Лев Николаевич Толстой (1828-1910)

Толстой поражал современников необычностью, парадоксальностью суждений. Обо всем у него было свое мнение, он не признавал никаких авторитетов, отвергал всякие шаблоны мысли. В период начинавшегося общественного подъема, в «демократические» 60-е годы он вошел как писатель и мыслитель, стремящийся пересмотреть основные учения этой поры и по-своему продолжить процесс демократизации литературы. Своей задачей он считает критику современной жизни, этических норм, рационализма просветительской идеологии. Эта критика носила стихийно-демократический характер, но расширяла возможности реалистического творчества. Она занимала опыт у народа, выражала его «мнение», еще как следует в литературе не высказывавшееся.

Опубликованное в 1852 году в «Современнике» за подписью Л. Н. «Детство» сразу же обратило внимание литературной общественности на новое, свежее дарование. Писанные по горячим следам событий севастопольские рассказы сделали Толстого знаменитым. Его авторство обозначалось либо буквами Л. Н. Т. либо его полным именем.

В трилогии «Детство» (1852), «Отрочество» (1854) и «Юность» (1857) Толстой заявил себя как глубокий психолог. Н.Г. Чернышевский это качество у него считал главным и тут же указывал, что критика, восхищавшаяся психологизмом Толстого, не сумела осознать его самую специфическую черту – умение воспроизводить «диалектику души», отражать чувства в их движении, становлении, переходах, а также «чистоту нравственного чувства». Эти определения Чернышевского стали классическими, они подтвердились всем дальнейшим развитием Толстого-писателя.

«Чистота нравственного чувства», первоначально как наивное, детское, чистое восприятие мира, пройдя множество стадий развития, оказалась «чистотой» народного, крестьянского миросозерцания, толкавшей отчасти к богостроительству, но главным образом – к беспощадному обличению порочных правящих верхов.

В трилогии впервые в русской литературе была поставлена проблема становления характера. В сознании героя – Николеньки Иртеньева – отразился весь богатейший мир впечатлений: детских, отроческих, юношеских, семейных, сословных, внесословных. И постепенно происходит их переработка, вследствие чего меняется сознание героя: он подлинно «движется», как движется вокруг него мир. Иртеньеву свойственна самокритика, часто сбрасывающая его с высот самомнения, заставляющая все пересмотреть заново. У Иртеньева свой кодекс поведения – «Comme il faut» – сословное заблуждение аристократа. Но в столкновениях с действительностью кодекс изживает себя в сознании Иртеньева, на его место встает новая этика. Из сословного мышление Иртеньева делается антисословным. В такой эволюции было нечто эпохальное, отрицающее не только дворянскую идеологию предреформенной эпохи, но и те схематичные представления о человеке, которые выработало разночинное движение, опиравшееся в своих представлениях о человеке на антропологический материализм, утопический и общинный социализм. Толстовское самодвижение человека высвобождало все богатство человеческой натуры и самоограничивало себя лишь проповедью христианского смирения, которая даст себя знать позднее. В этих многообразных аспектах и следует рассматривать трилогию Толстого. С нее начинался писатель Толстой.

Толстой показывает развитие сознания героя, идущее одновременно по вертикали возрастного становления и по горизонтали расширяющегося круга впечатлений. Импульсы движения идут и извне, в изнутри как результат сложной духовной работы. При этом среда У Толстого не придумана, как у Ж. Руссо в романе «Эмиль, или О воспитании» (эту книгу высоко ценил Толстой), не подстроена для проведения авторских экспериментов, а является тем естественным потоком жизни, который несет героя.

Иртеньев чувствует нравственный свой отрыв от родных и знакомых. Сокрушается авторитет отца; герой детским умом понимает, что маменька обделена лаской со стороны мужа-ловеласа. Сокрушается идиллия детского равенства в играх и привязанностях: выясняется, что Катенька, подруга сестры, им неровня: «...вы богаты.... а мы бедные». Открывается трагедия загубленной жизни верной господской рабы Натальи Савишны. Происходит первое соревнование умов и характеров: Николеньки и старшего брата Володи, Николеньки и Сережи Ивина. Проявляется бессознательная жестокость, столь же детская, сколь и сословная: помыкание Иленькой Грапом. Главный итог детства – все вещи и отношения находятся в движении, ты не один в мире.

