Глава II . Вопрос о причинах и виновниках пожара

Вопрос о причинах грандиозного пожара Москвы 1812 г. вот уже более 190 лет продолжает волновать умы ученых-историков. Поиск ответа на него сопряжен с рядом трудностей: во-первых, его организаторы постарались скрыть следы своего деяния и, во-вторых, как уже упоминалось, с самого начала в решение проблемы вмешались причины идеологического и политического характера. Версии, высказываемые, различными авторами, называют его виновниками или московского генерал-губернатора, или неприятельскую армию, или патриотический подвиг неизвестных русских героев. Существовали в разный период и версии о причастности к пожару Александра I и Кутузова.

П. А. Жилин усмотрел «две основные тен­денции: русские историки и писатели доказывали, что Москву сожгли Наполеон, солдаты французской ар­мии; французы обвиняли в этом русских». Такое представление о спорах вокруг пожара Москвы упрощает и, главное, искажает их смысл. Правда, Александр I, Ф. В. Ростопчин, Святейший Синод, не­которые придворные историки, вроде А. И. Михайлов­ского-Данилевского, и публицисты, вроде попа И. С. Машкова, действительно обвиняли в поджоге Москвы Наполеона, французов. Такова была в цар­ской России официальная версия. Из советских исто­риков ее поддержали Н. Ф. Гарнич, Л. Г. Бескров­ный, П. А. Жилин и ряд других. Но ведь такие авто­ритетнейшие русские историки и писатели, как А. С. Пушкин и Н. М. Карамзин, М. Ю. Лермонтов и А. И. Герцен, В. Г. Белинский и Н. Г. Чернышевский, М. И. Богданович и А. Н. Попов (в советской исто­риографии — академики М. Н. Покровский, Е. В. Тарле, М. Н. Тихомиров, Н. М. Дружинин, В. И. Пичета, М. В. Нечкина), такие герои 1812 г., как А. П. Ер­молов и Д. В. Давыдов, П. X. Граббе и Ф. Н. Глинка, наконец, сам М. И. Кутузов вопреки официальной вер­сии со всей определенностью утверждали, что сожгли Москву русские.

Французы прекрасно понимали, какой идеологический удар был им нанесен, поэтому с самого начала отвергали мысль о своей причастности к пожару. Так, французский представитель Лористон во время встречи с Кутузовым заявлял, что подобные злодеяния не согласуются с французским характером, и что они не стали бы поджигать даже Лондон.

Первые авторы, писавшие о событиях Отечественной войны 1812 г., не сомневались в ведущей роли Ростопчина в организации пожара. Д. Бутурлин писал: «...и в сие самое время он не пренебрег единственного оставшегося ему средства оказать услугу своему отечеству. Не могши сделать ничего для спасения города ему вверенного, он вознамерился разорить его до основания, и чрез то саму потерю Москвы учинить полезной для России». По Бутурлину Ростопчин заранее приготовил зажигательные вещества. По городу были рассеяны наемные зажигатели под руководством переодетых офицеров полиции.

А. Михайловский-Данилевский также не сомневался в приказе Ростопчина, считая это личной инициативой графа, но добавлял, что ряд зданий загорелся из-за патриотического порыва москвичей, а позже грабежа французов и русских бродяг.

Д.П. Рунич в своих воспоминаниях высказал экстравагантную точку зрения, к которой, впрочем, в последующем никто не присоединился, о том, что автором пожара был русский император. «Для всякого здравомыслящего человека есть один только исход, чтобы выйти из того лабиринта, в котором он очутился, прислушиваясь к разноречивым мнениям, которые были высказаны по поводу пожара Москвы. Несомненно, только император Александр мог остановиться на этой мере... Ростопчину остается только слава, что он искусно обдумал и выполнил один из самых великих планов, «возникавших в человеческом уме»

Сторонниками версии, что Москва загорелась в силу случайных обстоятельств, являлись Л.Н. Толстой и Д.Н. Свербеев. В третьем томе «Войны и мира» Толстой писал: «Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб... Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотно и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое».

С.П. Мельгунов, несмотря на критическое отношение к деятельности Ростопчина, полагал, что граф отказываясь от поджигательства, разыгрывал буффонаду. Подробному исследованию причин пожара он посвятил статью «Кто сжег Москву?» в юбилейном сборнике «Отечественная война 1812 г. и русское общество». На основании анализа ряда документов Мельгунов пришел к выводу, что «Москва вовсе не была вольной жертвой «нашего патриотизма», а была уничтожена по разработанному генерал-губернатором плану.

Е.В. Тарле считал, что Ростопчин активно содействовал возникновению пожаров, ссылаясь на донесение пристава Вороненки.  Под утро 14 сен­тября Ростопчин приказал полицейскому приставу П. Вороненко «стараться истреблять все огнем», что Вороненко и делал весь день «в разных местах по ме­ре возможности... до 10 часов вечера». Донесение об этом самого Вороненко в Московскую управу благочиния было уточнено ещё в 1876 Поповым А.Н, позднее Тарле и Холодковским.

