Понимание синтаксических конструкций

Мы остановились на строении лексических элементов речи — слов, на их сложной семантической структуре и на условиях, не­обходимых для их адекватного понимания.

Не менее сложными являются процессы, связанные со вторым этапом декодирования сообщения, — с пониманием синтакси­ческой структуры предложения.

В течение длительного времени понимание (декодирование) предложения рассматривалось как относительно простой процесс, для успешного выполнения которого было достаточно четко знать значение слова и те его морфологические характеристики, кото­рые определяют его связь с соседними словами.

Как уже было сказано, такое представление со временем пере­стало быть приемлемым и было заменено представлениями совре­менной структурной лингвистики, в соответствии с которыми в предложении стали различаться достаточно сложная поверхност­но-синтаксическая структура, неодинаковая для разных языков и разных предложений, и глубинно-синтаксическая структура, еди­ная для разных языков и отражающая основные логические струк­туры, лежащие за предложением.

С этой точки зрения понимание (декодирование) предложе­ния стало представляться как переход от самого предложения к его поверхностно-синтаксической структуре, а затем к его глу­бинно-синтаксической структуре, открывающей путь к семанти­ческой записи, т.е. к представлению значения предложения.

Как же построен этот процесс декодирования значения пред­ложения и каких условий он требует?

С первого взгляда может показаться, что понимание простых предложений, не включающих в свой состав сложные системы со­подчиненных или последовательно подчиненных частей, вводных предложений или иных конструкций, осложняющих процесс деко­дирования, не представляет сколько-нибудь заметных трудностей.

Однако внимательный анализ показывает, что это далеко не так, что предложения (даже самые простые) являются столь же многозначными, как и отдельные слова, так что для их однознач­ного понимания требуется весьма сложный путь.

Этот факт многозначности (ambiguity) даже, казалось бы, са­мых простых фраз детально изучен в современной лингвистике (см. Хомский, 1957, 1965, 1968, 1972; Миллер, 1951, и др.; Бивер, 1968, 1970, 1971; Фодор и Гарретт, 1967; Гарретт, 1970; и др.), и на нем следует остановиться особо.

Возьмем еще раз совсем простую и с первого взгляда одно­значную фразу.

Мы уже говорили, что предложение (I) Иван пришел к Ольге с Петром

имеет на первый взгляд всего одно (вполне определенное) зна­чение, а в действительности если это предложение имеет струк-

(2) Иван пришел (к Ольге с Петром),

то оно означает, что Иван пришел к Ольге, которая живет вместе с Петром, а если оно имеет иную структуру

(3) Иван пришел (к Ольге) с Петром,

то оно означает, что Иван и Петр вместе посетили Ольгу.

Приведенный пример показывает, что различное членение на непосредственные составляющие, т.е. обнаружение различных поверхностно-синтаксических структур, может приводить к раз­личному пониманию даже столь простого предложения.

Еще большие трудности представляет однозначное понимание более сложных предложений, которые по самому существу их син­таксической конструкции могут быть поняты неодинаково. К та­ким относятся грамматические конструкции, неоднократно при-■ водившиеся Н.Хомским (1957): частые в английском языке кон-I струкции с номинализацией.

Примером может служить предложение

(4) They are flying planes, которое может быть понято либо как

(5) They are /lying (planes) = «Они летают на самолетах»,

(6) They are {flying planes) — «Это летающие самолеты». Естественно поэтому, что даже такая простая фраза, которая

! на самом деле имеет две разные синтаксические структуры, в ре-\ зультате ее декодирования может быть понята различно.

То же самое относится и ко многим конструкциям русского I языка. Так, предложение

(7) Приглашение рабочих бригад вызвало осуждение товарища

Иванова,

t сконструированное Ю.Д.Апресяном (личное сообщение), имеет [ 32 различных значения, так как составляющие его компоненты могут пониматься по-разному. Так, рабочие бригады может быть понято либо как «бригады, состоящие из рабочих», либо как «ра-\ бочие, входящие в (составляющие) бригаду»; выражение това-\ рища Иванова — либо как «т. Иванова», либо как «товарищи не­коего Иванова»; приглашение бригад — либо как «приглашение бри-[ гад кем-либо куда-либо», либо как «приглашение, исходящее от

бригад»; и т.п.

