Нарушение понимания речевого сообщения при эфферентной моторной афазии

Нарушения экспрессивной (моторной) речи, возникающие при поражениях нижних отделов премоторной зоны левого полуша­рия, существенно отличаются как по своим механизмам, так и по своим клиническим проявлениям от той картины, которая на­блюдается при афферентной моторной афазии.

Если в основе последней лежит нарушение афферентной (ки­нестетической) основы речевой артикуляции, в то время как об­щая грамматическая структура высказывания остается потенци­ально сохранной и легко восстанавливается в процессе обратного развития заболевания, то при поражении передних отделов рече­вой зоны картина речевых нарушений носит совершенно иной характер.

Как мы уже показывали в предыдущем разделе этой книги, произнесение отдельных звуков, а иногда и изолированных сло­гов и даже отдельных слов остается здесь сохранным и основное затруднение возникает лишь при переключении с одного арти­куляционного фрагмента на другой. В случае выраженной эффе­рентной моторной афазии каждая попытка перейти от одного артикуляторного комплекса к другому встречается с патологи­ческой инертностью прежнего стереотипа, плавный переход к новым артикуляциям становится невозможным и возникает кар­тина, которую обычно называли «транскортикальной моторной афазией» и на которой мы останавливались в других местах. На более поздних этапах обратного развития заболевания, так же как и при ином расположении очага, распространяющегося на заднелобные отделы левого полушария и воздействующего на лобно-височные связи, нарушение экспрессивной речи прини­мает другой характер.

Мы уже указывали ранее, что в этих случаях синтагматическая структура речевого высказывания оказывается глубоко нарушен­ной; предикативная функция внутренней речи, по-видимому, страдает здесь в значительно большей степени, чем ее номина­тивная функция, и больной, сохраняющий возможность называть отдельные предметы, оказывается не в состоянии перейти к связ­ному высказыванию. Все это и приводит к той картине «телеграф­ного стиля», при котором в речи больного сохраняются почти исключительно имена в словарной форме или изредка глаголы, которые, однако, не играют здесь роль предикативов, связываю­щих воедино отдельные элементы высказывания, а выступают, как правило, в неопределенной форме.

Легко видеть, что основным компонентом высказывания, кото­рый нарушается в этих случаях, являются «валентности» каждого слова, так что слова становятся здесь изолированными, неспособны­ми к образованию связной синтаксической структуры плавного вы­сказывания (см. Р.Якобсон, 1971).

Если очаг распространяется кпереди, вовлекая лобные отделы левого полушария, то указанные нарушения могут протекать на фоне общей речевой аспонтанности, и картина речевой адина­мии может выступать в еще более резко выраженных формах.

Нарушения экспрессивной стороны речи, наблюдающиеся в этих случаях, достаточно хорошо описаны (хотя лежащие в основе

этих нарушений физиологические механизмы остаются еще не­раскрытыми). Возникает, однако, вопрос: какие особенности про­являет импрессивная речь этих больных, иначе говоря — какими чертами обладает у них возможность декодировать воспринимаемые ими речевые сообщения?

В течение длительного времени неврологи сохраняли предпо­ложение о том, что понимание речи у больных с этой формой моторной афазии в любых ее вариантах остается сохранным.

Лишь некоторые авторы (Омбредан, 1951; и др.) указывали, что в этих случаях можно наблюдать отчетливые затруднения в понимании сложных грамматических конструкций, требующих промежуточных трансформаций, а следовательно, опирающихся на известное участие внутренней речи.

Систематические исследования нарушения понимания речи при всех указанных выше формах эфферентной (и динамической) моторной афазии еще отсутствуют, и мы располагаем лишь рядом первоначальных наблюдений, которые показывают только общее направление, в котором должны протекать дальнейшие исследо­вания.

Факты позволяют нам отметить два основных фактора, с уче­том которых должны проводиться дальнейшие исследования на­рушения процессов декодирования речевых сообщений при всех указанных только что формах эфферентной моторной афазии. Пер­вый из них связан с общим снижением активности, характерной для психической деятельности этих больных; второй — с наруше­нием синтагматической основы речевой коммуникации.

Остановимся на обоих факторах по отдельности.