«Отрочество» – московские впечатления, первые ощущения разницы полов и появление неожиданных осложнений в представлении о мире и людях, пора переоценки ценностей. Главное благоприобретение этого периода – первые отроческие порывы философствования, чтение Шеллинга и заколдованный круг вопросов: что такое симметрия? существуют ли предметы вне моих отношений к ним? куда девается душа после смерти? Ум алчет пищи, а настоящей пищи пока нет. Зарождается крайний скептицизм, близкий к сумасшествию. Иртеньев спрашивал себя: «...О чем я думаю?... я думаю, о чем я думаю. А теперь о чем я думаю? Я думаю, что я думаю, о чем я думаю...» В просторечии это обычно называется «ум за разум заходит»...

В «Юности» – совершенно новый мир впечатлений. Утрачивается связь с высшим светом: по обязанностям, по-родственному, Иртеньев уже не тот. Здесь терпит крушение теория «Comme il faut», здесь завязывается дружба, основанная на принципах, убеждениях, здесь дружеские отношения проверяются на искренность, верность. Сцена с избиением мальчика Васьки отвратительна. Она свидетельствует о глубоко залегших в душе привычках крепостничества. Новое столкновение с разночинцами. Провалы на экзаменах, состязание умов. Наступает кризис барства и всей прежней философии жизни. В «Правилах жизни», по которым хочет жить Иртеньев, ни один пункт не содержит прежних кастовых предрассудков и верований. Иртеньев хочет убирать комнату, помогать студентам, ходить в университет пешком, сам составлять лекции. Можно видеть в этом кодексе назревание «толстовства» (подготовка образов Оленина из «Казаков» и Нехлюдова из «Воскресения»), но есть здесь и нечто большее: за полвека почти все пореформенное дворянство пройдет эту школу жизни. Тут сдвиги не только в сознании, но и в самом укладе, прозорливо угаданные Толстым. Эти «правила жизни» будут неписанными, и в эпоху А.П. Чехова следование им уже никто не будет выставлять напоказ как особую добродетель.

Тот образ с аналитическим складом ума, который вырисовывается в герое трилогии, наделен, как давно замечено исследователями, некоторыми автобиографическими чертами. Конечно, Иртеньев не Толстой, но восхищения достойна способность его ума к самодвижению и самоотвержению. Д.И. Писарев несколько принизил достоинство этого качества героя Толстого, постаравшись подсчитать лишь «промахи незрелой мысли».

Более адекватен Толстому герой-рассказчик в кавказских рассказах «Набег» и «Рубка леса» и целиком адекватен в севастопольских рассказах. В дневниках Толстого есть поразительные записи, свидетельствующие о сознании им необъятности своих сил: «Я совершенно убежден, – запись 1853 года, – что я должен приобрести славу; даже от этого я тружусь так мало: я убежден, что стоит мне только захотеть разработать материалы, которые чувствую в самом себе». Несколько позднее он напишет о том, что может основать новую «религию». Это Толстой – никому другому такие замыслы не по уму! С годами такие оговорки, как «стоит мне только захотеть», «тружусь так мало», исчезнут: Толстой будет очень хотеть утвердить себя и свое учение, он будет колоссально много трудиться, уже слыша отовсюду о себе, что он гений. Но примечательна чисто толстовская черта в цитированной записи: «материалы» он «в самом себе».

В кавказский и севастопольский периоды все богатство внутренней духовной работы Толстого фиксируется в его дневниках и письмах. В произведениях же, которые он тогда написал, при всей важности субъективного взгляда рассказчика, на первый план выдвигаются внешние впечатления и необычные люди из неизвестного Толстому мира. Нет в военных рассказах Толстого нравственной дистанции между рассказчиком, носителем аналитического начала, и средой: рассказчик тоже военный, участник всех событий и отличается только от карьеристов и себялюбцев, выведенных с брезгливой краткостью. При этом немалую роль приобретает поток новых идей, идущих от самих этих простых, как раз не претендующих на новизну убеждений. Толстой создает образы «маленьких людей» севастопольской страды, вершащих историческую героику без всякой позы и патетики. Тут же проглядывают те естественные народные начала, которые позднее лягут в основу новой религии Толстого.

Важное значение в рассказах Толстого имела и разработка другой, забытой в русской литературе после Марлинского и Лермонтова темы – военного быта и батальной героики. То и другое Толстой знает по личному опыту, он привносит в освещение этих сторон жизни свою нравственную проблематику.