Еще более осложняется дело, если фраза включает в свой со-' став несколько последовательно вложенных друг в друга частей, I «двойное вложение» (double embedding).

В этих случаях трудность понимания грамматической конст­рукции заключается в том, что одно предложение прерывается и \ в его состав включается другое, подчиненное предложение, за

которым следует конец первого. Это имеет место при многих дис­тантных конструкциях типа

(8) Крыша домика, стоявшего на вершине холма, была покрыта густым мхом,

в которой густой мох должен быть отнесен не к холму, а к крыше домика. Для понимания подобной конструкции воспринимающий должен затормозить одну из возможных и по смыслу вероятных связей между соседними элементами, т. е. исключить понимание

(9) ...вершина холма была покрыта густым мхом

и, сориентировавшись в подлинном значении .конструкции, дол­жен выбрать совсем иную связь, отвлекаясь от «вложенного» пред­ложения:

(10) крыша домика (стоявшего на вершине холма) была по­крыта густым мхом.

Бивер (1968, 1971), а также Фодор, Бивер и Гарретт (1968), подвергшие такие конструкции детальному анализу, справедливо указывают на множественные отношения, в которые здесь могут вступать элементы, включенные как в относительно простую фра­зу, так и в конструкцию со сложными вложениями; эти отноше­ния могут быть выражены в схемах

Из схем (11) и (12) легко видеть, какой сложный выбор дол­жен провести воспринимающий подобные конструкции, чтобы значение этой конструкции было понято им адекватно.

Очевидно, что большое число возможных отношений, выра­женное в подобных конструкциях, может быть понято лишь с большим трудом; в частности, анализ возможных связей между отдельными составляющими может быть проведен только посред­ством специальной промежуточной трансформации, при которой фраза разбивается на отдельные предложения, благодаря чему труд­ности понимания всей фразы в целом могут быть преодолены. Т. Би­вер с полным основанием указывает на то, что именно возмож­ность двойственного отнесения одной и той же составляющей

к двум другим составляющим представляет основную трудность — потому что «стимул не может симультанно восприниматься в двух отношениях, входящих в одну и ту же перцепторную схему», так что эта трудность ничем не отличается от трудностей, которые имеют место при восприятии так называемых «невозможных фи­гур» (Бивер, 1970, с. 10-12).

Затронув вопрос о понимании сложно построенной фразы, включающей необходимость расшифровать значение тех много­значных структур, которые содержат двойное вложение, мы по­дошли к центральному вопросу — психологии понимания слож­ных грамматических структур, который должен занять здесь наше внимание и детальный психолингвистический анализ которого за последние годы стал предметом значительного числа психолинг­вистических исследований, начатых в свое время Дж. Миллером (1951 — 1970), Н.Хомским (1956—1972) и большой группой пси­холингвистов (указания на некоторые из публикаций приведены в библиографии в конце книги).

Известно, что процесс понимания конструкций языка сфор­мировался в течение длительной общественной истории и что многие из деталей этого драматического процесса можно наблю­дать и в ступенях последовательного развития детской речи (кото-ipoe, конечно, принципиально отличается от процесса истори­ческого развития языка). Существенным является тот факт, что на ранних ступенях ис­тории язык не включал в свой состав всех конструкций, кото­рые необходимы для выражения сложного сообщения. Сам язык был нераздельно включен в состав целого практического дей­ствия и имел относительно простое строение. Адекватное пони­мание его относительно простых конструкций требовало участия синпрактического контекста, так что значение фраз в прими­тивных языках могло оставаться непонятным без знания той кон-; кретной ситуации, в которой применялось данное сообщение, ; жестов, которыми оно сопровождалось, интонации, с которой оно произносилось, и т.д. Именно поэтому, как в свое время указывал известный этнолог Б.Малиновский (1930), высказы­вания на языках многих народов, стоящих на примитивной сту-I пени общественного развития, можно было понять, лишь зная конкретную ситуацию и наблюдая жесты говорящих (в связи с [ чем понимание высказываний в темноте оставалось очень за­трудненным).

