Анализ подходов и причин межнациональных конфликтов.

Природу этнополитических конфликтов в современных условиях вряд ли возможно всесторонне проанализировать с использованием инструментария только одной науки. Представители разных отраслей научного знания (философы, этнологи, психологи, этнополитологи, экономисты и др.) создали несколько теорий, объясняющих причины возникновения этнополитических конфликтов и их динамику. Однако целостного исследования пока не создано. Вместе с тем достаточно определенно выявились два подхода к анализу этнополитических столкновений.

Первый - социологический. Он явно доминирует. В рамках данного подхода причины конфликтов объясняются при опоре на анализ этнических параметров основных социальных слоев, групп, группировок, а также на исследование взаимосвязи и взаимовлияния социальной стратификации общества и разделения труда с этническими характеристиками региона, переживающего этнополитическую напряженность.

Второй - политологический. Опираясь на такой подход, ученые первоочередное внимание уделяют трактовке роли национальных элит (прежде всего интеллектуальных и политических) в мобилизации чувств в процессе межэтнической напряженности и ее эскалации до уровня открытого конфликта. В качестве ключевого исследуется вопрос о власти, доступе к ресурсам.

При всей важности вопроса о политических и национальных элитах ограничение анализа причин этнополитического конфликта сферой элит не дает возможности объяснить в полной мере сам феномен массовой мобилизации и интенсивности эмоций его участников. А вот социально-психологический срез этничности при исследовании политического измерения позволяет прояснить это. Поэтому социально-психологические механизмы этнополитических конфликтов [1]играют более важную роль, чем это представлялось в рамках традиционных политологических интерпретаций. Именно через призму политического, с учетом социально-психологических факторов можно адекватно проанализировать изначальную силу стремления этнической группы к автономии, составить представление о ее конфликтогенном потенциале и готовности перейти к самым жестоким методам насилия ради достижения этой цели.

Выбор в пользу такого методологического подхода к анализу причин возникновения этнополитических конфликтов позволяет предложить соответствующую их классификацию. Основополагающими являются причины общецивилизационного характера, порождаемые объективным развитием человечества. Например, Э. Блэк считает, что неравномерное протекание модернизации (общественной структуры, экономики, национально-государственного устройства и др.) в этнонациональных ареалах порождает конфликты между притязаниями этнических групп, с одной стороны, и реальными возможностями государства гарантировать обеспечение прав своих граждан - с другой. Эти конфликты носят универсальный характер. По утверждению А. Дейча, модернизация активизирует этническое сознание, способствует формированию политических устремлений к национальной автономии. В результате национальные конфликты возникают все чаще, охватывая в первую очередь многонациональные государства. Следствием этого, считает он, становится распад таких государств на отдельные регионы.

Следующий пласт причин, порождающих этнополитические конфликты, коренится в истории этносов и их всестороннем взаимодействии, сформировавшемся национальном складе ума, национальном сознании, психологии, традициях, идеологических стереотипах, переходящих из поколения в поколение, и др. И здесь важное место занимает национализм. В первую очередь с ним этнополитологическая наука связывает молниеносное разрушение системы «реального социализма» в Восточной Европе и в СССР.

Национализм - специфическая форма национального самосознания, основанная на гипертрофинационального чувства, идее превосходства собственной нации и пренебрежении к другим.

Как идея и общественно – политическая практика национализм заявляет о себе, когда процесс развития производительных сил вступает в период индустриализма. Мощным источником подпитки националистической идеи служит противоречивая диалект и как культуры и политики.

Совокупность источников национализма и его генетический тип показывают, что национализм - это не пробуждение древней, скрытой, дремлющей силы, а следствие новой формы социальной организации, опирающейся на обобществленные, централизованно-воспроизводящиеся высокие культуры, каждая из которых защищена государством или стремиться быть таковою.

Чаще всего причиной этнополитических конфликтов становится воинствующий национализм. Он выражает тенденцию к суверенизации больших и малых этнолингвистических общностей с целью создания независимой государственности, проявляется в растущей нетерпимости по отношению к национальным меньшинствам, усилении ксенофобии, жертвами которой становятся, прежде всего, беженцы, в нарастающем сопротивлении процессам интернационализации отношений между народами, в том числе региональной экономической и политической интеграции.

