Десятое полнолуние, 400

 

«Лазло Улрич, бургомистр деревни Берец, памятуя об особом интересе лорда Страда к любым и всем волшебным книгам, может предложить его светлости несколько томов, недавно обнаруженных, для продажи. Бургомистр будет рад видеть лорда Страда у себя или по его желанию доставить книги в замок Равенлофт для тщательного осмотра…»

Если речь шла о сборниках заклинаний, то их нельзя было доверять незнакомцам, и я решил сам съездить в Берец. Сверившись с картами страны, я не стал терять и минуты, запряг лошадей, упаковал золотые слитки и запасную одежду и отправился в путь. Время года было неподходящим для путешествий, во всяком случае в карете, однако морозы еще не наступили. Горные дороги стали скользкими и опасными, но я мог по ним проехать.

Берец находился на берегу Лунной реки, в нескольких милях к югу от Валлаки и единственной его достопримечательностью, отличающей его от других поселений рыбаков, был огромный дворянский дом. Какой-то давным-давно позабытый правитель построил здесь свою летнюю резиденцию и издалека это здание выглядело очень внушительно. Но по мере моего приближения все отчетливей проступали следы старости и запустения. Трещины во внешней стене, заросший сорняками садик, проломы в крыше – все указывало на то, что его нынешний хозяин, бургомистр, как никогда нуждался в деньгах. Если его так называемые волшебные книги оправдают его ожидания, у него будет более чем достаточно золота, чтобы вернуть своему жилищу его былую славу. А если нет… тогда я позабочусь, чтобы он больше не тревожил попусту мой покой.

Спустя какое-то время после захода солнца на вторую ночь пути я остановился около провисших ржавых ворот, спешился и направился к крыльцу по заброшенной главной аллее, пробираясь между зарослями колючек и кучами грязи. Если бы не освещенное окно на первом этаже, место казалось бы совершенно необитаемым. Подойдя к когда-то впечатляющим парадным дверям, я отрывисто постучал.

Мне открыл нерешительный и бледный старик-слуга. Он смотрел на мир мутными пустыми глазами и был слишком стар и слаб для своей работы. Удивительно, почему его до сих пор не уволили с почетом. Я подал ему карточку с именем лорда Василия фон Хольца, посланника Страда фон Заровича. Он зажал ее в не очень-то чистой руке и, не говоря ни слова, растворился в глубине дома. Не получив приглашения, но и не нуждаясь в нем, я шагнул за порог и замер в ожидании, вежливо откинув назад капюшон плаща.

В прихожей было темно, – когда слуга зашаркал прочь, он не потрудился оставить свечу – но я отлично видел в темноте. До меня долетали приглушенные стенами и неопределенным расстоянием голоса: какой-то мужчина сыпал вопросами, а старик мямлил что-то в ответ. Я ждал довольно долго прежде, чем появился сам хозяин дома, со светильником в одной руке и выражением испуганной надежды на лице.

Лазло Улрич – так он представился – поклонился и невнятно затараторил что-то извиняющимся тоном. Я уловил только, что он сожалел, что не мог принять меня «должным» образом. Это был здоровый, неотесанный мужик, который неплохо бы смотрелся как солдат моей бывшей армии. Но в его глазах светился раболепный страх и мне это не понравилось.

– Я прибыл по поручению лорда Страда, чтобы взглянуть на книги, – сказал я, желая по возможности предельно сократить время моего пребывания в этом доме. – Если они у вас еще есть.

Да, да, они здесь и он с удовольствием покажет мне их. Он приподнял лампу и повел меня через почти пустые, пыльные комнаты с сырым затхлым воздухом. Отсутствовали многие предметы мебели и у меня сложилось впечатление, что их годами либо продавали, либо… пускали на растопку печек.