Только в процессе длительного исторического развития язык

постепенно вырабатывал свои синсемантические формы выраже-

\ ния отношений, в результате чего он, как указывал К. Бюлер

(1934), становился «системой, которая заключала в себе самой

все средства выразительности». Таким образом, весь путь эволю-

\- ции языка можно с полным основанием представить как путь

освобождения от зависимости от синпрактического контекста и постепенного формирования средств, повышающих роль соб­ственно языкового (грамматически построенного) синсеманти-ческого контекста.

Многие остатки этого сложного процесса можно видеть в не­которых архаических формах современных языков, где еще не все­гда используются все возможные сложные грамматические при­емы и где относительно простые конструкции высказываний не­редко нуждаются для их понимания в соответствующих уточнениях, которые должен произвести сам слушающий.

Известно, что в древних формах современных языков преоб­ладали относительно простые грамматические структуры, допу­скавшие простое, непосредственное понимание декодируемого текста. Так, в языке Библии, как и в языке русских летописей, почти не имелось сложных гипотактических конструкций, и лишь относительно редко встречались предложения, в которых после­довательность слов расходится с последовательностью событий. Такие формы, как приименный родительный падеж (качество или отношение выражается косвенной формой имени: брат отца, дети бояр, хозяин собаки), для понимания которых нужно не только абстрагироваться от вещественности имени, но мысленно пере­ставить имя в родительном падеже на первое место и превратить его в прилагательное {брат отца = отцовский брат), появились очень поздно: в языке Библии, как и в языке летописей, им отвечали простые паратактические формы, когда оба имени ос­тавались в одинаковом падеже, иногда соединяясь союзом и (ср. в Библии: Царя Давида и всю кротость его вместо Кротость царя Давида или Mit Leid-schaft und Liebe вместо Mit Leidschaft der Liebe; в летописях: Убояшеся силы и рати ахейской вместо силы ахейской рати или бояре-дети вместо дети бояр). Такими же сравнительно поздними образованиями являются, видимо, и конструкции с союзным словом который, не сопровождающимся указательным местоимением или повторением существительного, которое об­легчало бы понимание конструкции. В древних формах языка при­менение этого относительного слова, как правило, либо сопро­вождается повторным применением существительного {Вырыта канава, которую канаву...; или получена от рыбника, от которого рыбника...), либо же заменяется цепью простых предложений, со­единенных союзом и (ср. ERGETZETsi der Leide und (вместо die) ir ir habet getan (Нибелунги, 148, 6) или For yonders I hear sir vuy's horn blow and (вместо «who») has slain Robin Hood и др.); в еще более древних памятниках иерархическая система подчинений с использованием союзного слова который вообще не существова­ла, и сложная гипотактическая структура предложений заменя­лась паратактической цепью простых коротких конструкций (ср. библейское: и пошел он... и увидел он... и понял он... и т.д.).

Естественно, что возникновение сложных гипотактических конструкций, использующих сложные флективные формы, со­юзы и союзные слова (который, в то время как, несмотря на то, что и т.д.), Дает языку возможность однозначно выражать любые отношения, применяя для этого только средства языка. Однако эта возможность неизбежно сопряжена с известными трудностя­ми декодирования таких конструкций: начинают требоваться про­межуточные трансформации, обеспечивающие мысленное сегмен­тирование предложений, с одновременным обозрением всей слож­ной структуры и соотнесением ее составных частей в нужных (= однозначных) сочетаниях.

Из всех сложных грамматических конструкций, которыми изо­билует современная развернутая и в первую очередь письменная речь, мы можем выделить некоторые, представляющие особен­ные трудности для декодирования.

Сюда относятся прежде всего любые конструкции управления (или гипотактические конструкции), которые пользуются флек-I сиями, предлогами, относительными словами, союзами и т.д.; все эти средства, являющиеся способом маркировки сложных син­таксических соотношений, далеко не всегда доступны для непо­средственного восприятия, и, как правило, их декодирование тре­бует специальной внутренней работы.

