Иван Андреевич Крылов (1769-1844)

Литературный прогресс не следует представлять себе как движение по прямой линии, непременный успех на каждом этапе, неизбежный синтез в каждом одаренном лице всех достижений предшественников, в какой бы области они ни работали. Более или менее такую прямую восходящую мы могли проследить на творчестве Державина, Карамзина, Дмитриева и снова выйдем на нее, разбирая произведения Батюшкова, Жуковского. И все эти достижения органически сольются в Пушкине, к которому мы уже не раз выходили, разбирая его предшественников.

Басня давно известна в русской литературе. Это – один из основных жанров классицизма. Образцовый баснописец в Европе – француз Лафонтен (1621-1695), расцвет творчества его приходился на 60-80-е годы XVII века. В России Лафонтену подражали Сумароков, Вас. Майков. Более самостоятельным выглядит баснописец Хемницер. И общепризнанным авторитетом в области басенного творчества в изучаемую эпоху в русской литературе был И.И. Дмитриев. Между Пушкиным и Вяземским шел спор: кто из баснописцев выше? Вяземский считал, что Дмитриев, салонно изящный, утонченный, безобидный. Пушкин предпочитал Крылова, сокровищницу русского практического смысла, грубовато-простонародного, остроумного, жизненного и убийственного в своих приговорах.

В 1825 году в связи с изданием в Париже басен Крылова на французском языке с предисловием критика Лемонте Пушкин сравнил Крылова с Лафонтеном. Каждому он воздал должное и в то же время указал на разницу: «Конечно, ни один француз не осмелится кого-бы ни было поставить выше Лафонтена, но мы, кажется, можем предпочитать ему Крылова. Оба они вечно останутся любимцами своих единоземцев. Некто справедливо заметил, что простодушие (naivete, bonhomie) есть врожденное свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться».

Идет ли эта разница за счет разницы между народами? У Пушкина именно так. Но, развивая пушкинскую мысль, можно пойти дальше. Есть разница между Крыловым и Лафонтеном во времени: один – писатель XVII века, другой – XIX. Лафонтен – чистый классицист и рационалист в духе своего времени и народа. Крылов пережил большее: крушение французской революции, разочарование в идеях просветительства, «дней Александровых прекрасного начала». Во всех европейских странах литераторы набрались уже такого опыта в изображении человека, его общественных связей, социальных противоречий, какого не знал Лафонтен.

Эту пушкинскую мысль можно продолжить еще и в более конкретной форме. Дело в том, что Крылов со своим жанром басни, опережая весь ход русской литературы, оказался первым ее реалистом и потому пережил и пушкинскую, и гоголевскую эпоху, оставаясь актуальным. «Такого великого и самобытного таланта, каков талант Крылова, было бы достаточно для того, чтобы ему самому быть главою и представителем целого периода литературы, но... ограниченность рода поэзии, избранного Крыловым, не могла допустить его до подобной роли».

Из двух важнейших элементов жанра басни – жизненной картины и нравоучения – у Крылова на первую линию выступало образное изображение определенных взаимоотношений «персонажей», а мораль сужалась и приобретала все менее навязчивый характер, ибо выводы вытекали сами собой из картин. Аллегорическая форма басни несла в себе возможность широких обобщений, многозначных умозаключений, которая облегчала скорейший выход к реализму. Моралистические выводы Крылов взял у народа, в фольклоре. Они у него не чистая книжная логика, а мудрость веков. Девять книг басен Крылова получили всенародное признание. Истины, им отстаивавшиеся, не стареют и сохраняют свежесть и жизненность. Крылов более искусный драматург в баснях, чем Лафонтен. В этом он предпочтительнее Лафонтена.