В числе причин, порождающих этнополитический конфликт, можно назвать «политизацию этнической солидарности» получившую свое развитие в условиях либерализации политической системы в СССР в перестроечный период. Разрушив средства эффективного контроля Центра над этнической периферией и не предложив концептуально ничего взамен для направления высвобождающейся энергии межнациональных отношений в русло созидательного реформирования, правящая элита фактически стимулировала национальную напряженность. В стихийном порядке возникали условия для трансформирования латентного потенциала этнополитической напряженности в открытые конфликты. На территории бывшего СССР развернулась борьба национальных элит за реализацию право-этнической периферии на самоопределение и отделение от Центра.

 

        3. Теоретический обзор исследований межэтнических конфликтов на Северном Кавказе.

Конфликты с исламской «начинкой» имеют другую природу и протекают не менее, а то и более напряженно, чем этнические. Это - конфликт ценностей и в среде отличающейся глубокой религиозностью, верность абсолютным принципам порой делают невозможным компромисс. Причем, речь идет не о межконфессиональных, а внутриконфессиональных (теологических и идеологических) разногласиях между суфистскими орденами с широкой легитимной базой с одной стороны, и салафитами ("ваххабитами"), с другой. Такое противостояние проецируется, как правило, и на социальную и политическую жизнь. В Чечне и, отчасти, в Дагестане и Ингушетии, уже перейден Рубикон, после которого конфликт уже трансформировался в конфликт типа "схватки до победного конца".

Кроме того, в мусульманской среде кристаллизуются центры (общины, группы и пр.) непубличной оппозиции к местным властям и институциональному духовенству. Трудно оценить их долю в составе населения, но не более 10-15% взрослого населения. Но дело не столько в численности этих групп, а сколько в их политических и религиозных установках, в воле и способности к мобилизации. Часть из них функционируют в режиме "полуподполья", и, судя по косвенным данным, имеют сетевую природу с единым (относительно структурированным) координирующим центром. Эти группы и слои ("группы риска") изначально оппозиционны лишь местным властям и официальному духовенству, законопослушны и лояльны к России. Здесь концентрируется весьма пестрый состав из умеренных мусульман и суфистов (из орденов-братств не патронируемых духовными управлениями), а также, из "ваххабитских" групп. Так вот, не совсем дальновидная, а порою и откровенно конъюнктурная политика властей провоцирует в этих, в подавляющем своем большинстве, законопослушных слоях, недовольство и отчуждение, а на каком то этапе, и радикализацию настроений вкупе с готовностью поддержать движение чеченского сепаратизма.[2]

Уже более 20 лет большая часть региона живет в условиях непрекращающегося внутриконфессионального конфликта, разделившего северокавказских мусульман на традиционалистов и фундаменталистов (преимущественно салафитов). Особенно это актуально для Дагестана, Чечни и Ингушетии. Большинство мусульманских организаций Северного Кавказа подчиняются восьми Духовным управлениям региона, которые тесно сотрудничают с местными властями; многие имамы официальных мечетей в той или иной форме пользуются государственной поддержкой. В то же время салафитские организации практически не аффилированы с Духовными управлениями, кроме как отчасти в Карачаево-Черкесии, Ингушетии, Северной Осетии и Ставропольском крае (здесь местные власти стараются проводить более гибкую политику в отношении умеренных салафитов). Наиболее последовательные меры по привлечению салафитов к диалогу с государством и суфийскими лидерами предпринимаются в Дагестане. В то же время местное вооруженное подполье не заинтересовано в диалоге, предпринимает попытки сорвать его путем организации террористических актов.