В 1950 появилось первое в советские годы серьезное исследование И.И. Полосина, утверждавшего, что пожар это выражение патриотического подъема москвичей, но его главной причиной был приказ Кутузова.

Статья Полосина «Кутузов и пожар Москвы 1812 г.» обладает несомненными достоинствами, - прекрасно изложенной историографией вопроса в период 1812 – 1948 годов и примененным автором методом топографического исследования пожара. Слабым, значительно обесценивавшим исследование качеством оказалась ее идеологическая окраска. Сам Полосин не скрывал этого, заявляя, что статья подготовлена в связи с указанием И.В. Сталина о решающей роли Кутузова в Отечественной войне 1812 г., и потому ставил перед собой цель доказать, что пожар Москвы ни что иное, как один из пунктов его гениального плана разгрома французов.    

Для этого автор использовал следующие аргументы:

Во-первых, это решение вопроса, почему не был разрушен Дорогомиловский деревянный мост через Москву-реку после перехода через него русских войск, если, как отмечал сам автор, переправа вброд в этом месте была сильно затруднена, а наведение нового моста заняло бы у французов не менее десяти часов? Такой нелогичный, казалось бы, шаг русского командования, объяснялся, по мнению Полосина, намерением Кутузова как можно быстрее завлечь неприятельскую армию в Москву, где для нее была приготовлена западня.

Вторым важным обстоятельством, как полагал Полосин, было возникновение пожара сначала возле Яузской части, то есть в непосредственной близости от Яузского моста, где производилась переправа русских войск, двигавшихся в сторону Рязанской заставы. Это приводило его к выводу, что Кутузов сознательно пытался воспрепятствовать приближению к мосту неприятеля, а потому и были подожжены окрестности.

В-третьих, изучив карту пожара, Полосин соотнес ее с расположением казенных складов и предприятий и пришел к выводу, что армейское начальство никак не могло допустить захвата их врагом, а потому решило их поджечь.

В-четвертых, опять таки рассмотрев карту пожара, автор заключил, что наиболее выгорели южная и юго-восточные части Москвы, что, по его мнению, являлось отвлекающим действием, имевшим задачу не выпустить раньше времени неприятеля на Рязанскую, Калужскую и Серпуховскую дороги.

Весь приведенный перечень доказательств, по мнению Полосина, позволял сделать одно важное заключение: у Кутузова имелся план поджога Москвы, включавший в себя уничтожение казенного имущества и зданий и дезориентацию противника относительно направления движения русских войск. При этом автора статьи не смутил факт, что план поджога или соответствующий приказ Кутузова не подтвержден документально и о нем не сохранилось воспоминаний, вроде отчета Вороненко. План существовал, заключил Полосин, потому что логика размышления исключает возможность его отсутствия.

С критикой позиции Бескровного и Гарнича выступил в 1966 г. В.М. Холодковский. По его мнению, точка зрения указанных авторов не выдерживает никакой критики. Зачем, спрашивал автор, французам было нужно поджигать город, к которому они так стремились, где надеялись найти отдых и богатства и, в крайнем случае, даже перезимовать? Причем пожар начался еще до вступления неприятельских войск в Москву, что может показаться еще более странным и лишенным всякой логики. А ведь результатами пожара стали моральный упадок наполеоновской армии, уничтожение запасов и разрушение планов французского императора. Даже с точки зрения мародера и грабителя поджигать город до окончательного разграбления было крайне невыгодно.

Сожжение Москвы, как считал Холодковский, не соответствовало и политическим интересам Наполеона. В этом случае уничтожался не только город, но и русская святыня, что вызвало бы крайне негативную реакцию у русских и исключало бы возможность мирных переговоров. Кому же была в таком случае выгодна гибель столицы? – спрашивал автор. И находил следующий ответ: только русским. Именно уничтожение Москвы резко уменьшало негативный моральный эффект от предшествующего позорного ее оставления среди армии и населения России. Именно пожар усиливал ненависть к захватчикам среди простого народа и разрушил сомнения, склоняющихся к миру с врагом. Непосредственным виновником гибели Москвы был объявлен Наполеон, что еще больше усилило политическую выгоду для русского правительства: «Поэтому мнение, расценивающее пожар Москвы как варварство, приведшее к гибели материальных и культурных ценностей, является односторонним, а утверждение, будто пожар не имел военного и политического значения, на наш взгляд, совершенно неправильным», - заключил автор.

Совокупность фактов позволяет предположить, что главенствующая роль московского генерал-губернатора Ростопчина в организации пожара Москвы 1812 года бесспорна, хотя это не было соответствующим образом показано в работах, посвященных изучению этого вопроса. В пользу выдвинутого положения свидетельствуют как прямые, так и косвенные факты.