Известно, что поражения передних отделов левого полушария мозга, примыкающих к лобным долям, в большей или меньшей степени могут протекать на фоне общего снижения активности больного и того нарушения сложных форм-программирования, регуляции и контроля своей собственной психической деятельно­сти, на которые мы уже указывали в ряде публикаций (Лурия, 1962, 1966, 1969, 1973а; Лурия и Хомская, 1966; Хомская, 1972). Этот факт отражается не только в том, что в активной речи боль­ного преобладают наиболее простые формы — типа эхолалий, что больной может легко отвечать на вопросы, которые одно­значно определяют ответ и уже заключают в себе возможности ответа (Вы сегодня завтракали? — Да, завтракал), и затрудняются в ответах на вопросы, для нахождения которых нужны самостоя­тельные поиски новых речевых структур (Что вы делали сегодня утром?..). Эта же инактивность отражается и на понимании обра­щенной к ним речи.

Как показали наблюдения Л. С. Цветковой, понимание значе-[ ния отдельных слов остается у больных этой группы сравнитель­но сохранным. Однако если исследовать его более пристально,

можно увидеть, что у них преобладает привычное, хорошо упро­ченное значение слова и что любое отклонение от такого привыч­ного упроченного значения слова вызывает у них затруднения.

Так, если, как это делала Л. С.Цветкова, таким больным да­ются омонимы («ключ», «коса») и предлагается выбрать из груп­пы картинок те, на которых изображены обозначаемые этим сло­вом предметы, они обычно выбирают только одно, наиболее уп­рочившееся значение (например, при слове коса выбирают только косу девушки и не могут переключаться на косу — сельскохозяй­ственное орудие, или косу, выходящую в море). Все эти трудно­сти, естественно, устраняются, если слово вводится в контекст и если больному предъявляются фразы типа У девушки была длинная коса, или Мы косили траву косой, или В море выходила длинная песчаная коса и т.д. Аналогичная ситуация возникает и при пони­мании глаголов: предъявленное слово вызывает привычный, упро­ченный образ, и больной лишь с трудом переключается на другие, менее упроченные значения того же слова; так, многие из этих больных понимают значение глагола «шьет» суженно, отбирая из ряда предложенных им картинок лишь ту, которая изображает жен­щину, шьющую иглой платье, и не отбирает изображение портно­го, работающего на швейной машинке, кроящего костюм и т.п.

Такое же затруднение может выступать у больных этой груп­пы, когда им предлагается отобрать картинки, изображающие факты, соответствующие отвлеченным словам типа «верность», «любовь», «сомнение», — не потому, что абстрактное значение этих слов остается недоступным им, а потому, что для решения этой задачи следует провести активную интеллектуальную рабо­ту, требующую напряжения, которое им недостаточно доступно.

Те трудности, которые возникают у этих больных при понима­нии метафор, переносных смыслов, пословиц, хорошо известны и многократно описывались в литературе (см. Б. В. Зейгарник, 1969), следует лишь отметить, что это нарушение связано не столько с принципиальной невозможностью абстрактного или категориаль­ного мышления, как это предполагал К. Гольдштейн, сколько с тем фактом, что всякое понимание переносного смысла требует отрыва от непосредственного, конкретного лексического значе­ния данной конструкции, а именно это переключение на иной, скрытый смысл представляет для больных данной группы осо­бенные трудности.

Естественно, что все эти затруднения возникают у описывае­мых больных особенно отчетливо, когда в процесс вовлекаются лобные доли мозга и когда речевые расстройства протекают на фоне общей инактивности больного.

Аналогичные трудности можно наблюдать у больных этой груп­пы при декодировании значения целых грамматических конст­рукций (фраз).

Больные с различными формами эфферентной (и динамиче­ской) моторной афазии без труда понимают значение простых по строению и привычных по содержанию фраз (типа Самолет ле­тит высоко); они не испытывают затруднений, даже если длина фразы нарастает (По ясному небу летит самолет, По ясному небу летит большой транспортный самолет и т. п.). Однако у них могут легко возникать затруднения, если грамматическая конструкция фразы усложняется, если в нее включаются системы сложного последовательного подчинения, если предложение содержит дис­тантную конструкцию, в которой одна значащая часть отделена от другой длинными дополнительными компонентами, которые следует временно игнорировать, для того чтобы восстановить об­щий смысл фразы. Такие же трудности возникают, если фраза включает в свой состав элементы инверсии, требующие вспомо­гательных операций перестановки элементов фразы, чтобы поря­док слов соответствовал порядку обозначаемых событий, или если фраза построена по типу сложных относительных конструкций, или включает в свой состав «двойное вложение» (double embedding), о котором мы уже говорили.