Уже отмечали, что традиционный ислам тесно переплетен с местными этнокультурными традициями, адаптирован к национальному образу жизни и в большей степени сконцентрирован на вопросах местной культурной идентичности, чем на идеях глобальной уммы, а его духовные лидеры признают светские законы и власть и готовы отнести вопросы вероисповедания к сфере частной жизни. В Чечне, Ингушетии и Дагестане большинство последователей этого традиционного течения в исламе - суфии.   [3] По мнению ряда исследователей, в современной Чеченской республике суфизм стал идеологией, насаждаемой государством.

Но Северный Кавказ - это не только мусульманское население, здесь проживают представители других религиозных конфессий, прежде всего православные, есть и светское население, которое не относит себя ни к одному из течений ислама или другой религии. Именно оно больше всего опасается стремительной исламизации региона, акций насилия и террора (факты поджогов магазинов, торгующие алкоголем, закладки взрывных устройств на пляжах, отмены празднования Нового года в школах, навязывания жителям религиозного дресс-кода, проникновения исламского дискурса в политику и систему образования).

Конфликт между салафитами и суфиями возник в середине 1990-х годов, когда исламская молодежь, пройдя религиозное обучение за рубежом (в основном в университетах Ближнего Востока) вернулась домой и стала оспаривать религиозную практику суфиев, отказываясь следовать наставлениям суфийских имамов, называя поклонение живым шейхам политеизмом. Салафиты пытались сместить прежних имамов или создать собственные молельные комнаты. Это углубило конфликт, в котором официальное духовенство заняло однозначно просуфийскую сторону. Так, муфтий Дагестана Сайидмухаммад-Хаджи Абубакаров назвал ваххабизм «псевдорелигией» и чуждой идеологией, которая отрицает тысячелетнюю историю дагестанцев. Он заявил, что каждый мусульманин, который убьет ваххабита, попадет в рай.

С этого момента салафизм в регионе стал фактически под запретом, что было воспринято салафитами как начало «охоты» на них. Как очевидец этих событий, могу подтвердить, что (особенно после вторжения боевиков в Дагестан в августе 1999 года), силовики стали рассматривать преследование салафитов как неотъемлемую часть борьбы с терроризмом: салафиты были взяты на учет, практиковались их массовые задержания (в отдельных случаях необоснованные, только по внешнему виду), использование не всегда законных методов ведения допросов и т.д. Такое давление привело к радикализации салафитских общин, подпитке вооруженного подполья не только в Чечне, но и в Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. Дробот Г.А. Международный терроризм как объект изучения // Социально-гуманитарные знания. 2008. - № 1. С. 64..

Отметим, что в Дагестане еще в начале 2000-х годов местные власти не делали различий между умеренными и радикальными салафитами. Лишь в 2010 году вступивший в должность президента республики Магомедсалам Магомедов заявил, что готов к диалогу с фундаменталистскими общинами. Сегодня в Дагестане самая большая и активная салафитская община на      Северном Кавказе, со своими мечетями, общественными и благотворительными организациями, медресе, средствами массовой информации. Салафитские богословы участвуют в разрешении семейных, земельных, имущественных, коммерческих и других споров по шариату. Салафиты по-прежнему остаются меньшинством среди верующих Дагестана, но это активное меньшинство, и их число ощутимо растет, особенно среди городской молодежи. Отдельные горские села стали почти полностью салафитскими: женщины там носят хиджаб, алкоголь не продают и на свадьбах не танцуют. Во многих других селах салафиты составляют значительную часть населения.

Причинами обострения этнополитических отношений на Северном Кавказе и возможного возникновения новых очагов социального взрыва и межнациональной напряженности являются:

1. Дезорганизация управления регионом. Огромная работа, развернутая в регионе в конце 1997 г. и в начале 1998 г. по выработке конкретных программ действий в регионе, была фактически провалена. Никто не занимался Северным Кавказом вплоть до августа 1999 г. В результате произошел целый ряд трагедий в Чечне, Дагестане, Ингушетии, Осетии. Агрессию банд террористов спровоцировало и бездействие федеральных органов власти. Десятки указаний Президента и решений правительства по Дагестану, Чечне, Ингушетии, Осетии, Карачаево-Черкесии в эти годы попросту игнорировались. И только с началом антитеррористической операции 1999 г. началась относительно активная работа в регионе.