А.А. Потебня сравнивал басенных персонажей с шахматными фигурами, которые могут ходить по заранее определенным правилам игры. Историческое развитие басни от Эзопа к Крылову шло по линии все большего совершенствования пантомимического, игрового сюжетного начала и сужения рационалистического, назидательного. Басня по своей природе – поучение. Оно высказывается в прямой форме какого-либо афоризма, вывода и подтверждается небольшим повествованием, в котором используются олицетворения, а действующими лицами обычно выступают животные, растения, вещи. У Эзопа наблюдается параллелизм двух басенных частей, даже более того, именно назидательное начало занимает пространное главное место, а живая сценка еще в эмбрионе. В век классицизма у Лафонтена чрезвычайное развитие получило рационалистическое поучение, назидание. Оно укладывалось в нормы придворного этикета или претендовало на отвлеченную общечеловеческую мораль. Но получила развитие и живая сценка, в ней тоже видны черты времени: французы XVII века, и это были истинные французы, хотя и, как кто-то метко заметил, «обсыпанные версальской пудрой». Схематизм наблюдается и в баснях Лессинга: в них слишком выступает на первый план просветительское поучение, рационализм, сковывающий движение пантомимической части, или живой сцены. Им все еще не хватает эмоциональности, живописных подробностей, диалога. Иногда неудачно выбирались и самые «шахматные фигуры»: не те пары животных, за каждым из которых человечество по многовековому наблюдению закрепило определенные свойства манеры поведения. Особенно искусственно выглядят басни в тех случаях, когда заставляют «разговаривать» между собой неодушевленные предметы (метлу, совок, камень), удачнее, когда «говорят» звери.

Крылов хорошо знал жизнь, приблизился к народной точке зрения на нее, и в таковом качестве его мировоззрение легко выражалось в аллегорических формах, смыкалось с житейской обиходной многовековой народной мудростью. В отдельных случаях мировоззрение обнаруживалось и как консервативное: Крылов иногда проповедовал и смирение перед участью («Конь и Всадник», «Колос», «Безбожники»). Но в целом баснописец жаждал справедливости в общественной жизни, по-прежнему оставался противником угнетения народа, обличителем тунеядцев, казнокрадов, лжецов, социальной несправедливости. Басни Крылова оказывались составным элементом обличительного направления в русской литературе, несли на себе печать подлинной народности.

Главное достоинство басен Крылова в том, что он сумел этот условно-дидактический жанр превратить в жанр реалистический. У него в баснях заговорили все сословия тогдашнего общества. Они как жанр вбирали в себя достижения всех родов поэтического творчества.

Он высмеивает социальные притязания дворянства, его жизнь за счет народа: «Гуси», «Листы и корни», «Волки и овцы». Высмеивает он и верховную власть: «Лягушки, просящие царя» («Царь этот был осиновый чурбан»); полицейский произвол: «Вельможа», «Рыбья пляска», «Пестрые овцы»; бюрократизм: «Слон на воеводстве», «Лисица и Сурок», «Оракул». Нравственно-философская проблематика естественно присутствует в каждой из басен. Но можно выделить и особый цикл такого рода басен: «Лебедь, Щука и Рак», «Стрекоза и Муравей», «Огородник и философ». Народный взгляд на вещи, народная психология чрезвычайно выразилась в баснях Крылова. «Кто-то и когда-то» сказал, – писал Белинский, – что «в баснях у Крылова Медведь – русский медведь, Курица – русская курица». Крылов хорошо знал народный склад ума, и в его баснях особенно выразились неповторимые бытовые и языковые «русизмы»: «Тришкин кафтан», «Слон и Моська», «Волк и Журавль», «Разборчивая невеста».

Хотя Крылов уже не занимался журнальной полемикой, он был в курсе литературных дел, состоял членом «Беседы любителей русского слова», присоединившись к борьбе с космополитизмом и жеманством сентименталистской литературы, салонной литературы. Был завсегдатаем вечеров в салоне А.Н. Оленина, директора Публичной библиотеки, в которой Крылов, начиная с 1812 года, прослужил тридцать лет, много вложив труда в организацию в ней русского отдела.