Скряга, подумал я, уныло вздохнув в уме. Я не раз встречал такой тип людей. Хорошо, что я скрыл свой интерес к его книгам. Мы вошли в заваленную какими-то вещами, скудно освещенную малюсеньким огоньком в огромном камине комнату. Она, похоже, служила дюжине разных целей, будучи и библиотекой, и столовой, и мастерской, и гостиной. Лазло Улрич открыл старый-престарый сундук и я увидел груду старинных томов и древних пергаментных свитков.

– Я тут устроил небольшую уборку в восточном крыле дома, когда я обнаружил это и заглянул вовнутрь, – гнусавил он. – Должно быть, книги принадлежали одному из прежних хозяев, который занялся… ну, вы знаете.

– Магией? – рассеянно произнес я.

Он был поражен.

– Да, да, верно. Я не смог прочитать ни конца, ни начала, ни одной строчки, и отнес все брату Григору, и он сказал мне, что это волшебные книги. Он сказал, что в них нет ничего хорошего и что я должен сжечь их. Но я подумал, что если кто-то потратил столько сил, чтобы написать их, то они могут представлять определенную ценность… для того, кто знает толк в таких вещах.

– Мудрое решение, бургомистр Улрич.

– Тогда они… лорд Страд может воспользоваться ими? – Он следил за каждым моим движением с рвением голодного пса.

– Не бывает бесполезных знаний, – ответил я уклончиво, про себя радуясь тому, что жажда наживы возобладала над его благочестием. Книги были неподдельными и на редкость ценными. Время и сырость сделали их очень ветхими. Я уже представлял, как проведу остаток зимы, расшифровывая и переписывая их содержание. Довольно приятное занятие, хотя ради него мне и придется пожертвовать некоторыми интересными проектами.

Я предложил заслуженно высокую цену за его маленькую коллекцию и немало позабавился, наблюдая за ходом его мыслей, отразившимся на его лице. Сначала – удовлетворение от выгодной сделки, затем сомнение, что, может быть, надо было запросить побольше. Даже намного больше. Тут-то я и не преминул напомнить ему, что лорд Страд прежде всего уважает в людях честность, а поэтому вправе требовать честного отношения к себе от других. Воспоминания пятидесятилетней давности об обезглавленном бургомистре были еще свежи в Береце. Улрич быстро согласился с назначенной мною ценой и сразу же крикнул слуге принести тунику, чтобы закрепить сделку.

Но вместо старика на его зов отозвалась молодая женщина.

– Марина! – воскликнул он с явным раздражением. – Я же велел тебе идти спать.

– Простите меня, папа Лазло, но Вилли так устал, что…

– Ах, значит, слуга более важен, чем его хозяин? Тебе предстоит многое узнать об этом мире, девочка. Нет, я не хочу ничего слушать. Поставь поднос и убирайся.

Девушка заторопилась к выходу, но прежде чем исчезнуть, бросила на меня украдкой взгляд. Только тогда я наконец разглядел ее. Улрич налил себе и мне по маленькому глоточку и подал мне бокал.

– Вот, пожалуйста, ваша светлость.

Раскачиваясь из стороны в сторону, я пятился назад, пока мои ноги не уткнулись в стул. Я поспешно опустился на него.

– Ваша светлость? Что с вами? Что?…

Я отмахнулся от него и закрыл лицо руками. Он продолжал суетиться вокруг меня, дрожа от страха и задавая вопросы, на которые я был не в состоянии отвечать. Я не мог ни говорить, ни думать. Моя голова в буквальном смысле кружилась от потрясения.

Улрич кинулся к дверям и позвал девушку. Без сомнения, он перепугался, что я свалюсь замертво в его гостиной. Они вернулись вдвоем и девушка приложила к моему лбу тряпку, смоченную в холодной воде. – Вот и все, сэр, просто не шевелитесь одну минутку, – проворковала она.

Я смотрел ей в глаза и мое сердце билось так быстро и так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

– Татьяна? – прошептал я.

Она никак не прореагировала.

– Хотите еще воды, сэр?