Следует, однако, заметить, что на этот раз все эти затрудне­ния в понимании сложных грамматических конструкций возни­кают не в результате невозможности уложить последовательно поступающую информацию в симультанно обозримую схему (как это имело место при поражении третичных, теменно-затылочных, отделов мозговой коры и при картине семантической афазии). В занимающих нас случаях и эти затруднения возникают в резуль­тате недостаточной активности больного, инертной фиксации на непосредственном значении речевых элементов и трудности ак­тивно произвести тот анализ, в котором нуждается понимание фразы, и выполнить те вспомогательные трансформации, кото­рые могут облегчить понимание сложных конструкций.

Поэтому, как это описывала Л.С.Цветкова (19726), достаточ­но дать этим больным дополнительные стимулы и вспомогатель­ные опоры, компенсировать те дефекты внутренней речи, кото­рые мешают процессу понимания сложных конструкций, чтобы эти трудности в известной мере стали преодолимыми.

Существует, однако, другая группа затруднений в декодирова­нии речевого сообщения, которая может отчетливо выступать у больных с эфферентной и динамической афазией и особенно ярко проявляется у больных с «телеграфным стилем».

Мы уже говорили о том, что существуют два основных типа речевых нарушений, возникающих при локальных поражениях мозга. Как уже многократно указывалось в литературе (Р.Якоб­сон, 1971; и др.), поражения задних отделов речевых зон приво­дят к нарушению парадигматических отношений в речи, остав­ляя связную, синтагматическую речь сохранной, в то время как

поражения передних отделов речевых зон вызывают обратную картину: они приводят к нарушению связного, синтагматически правильно построенного высказывания, но сохраняют принци­пиально незатронутой ее парадигматическую (логико-граммати­ческую) организацию.

Эти основные нарушения могут выступать не только в эксп­рессивной речи (кодирование речевого сообщения), но и в пони­мании речи (декодирование речевого сообщения), и если многие исследователи не могли найти выраженных,нарушений понима­ния речи у больных с эфферентной моторной афазией и даже с «телеграфным стилем», это было связано в значительной мере с тем, что их поиски направлялись не в ту сторону, в которую они должны были быть направлены, а также с тем, что они искали нарушения не в понимании связного, синтагматически постро­енного речевого высказывания, а в нарушении декодирования сложных парадигматических отношений, имеющихся в языке.

Однако мы имеем много оснований предполагать, что нару­шения в декодировании связного высказывания, возникающие у боль­ных с эфферентной моторной афазией, выступают именно в ана­лизе связного высказывания, в правильной оценке синтаксических согласований, включенных в это высказывание, в оценке его просоди­ческого (интонационно-мелодического) строения и в конечном сче­те проявляются в отчетливом нарушении того «чувства языка», ко­торое и является результатом усвоения и активного использования развернутых, связных высказываний.

Это предположение подтверждается теми наблюдениями, ко­торые были проведены в последнее время.

В отдельных (еще продолжающихся) наблюдениях, которыми мы располагаем, с полной отчетливостью выступает тот факт, что осознание синтагматически организованных элементов речи оказывается в этих случаях значительно менее доступным, чем понимание сложных парадигматических отношений. Характерно, что больные этой группы без труда отличают правильную логико-грамматическую формулировку от ошибочных (например, легко узнают, которая из двух формулировок — Лето перед весной или Весна перед летом — правильна, или столь же легко схватывают значения таких конструкций, как брат отца и отец брата), но начинают испытывать выраженные затруднения, когда им пред­лагается дать анализ контекстной речи и отличить неправильную с точки зрения согласований и управлений структуру от правиль­ной, например: Пароход шел по рекой и Пароход шел по реке или Человек ехать по дороге и Человек ехал по дороге.