Сюда относятся, далее, дистантные конструкции, в которых одна часть сообщения отделяется от другой, непосредственно свя-I занной с ней по смыслу, длинными промежуточными построе­ниями, например придаточными предложениями (типа Крыша хижины, которая стояла на вершине лесистого холма, поросла гу­стым мхом), в этих случаях человек должен на время отвлечься от I «вставленного» предложения, чтобы мысленно соединить физи­чески далеко отстоящие друг от друга, но по смыслу непосред­ственно связанные части (крыша хижины (.....) поросла мхом). Еще большую трудность представляет декодирование сложных конст­рукций, где к фактору дистантности прибавляется фактор вложе­ния. Именно такие конструкции были детально прослежены пси­хологами Дж. Миллером и его сотрудниками (Миллер, 1962; Мил­лер и Селфридж, 1951; Миллер и Изард, 1964). Разновидности этих конструкций, включающих серию после­довательно подчиненных компонентов, связанных относитель­ными союзными словами (типа который), отличаются как чис­лом составных частей, входящих в сложное предложение, так и их расположением. В одних случаях «лестница» последовательно подчиненных частей расположена в прямой последовательности (слева направо или справа налево), и сложность понимания кон­струкции в целом связана лишь с числом ее компонентов, кото­рые воспринимающий должен удерживать в оперативной памя­ти. В других случаях подчиненные предложения допускают так

называемые самовставления {self-embedding), и тогда сложное пред­ложение приобретает характер дистантно-построенной иерархи­ческой структуры, для понимания которой воспринимающий дол­жен возвращаться к ранее воспринятым частям предложения, с тем чтобы связать их с далеко отстоящими элементами.

Чтобы ясно представить себе сложности, возникающие при понимании тех или иных конструкций, мы приведем несколько предложений, состоя­щих из одинакового числа слов, начав с линейно расположенных звеньев, образующих непрерывный ряд (идущий слева направо), и пе­реходя затем к сложно построенным дистантным конструкциям.

Вот примеры таких предложений.

(13) She liked the man who visited the jeweller that made the ring that won the prize that was given at the fair.

(Она любила человека, который посетил ювелира, сделавшего коль­цо, которое получило приз, который разыгрывался на ярмарке.) Здесь мы имеем строго последовательное подчинение и такое же рас­положение придаточных: A—>B-*C—>D—>E—>F.

(14) The man that she liked visited the jeweller that made the ring that won the prize that was given at the fair.

(Человек, которого она любила, посетил ювелира, который сделал кольцо, которое получило приз, который разыгрывался на ярмарке.) Последовательно подчиненные элементы расположены здесь несколь­ко иначе — по такой схеме:

Схема этой конструкции

Дальнейшее усложнение конструкции, происходит путем наращивания числа звеньев, сосредоточенных в ее начальной части, и увеличения раз­рыва (дистантности) между ее членами:

(15) The jeweller that the man that she liked visited made the ring that won the prize that was given at the fair.

(Ювелир, которого человек, которого она любила, посетил, сделал кольцо, которое получило приз, который разыгрывался на ярмарке.) Схема этой конструкции указывает на резкое увеличение разрыва меж­ду двумя ее частями:

Еще большую сложность представляет для понимания последняя кон­струкция, в которой разрыв между связанными частями увеличивается еще на несколько звеньев:

(16) The ring that Ihe jeweller that the man that she liked visited made won the prize that was given at the fair.

(Кольцо, которое ювелир, которого человек, которого она любила, посетил, сделал, получило приз, который разыгрывался на ярмарке.)

наглядно показывает, какое число звеньев отделяет две взаимно связан­ные части грамматической конструкции.

Легко видеть, насколько возрастают трудности понимания по­добной конструкции, предъявляющей особо сложные требования к оперативной памяти субъекта (следует отметить, что понима­ние английского оригинала конструкции значительно труднее, чем понимание его русского перевода; это связано с тем, что англий­ское относительное местоимение that не имеет рода и падежа, характерных для русского относительного слова который).

Таков фактор дистантности грамматической конструкции, со­здающий существенные трудности для ее понимания.

Нам нужно остановиться, наконец, и на последнем факторе, осложняющем понимание грамматических конструкций. Это фак­тор инвертированности конструкции.

