ИНСТИТУТ ЦЕССИИ В РЕТРОСПЕКТИВЕ

Институт уступки требования давно известен науке гражданского права. Его корни покоятся еще в римском праве[1]. Поначалу римское право в регулировании обязательственных правоотношений исходило из принципа непередаваемости обязательственного права. Римские юристы, считавшие именно личную связь сторон существом обязательства, придерживались мнения, что поскольку в гражданско-правовом обязательстве как относительном правоотношении права и обязанности возникают между четко определенными субъектами, то оно носит сугубо личный характер. Соответственно, римское обязательство было на ранних стадиях строго личным взаимоотношением кредитора и должника[2]. Поэтому изменение его субъектного состава с необходимостью влекло прекращение одного обязательства и возникновение другого (новацию).

Чисто личный характер римского обязательства, его неподвижность^[3] вызывали большие практические неудобства, поскольку субъект уступки требования мог иметь надобность воспользоваться стоимостью этого права. Такая необходимость стала более ощутимой по мере развития торговли и кредита^[4] и привела к тому, что обязательство «вступило» на путь циркуляции и само сделалось объектом оборота. Этот процесс начал постепенно проникать в римское обязательственное и – в первую очередь – в наследственное право, что не случайно, ибо подвижность права требования зародилась именно в наследственных правоотношениях^[5].

Возникновение самого термина «цессия» в римском праве тесно связано с применением данного способа перемены лиц в обязательстве при продаже наследственной массы. Вначале продажа наследственной массы оформлялась по способу in iure cessio – этот способ перенесения права собственности представлял собой мнимый судебный процесс (судебный процесс о собственности был приспособлен для цели перенесения права собственности: приобретатель требовал вещь, которую он приобретал, утверждая, что она принадлежит ему, отчуждатель не защищался или признавал право истца; претор, перед которым осуществлялась эта процедура, в производстве in iure констатировал право истца и выдавал акт, подтверждающий волю сторон). Покупателем наследственной массы назывался еще в классическую эпоху (III в. до н.э.) is cui cessit heres – тот, в пользу кого наследник совершал in iure cessio. В данном случае наследником становится тот, кому наследство было in iure цедировано. Таким образом, самый термин «цессия» является пережитком эпохи «in iure cessio». Имеются веские основания считать, что самая идея о переносе права (ius transferre), в особенности в отношении долговых требований, зародилась именно при продаже наследства как экономически наиболее яркого случая мобилизации обязательственного требования, и лишь впоследствии термин был распространен на все остальные случаи перемены кредитора по сделке.

Таким образом, история развития римского обязательственного права неразрывно связана с облегчением, упрощением уступки права. Как указывает И.А. Покровский, право допускает переуступку требований и направляет свое внимание на то, чтобы создать более легкие формы для их циркуляции. «Постепенно работая в этом направлении, оно в конце концов дошло до признания обязательств на предъявителя. Отвлечение от личного элемента достигает в этих обязательствах своего кульминационного пункта: должник не знает своего кредитора и не интересуется его узнать. Обязательство стало просто ценной бумагой, воплощением некоторой денежной ценности, гарантированной определенным имуществом»^[6].

Таким образом, с развитием экономических отношений права и обязанности уже не связывались так прочно с личностью участников обязательства. Право требования, в частности, стало считаться одним из элементов имущества, которое может перейти к другому лицу.

С современной точки зрения, сущность обязательства заключается не в личной связи, а в имущественном интересе его участников, поэтому изменение субъектного состава – не только допустимое, но и весьма распространенное явление (правда, в англо-американской системе права до сих пор замена должника возможна только путем новации). Передаваемость прав и обязанностей стала характерной чертой обязательств в современном праве^[7].

В разные периоды развития права в России напряженность, интенсивность правового регулирования отношений, связанных с уступкой требования была неодинаковой^[8].

До 1917 г. влияние классического римского права на российское законодательство^[9] было настолько сильным, что последнее не признавало в виде общего положения передаваемости обязательств, а указывало только на отдельные случаи. Так, в отдельных нормах допускался переход прав к другому лицу по заемному письму, маклерским торговым запискам на продажу товаров, коносаментам, накладным при железнодорожных перевозках, закладным свидетельствам при продаже в товарных складах, векселям. В целом уровень правовой проработки уступки прав была низким. Вследствие отсутствия общих положений о передаваемости прав по обязательствам отсутствовали также и указания на содержание, условия, форму уступки требования. Форма передачи прав указывалась только относительно каждого вида обязательственных отношений.^[10]

Советское гражданское право в данном вопросе сделало значительный шаг вперед. Гражданский кодекс 1922 г.^[11] содержал три статьи (ст.ст.124, 125 и 128), посвященные уступке требования. Несмотря на то, что легальное определение уступки в кодексе отсутствовало, Гражданский кодекс 1922 г. допускал широкое применение этого института. В соответствии со ст.124 уступка требования кредитором другому лицу не допускалась только в случае, если противоречила закону или поскольку требование было связано с личностью кредитора.

Гражданский кодекс 1964 г. еще более детально подошел к регулированию уступки требования. В нем перемене лиц в обязательстве была посвящена уже отдельная 19-я глава «Уступка требования и перевод долга». В период его действия господствующая точка зрения^[12] признавала правовым основанием уступки требования особую (специальную) сделку: «соглашение об уступке требования». Признание указанного особого вида сделок (договоров) было связано с тем, что в отличие от Гражданского кодекса 1922 г., исходившего из того, что договор купли-продажи может иметь в качестве предмета не только вещи, но и права, Гражданский кодекс 1964 г. аналогичную норму в одноименную главу не включил. При этом содержание главы о купле-продаже в этом Кодексе позволяло сделать вывод, что договор купли-продажи не охватывает реализацию прав. Например, в последнем по времени учебнике из числа изданных до принятия нового Гражданского кодекса под предметом купли-продажи понимались исключительно «движимые» и «недвижимые» вещи^[13].

Поскольку развернутый гражданский оборот предполагает более широкое использование института перехода прав кредитора в обязательстве, то, отвечая этим потребностям, новый Гражданский кодекс в Главе 24 «Перемена лиц в обязательстве» (ст.ст. 382 – 390), значительно развил регулирование этого института. Действующий Гражданский кодекс вернулся к позиции Гражданского кодекса 1922 г. Теперь в нем прямо указано на то, что положения о купле-продаже применяются к движению имущественных прав, если иное не вытекает из содержания или характера этих прав (п. 4 ст. 454 ГК РФ).