Все эти дефекты и могут быть уложены в картину, связанную с глубоким нарушением синтагматических структур речевого вы­сказывания, приводящим к утере «чувства языка». Такая утеря «чувства языка» оказывается основным симптомом больных этой

группы. В результате этого основного нарушения у них, с одной стороны, возникает нечувствительность к согласованиям только что отмеченного типа, а с другой — невозможность понять такие до­статочно идиоматичные выражения, как Поезд идет или Часы идут, которые легко понимаются человеком с сохранным чувством рус­ского языка. Многие из этих выражений оцениваются больными данной группы как неправильные. Причиной является тот факт, что у этих больных распадаются контекстные, или связанные (по терминологии В.В.Виноградова), значения слова, тогда как пря­мое, или свободное, значение слова сохраняется (Т. В. Рябова, 1968). Воспринимая слово «идти» только в значении «двигаться, пересту­пая ногами», больные считают неправильными те выражения, в которых это слово выступает в контекстно-связанных значениях.

Столь же трудным оказывается для такого больного декодиро­вать в чужой речи значение интонационно-мелодической струк­туры (которая в его собственной речи оказывается полностью на­рушенной); поэтому задача расставить пунктуацию в предложен­ном тексте остается для него непосильной.

Все это приводит к своеобразным нарушениям понимания слож­ных форм контекстной речи, которое в норме осуществляется с помощью интонационно-мелодических средств, выделяющих оп­ределенные части сообщения и сближающие далеко отстоящие друг от друга (но образующие одну цельную смысловую структу­ру) фрагменты текста.

Мы ограничимся лишь одним примером, иллюстрирующим эти положения и показывающим те основания, которые позволили нам высказать сформулированную гипотезу.

Б - н о й Б о г о м., 24 года, гравер, с тромбозом внутренней сонной ар­терии и остаточными явлениями моторной афазии; «телеграфный стиль» в речи.

Больной полностью сохранен, ориентирован, контактен, прекрасно со­хранил свои навыки рисования. Речь его ограничивается отдельными су­ществительными в именительном падеже и глаголами в неопределенном наклонении.

Больному дается ряд фраз, иные из которых построены правильно, дру­гие — грамматически неправильно, и предлагается оценить их.

Он без труда оценивает конструкции, заключающие неправильные ло­гико-грамматические отношения, и при предъявлении фраз Солнце осве­щается Землей, Лето — перед весной и т.п. сразу же указывает на их неправильность. Он с легкостью определяет, какому соотношению соот­ветствует конструкция крест под кругом и круг под крестом, и энергично указывает на неправильности, если дается фигура с иным расположением элементов.

Однако если больному предлагаются фразы, иные из которых построе­ны синтаксически правильно, а другие неправильно, он далеко не всегда может оценить их синтаксическую правильность; часто такие фразы, как

Пароход идет по водой, Мальчик съел спелой груши, Собака укусил маль­чика. Стоял очень теплая погода, воспринимается им как правильные; а правильно построенные фразы вызывают сомнения в верности их постро­ения. Если, однако, фраза содержит не синтаксические дефекты согласо­вания, а смысловые неправильности (например, Заяц убил охотника), он сразу замечает их и говорит: «Ха! Чепуха!» При переходе к неправильно построенным, сложным по синтаксическому строению фразам, включаю­щим множественные согласования (например, Кошка маленькая девочка поцарапал и т.п.), оценка правильности строения фраз становится резко затрудненной, и число правильных и неправильных оценок становится рав­новероятным.

Подобные исследования дефектов декодирования значения сложных контекстных (интонационно-мелодических) структур остаются, однако, делом будущего, и мы можем только гипоте­тически высказать предположение о том, что нарушение декоди­рования сообщения в этих случаях носит характер, коренным об­разом отличающийся от описанных выше. Естественно, что все особенности этого типа нарушений декодирования будут раскры­ты лишь в дальнейших систематических исследованиях.

6. Нарушение понимания речевого сообщения при глубинных поражениях мозга и синдромах расстройств памяти

Мы остановились на детальном анализе тех случаев, когда ло­кальное поражение мозга ведет к специфическому нарушению процесса декодирования речевых структур, иначе говоря — на случаях, когда нарушается одно определенное языковое звено сообщения (декодирование лексических, логико-грамматических или предикативно-контекстных компонентов сообщения).

Однако эти случаи далеко не исчерпывают все возможные фор­мы нарушения процесса декодирования; рядом с этими — линг­вистически-специфическими — формами нарушения декодиро­вания словесного сообщения могут иметь место и другие, когда нарушение процесса декодирования носит лингвистически-неспе­цифический характер.