Конструкции с инверсией можно разделить на две группы. В од­ной из них трудность заключается в том, что внешний порядок слов вступает в противоречие с порядком событий, обозначаемых конструкцией. Примером могут служить конструкции типа: (17) Я позавтракал после того, как прочел газеты.

Я вымыл машину после того, как почистил площадку, где последовательность событий является обратной по отноше­нию к последовательности слов во фразе.

Такие конструкции, процесс понимания которых был тщатель­но изучен в последнее время (см. Смит и Мак-Магон, 1970; и др.), могут быть правильно поняты лишь после восстановления со­ответствия между последовательностью событий и последователь­ностью слов в фразе; необходимость вспомогательных трансфор­маций, устраняющих включенную в фразу инверсию, здесь со­вершенно очевидна.

К другой группе подобных инвертированных конструкций от­носятся конструкции со смысловой инверсией, типичным при­мером которых являются конструкции с двойным отрицанием типа:

(18) Я не привык не подчиняться правилам,

для понимания которых необходима промежуточная операция устранения двойного отрицания (не привык не подчиняться = при­вык подчиняться).

Процессы, необходимые для понимания подобных конструк­ций, были изучены в последнее время рядом авторов (Бивер, 1971; Уосон, 1969; и др.), и мы еще вернемся к их анализу в соответ­ствующем месте.

Мы указали на ряд трудностей, которые могут возникнуть пе­ред декодированием предложения, составляющего часть сооб­щения об известных событиях, если только оно использует ряд конструкций, которые не могут быть сразу поняты и для рас­шифровки которых необходимо включить ряд вспомогательных операций — возвращение к пройденным частям фразы, удержа­ние элементов предложения в кратковременной памяти или вклю­чение ряда вспомогательных трансформаций фразы, которые устраняют трудности конструкции.

Еще большие затруднения для понимания могут возникать, если предложение сообщает не об известном конкретном собы­тии, а о системе отношений, иначе говоря, если мы имеем дело с «коммуникацией отношения» (Сведелиус, 1897).

В этих случаях воспринимающий сообщение должен не просто отразить наглядные факты, о которых сообщается, а проанализи­ровать те отношения, в которые вступают отдельные элементы сообщения между собою, иначе говоря, выполнить известную дополнительную логическую операцию, без которой значение всей логико-грамматической конструкции не может быть понято.

Естественно, что это представляет существенно иную задачу и создает новые значительные трудности для декодирования сооб­щения.

«Коммуникация отношения» может использовать различные грамматические средства, в число которых входят флексии суще­ствительного (например, флексии родительного падежа, имею­щего атрибутивное значение), служебные слова (типичным об­разцом которых являются предлоги под и над, перед и после), рас­становка слов в предложении и т.д.

Психологические особенности конструкций, содержащих ком­муникацию отношения, еще далеко недостаточно изучены, и по­этому мы укажем здесь лишь некоторые условия, которые могут существенно усложнять процесс декодирования этих форм ком­муникаций, отнюдь не настаивая на том, что ими исчерпывается сложность процесса понимания, и твердо зная, что эти условия еще должны стать предметом дальнейшего тщательного исследо­вания.

К числу условий, которые могут существенно затруднить про­цесс понимания подобных конструкций, относятся такие факто­ры, как наличие/отсутствие глагола, выражающего отношение (Человек боится собаки понимается легче, чем «сокращенная» кон­струкция боязнь собаки), абсолютный/относительный характер значения входящих в конструкцию слов (выражение кусок хлеба, где как кусок, так и хлеб имеет абсолютное значение, восприни­мается легче, чем брат отца, где как брат, так и отец имеют лишь относительное значение: брат не сам по себе, а только брат кого-либо, отец — кого-либо), наличие обратимости (выражения,

не имеющие обратимости, вроде ошейник собаки, для которого нет осмысленного «обратного» выражения собака ошейника, вос­принимаются легче, чем выражения, потенциально обратимые, вроде брат отца, имеющие обратную конструкцию отец брата, или хозяин собаки, которая может иметь обратную конструкцию собака хозяина). Наконец, к таким факторам, которые могут су­щественно осложнить понимание, относится еще и однознач­ность/многозначность конструкции, причем многозначность, тре­бующая от слушающего выбора из многих альтернатив, естествен­но, вызывает значительно большие дополнительные трудности по сравнению с однозначной конструкцией, понимание кото­рой такого выбора не требует.