В рассказе «Набег» (1853) Толстой отталкивается от романтических традиций в освещении войны. Он иронически рисует образ поручика Розенкранца, напоминающего Грушницкого. Таким людям внешней позы противопоставляется капитан Хлопов. Он вызывает к себе истинное уважение не показной храбростью. У Хлопова была «одна из тех простых, спокойных русских физиономий, которым приятно и легко смотреть прямо в глаза». (Капитан Хлопов – предшественник капитана Тушина в «Войне и мире».) В офицерской среде немало рассуждали о том, что такое истинная храбрость: в полку живут предания и помнятся самые разные примеры. У капитана Хлопова есть свое мнение, которое поражает рассказчика-волонтера своей простотой и добротностью: «Храбрый тот, который ведет себя как следует». Над раскрытием понятия «как следует» долго будет работать Толстой: о субординации писаной и неписаной, о диспозиции начальников, которые претендуют на то, чтобы все заранее охватить и предусмотреть. Меньше всего как раз верность букве устава подразумевает Толстой под «как следует». Толстовское «как следует» – в области морального долга. Если бы люди вели себя «как следует», то и не нужна была бы вовсе храбрость, не было бы братоубийственных войн. Вся «романтика» в рассказе «Набег» (озаглавленном, видимо, нарочито по Марлинскому) сводится к разбою, жестокому истреблению аула, ни в чем неповинных людей, после чего с новой силой встает вопрос: сколько бы храбрости тут ни было проявлено, так ли следует жить человечеству?

Чисто толстовское название имеет рассказ «Рубка леса» (1855). Какая уж там война, какая храбрость, когда совершается бесчеловечное истребление горцев, всего живого вокруг, самой природы, которая есть «красота и добро». Военное тут врывается неожиданной шальной пулей, убивающей всякого, и солдата Веленчука, простого крестьянина, рубившего лес и копавшего окопы на Кавказе по приказу начальства; а делал он это так же, как рубил дрова и копал картошку у себя дома. Впервые в русской литературе в манере «физиологических» очерков «натуральной школы» Толстой исследует типы русских солдат: покорных, начальствующих и отчаянных (все эти типы пригодятся писателю для «Войны и мира»). Все вместе солдаты составляют собой нечто неподдельное, природное, как сама жизнь, отрицающая войну. И выполнение долга «как следует» связано непреходящими суевериями: солдат называет противника всегда иносказательно – «он»; солдат не любит то место, где кого-нибудь ранило. Ядра и пули воспринимаются солдатами как убийство самого смысла жизни, тогда как офицеры, все эти Болховы, Крафты, с фанфаронадой и хитрыми фразами при свисте пуль, с игрой в презрение к смерти, выглядят марионетками бесчеловечной комедии – войны. Солдаты вынуждены делать нелюбимое военное дело: они оторваны от земли, от семьи.

В первых военных рассказах, написанных на кавказском материале, нет вопроса о целях войны. Об этой цели было трудно и сказать, ибо речь шла об экспансии царизма. Рассказы состояли из отдельных наблюдений и обсуждений моральных проблем. В севастопольских рассказах вопрос о целях войны поставлен: война была справедливой, русские обороняли свою землю от французских и английских оккупантов. А в справедливой войне по-другому вставал вопрос об истинной храбрости и о том, что такое воевать «как следует».В апреле 1855 года Толстой отправил в «Современник» первый рассказ – «Севастополь в декабре месяце» (т.е. в декабре 1854 года). Толстой обещал журналу присылать ежемесячно статьи современного военного содержания. Журнал в примечании сообщал, что автор будет присылать «картины севастопольской жизни» вроде прилагаемой. Но понятия «современности» и «картин» явно изменились. Конечно, речь шла о реальных событиях, но подробности сражений Толстого не интересовали, их почти нет, за исключением эпилога в рассказе «Севастополь в августе 1855 года». Не было и батальных картин в обычном смысле, зато много говорилось о психологии участников обороны, много было общечеловеческой философии, дававшей основания не только для пересмотра всей казенной версии войны, но и для понимания роли этой войны в дальнейших судьбах России и русского народа. Это был спор не только с газетными реляциями, но и со всей предшествующей литературой.

У Толстого был уже опыт нового подхода к освещению некоторых традиционных тем. Обороняющийся Севастополь поражает автора мертвой тишиной на улицах, на бастионах. Но, вглядываясь в лица, приезжий поймет совсем другое: защитники совершают свои будничные дела без излишней эмоциональности – это и есть настоящий героизм. Наблюдатель, он же и новоприбывший участник обороны, видит больных и раненых. И перед нами – «физиология» типов раненых русских солдат. Тут же и женщины – «матроски», одной из них ногу задело бомбой: мужу на бастион обед носила. Тут и доктора, и отрезанные руки и ноги: вы «увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении – в крови, в страданиях, в смерти...».