К таким случаям относятся прежде всего те случаи, когда про­цесс декодирования затрудняется в результате дефектов «крат­ковременной (оперативной) памяти».

Мы уже говорили о том, что сохранение в памяти всех последо­вательно получаемых элементов сообщения является необходимым условием его нормального декодирования. Это следует уже из того места, которое в процессе понимания словесного сообщения за­нимает указанный выше процесс «влияния (вливания) смыслов», в результате которого каждое последующее звено сообщения начинает включать в свой состав смысл предыдущего звена со-

общения. Если бы этого не было, полноценное понимание смысла сообщения было бы невозможно и расшифровка его принимала бы форму, хорошо выраженную приведенным уже анекдотиче­ским диалогом, который был в свое время использован Л.С.Вы­готским для иллюстрации того, что могло бы быть при нарушении процесса «влияния смысла» (Я тебе котел дал? — Дал. — Ты у меня котел взял?~ Взял. — Так где же котел? — Какой котел?и т.д.).

Легко видеть, что если в случае простой фразы, состоящей лишь из одного смыслового звена, роль такой кратковременной оперативной памяти для понимания передаваемого смысла ми­нимальна, то при переходе к сложному сообщению, состоящему из многих смысловых звеньев, так же как и к сообщению, по­строенному по типу дистантных структур, где сказуемое отделено от подлежащего длинным рядом звеньев (иногда составляющих целые самостоятельные придаточные предложения), значение этого фактора неизмеримо возрастает.

Это относится в первую очередь к сложным предложениям, при­мер которых (использованный Дж. Миллером) мы приводим:

(29) «Она поблагодарила постановщика, подсказавшего сю­жет, ставший основой сценария, по которому был поставлен фильм, вызвавший одобрение критиков» (Дж. Миллер, 1967).

Трудности декодирования выступают, если изобразить это слож­ное сообщение, выделив в скобки его отдельные взаимосвязан­ные части, т.е. записав его в следующем виде:

(29а) Сюжет (который подсказан постановщиком (которо­го она поблагодарила)) стал основой для сценария (по которому был поставлен фильм (который вызвал одоб­рение критиков)) или

(296) «Фильм (который был поставлен по сценарию (в ос­нову которого был положен сюжет (который был под­сказан постановщиком (которого она поблагодари­ла)))) вызвал одобрение критиков.

Менее утрированным примером трудностей декодирования сложного сообщения может быть один отрывок из газеты:

«Кто убил Кеннеди?»... «Телевизионная передача из Лос-Анджелеса, посвященная этим противозакон­ным махинациям, отметила, в частности, что при про­верке оказалось, что печати на упаковках, в которых хранились вещественные доказательства, включая ору­жие, пули и пиджак Кеннеди, оказались поврежден­ными».

Однако важное значение кратковременной (оперативной) па­мяти сохраняется не только при декодировании смысла подобных утрированно-сложных грамматических структур. Его легко обнару­жить в тех случаях, когда само сообщение состоит из относительно

простых грамматических структур, но включает в свой состав последовательную цепь самостоятельных смысловых звеньев.

Припомним структуру уже приведенного ранее примера тако­го сообщения, снова обратившись к рассказу Л. Н.Толстого «Гал­ка и голуби», звеньями которого является последовательная цепь событий:

(Галка услыхала, что голубей хорошо кормят), (Гал­ка побелилась в белый цвет), (Галка влетела в голу­бятню), (Голуби подумали, что она тоже голубь), (Го­луби ее (галку) приняли), (Галка не удержалась и за­кричала по-галочьи), (Голуби увидели, что она галка), (Голуби выгнали ее), (Галка вернулась к своим), (Свои ее не узнали и тоже не приняли).

Естественно, как уже было сказано выше, понимание смысла каждого последующего звена сообщения возможно лишь при ус­ловии, если в него «вливается» смысл предшествующего звена и если, таким образом, все сообщение образует не цепь звеньев, а последовательную систему накопления смыслов. Однако именно это условие требует достаточной сохранности оперативной памя­ти, и если это условие не выполняется, понимание смысла цело­го неизбежно будет страдать.

Еще более отчетливо сложность смысловых звеньев сообщения выступает в тех случаях, когда сообщение включает в свой состав два большие изолированные события, отделенные друг от друга местом и временем; таким случаем является, например, извест­ный рассказ Л.Н.Толстого «Муравей и голубка».