Остановимся теперь на анализе трудностей, возникающих при восприятии упомянутых нами грамматических конструкций, по­скольку психологический процесс их декодирования представля­ет для нас особый интерес.

Первым средством передачи коммуникации отношений в ряде языков (например, в русском) являются флексии, т.е. падежные

формы.

Некоторые падежные формы, например форма винительного падежа в конструкции типа «Мальчик увидел картину», датель­ного падежа типа «Я дал тетрадь другу», творительного падежа типа «Дом построен Петром», формулируют простую коммуни­кацию события и имеют однозначное наглядное содержание, а соответствующие конструкции часто необратимы (нельзя сказать Картина видела мальчика или Петр построен домом); естественно, что их декодирование протекает достаточно легко.

Иначе обстоит дело при флективных конструкциях, формули­рующих коммуникацию отношений, крайним случаем которых являются конструкции, включающие в свой состав приименной родительный, и в частности родительный атрибутивный (брат отца или отец брата, хозяин собаки или собака хозяина).

Трудности, возникающие при расшифровке этой конструкции, имеют комплексный характер.

С одной стороны, как мы уже отмечали, эта конструкция вклю­чает в свой состав два имени, каждое из которых имеет относи­тельное значение (брат — кого-либо, отец — кого-либо), что само по себе представляет известную психологическую сложность; с другой стороны, вся конструкция типа брат отца обозначает не просто одно из упомянутых лиц (брат отца — не «брат» и не «отец», а «дядя»). Далее, слово, стоящее в родительном падеже, имеет не вещественное значение, а, скорее, значение прилага­тельного (= отцовский); однако это относительное (или качествен­ное) значение выражено с помощью существительного, "которое стоит не перед определяемым (как это полагается в русском язы­ке для прилагательного), а после него. Наконец, вся конструкция

является обратимой и должна быть противопоставлена по смыс­лу другой, обратной (но все же возможной), конструкции — отец брата.

Следовательно, первое условие, необходимое для понимания этой конструкции, заключается в абстрагировании от непосред­ственного вещественного значения слова отец и придании ему значения качества. Можно предположить, что для этого необхо­димы существенные дополнительные операции. Известно, что в русском языке прилагательное, указывающее на качество пред­мета, стоит на первом, а существительное, обозначающее пред­мет, обладающий этим качеством, — на втором месте {красивая шляпа, злая собака). Поэтому для того чтобы легче понять атрибу­тивное значение слова, стоящего в родительном падеже, следует произвести перестановку и поставить это слово на первое место (это часто делается в народной речи, применяющей вместо кон­струкций брат отца форму отца брат), а иногда и включение указательного местоимения, показывающего, к кому именно от­носится эта атрибутивность (этого парня брат, этой собаки хозяин). Не исключено, что конфликт, естественно возникающий между атрибутивным значением слова, стоящего в родительном падеже, и его положением в фразе, может быть устранен лишь при таких промежуточных трансформациях. Следует отметить, что ряд вспо­могательных трансформаций, устраняющих трудности непосред­ственного понимания сложных конструкций, выступает «откры­то» в народной речи, в которой часто фигурируют и еще более развернутые формы (вроде этого парня его брат в русском языке или саксонский родительный «des Vaters sein Bnider» в немецком). Таким образом, применение ряда внешних маркеров, позволяю­щих избегнуть двойственности возможного понимания данной конструкции и устранить вызываемые ею конфликты, отчетливо указывает на те реальные затруднения, которые вызываются при ее декодировании.

Столь же значительным препятствием для непосредственного понимания подобных конструкций являетсяих обратимость. Тот факт, что, сохраняя те же слова, но меняя их падежные оконча­ния и взаиморасположение, можно придать всей конструкции другое значение (ср. брат отца и отец брата, хозяин собаки и со­бака хозяина), создает дополнительные затруднения для ее деко­дирования. В этих случаях человек уже не может обратиться к се­мантическим признакам, указывающим на значение этой конст­рукции (как это имеет место в необратимых конструкциях типа крыша здания, ручка двери, не имеющих своей обратной формы¹ — *здание крыши или * дверь ручки); естественно, что декодирование

¹ Здесь и далее звездочкой обозначены недопустимые варианты необратимых конструкций.