2. Необеспеченность методов управления соответствующими культурно-информационными, экономическими, этнополитическими методами, диалогом с гражданским обществом. Основные неудачи государственной политики на Северном Кавказе вызваны методами управления. В целом кавказская политика характеризуется непоследовательностью и несогласованностью действий, попытками решить сложнейшие этнополитические вопросы наскоками (отдельными поездками). Она переполнена стереотипами, символами и импровизациями.

Конфликтогенные факторы, провоцирующие этнополитические конфликты, пока не нейтрализованы, а загнаны внутрь на всем Северном Кавказе. Губительную роль играет исторически сложившийся в кавказской политике стереотип о том, что горцы уважают силу, поэтому управление делами на Кавказе осуществляется, как правило, военно-административными методами. Однако люди на силу чаще отвечают силой, а на дружбу- дружбой. Необходимо в корне изменить подходы к кавказской политике.

3. Религиозный фактор - неприкрытое заигрывание властей с радикально настроенными религиозными деятелями резко усиливает этнополитическую напряженность.

4. Слияние этнополитического экстремизма с религиозным. На Кавказе совершается большое количество террористических актов. Беззаконие и коррупция, террористические разборки и торговля оружием нередко осуществляются с участием местных этнополитических элит. К сожалению, такое положение дел в регионе выгодно не только бандитам, но и некоторым чиновникам, чья преступная бездеятельность приносит им политические и финансовые дивиденды. Нужны кардинальные меры по демилитаризации и постконфликтному строительству на Кавказе.

5. Самое деструктивное влияние оказывает фактор «воюющей» Чечни, провоцирующей взрывоопасность этнополитической обстановки как на Кавказе, так и в России в целом.

6. Социально-экономические трудности используются для натравливания одной национальности на другую. Нередко, поддерживая межнациональные противостояния, местные власти не только сохраняют свои привилегии, должности, но и используют нестабильность ситуации для выбивания дополнительных средств из федерального бюджета, которые затем расходуются чаще всего не по целевому назначению. Если бы все выделяемые в регион средства доходили до адресата, напряженность на Кавказе заметно бы ослабла;

7. Настойчивое внедрение на бытовом уровне и в средствах массовой информации мнения о том, что криминогенность - едва ли не родовая черта некоторых народов Кавказа.

8. Приход к руководству представителей криминалитета на волне легитимизации национальных движений.

9. Криминальное стремление отдельных политиков, лидеров экстремисстсмких движений к отделению от России, связанное с желанием организации иметь бесконтрольный выход на внешний рынок, крупномасштабные поставки контрабандного товара, наркотиков и оружия, усиление зависимости власти от криминального мира, всплеск преступности.

10. Миграция, усугубляющая ситуацию в регионе. Она не только обострила этнополитические отношения, но и усилила конкуренцию на рынке труда.

Если до начала 90-х гг., например, из Дагестана больше уезжало людей, чем прибывало, то в последний период в относительно спокойную республику устремились десятки тысяч беженцев из «горячих» точек, главным образом из Грузии, Азербайджана, Чечни и Таджикистана. Напряженность в этом плане может только возрасти.

Приведенные факты убеждают в необходимости структурной корректировки всей кавказской политики, принятия нестандартных, нешаблонных шагов в поисках путей, форм и методов разрешения обострившихся этнополитических проблем Северного Кавказа. Иначе неминуемы новые взрывы вооруженного насилия и федеральный Центр окажется надолго втянутым в изнурительные конфликты[4]. От этого надо уходить, возвращая Кавказ на мирные рельсы. Усилия следует направлять не на споры о политическом статусе, а на решение конкретных социально-экономических проблем Северного Кавказа.

Ярким примером может служить Осетино-ингушский конфликт.