В рассказе «Севастополь в мае» Толстой более пристально рисует типы офицеров. Штабс-капитан Михайлов любит радости жизни, честолюбив, мечтает о чинах: «Тщеславие, тщеславие и тщеславие везде – даже на краю гроба...». К тесному кружку «аристократов» принадлежали адъютант Калугин, адъютант князь Гальцин, поручик Непшитшетский, подполковник Нефердов, ротмистр Праскухин, хвастливый барон Пест, поучающий солдат русскому патриотизму. В прежних рассказах офицеры и солдаты были «разведены» у Толстого, здесь они делают общее дело, но резко контрастно противопоставлено понимание ими смысла службы, разные у них доли и вклад в дело.

Этот рассказ изобилует ценными психологическими и художественными находками, которые пригодились Толстому в «Войне и мире». Например, раненый всегда считает, что дело проиграно, хотя траншея осталась за русскими. Солдат, сделавший все, чтобы устоять, уныло бредущий с подвязанной рукой, чистенькому франтоватому Непшитшетскому кажется лишенным патриотизма и гордости. У солдата своя дума: «Что ж, когда сила!» Психология и страшная правота солдата видны в простом перечне ответов, которые он дает на наскоки офицера, ругающего его «мерзавцем»: «- Куда ты идешь и зачем? – Ранен, ваше благородие (руки нет и в голову ранен. – В.К.)... – А ружье другое чье? – Стуцер французский, ваше благородие, отнял». Народ воюет, дело делает, истекает кровью, а честолюбец-офицер многого в толк взять не может. Толстой мастерски использует детали: десятилетний мальчик собирал в лощине цветы, руку у мертвеца тронул, и она «стала на свое место. Мальчик вдруг вскрикнул, спрятал лицо в цветы и во весь дух побежал прочь к крепости». Психологически сильно написана сцена смерти Праскухина. За секунду перед тем, как он был убит бомбой, в его сознании пронеслась целая вечность. Здесь Толстой по сути сжимает время, а в «Войне и мире», в сцене долгого умирания князя Андрея, разомкнет его. Но в обоих случаях это прием величайшего мастера, умеющего в малом увидеть необъятные дали.

В рассказе «Севастополь в августе 1855 года» Толстой сосредоточивает внимание на судьбах двух защитников Севастополя – братьев Михаила и Владимира Козельцовых. Старший, Михаил, уже немало потянул лямку и навидался под Севастополем всякого; ему передан огромный опыт наблюдений Толстого над солдатским восприятием войны. Михаил охлаждает пылкий романтизм только что прибывшего под Севастополь Владимира, который смотрит на брата как на героя боевых схваток. Тот, к удивлению младшего брата, отвечает: «Нет, ни разу... (не убивал. – В.К.), у нас две тысячи человек из полка выбыло, все на работах: и я ранен тоже на работе. Война совсем не так делается, как ты думаешь...». Еще полнее показывает Толстой здесь военный быт, разные формы проявления храбрости и трусости, страха и спокойствия. Все это приближало его к «Войне и миру».

Великая эпопея подготавливалась и постоянными раздумьями Толстого о различных моральных устоях, которыми живут господа и народ. Народный мир все более привлекал писателя. Им создается ряд контрастных изображений господской и крестьянской жизни («Три смерти», 1859). Таинственно неизведанной казалась жизнь народа, идущая по каким-то своим законам, со своими суевериями, крепкими и надежными («Метель», 1856). Оглядываясь на Запад, Толстой не находил там нравственных начал, которые бы могли служить примером для России («Люцерн», 1857). Все это пригодится ему для столь же контрастного изображения русских и французов в эпопее, для обличения растленной жизни верхов и прославления истинных патриотов, которые сумеют приобщиться к народу, с ним вместе пережить лихую годину.

Перед созданием «Войны и мира» Толстого заинтересовали проблемы приобщения «господ» к народной жизни. В повести «Утро помещика» (1856) намечаются зачатки теории «опрощения».