конструкции, которое может опираться только на формальные (флективные и т. п.) признаки, становится гораздо труднее. Обра­тимость подобных конструкций является одним из наиболее су­щественных препятствий для их понимания, и именно поэтому «родительный атрибутивный» {брат отца при возможности об­ратного отец брата) представляет для понимания значительно большие трудности, чем необратимая конструкция «родительно­го части» {кусок хлеба при невозможности обратного * хлеб куска). Это обстоятельство делает ясным, что конструкции, использую­щие один и тот же падеж, могут представлять различные трудно­сти для понимания. Для полной оценки тех трудностей, которые несет та или иная грамматическая конструкция, нужно учитывать не только ее формальные признаки (например, падежную фор­му), но и наличие обратимости и семантическую характеристику. Вторым средством, применяемым для коммуникации отноше­ний, является использование специальных служебных слов — пред­логов и союзов, которые существуют в языке для выражения про­странственных или временных отношений между двумя предме­тами. Типичными являются такие предлоги, как под и над, в и из, которые входят в конструкции типа круг под квадратом и квадрат под кругом или весна перед летом и лето перед весной и т.д.

Значительная часть этих служебных слов выделилась в языке как самостоятельное синтаксическое средство достаточно поздно и еще сейчас сохраняет отзвук старых вещественных значений (ср. под от вещественного «под» ~ нижняя часть печи, вместе от «ме­сто», несмотря — от «не смотреть» и т.д.); еще сравнительно не­давно связь многих из этих служебных слов с их прежним веще­ственным значением отражалась в их раздельном написании: пред­логи в месте и в следствие, союз по тому и т.д. Характерно, далее, что многие из предлогов (такие как в, из) продолжают иметь много значений, часть из которых носит наглядный, а часть — условно-логический характер (ср. Тетрадь лежит в столе и Я верю вего честность; Человек вышел из леса и Я делаю выводы из его рассуж­дения; Он положил тетрадь настол и Я надеюсь на правильность решения задачи).

Все это создает специальные трудности для декодирования зна­чения этих служебных слов. Их неоднозначность ставит слушаю­щего перед необходимостью выбора нужного значения из ряда возможных, и этот процесс разрешения многозначности вызыва­ет дополнительные трудности, которые могут быть преодолены лишь с помощью контекста.

Важной дополнительной трудностью является и обратимость этих конструкций — в случаях, где ей не препятствует семантика входя­щих в конструкцию слов (например, Книга на столе, но не *Стол на книге или Коврик под кроватью, но не *Кровать под ковриком). Если же эта дополнительная смысловая маркировка отсутствует

(например, круг под квадратом и квадрат под кругом), обратимость конструкций выступает со всей полнотой, и единственной опорой для правильного значения каждой конструкции оказываются па­дежные флексии и порядок слов. В случаях, где падежная флексия омонимична и не может помочь правильному декодированию {Он положил платье под весло или Он положил весло под платье) и где единственным маркером значения остается порядок слов, эти труд­ности декодирования конструкции еще более возрастают.

Особо значительные затруднения для понимания подобных конструкций выступают в тех случаях, когда порядок слов не со­впадает с порядком действий, а, наоборот, вступает с ними в конфликт. Такой случай проявляется, например, при понимании инструкции

(19) Нарисуйте крест под кругом.

Субъект, воспринимающий эту инструкцию, обнаруживает ес­тественную тенденцию выполнять действия в соответствии с по­рядком слов и рисовать сначала крест, а затем под ним круг (J); здесь правильное декодирование конструкции предполагает пре­одоление непосредственного впечатления, возникающего от ин­струкции, и ее дополнительную трансформацию {Крест под кру­гом —«сначала круг, а под ним — крест»). Можно легко понять, какие новые затруднения вызывает правильное декодирование этой конструкции.