На все у Крылова было свое независимое мнение. Ту же «Беседу...» с ее однообразными заседаниями он высмеял в басне «Демьянова уха»; может быть, против «Беседы...» направлена и басня «Парнас» (собрание ослов). Басня «Квартет» метит и в литературные общества, эклектически объединявшие несовместимые вкусы и направления, а также, по общепринятому мнению, метит она и в Государственный совет.

Во время Отечественной войны проявился в полную меру патриотизм Крылова: «Обоз», «Ворона и Курица», «Щука и Кот». Но особенно замечательной оказалась басня «Волк на псарне». Тогда же были подхвачены русской общественностью взятые оттуда стихи, аллегорически изображавшие западню, в которую попал Наполеон (Волк), войдя в Москву. У всех на устах был ответ ему Ловчего-Кутузова на предложение мира: «Ты сер, а я, приятель, сед, / И Волчью вашу я давно натуру знаю».

Множество удачных выражений, остроумных формул Крылов взял из уст народа, и многое от него перешло в народ. В его баснях, как отмечал Гоголь, «всем есть уроки, всем степеням в государстве».

Белинский писал: «...Басни Крылова – не просто басни: это повесть, комедия, юмористический очерк, злая сатира, словом, что хотите, только не просто басня».

Кто знает французский язык, пусть сам сопоставит текст Лафонтена и текст Крылова в баснях: «Le Corbeau et le Renard» и «Ворона и Лисица». У Крылова – точный перевод лафонтеновской басни. Из двухсот басен у Крылова, как известно, одна треть написана на сюжеты, общие с Лафонтеном. У обоих – многие сюжеты восходят к Эзопу, к мировой традиции, к индусской «Панчататре». Из сопоставления можно увидеть, как великолепен язык у Лафонтена, каким изыском насытил он разговор «Maitre Corbeau» и «Maiter Renard». Но как еще сковано движение у Лафонтена. Слова двух хитрецов, намеренно старающихся обмануть один другого, только разговор, диалог, сражение умов, рациональных начал. И столько истинного, правдоподобного движения, «психологии» в крыловской Вороне и Лисице, их повадках, их разнохарактерности. Кажется, у Крылова – много лишнего, но это – сама живая жизнь, ее реальные черты, позволяющие уйти от схемы к повести, к комедии, жизненному правдоподобию.

Конечно, француз больше почувствует родного, национального в басне Лафонтена, чем мы, не французы. Но, несомненно, у Крылова больше стремления к живописности, живой разговорности, к передаче национального колорита. Может быть, только, одна промашка у Крылова – кусочек сыра надо было бы для колорита заменить на русскую корку хлеба. Зато Крылов уже не может посадить ворону, как у Лафонтена, на дерево «вообще» (un arbre), нужно, по законам поэзии, конкретное дерево, в данном случае понадобилась именно русская ель. И снова вернемся к А.А. Потебне. Он пишет, что образ, заключенный в басне по отношению к объясняемому, есть нечто простое и ясное, чем объясняемое, что «поэтический образ в басне есть постоянное сказуемое к переменчивым подлежащим, постоянное объяснение к изменчивому объясняемому». Это – с одной стороны. А с другой – обобщение частного случая, продолжает Потебня, может идти без помехи до высочайших ступеней. Басня, отдельно от применения, в этом отношении похожа на точку, через которую можно провести бесконечное число линий. Только применение басни к частному случаю определяет, какие из черт должны быть сохранены в обобщении.

Крылов-реалист и старался как можно шире развести изображение и применение. Мораль у него сужалась до афоризма, могла предшествовать сценке или ее резюмировать. Именно сценка приобретала самодовлеющее значение, в ней драгоценная обобщенная многозначность.

Крылов стоял над схваткой «Арзамаса и «Беседы...». У него свой, высший уровень художественности.