В определенной мере этот конфликт - наследие сталинских времен. В 1944 г. чеченцы и ингуши - коренное население Чечено-Ингушской Автономной Республики - были насильственно депортированы в Казахстан и другие регионы Средней Азии. Сама республика была ликвидирована с передачей части территории Северо-Осетинской АССР. В состав переданных территорий входил и Пригородный район Северной Осетии, традиционно заселявшийся ингушским населением. В 1957 г. Чечено-Ингушская Автономная Республика была восстановлена, чеченцы и ингуши начали возвращаться в районы своего традиционного расселения, хотя в административном отношении Пригородный район остался в составе Северной Осетии. Тем самым уже тогда была создана почва для национально-этнической напряженности, которая в течение 30 с лишним лет не давала знать о себе, но в начале 90-х годов преобразовалась в открытый конфликт и вооруженные действия на территории Российской Федерации.

Здесь в основу конфликта были положены территориальные притязания - вопросы «земли» не только в чисто экономическом, ресурсном, но и в мифологически-культурном значении. В данном случае вооруженное столкновение имело характер кратковременной вспышки, которая была погашена мощным силовым воздействием.

Напряженность в отношениях между осетинами и ингушами стала нарастать примерно с 1989-1990 гг. как на волне суверенизации и повсеместного подъема национального самосознания, так и на основе призывов сведения счетов с прошлым. Как уже отмечалось, часть ингушей, возвращавшихся в конце 50-х годов из мест этнической ссылки, начала селиться в Пригородном районе, т.е. в местах их традиционного расселения. Однако в административно-правовом смысле эта территория оставалась закрепленной за Осетией. Ингуши же вообще не входили в число народов, именем которых обозначалась какая-либо территория Советского Союза. Они объединялись с чеченцами, составляя ветвь общего вайнахского этноса. Оба народа имели общую судьбу: их вместе выселяли и вместе реабилитировали.

Перестройка и демократизация создали условия для того, чтобы ингушский этнос заявил о своей самостоятельности. Политические лидеры этого народа разъясняли ошибочность рассмотрения ингушей как ветви или клана чеченского этноса. Их разъяснения были восприняты с большим интересом и были поддержаны некоторыми российскими политиками, которые усмотрели в действиях лидеров своего рода антидудаевскую линию поведения: не вся Чечено-Ингушетия заражена сепаратизмом, а есть и здоровые силы народа, которые не мыслят своего существования вне исторических границ России. Вполне возможно, что в весьма узком кругу политиков этого направления зародилась мысль разыграть ингушскую карту. Во всяком случае, полностью исключать такого рода планы было бы неосмотрительно.

Действительно, ингуши и чеченцы - близкие, но не совпадающие друг с другом этнические группы. Их языки, хотя близки, но все же представляют собой разные языки, а не диалекты одного языка. История их схожа, но не вполне одинакова. Так, имамат Шамиля распространялся на Дагестан и Чечню, но не распространялся на ингушей.

Стремление к национальному самоопределению ингушей получило поддержку со стороны возглавлявшегося Р. Хасбулатовым Верховного Совета, который в июне 1992 г. принял Закон об образовании Ингушской Республики в составе Российской Федерации. Это решение вызывает исключительный интерес в силу своей внутренней противоречивости. Оно было вполне адекватным с точки зрения общей концепции суверенизации и «нациестроительства». Действительно, один из репрессированных народов, насчитывавший немногим более 200 тыс. человек, обретал самостоятельный статус и вставал «вровень» со многими народами России. Россия на этом примере еще раз как бы демонстрировала свой демократизм: захотела этническая группа получить статус республики и без промедлений получила его. Таким образом, был осуществлен важнейший для ингушей шаг по пути превращения «потенциальной нации» в реальную.

Однако политически и ситуационно этот шаг был совершенно не проработан. Дело в том, что вопрос о границах вновь образованной республики даже не рассматривался, хотя он напрямую затрагивал интересы ближайшего соседа, иной этнической группы - осетин. Законодатель не мог не знать, что в отношениях между осетинами и ингушами уже существовала напряженность, обусловленная не только территориальными притязаниями, но и общекультурными различиями народов. В принципе процесс образования республики и повышения статуса ингушского этноса мог бы быть использован для снятия этой напряженности. Умолчание же о потенциальном конфликте дало некоторым политикам (в Центре и регионе) повод расценить принятое решение как, по сути дела, провоцирование его перехода из латентной формы в открытую.