К последним относятся в первую очередь воспоминания и мнения современников, как русских, так и французов.. Клаузевиц отрицал вину французов. Вначале он считал, что пожар возник вследствие беспорядков и грабежа казаков, а позже пришел к выводу, что Ростопчин поджег город самовольно, чем и была вызвана его опала. Уничтожение усадьбы Вороново было расценено Дмитриевым как героический поступок. . По воспоминаниям французов всюду по городу ходили поджигатели. Солдаты задерживали будочников и мужиков, поджигавших дома. Впрочем, поляки сразу же расстреливали их, а остальные приводили к командирам. Коленкур вспоминал, что Наполеон был весьма озабочен пожаром, но не хотел верить в злой умысел, полагая, что всему виной грабеж и беспорядки. В его присутствии был проведен допрос двух будочников, которые показали, что поджигали дома по приказу Ростопчина, переданному им начальниками.  

Мельгуновым были проанализированы воспоминания французов – очевидцев пожара и он пришел к выводу об их поразительном единодушии в освещении событий, независимо от личного участия и служебного и имущественного положения автора. Во всех мемуарах упоминаются русские поджигатели и «горючие вещества». Можно было бы заподозрить авторов в следовании официальной версии французского правительства, но рассказы эти, как заявлял Мельгунов, настолько искренни, что становится ясно, где написано с чужих слов, а где передаются собственные впечатления.

Сам Ростопчин, заранее в афишах, будто бы предупреждал о намерении сжечь французов в Москве. Для этого он выпустил из тюрем колодников с заданием поджечь город в 24 часа. Кроме этого в столице были оставлены переодетые офицеры и полицейские чиновники для руководства поджигателями. Последним фактом, свидетельствовавшим о виновности Ростопчина, был, по мнению комиссии, вывоз пожарного инвентаря. Всего было осуждено 26 человек, из которых 10 приговорено к смертной казни. Выводы комиссии, несмотря на то, что их нельзя назвать вполне объективными из-за преследуемой цели оправдать французскую армию, тем не менее, также можно принять как косвенное доказательство участия Ростопчина.

О виновности Ростопчина говорят и ряд других фактов. Так, остались свидетельства очевидцев, что некоторые городские объекты загорелись еще до вступления французов. Относившийся враждебно к Ростопчину Бестужев-Рюмин сообщал, что загоревшийся 2 сентября еще до входа французов Москательный ряд был подожжен полицейским чиновником. О том же вспоминал и граф Сегюр.

Наконец сам Ростопчин, задолго до приближения неприятельских войск к Москве (12 августа) уже озвучил мысль о пожаре. В письме Багратиону, судя по тексту пропагандистскому и предназначенному для распространения среди русских солдат и офицеров, в частности говорилось о москвичах: "...Народ здешний по верности к Государю и любви к Отечеству решительно умрет у стен Московских и если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу не доставайся злодею (Подчекрнуто в документе. - М.Г.), обратит град в пепел и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем не худо и ему (Наполеону - М.Г.) дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазейны хлеба, ибо он найдет уголь и золу". О том же он писал 13 августа и Балашову. По свидетельству Вяземского незадолго да вступления французов в город генерал-губернатор говорил с обер-полицмейстером Кавериным и Карамзиным о такой возможности. Богданович приводил свидетельство о встрече в Филях Ростопчина и принца Евгения Виртембергского, во время которой Ростопчин сказал принцу: "Если бы меня спросили, что делать, я ответил бы: разрушьте столицу прежде чем уступите ее неприятелю. Таково мое мнение как графа Ростопчина, но как губернатор, обязанный заботиться о благе столицы, не могу подать такого совета". В действительности существовало и предписание московского генерал-губернатора о вывозе пожарных труб, хотя Глинка отстаивал точку зрения о существовании подобного приказа со стороны Кутузова. Не сомневались в наличии плана сожжения Москвы и родственники графа. Мельгуновым приводилось свидетельство его дочери Натальи Федоровны Нарышкиной об имевшем место 31 августа совещании с Брокером, несколькими обывателями и полицейскими. Другим фактом, упоминаемым родственниками, являлась передача в 1819 г. 5000 франков неким вдовам Прохоровой и Герасимовой за важное дело, выполненное их мужьями в Москве в 1812 г.

Разбор имеющихся документов и воспоминаний современников московского пожара 1812 г. позволяет уверенно заявить, город действительно поджигали по приказу генерал-губернатора Ростопчина. Версия о поджоге древней столицы неприятельскими войсками или по распоряжению Наполеона не имеет под собой никаких достаточных оснований, как убедительно показано Холодковским. Единственным свидетельством об участии наполеоновских солдат в поджогах является донесение директора Воспитательного дома Тутолмина: «Когда я и подчиненные мои с помощью пожарных труб старались загасить огонь, тогда французские зажигатели поджигали с других сторон вновь. Наконец, некоторые из стоявших в доме жандармов, оберегавших меня, сжалились над нашими трудами, сказали мне: «оставьте, - приказано сжечь».

При рассмотрении причин московского пожара 1812 г. необходимо применять комплексный подход. Факты свидетельствуют, и это нельзя отрицать, что горожане поджигали Москву самостоятельно, без всяких распоряжений, по причинам разного рода, в том числе и корыстным. Отсутствие должного порядка в рядах французской армии, грабеж, несоблюдение правил пожарной безопасности также позволяют сделать вывод о частичной виновности неприятельской армии. Однако главной причиной гибели от огня Москвы следует назвать распоряжения ее генерал-губернатора.