Повесть «Казаки» (1863) начинается с противопоставления времяпрепровождения пирующих у Шевалье господ, для которых и равнее утро все еще «вечер», а «утро» – это для народа, затемно поднимающегося на работу. Оленин собирается на Кавказ, чтобы жить естественной жизнью казаков, «опроститься», стать как они. Эта повесть усложнена рядом мотивов, которых не было прежде у писателя. Жизнь гребенских казаков на Тереке изображается не только как нечто более высокое, чем столичная жизнь, но и как нечто недосягаемое для аристократа, в искренность стремления «опроститься» которого казаки не верят, да не верит и он сам. Вся история его отношений с казачкой Марьяной, невестой Лукашки, искусственна и не соответствует обычаям казаков. Оленин привез в станицу свое безволие и бесцельность жизни.

Перед началом работы над одним из величайших своих творений – романом «Война и мир» (1863 – 1869) – Толстой увлекся замыслом о декабристе, который заключался не в апофеозе революционного движения, а в пересмотре его в свете поражения и необходимости борьбы против деспотического строя мирными путями. Герой предполагавшегося романа – вернувшийся из ссылки декабрист – должен был осудить свое прошлое и стать проповедником нравственного самоусовершенствования.

Работа о декабристе увлекла Толстого, материал навязывал свою логику понимания эпохи, заставлял обратиться к событиям Отечественной войны 1812 года, которая дала толчок оппозиционному движению в стране. Среди героев 1812 года были многие будущие декабристы. Интерес к военным событиям повлек Толстого к еще более ранней эпохе – к 1805 году, к Аустерлицу, к Тильзитскому унижению России. Позднее, рассказывая, как он работал над «Войной и миром», Толстой выдвигал следующий мотив: «Мне совестно было писать о нашем торжестве в борьбе с бонапартовской Францией, не описав наших неудач и нашего срама. Кто не испытывал того скрытого, но неприятного чувства застенчивости и недоверия при чтении патриотических сочинений о 1812 годе. Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться еще ярче в эпоху неудач и поражений», то есть раскрытие «диалектики души» требовало воссоздания обеих сторон истины.

На первоначальных стадиях работы «мысль народная» далеко еще не была главенствующей в концепции автора. Мысль о роли народа в исторических событиях 1812 года явилась в процессе работы над материалом и в результате глубоких раздумий стала важнейшим открытием Толстого.

К «Войне и миру» вела не только декабристская тема в своеобразном толстовском переосмыслении, но и современность, горький опыт «неудачи и нашего срама» в Крымской войне. Искрой, которая зажгла энтузиазм Толстого в разработке темы «Войны и мира», оказалось случайное событие. В 1865 году он зачитался историей Наполеона и Александра: «Сейчас меня облаком радости и сознания возможности сделать великую вещь охватила мысль написать психологическую историю романа Александра и Наполеона. Вся подлость, вся фраза, все противоречие людей, их окружавших, и их самих». В этой дневниковой записи есть практически все, что сложилось в сознании Толстого еще во время Крымской войны. Да, в ходе Отечественной войны 1812 года Россия или должна была «пасть, или совершенно преобразоваться». Здесь и вселенский размах будущего романа: показать «все» противоречия людей; здесь и исторический колорит: Александр – Наполеон; здесь и психологические задачи; здесь и найден жанр романа как «великой вещи», где будет показана «вся» растерянность верхов.

Роман «Война и мир» писался в обстановке творческого подъема, в счастливый период яснополянской семейной жизни. В январе 1863 года Толстой приступил к работе: «Я никогда не чувствовал свои умственные и даже все нравственные силы столько свободными и столько способными к работе..... Я теперь писатель всеми силами своей души, и пишу и обдумываю, как я еще никогда не писал и не обдумывал». Толстой тщательно изучает документальную, историческую литературу об интересующей его эпохе: работы А.И. Михайловского-Данилевского о войнах 1805 – 1814 годов, «Словарь достопамятных людей русской земли» Д.Н. Бантыш-Каменского, записки и воспоминания участников событий – «Очерки Бородинского сражения» Ф.Н. Глинки, «Записки о 1812 годе» С.Н. Глинки, «Походные записки русского офицера» И.И. Лажечникова, «Походные записки артиллериста...» И.Т. Радожицкого, «Историческое известие о пребывании в Москве французов 1812 года» П.И. Шаликова, «Дневник партизанских действий 1812 года» Д.В. Давыдова, «Россия и русские» Н.И. Тургенева, французские источники.