Моя рука дотронулась до ее пальцев. Это было не приведение, посланное, чтобы мучить меня, она была живой. Она была настоящей.

– Татьяна?

– Меня зовут Марина, сэр. – Но в ее голосе проскользнула нотка сомнения.

– Зови его «ваша светлость», девочка, – вставил Улрич.

– Ваша светлость, – послушно повторила она.

Тот же голос, то же лицо, та же грация движений – Татьяна обрела новую жизнь. Он изумления я перестал соображать. Улрич так разволновался из-за моего самочувствия, что ринулся вон, бормоча что-то про подмогу. Я и не подумал его остановить. У меня хватало сил только на то, чтобы смотреть на милую, красивую девушку передо мной.

Она носила мешковатое крестьянское платье, застиранное и полинявшее от долгой носки. Ее шикарные темно-рыжие волосы были заплетены в косу, как у незамужних девиц. Но несмотря на это и на то, что она абсолютно не узнавала меня, ко мне вернулась моя Татьяна, которую я полюбил полвека назад. Другой такой быть не могло.

По моему телу, покалывая позвоночник, пробежал морозец, не имеющий ничего общего с холодом в комнате.

Была ли она творением богов… или черных демонов?

Неважно. Важно, что она опять со мной, а все остальное – чепуха.

– Ваша светлость?

– Все в порядке… Марина. Твое имя действительно Марина?

Сомнение, которое проскочило раньше в ее голосе, стало еще более заметным.

– О, сэр… ваша светлость… вы меня знаете?

Ее искренний вопрос, переполненный таким сильным желанием, чуть не разбил мое сердце, как будто я тоже мог чувствовать ее ужасную боль. Я хотел успокоить ее, утешить, приласкать.

Она вся дрожала.

– Пожалуйста, ради Бога, вы знаете, кто я такая?

Ее боль возродила во мне сумасшедшую надежду.

– Ты…

– Пожалуйста, скажите мне. Я не помню своего прошлого.

– Совсем?

– Меня нашли около реки прошлым летом и отвели к брату Григору. Я ничего не помнила, даже своего имени, и он дал мне новое. Потом папа Лазло удочерил меня.

– Как мило с его стороны, – отважился произнести я.

Она передернула плечами и выражение ее глаз сказало мне больше, чем любые слова.

– Он плохо обращается с тобой? – спросил я, стараясь говорить ровным спокойным голосом.

– Он обращается со мной не так уж плохо, сэр… ваша светлость. Но, пожалуйста, вы знаете меня…

– Да, да. Твое имя – Татьяна. Твой дом далеко отсюда, в большом замке. И ты любима. Любима так, как ни одна женщина на земле.

Она не могла воспринять все сразу и вопросы один за одним посыпались из нее, но скоро у нее перехватило дыхание и она замолчала. Она потеряла дар речи, она просто не знала, с чего начать.

– Я расскажу тебе все, что захочешь, – пообещал я. – А пока думай о своем настоящем имени. Татьяна…

Она повторила его несколько раз.

– Но я не помню…

– Ты вспомнишь. Я помогу тебе.

Если она каким-то образом возродилась из небытия, это будет новым началом для нас – началом, не запятнанным убийствами и колдовством, свободным от соперников и старых печалей. Очень, очень редко в своей долгой жизни я бывал растроган до слез и никогда не давал им волю. С момента моего превращения много лет назад я думал, что разучился плакать. Но теперь в глазах у меня вдруг защипало и взор мой затуманился. Я спрятал лицо в ладонях и, хотя их имена могли сжечь мой язык, готов был читать тысячи молитв благодарности богам за то, что они послали на землю ее душу еще раз.

Я поднял глаза и улыбнулся ей. Она неуверенно улыбнулась мне в ответ.

Это было началом.

