягко мерцает живая аура. Обитатели Дараинны — крошеч­ные существа, похожие на белые колпачки; сверху у каждого еще один колпачок, поменьше, вроде головки; имеется пара нежных и ловких конечностей—среднее между руками и крыльями. Они тихо переплывают по воздуху, шелестя складками своих колпач­ков—это их речь, их форма общения между собою—и ворожат над семенами и корнями, как над колыбелями. Им ведомы те загадочные процессы, благодаря которым из крошечного семени вырастает большое дерево со всей сложностью своих форм. Если бы не их помощь, темные силы получили бы доступ к этим колыбелям и давно уже превратили бы земную поверхность в непроходимые заросли кошмарных форм—вампирически хищ­ных и безобразных эквивалентов растительности.

Если углубляться в почву Дараинны, в конце концов дости­гнешь Рона или Каттарама.

           Нижнему ярусу лесов — мхам, травам, кустам, всему, что мы называем подлеском,— соответствует слой по имени Мурохамма, а обиталище стихиалей деревьев именуется Арашамф.

           Нет, это не дриады. Может быть, и были существа, подобные тем, кого так называли древние греки, но я их не знаю. Стихиали Мурохаммы и Арашамфа нисколько не походят на людей, да и ни на одно существо нашего слоя. Души отдельных деревьев существуют в затомисах, они там разумны, высокопрекрасны и мудры. Братья Синклитов общаются с ними в полной мере: это взаимный обмен идеями, чувствами, жизненным опытом. Но в Арашамфе они облекаются эфирными телами и погружаются в полудремоту. Деревья Энрофа—их физические тела. Каждая стихиаль Арашамфа прошла через множество воплощений; об­щую сумму лет существования в Энрофе можно исчислять для многих из них громадными цифрами, приближающимися к мил­лиону. Ландшафт же Арашамфа напоминает зеленоватые, тихо покачивающиеся языки благовонного негорячего пламени. Неко­торые из них благи, подобно праведникам, и благосклонны к нам. Они терпеливы, спокойны и смиренномудры. Иногда между ними совершается нечто торжественное: они склоняются друг к другу, все в одну сторону. Весь эфирный лес превращается в тихо сгибающиеся и выпрямляющиеся, друг в друга перелива­ющиеся пламена; они возносят хором нечто вроде славословия. В этом принимает участие иногда и слой Мурохаммы: он являет собой то же зеленоватое пространство, но еще гуще, темнее, теплее и еще ласковее.

           Всякий легко припомнит, как на летней заре или весенним полднем проносятся тихие ветры, целующие землю. Они целуют землю с ее травами, нивами и дорогами, деревья, поверхность рек и озер, людей и животных. Это стихиали слоя, называемого Вайита, радуются жизни. Они радуются нам и растениям, водам и Солнцу, радуются прохладной, горячей, мягкой, твердой, освещенной или полутемной земле, гладят ее и ласкают. Если же нам удалось бы увидеть Вайиту собственными очами, нам показалось бы, что мы погружены в зеленоватые, благоухающие, играющие волны, совершенно прозрачные, прохладно-теплые, а главное—живые, разумные и радующиеся нам.

           Когда жарким днем окунаешь лицо в траву цветущего луга и от медовых запахов, от дыхания нагретой земли и листьев кружится голова, а еле слышные дуновения света и тепла проно­сятся над лугами,— это стихиали Вайиты играют и празднуют вместе с детьми Фальторы—области стихиалей лугов и полей. В нас не остается ни единого мутного помысла—может пока­заться, что это и есть утраченный рай, пыль «житейского попече­ния» сдувается с души чистыми дыханиями и, кроме всепоглоща­ющей любви к Природе, мы не в состоянии испытывать ничего.

           Сквозь бегущие воды мирных рек просвечивает мир воистину невыразимой прелести. Есть особая иерархия—я издавна при­вык называть ее душами рек, хотя теперь понимаю, что это выражение не точно. Каждая река обладает такой «душой», единственной и неповторимой. Внешний слой ее вечнотекущей плоти мы видим, как струи реки; ее подлинная душа—в Небес­ной России или в другой небесной стране, если она течет по землям другой культуры Энрофа. Но внутренний слой ее плоти, эфирный, который она пронизывает несравненно живей и где она проявляется почти с полной сознательностью — он находится в мире, смежном с нами и называемом Лиурною. Блаженство ее жизни заключается в том, что она непрерывно отдает оба потока своей струящейся плоти большей реке, а та—морю, но плоть не скудеет, все струясь и струясь от истока к устью. Невозможно найти слова, чтобы выразить очарование этих существ, таких радостных, смеющихся, милых, чистых и мирных, что никакая человеческая нежность не сравнима с их нежностью, кроме разве нежности самых светлых и любящих дочерей человеческих. И ес­ли нам посчастливилось воспринять Лиурну душой и телом, погружая тело в струи реки, эфирное тело — в струи Лиурны, а душу — в ее душу, сияющую в затомисе,— на берег выйдешь с таким чистым, просветлевшим и радостным сердцем, каким мог бы обладать человек до грехопадения.

           Воздействием на человеческую душу с Лиурною отчасти схож Вланмим — область стихиалей верхних слоев моря. Ландшафт этого мира — ярко-синий, ритмически волнующийся океан,— та­кой нежно-яркой, упоительной синевы в Энрофе не существует,— а волны его зацветают не пеной, но молочно-белыми ажурными сферами, похожими на большие цветы: цветы распускаются и та­ют на глазах, распускаются и снова тают. Стихиали Лиурны — женственной природы, Вланмима—мужской, но это не имеет никакого отношения к размножению, хотя соединение реки с мо­рем есть выражение любви стихиалей этих двух миров между собою. Вланмим тоже способен делать нас более мудрыми и чистыми, но он открыт снизу воздействиям мрачных стихиалей морских глубин—Нугурта,— а потому он суровее. Воздействие его заметно на душевном складе и даже физическом облике людей, повседневно соприкасающихся с ним, хотя бы и за поро­гом своего сознания: на рыбаках и, отчасти, моряках. На послед­них, впрочем, слишком заметна печать еще других, не светлых стихиалей: хозяев Нугурта—с одной стороны, нибрусков и Дуггура—стихиалей больших портовых городов—с другой. Рыбаки же получили от излучений Вланмима черту, отличающую их от остального народа: сочетание чистоты, мужества и грубоватой, немного жестокой силы с детскою цельностью души.

           Повсюду над землей и морями простерт Зунгуф—область стихиалей воздушной влаги, творящих облака, дождь, росу и ту­ман. Зунгу<