В конце сентября 1867 года Толстой вместе с родственником С. Берсом выехал для осмотра Бородинского поля (памятная битва была 26 августа). Он исходил пешком знаменитое поле, чтобы представить воочию, откуда шли французы и как слепило им глаза солнце, где был Шевардинский редут, атака на который загодя уже показала французам, что сражение будет жарким, где были Багратионовы флеши, места ожесточенных схваток, где и как стояла курганная батарея Раевского. Расставленные на местах гибели героев, целых подразделений и полков еще в юбилей двадцатипятилетия сражения памятники помогали понять и оценить все здесь совершившееся. Под впечатлением увиденного Толстой писал жене: «Я очень доволен, очень, – своей поездкой... Только бы дал бог здоровья и спокойствия, а я напишу такое бородинское сражение, какого еще не было». Толстой знал роман М.Н. Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году», знал басни И.А. Крылова, «Певца во стане русских воинов» В.А. Жуковского, пользовался при характеристике солдатской и крестьянской речи «Пословицами русского народа» В.И. Даля. Рисуя светские сцены, политес того времени, Толстой использовал свои собственные наблюдения. Но удивительная деталь: даже семейных преданий, впечатлений от близких и знакомых старших поколений, еще доживавших свой век, когда создавалась «Война и мир», было для Толстого недостаточно. Чтобы правильно одеть своих героев, он изучал описания парижских мод, помещавшиеся в «Вестнике Европы» в начале XIX века. Снабжал Толстого материалом и издатель «Русского архива» П.И. Бартенев, большой знаток русской старины.

Роман «Война и мир» начинается со светских разговоров в салоне Анны Павловны Шерер. Князь Василий, приехавший с красавицей дочерью Элен раньше других гостей, успевает переговорить с хозяйкой о карьере своего старшего сына. Лишь время от времени в разговоры гостей вкрапливаются реплики по поводу тревожащего всю Европу проклятого Бонапарта, анекдотическое и достоверное, серьезное и смешное – пополам. Все это как бы «боковой» вход в лабиринт событий. Толстым приоткрыто окошечко в вечное течение жизни. Мы видим, как заняты люди того времени своими повседневными интересами, тщеславием, злословием, тревогами. А между тем готовятся грандиозные события, которые разметут людей, изменят строй жизни. Старый вальтерскоттовский прием – войти в мир великих событий не с их парадной стороны. Это нравилось еще А.С. Пушкину («Арап Петра Великого», «Капитанская дочка»). Толстой этот прием разработал всесторонне: у него лавина событий, десятки героев вступают в действие и в равной степени раскрытыми оказываются и подлинные великие мира сего, и герои вымышленные. В «Войне и мире» более 600 героев, из них 200 исторических лиц, бесчисленное количество бытовых сцен, 20 сражений.

В жизни Андрея Болконского и Пьера Безухова события развиваются отчасти аналогично, но как бы в разных направлениях. Первая стадия самопознания князя Андрея: жажда занять достойное место там, где, по его мнению, должен находиться сейчас каждый порядочный русский дворянин, – в армии, жить готовностью защиты отечества. Ему нелегко принять такое решение: он недавно женился, и жена вскоре должна родить. Но таковы Болконские: и отец, отставной военный, пострадавший при Павле I, и сын, чувствующий, что отечество зовет к оружию. На этой стадии князь Андрей еще обуреваем честолюбием, хочет личного успеха. Его прельщает слава Бонапарта: вот чего может достигнуть действительно решительный, талантливый человек! И под Аустерлицем князь Андрей все получает сполна. Он геройски увлекает за собой солдат, падает со знаменем на Праценской высоте и, раненый, слышит похвалу себе из уст самого Наполеона: «Вот прекрасная смерть». Но в тот же момент произошел и нравственный переворот в душе князя Андрея: вечное небо с плывущими облаками перенесло его в высший мир грез и настроений, и прежний кумир его, Наполеон, померк. Маленький человечек в сером мундире и треуголке показался никчемным честолюбцем.

Затем князь Андрей служит у Сперанского. Тут хотя и пришлось, иметь дело с непривычными бумагами, но была служба не ради славы, а на благо России. Образ Сперанского не совсем соответствует историческому лицу – статс-секретарю М.М. Сперанскому, пытавшемуся придать самодержавию Александра I формы конституционной монархии: он добился создания Государственного совета, но был сброшен консервативной дворянской оппозицией как «выскочка» и опасный реформатор. Во всяком случае князь Андрей увидел тщету такой формы служения отечеству.