Решение об образовании новой республики в сознании ингушского населения и его политических лидеров соединялось с Законом о реабилитации репрессированных народов, принятым за полгода до образования республики, хотя статьи 3 и 6 Закона содержат малопонятную формулу о «территориальной реабилитации», истолкованную в данном случае как недвусмысленная поддержка не только возможных, но и уже сформулированных территориальных притязаний. Во всяком случае лидеры ингушской партии «Нийсхо», созданной в 1988 г., заявляли о том, что 45% ингушской территории оказалось отторгнутой от ингушей в результате их выселения и последующих административно-территориальных преобразований. На таких же позициях стояли 2-й и 3-й съезды ингушского народа, состоявшиеся в сентябре 1989 г. и октябре 1991 г. Все это свидетельствовало о том, что определенная часть политиков «новой волны» сформулировала от имени ингушского народа территориальные притязания (по крайней мере, к Северной Осетии) задолго до образования республики

Одновременно тогда же выяснилось, что у вновь возникшей республики не только отсутствуют границы, но и нет единого, признанного подавляющим большинством ингушей лидера. На позицию «выразителя общеингушских интересов» претендовало сразу несколько человек, которых поддерживали разные группировки или кланы примерно с равными основаниями. Сама ситуация предлагала политико-этническим лидерам состязание в области поиска и отстаивания «общеингушской идеи», которой, естественно, стала идея «священной земли предков». Процесс формирования новогосударственного образования с самого начала был осложнен защитой этнических интересов от «общего врага».

Имея в перспективе нарастание волны экстремизма и территориальных притязаний в местах совместного проживания осетин и ингушей, осетинские руководители, брошенные тогда на произвол судьбы российским руководством, не могли сидеть, сложа руки. Тем более, что его подпирала и волна осетинского экстремизма: первые отряды осетинской самообороны начали формироваться еще в 1990 г. Их объединял лозунг: отстоять территориальную целостность республики любыми средствами, а, если понадобится, то и с помощью силы. Нельзя было исключать и позиции экстремистского националистического крыла, которое всегда возникает в ходе созревания конфликтов такого рода. Вполне возможно, что в замыслы осетинского экстремизма входило отыскание средств для изгнания ингушского населения из сел совместного проживания и самого Владикавказа. Эта линия практической политики всячески подчеркивала культурно-бытовую несовместимость соседствующих народов. В качестве аргумента использовался и факт сталинских репрессий против ингушей, который сторонниками этноэкстремизма рассматривался как заслуженная акция, хотя справедливости ради заметим, что (даже не вдаваясь в исторические подробности) любому человеку должно быть ясно: подавляющее большинство ныне живущих ингушей в 1944 г. либо были совсем маленькими детьми, либо вовсе не родились на свет и если знают о тех событиях, то только по рассказам стариков, а уж сознательно участвовать в них тем более не могли.

Таким образом, к середине 1991 г. настроения этнического экстремизма получили значительное распространение и у осетин, и у ингушей. Заслуживает внимания и тот факт, что дудаевское руководство Чечни с момента установления своего режима проводило кадровую чистку по национальному признаку. Жертвами ее стали, прежде всего, представители ингушской интеллигенции, сосредоточенной в Грозном - столице Чечено-Ингушетии. Разделение республик, как это ни парадоксально, ударило не только по русским, но в первую очередь по представителям интеллектуальных профессий ингушской национальности.

Нужно добавить, что при рассмотрении проблемы нельзя руководствоваться только тем, что одна из сторон была права, а другая виновата. Оба народа, так или иначе, пострадали, оба понесли как материальные, так и людские потери. Существует несколько интерпретаций чеченского кризиса в российском обществе. Две из них являются доминирующими: последовательно демократическая интерпретация состоит в том, что чеченский кризис есть результат освободительной борьбы Чечни против российского неоколониализма; последовательно государственническая позиция состоит в том, что чеченский конфликт есть лишь звено в цепи событий, связанных с реализацией планов, направленных против целостности России. В первом случае в качестве высшей ценности и основания аргументации выступает идея свободы и независимости народа, сопряженная с этнополитическими установками; во втором - идея сохранения целостности государства, которое также должно содействовать утверждению демократических свобод.