(А). «Муравей спустился к ручью, чтоб напиться. Вода захлестнула его, и он стал тонуть. Летела мимо голуб­ка. Она бросила муравью ветку. Муравей взобрался на ветку и спасся.

(Б). Назавтра охотник расставил сети, чтоб поймать голубку. Но когда он вынимал ее из сетей, муравей под­крался и укусил охотника за руку. Охотник вскрикнул и выпустил голубку. Голубка вспорхнула и улетела». В нем приводятся два изолированных события — (А) спасение муравья голубкой и (Б) спасение голубки муравьем, происшед­ших в разное время и в разном месте. Естественно, что при пони­мании такого типа сообщения оперативная память имеет дело не с единой цепью последовательных звеньев, а с двумя большими смысловыми комплексами. Следы обоих смысловых комплексов должны быть настолько прочными, чтобы воспринимающий по­следнюю часть сообщения мог мысленно сопоставить ее значение со значением первой части — только при этом условии декодиро­вание смысла целого сообщения становится возможным.

В обычных условиях участие оперативной памяти в процессе декодирования смысла сообщения протекает свернуто и выступа-

ет отчетливо только при усложнении грамматического или смыс­лового состава сообщения; недостатки оперативной памяти обна­руживаются в этих случаях лишь во внутреннем проговаривании текста или в возвратных движениях взора при чтении текста.

При патологических состояниях (особенно тех, которые воз­никают при опухолях глубинных отделов мозга) дефекты опера­тивной памяти могут проявляться значительно отчетливее, и ее роль в декодировании смысла сложного сообщения начинает вы­ступать со всей очевидностью.

Патологические состояния мозга, возникающие в этих случаях, сравнительно редко вызывают разрушение старых, хорошо упро­ченных следов, однако, как правило, они приводят к значительно-| му нарушению тонуса коры, иногда заканчивающемуся просоноч-| ным, онейроидным состоянием, и, как правило, легко вызывают | отчетливые нарушения кратковременной (оперативной) памяти. Эти нарушения в зависимости от локализации поражения могут носить либо модально-специфический характер (нарушение слуховой, зри­тельной, двигательной памяти при локальных поражениях конвек-ситальных отделов мозга) или же характер общих, модально-не­специфических нарушений памяти, возникающих с особенной от­четливостью при поражениях медиальных отделов мозга и прежде всего гиппокампа (Милнер, 1958 — 1970). Как показали исследова­ния (Лурия, Соколов, Климковский, 1967; Лурия, Коновалов, Подгорная, 1970; Киященко, 1973; Лурия, 1972, 1974), в основе | всех этих нарушений памяти лежит не столько быстрое угасание следов (trace decay), сколько патологически повышенные их тор­можения побочными интерферирующими воздействиями.

Этот механизм, со всей отчетливостью выступающий в опытах с воспроизведением изолированных слов, сохраняется и при вос-[ произведении смысловых систем (фраз и целых отрывков). В этих случаях взаимное интерферирующее торможение (принимающее как форму проактивного, так и форму ретроактивного торможе­ния) возникает между отдельными смысловыми фрагментами со­общения; поэтому оно может не выступать при воспроизведении простых фраз (общий смысл которых может удерживаться), но необходимо выступает при воспроизведении сложных граммати­ческих структур или при воспроизведении сообщений, состоящих из нескольких смысловых узлов. В этих случаях больной, который хорошо удерживает один «кусок» (chunk) сообщения, не может воспроизвести другой такой же «кусок» сообщения, воспроизве­дение которого оказывается заторможенным первым, удержан­ным смысловым куском.

В наиболее грубых случаях (которые имеют место при пораже­нии глубоких отделов левой височной области или ее внерече-вых зон) больной, проявляющий синдром «акустико-мнестиче-ской афазии», оказывается в состоянии воспроизвести лишь часть

фразы, заявляя, что вся фраза «слишком длинная» и что он не может удержать все ее части, либо же, схватывая общий смысл фразы, оказывается не в состоянии воспроизвести входящие в нее звенья.