Вспомнив о своих крестьянах, князь Андрей хочет быть им «отцом», улучшить их жизнь, ввести в хозяйство рациональные новшества. Однако и в Богучарове он не нашел успокоения, общего языка с крестьянами. Жена умерла от родов, оставив на его попечении сына Николеньку. Душевная депрессия овладела князем Андреем. В это время Андрей Болконский встретил Наташу Ростову, и она вернула ему интерес к жизни. Но, отложив свадьбу, князь Андрей отправляется снова в армию, так как Наполеон вторгся в пределы России. На Бородинское поле он пришел не с честолюбивыми настроениями, а с мыслью послужить России. Здесь, в общем ратном деле, в минуту общей опасности, у костров, когда накануне сражения ополченцы надевали чистые рубахи, так как многим выпадет жребий завтра «преставиться», он нашел общий язык с мужиками в солдатских шинелях.

В сценах смерти князя Андрея Толстой выступает как величайший психолог. Но автор при этом проповедует спорную мысль: «Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни». По Толстому, князь Андрей словно и должен был умереть, так как слишком полагался «а разум. Он был полон дурных предчувствий перед Бородинским сражением: завтра должен погибнуть. Конечно, предчувствия Действенны людям: человек живет не только разумом, но и интуицией.

Пьер Безухов задуман как образ человека, всецело опирающегося на чувства. Такая структура человеческой психики любезна Толстому, согласуется с его учением о естественности человека. Несмотря на смертельные опасности, Пьер должен выжить и соединиться с Наташей, которая сама живет чувствами, душевными порывами. Однако упор на интуитивное начало у Пьера за счет «разума» наносит некоторый ущерб этому образу. Если Андрей Болконский, можно сказать, сознательно изгонял «чувство», не поддаваясь ему, то Пьер Безухов все же наделен долей трезвого мышления. Он опирается не только на чувство, но и на разум. Например, он сознательно входит в общество декабристов. Много расчетливости он проявляет, спасая Наташу от опасных козней Анатоля Курагина.

Пьер Безухов – компанейская душа, и его дебоширства, кутежи вместе с офицерами показывают, что он вовсе не печется о карьере. Не печется Пьер и о наследстве, оно ему просто достается. Он никогда не жаждал личной славы. Пьер попадает к масонам, поначалу его привлекают идеи братства, строгие ритуалы. Но вскоре он уличает масонство в лицемерии, в неправдоподобности их «братства». (Это соответствует встрече князя Андрея со Сперанским.)

Женившись на Элен Курагиной, Пьер Безухов, как и Андрей Болконский, пытается уладить свои деревенские дела, построить мужикам школы, больницы. Но, как и князь Андрей, он разочаровывается в этой деятельности (главным образом из-за своей непрактичности): управляющие разворовывали отпускаемые им деньги, и толку никакого не получалось.

Наконец, Безухов, как и Болконский, оказывается на Бородинском поле: хочет своими глазами увидеть сражение. Оно и ужасает его кровопролитием, и восхищает как подвиг народа, защищающего отечество. Пьер хочет внести свою лепту в победу: замышляет убить Наполеона. Однако он был пойман вместе с «поджигателями» Москвы и чуть не расстрелян с ними. Великолепной иллюстрацией к известному уже нам тезису о «разуме», которым нельзя руководствоваться, является сцена допроса пленного Безухова жестоким маршалом Даву. По «разуму» он должен был Безухова расстрелять, но, встретившись с ним глазами, принимает другое решение: милует. Тут безмолвно заговорило чувство, душа. Человек с человеком сошлись без «политики» и вражды воюющих сторон. Добро и сердце перевесили.

Образ Пьера Безухова возник рано в замыслах писателя, он вырос из образа того вернувшегося из ссылки декабриста, о котором Толстой намеревался написать роман. А в «Войне и мире» о «декабризме» Пьера говорится в финальных главах. В процессе работы над романом из сложно задуманного образа Пьера Безухова выделился образ Андрея Болконского, сначала довольно эпизодический – молодого удачливого офицера, который должен был «красиво умереть» в сражении под Шенграбеном. Таким он первоначально мелькнул в сознании Толстого. Затем образ Болконского сильно усложнился, и отсюда некое «двойничество» его по отношению к Пьеру Безухову, отсюда их внутренняя связь, параллелизм в исканиях. Пьер Безухов Мысленно постоянно находится перед глазами читателя, хотя редко появляется на страницах романа. Его масонство, бонапартизм – черты чисто декабристские (многие из декабристов прошли через эти увлечения). Потом в сознании Пьера произошла переоценка Наполеона. Он стремится слиться с народом. Толстой привносит в образ Пьера идеи 60-х годов в своем толковании. Пьер Безухое выглядит более глубоким по духовным исканиям, чем самые передовые люди периода Отечественной войны 1812 года и декабристского движения: те больше были энтузиастами, просветителями, рационалистами. Пьер хочет не отстать от народа. Он все время находится не с регулярными войсками, а среди ополченцев, партизан, пленных.