Для разрешения конфликта нужно разобраться в причинах возникновения, а для этого лучше обратиться к истории, потому что оттуда идут все причины.

Чеченская республика. В начале 40-х гг. XIX в. складывается единое государство народов Чечни и Дагестана - имамат Шамиля, - просуществовавшее до окончательного покорения Кавказа Россией в 1859 г.

Втягивание северокавказского региона в экономическую систему капиталистической России второй половины XIX в. объективно оказывало положительное воздействие на социально-экономическое развитие края. В конце XIX в. ударил первый нефтяной фонтан, начинается «нефтяная лихорадка».

Для всех социальных слоев Чечни Октябрьская революция и гражданская война явились продолжение национально-освободительной борьбы против российского колониализма. Ленин и большевики, обещавшие горцам землю и национальную государственность, получили в Чечне безусловную поддержку.

Однако автономия Чечни (в рамках РСФСР), провозглашенная 30 ноября 1922 г., в условиях победившей советской власти оказалась фикцией. С середины 20-х годов против Чечни была по существу развязана новая война.

В 1934 г. Чеченская и Ингушская автономные области объединились в одну Чечено-Ингушскую автономную область, которая 5 декабря 1936 г. была преобразована в Чечено-Ингушскую АССР.

23 февраля 1944 года Чечено-Ингушская АССР была ликвидирована с насильственной депортацией народа в районы Казахстана и Средней Азии. Свыше полумиллиона чеченцев и ингушей были депортированы. Холод, голод, тиф обрекли нахские народы на вымирание: через год в живых не оставалось и 300 тысяч, остальные приняли мученическую смерть. Этому преступлению советского государства есть юридическое определение - геноцид. Но в отличие от фашистского геноцида сталинско-советский геноцид не получил осуждения, его исполнители не наказаны, последствия до сих пор не ликвидированы.

В январе 1957 г. Чечено-Ингушская АССР была восстановлена. Но при этом оказались закрытыми для проживания нескольких горных районов Чечни, горцев стали водворять в плоскостные аулы и в казачьи станицы.[5]

И только с воздухом перестройки чеченцы получили глоток свободы. Были поставлены на повестку дня вопросы обретения подлинного суверенитета. Это стало возможным в результате тех крупных социальных, экономических и культурных сдвигов, произошедших в республике за последние десятилетия.

Во второй половине 80-х годов процесс духовного роста миллионного чеченского народа пошел семимильными шагами. Именно в Чечне зародились первые на Кавказе политические партии и организации, независимые от господствующей системы. В целом резко выросло национальное самосознание, появились первые концепции дальнейшего политического развития республики по пути независимости.

23-25 ноября 1990 г. в г. Грозном прошел общенациональный съезд чеченского народа, собравший представителей всех слоев общества, всех партий и движений.[6] На нем была поставлена конкретная задача - провозглашение суверенной Чеченской республики. Для реальной работы над достижением этой цели был избран Исполнительный комитет.

Руководство Чечено-Ингушской республики во главе с Доку Завгаевым было вынуждено отреагировать на это принятием Декларации о суверенитете. Однако дальше сугубо декларативных заявлений дело не пошло.