В других случаях (как и в случаях, когда очаг поражения распо­лагается в глубинных отделах мозга по средней линии и влияет непосредственно на речевые зоны) эти нарушения памяти при­нимают иной характер и выступают не в воспроизводимости от­дельных фраз, а в удержании состава сложного сообщения. В этих случаях больной может удержать либо первую часть сообщения, оказываясь не в состоянии воспроизвести ее последнюю часть (про-активное торможение), либо же воспроизводя последнюю часть, следы которой более свежи, оказывается не в состоянии воспро­извести первую часть (ретроактивное торможение), и либо вооб­ще не может уловить смысла сообщения, либо же схватывает его общий, часто очень диффузный, смысл, но оказывается не в со­стоянии воспроизвести его детали.

Характерная черта такого нарушения декодирования сообще­ния заключается в том, что в основе его лежат не столько трудно­сти в декодировании отдельных языковых звеньев (значений слов, синтаксических структур, предикативо-контекстных элементов), сколько нарушение удержания отдельных смысловых частей сооб­щения. Поэтому больные этой группы могут легко воспроизвести первую часть сообщения, но растерянно заявляют, что не помнят

Рис. 17. Схема нарушения декодирования речевого сообщения

у больных с глубинными поражениями мозга и первичными

расстройствами памяти

вторую часть этого же сообщения, и в лучшем случае могут лишь «догадаться» о его общем смысле.

Все это создает совершенно иную структуру нарушения деко­дирования сообщения, которую можно условно изобразить на схе­ме, приведенной на рис. 17.

В первой части этой схемы, как видно, сохраняется первое смысловое ядро сообщения, в то время как второе в силу проак-тивного торможения выпадает. Во второй части этой схемы отно­шения меняются, и в силу ретроактивного торможения выпадает первое смысловое ядро сообщения.

Приведем примеры, иллюстрирующие эту форму нарушения. процесса декодирования сообщения.

Б - н а яБ о б р., 42 года (внутримозговая опухоль стенок третьего же­лудочка; амнестический синдром).

Больной читается рассказ «Галка и голуби». Больная повторяет его: «Гал­ка стала кричать по-галочьи. Голуби признали и выгнали ее... и галки тоже выгнали» (передается только конец рассказа, начало забывается).

Больной читается рассказ «Муравей и голубка». Сначала она рассказы­вает только его конец, начало забывается: «... забыла начало... Как охот­ник хотел поймать голубку, а муравей укусил за руку, чтоб он не мог поймать...». При вторичном чтении больная начинает повторять начало рассказа, но тогда забывает конец. «Муравей шел и стал тонуть... голуб­ка его на ветке вытащила... Потом человек взял сети и хотел голубку поймать... дальше забыла».

Б - н а яВ о р., 48 лет (опухоль третьего желудочка; амнестический син­дром). Больной читается рассказ «Лев и мышь». Больная повторяет только его конец: «...ну вот... мышь перегрызла сеть и освободила льва... а что было раньше — забыла». После вторичного прочтения рассказа тот же дефект сохраняется: «...Вокруг льва бегала мышь... мышь узнала, что лев попал в сети... — перегрызла сети и освободила льва».

Б-ная Сер.,36 лет {опухоль третьего желудочка, амнестический син­дром). Больной читается тот же рассказ. Больная повторяет лишь его на­чало: «Лее спал... Мышь пробежала по его телу и схватила мышь... нет...у>. После второго чтения тот же эффект сохраняется: «Лее спал... мышь пробежала по его телу и разбудила льва ...Не знаю. Лев проснулся и поймал мышь... Нет... Забываю...».

Б - но м у В., 26 лет (остаточное явление после тяжелой травмы мозга с синдромом поражения обеих лимбических областей и корсаковским син­дромом) читается рассказ «Муравей и голубка». Опыт повторяется несколь­ко раз подряд, и каждый раз требуется воспроизвести прочитанный рас­сказ. Больной передает этот рассказ так (наблюдения Л.Т.Поповой):

(1) «Муравей голубку спас... голубка спасла муравья... Она бросила ему ветку, и он спасся... Голубка попала в беду, но как ей удалось спастись — я не помню...».

(2) «Аа... муравей укусил... однажды муравей попал в беду... голубка бросила ему ветку... однажды охотник расставил сети... муравей подполз и распутал сети...».

(3) «...Муравей полез по ветке и упал в воду... Мимо пролетала голубка и бросила ветку... Охотник расставил сети, голубка залетела в нее... Когда муравей увидел, он распутал сеть и поймал голубку... Нет, не помню...».

Воспроизведение того же рассказа через 5 минут.