Велика роль и других действующих лиц, которые так или иначе оказываются вовлеченными в события и соприкасаются с судьбами главных героев. Прежде всего это Наташа Ростова. Главное в Наташе – ее одаренность, жизнелюбие, ее добрая, самоотверженная душа, обращенная к людям, дар сострадания ко всем, подлинная народность ее миропонимания. Непосредственность не раз ставила ее на край гибели. Она по-детски полюбила совсем не того человека, который мог бы ее понять: карьериста Бориса Друбецкого. Ее жизнь сердцем делала маловероятным счастливый финал ее отношений с князем Андреем. С первых объяснений он пугал ее своими холодно-умными, непонятными речами, и Наташа чувствовала себя в растерянности, словно в полусне. И такая жизнь не могла взорваться мгновенным увлечением другим человеком, каким оказался Анатоль Курагин, сумевший наобещать ей всего, чего жаждала ее молодость...

В самом начале работы Толстого над романом Наташе предназначалась роль той «русской женщины», которая может пойти за мужем-декабристом в Сибирь. Толстой знал о подвиге княгини М.Н. Волконской, княгини Е.И. Трубецкой, которых воспоет позднее А.Н. Некрасов в поэме «Русские женщины». Писатель и старался найти задатки этого подвига в изначальных моральных качествах своей героини. Наташа – одаренная натура, всеми любима, непосредственна в чувствах, проста и женственна, правдива, – во всем воплощение народных традиций, несмотря на барское воспитание. Ее заботливая душа целиком растворилась в тревогах 1812 года, в общей беде народа и его подвиге. Особенно раскрылись душевные качества Наташи в ухаживании за ранеными, за умирающим князем Андреем. Ростовы опоздали с выездом из Москвы, и Наташа настояла, чтобы флигель и половина дома были предоставлены для раненых солдат. Всю себя отдавала Наташа этому делу, нигде, ни в чем не подчеркивая своих заслуг, не говоря громких фраз о патриотизме и долге.

В исследовательской литературе встречается неверное толкование завершающих сцен романа, где Наташа изображена среди забот о детях, о муже. Делается вывод, будто она «опустилась» до уровня бытовых интересов, стала «самкой-матерью», вследствие чего ее образ блекнет. Нет, Толстой изобразил «обыкновенную женщину», отсчитал, что сферы семьи, материнства весьма важны. Это главное для женщины, здесь истинное ее призвание, ее поприще для подвига, имеющего свою поэтическую и гражданскую стороны. Наташа не «пустоцвет», как Соня, воспитывавшаяся в доме Ростовых. Наташа вполне проявила себя в служении отчизне именно как чуткая, сострадательная женщина. И она никогда не дрогнет, пойдет на великое страдание, самопожертвование. Ведь она догадывается о деле, которому Пьер посвятил себя, она одобряет его устремления: «Яркий, блестящий, радостный свет лился потоком из ее преобразившегося лица», с замиранием сердца прислушивалась она к рассказам Пьера о петербургских делах. Его речи о тайном обществе раскрывали перед ней новый для нее мир, и она готова верить, что мысль Пьера – великая мысль. И она готова последовать за ним повсюду.

Множество других колоритных образов группируется по семейно-родственным признакам. Вот перед нами все Болконские: генерал-аншеф в отставке, князь Николай Болконский, доживающий век в Лысых Горах, его дочь княжна Марья, религиозная и кроткая, терпящая деспотизм отца. Или все Ростовы: родители, их дети, домашние. Все Курагины: князь Василий, его дочь Элен, сыновья Ипполит и Анатоль. Выдержан общий тон в раскрытии родовых и неродовых связей между героями. Мы сразу чувствуем, что, например, Соня, воспитывавшаяся у Ростовых, – человек «иного корня». «Иного корня» оказывается и князь Василий, приехавший к старику Болконскому сватать сына Анатоля за княжну Марью. Но есть дистанция между лицами и внутри одного рода. Андрей Болконский не является полным повторением своего отца. Одарена незаурядными качествами Наташа Ростова, но весьма ординарны ее мать и отец. Талантлив Петя Ростов, но Николай Ростов – «средний человек», правда, не без способностей и привлекательных черт.

Прочие герои