                                                                                                            Немаловажно отметить и тот факт, что национализм встречается и у адыгов. Например, «черкесский вопрос» представляется крайне актуальным и по сей день. Так, у черкесских националистов есть два взаимодополняющих требования: признание геноцида адыгов и репатриация их потомков на Кавказ. Также не всё просто во взаимоотношениях адыгов с братскими народами. Например, абхазо-адыгское этнокультурное единство было максимально дестабилизировано грузинской стороной за период с 1994 по 2010 гг. Всё началось с навязчивых попыток Грузии завязать дружбу с адыгами. Цель такой политики такова: оставить абхазов без физической поддержки со стороны ближайшего по родству и наиболее многочисленного народа на случай возобновления грузино-абхазской войны, противопоставить адыгов России, использовать «черкесский вопрос» как мощный фактор, дестабилизирующий ситуацию на Кавказе с целью недопущения проведения Олимпийских игр 2014 г. в Сочи. Чтобы не оказаться в изоляции после преступлений в Абхазии и Южной Осетии, грузинские власти хотели надеяться на поддержку адыгов. Так, Грузия признала геноцид черкесского народа со стороны Российской империи, создала в Тбилиси Центр черкесской культуры, основала грузино-черкесские школы, работала с адыгскими общественными деятелями, финансировала деятельность антироссийских и антиабхазо-абазинских сайтов Интернета. Грузия также учредила льготы и квоты для жителей Северного Кавказа при получении образования или медицинской помощи в Грузии, открыла специальный телеканал «Пик», вещающий для северокавказских народов, да и, к тому же, объявила конкурс на лучший мемориал черкесским изгнанникам, который был построен грузинский правительством непосредственно вблизи восточных границ Абхазии.

Для реализации действенной политики России на Кавказе следует осуществить ряд неотложных практических комплексных мер, а именно:

- создание межведомственной комиссии при правительстве Российской Федерации, наделенной полномочиями координации усилий всех органов власти в регионе (в настоящее время для этого есть полномочный представитель в федеральном округе);

- стимулирование организации межгосударственных финансово-промышленных групп, политических ассоциаций, акционерных обществ, компаний, фондов (пользующихся льготами, государственной поддержкой), а также заключение двух-, трех-, многосторонних соглашений между предприятиями, вузами, научными и культурными учреждениями, общественными организациями и объединениями;

- разработка согласованной системы мер по формированию общего экономического пространства, всестороннему развитию внутрирегионального торгового, экономического, научно-технического сотрудничества, осуществление совместных инвестиционных программ и проектов, в том числе международных и с учетом сложившихся связей;

- создание системы нормотворческой деятельности, направленной на расширение и совершенствование нормативно-правовой базы регулирования экологических и культурных отношений в регионе;

- обеспечение благоприятной социально-культурной инфраструктуры межнационального согласия и сотрудничества на Кавказе;

- разработка и реализация эффективной научно обоснованной системы мер обеспечения личной и общественной безопасности;

- широкое использование активно действующей системы народной дипломатии, встреч и контактов представителей различных общественных организаций: женских, молодежных, студенческих, научных и др.;

- формирование региональных систем предотвращения и урегулирования этнополитических конфликтов;

- создание единого информационного поля, инфраструктуры (центр, ассоциация, фонд, институт, издательство) на принципах открытости, объективности, терпимости, организация межнациональных и общественных печатных органов.

Повышению этнополитического согласия должно содействовать международное и государственное законодательство, документально закрепившее необходимость взаимовыгодного сотрудничества народов на основе признания и уважения их основных прав и свобод:

- на существование, запрещающее геноцид и этноцид;

- самоидентификацию;

- суверенитет, самоопределение и самоуправление;

- сохранение культурной самобытности;

- контроль над использованием природных ресурсов;

- доступ к достижениям мировой цивилизации.[7]

Таким образом, сам по себе конфликт не зарождается на «ровном месте». Причиной недопонимания, зачастую открытого противостояния, как нам кажется является неспособность интеграции в новое, еще более многогранное общество. Соседи, которые веками жили на одной территории, избегая общения с внешним миром, в эпоху «открытых границ» сталкиваются с неприятием их уклада, не пониманием обычаев и морали. Задача государства состоит в том, чтобы посредствам диалога подготовить благоприятную социальную почву для принятия в коренное общество приезжих других национальностей.

 

                      Список использованной литературы:

1) Авксентьев В.А. Этнические проблемы Северного Кавказа в контексте общероссийских и мировых этнических проблем // Известия вузов Сев.-Кав. регион. Общ. науки 1998. № 2. С. 34.

2) Алексеев С. С. Социальная ценность права в совет