Аналогичная ситуация возникает при предъявлении конструк­ции типа

(20) Я позавтракал после того, как прочитал газету,

в которой порядок слов расходится с порядком событий и для понимания которой необходимо преодоление инверсии, вклю­ченной в эту конструкцию.

Психологически во всех приведенных" случаях процесс пони­мания этой формы коммуникации отношения представляет не­сравненно большую сложность, чем процесс понимания простой коммуникации события. Воспринимающий эти конструкции во всех случаях должен затормозить восприятие прямого значения входящих в ее состав имен {крест, круг), выделить нужное значе­ние служебного слова {под, над и др.)? создать схему того отноше­ния, которое выражено в этой конструкции, руководствуясь прежде всего формальными признаками (флексии, порядок слов), а иногда только ими, и, наконец, в отдельных случаях провести вспомога­тельную трансформацию конструкции, которая по возможности устранила бы возникающие трудности.

Мы еще увидим, какое значение имеет подобная сложность процесса декодирования приведенных видов коммуникации от­ношений и насколько оправданным явится анализ нарушений возможностей больного, возникающих при локальных поражени­ях мозга.

Наше описание осталось бы неполным, если бы мы не остано­вились еще на одной группе конструкций коммуникации отно­шения, которая представляет особенные затруднения для пони­мания. Речь идет о группе конструкций, выражающих отношения сравнения. Психологический анализ этих конструкций был прове­ден большим числом авторов (Кларк, 1965—1970; Флорес д'Ар-кайс, 1966, 1970; Гуттенлохер, 1967, 1968; Липманн, 1972; Би-вер, 1970 и др.; Гарретт, 1970; и др.). Примером таких конструк­ций, в которых отношение двух или трех предметов выражается посредством прилагательных в сравнительной форме, могут быть конструкции типа:

(21а) Слон больше мухи

или (216) *Муха больше слона, (22а) Петя сильнее Вани

или (226) Ваня сильнее Пети,

или, наконец, наиболее сложная конструкция, которая уже мно­гократно применялась в психологических методах исследования дискурсивных операций:

(23) Оля светлее Сони, но темнее Кати

и т.п.

Содержанием всех этих конструкций, как легко видеть, явля­ется не какое-либо наглядное действие лиц или объектов, а их сопоставление в один ряд по определенному признаку, иначе го­воря, их сравнение. Эта операция может выполняться с помощью сопоставления одного слова в именительном падеже, которое обо-

' значает подлежащее, с другим, стоящим в родительном падеже и обозначающим объект сравнения, и в развернутой форме может

[ быть представлена в следующем виде:

(24) Слон; он больше (по размеру), чем эта муха, или Слон — он больше; а муха — она меньше.

Иначе говоря, операция сравнения требует, чтобы прилага­тельное больше было отнесено лишь к одному из двух названных предметов, в то время как для понимания того, что сообщается о ", втором, нужна замена одного, включенного в предложение при-L лагательного {больше) на обратное {меньше), что, таким образом, требует дополнительных вспомогательных трансформаций, кото-* рые воспринимающий производит в сокращенном «умственном

i действии».

Приведенные образцы сравнительных конструкций имеют раз-[ личное логико-грамматическое строение, и их декодирование включает неодинаковые операции.

К декодированию первой (необратимой) конструкции могут I быть привлечены смысловые признаки (знание того, что слон I большой, а муха маленькая), благодаря чему ее расшифровка Г может протекать и вне грамматических маркеров {Слон большой! I Муха маленькая! Значит — слон больше, чем муха). В отличие от

этого вторая конструкция (Петя сильней Вани) не включает в свой состав таких семантических опор; оба имени в данном отношении нейтральны, и их сравнение может опираться только на формаль­ные грамматические флексии, требующие оценки слова, стояще­го в родительном падеже (...Вани), как слова, обозначающего объект, с которым производится сравнение ( = чем Ваня), и по­этому вспомогательная трансформация конструкции является здесь более необходимой.

Наконец, в третьем случае (Оля светлее Сони, но темнее Кати) выступают еще новые трудности, которые сводятся к двойному отнесению среднего члена (Оля): этот член од