«О муравье... и еще про то было... кто-то его спас. Муравей полез по веточке... кто же спасал?.. Он попал в беду, и кто-то его спасал... ветку надломил, и он влез... Кто же надломил? Любой нормальный человек... Его могли освободить и сами животные... Кто же из животных духовно боль­ше подходит к муравью?»

Рассказ через 20 минут.

«Однажды голубка попала в беду... Муравей освободил ее... Ему уда­лось распутать сеть... А куда попал муравей — я не вспомню. А-а... вспом­нил. Он попал в воду, и голубка бросила ему палочку».

Приведенные примеры показывают со всей отчетливостью, что во всех этих случаях нарушения воспроизведения сложного речевого сообщения связаны не с распадом лексических или логико-граммати­ческих структур, а с взаимным торможением крупных смысловых кусков сообщения, в результате которого в памяти сохраняется либо первый кусок, в то время как второй кусок выпадает (фактор «primacy», или проактивного торможения), либо же остается по­следний кусок, в то время как первый кусок выпадает (фактор «recency», или ретроактивного торможения).

Внеязыковые факторы декодирования сообщения не ограничи­ваются прочностью кратковременной (оперативной) памяти, обес­печивающей сопоставление смысловых компонентов сообщения и описанный выше процесс «влияния (вливания) смыслов». Не ме­нее важную роль играет другой внеязыковый фактор — высокая селективность нервных процессов, обеспечивающая возможность вовремя тормозить бесконтрольно всплывающие побочные связи и тем самым сохранить константность декодируемого сообщения.

Доходящее до субъекта сообщение всегда падает на почву ра­нее имевшихся связей, установленных в процессе прошлого опы­та субъекта. Некоторые из этих связей, являющиеся побочными по отношению к данному сообщению, прочно укрепились в про­шлом опыте, и их всплывание имеет поэтому большую вероят­ность. Совершенно естественно, как мы уже упоминали, что при начале сообщения Столица нашей Родины... с большой вероятно­стью всплывает слово Москва, а при начале сообщения Союз Со­ветских... с столь же большой вероятностью всплывает конец ...Социалистических Республик. Степень вероятности ассоциаций, всплывающих при предъявлении различных слов, хорошо изуче­на сначала Кентом и Розановым (1910), затем А. Р.Лурия (1931), а в последнее время — рядом лингвистов, исследовавших вероят­ностное строение высказывания.

Не меньшее значение имеют и целые смысловые комплексы, с большой вероятностью всплывающие при восприятии сообщений.

Так, если больному предъявляется рассказ Л.Н.Толстого «Кури­ца и золотые яйца», начало этого рассказа «У одного хозяина ку­рица несла золотые яйца» с большой вероятностью вызывает как стереотип «Яйца не простые, а золотые» или стереотип «Дед бил-бил, не разбил, баба била-била, не разбила...» и т.д. Количество подобных побочных стереотипов или смысловых связей, всплы­вающих при предъявлении фрагментов того или иного сообще­ния, трудно учесть, а вероятность их всплывания, мешающего правильному декодированию сообщения, трудно взвесить. Следу­ет лишь принять, что декодирование каждого сообщения требу­ет преодоления побочных ассоциаций, всплывающих при его предъявлении, и может быть обеспечено лишь при условии, если контекстные системы связей будут доминировать, а побочные связи — тормозиться.

В нормальных условиях такая избирательность (селективность) связей и торможение всех побочных, внеконтекстных ассоциаций обеспечиваются достаточно легко.

Иная картина наблюдается в тех случаях, когда тонус коры головного мозга снижен и когда кора находится в тормозном, «фазовом», состоянии.

В этих случаях, как уже было упомянуто ранее, сильные (или наиболее существенные) раздражители (или их следы) начинают вызывать такую же реакцию, как и слабые (или несущественные), и те и другие следы начинают всплывать с равной вероятностью, и избирательное воспроизведение тех смысловых связей, которые ограничиваются пределами контекста предъявленного смыслово­го отрывка, исчезает, заменяясь бесконтрольным всплыванием побочных ассоциаций.

Пожалуй, лучше всего это всплывание побочных связей, возникающее в полусонном (онейроидном) состоянии, было описано Л. Н.Толстым в «Вой­не и мире» в сцене, когда Николай Ростов, засыпая, видит ряд беспорядоч­но всплывающих