Но я не успел ничего добавить к сказанному мною. Вернулся Улрич. Татьяна – ибо отныне я именно так буду звать ее – опять вздрогнула, выпрямилась и отшатнулась от него, как ребенок, застуканный рядом с банкой с вареньем. Он заметил это, но не стал делать ей замечания. Он отодвинулся в сторону и вошел второй человек. Меня коротко представили брату Григору.

Его небесного цвета одеяние показалось мне знакомым, но в те времена, когда леди Илона управляла делами, этому субъекту не позволили бы даже чистить горшки на кухне. Он был молодой и энергичный, но очень грязный, с длинной нечесаной бородой и спутанными сальными волосами. Его одежда давно превратилась в лохмотья, покрытые жирными пятнами; на ногах вместо более уместной в такую холодную погоду пары сапог болтались сандалии. Это указывало на то, что он принадлежал к одной из самых фанатичных религиозных ветвей церкви Илоны. Их много развелось за последний десятилетия со дня закрытия границ, и они потеснили своих более скромных духовных братьев, играя на людских страхах. Мало кто из них обладал сильной верой, а значит – силой, в основном они верили в себя. Трудно было понять, какая из этих двух крайностей опаснее. Из уважения к памяти об Илоне я чувствовал нечто, похожее на жалость к тем, кто пустился в ту или иную религию ради совершенствования своей души.

И только из уважения к ней я приподнялся и поклонился этому священнику.

– Вам следует сидеть и отдыхать, лорд Василий, – сказал он. – Вы очень бледны.

Это я знал и без него и не собирался заострять их внимание на цвете моего лица.

– Благодарю, брат, но мне уже лучше. У меня случались подобные… припадки и раньше. Мой лекарь считает их довольно неприятными, но абсолютно неопасными для других. Кружка воды – все, в чем я нуждался, и Марина была так добра, что напоила меня.

Я кивнул ей и она поняла, что ей не следует рассказывать о том, что в действительности произошло между нами.

– Вы должны заглянуть в госпиталь при нашей церкви, чтобы пройти обследование, – продолжал он, чтобы хоть как-то оправдать свое ненужное присутствие.

Представив набитую мухами и такую же грязную, как и он сам, больницу, я вовсе не загорелся желанием воспользоваться его приглашением. Но не успел я ответить отказом, а он уже начал беглый осмотр.

Его рука легла на незащищенную кожу моего лба и обожгла меня.

Она была такой горячей. Огненной.

Я затрясся и дернулся назад.

– Нет, не надо!

– В чем дело? – удивился он.

Я выдал первую ложь, которая пришла мне на ум:

– Извините меня, брат Григор, но давным-давно меня ранили в голову. Любое внезапное движение вроде вашего… – Я пожал плечами, всем своим видом показывая, что прошу у него прощения за свою «слабость».

Улрич отступил немного назад, а Григор принялся выражать соболезнования по поводу того, что насколько же крепко потрепала меня жизнь. Старое ранение в голову прекрасно объясняло мои странности. Пусть уж считают меня чудаковатым, чем докопаются до правды; а для меня будет намного лучше, если я поскорее уберусь отсюда, пока этот святой юноша не дотронулся до меня опять. Он был истинным верующим и, пока он не начал замечать ничего необычного, я должен был держаться от него на расстоянии.

Я передал ему золотой слиток (не дотрагиваясь до него) как пожертвование его церкви и дал им недвусмысленно понять, что хочу уйти. Улрич несмело предложил мне остаться на ночь, но я любезно отказался. Он, похоже, обрадовался. Это все расставило по своим местам.

– Но как же книги, ваша светлость? – спросил он.

Я бросил ему тяжелый мешочек с золотыми монетами.

– Это только малая часть твоей награды. Завтра я вернусь с остальным. Твой старый сундук стал собственностью лорда Страда. Если тебе дорога твоя жизнь, береги его, как зеницу ока.

Он не пропустил мои слова мимо ушей. Я понял это по тому, с каким беспокойством он посмотрел на мою покупку.

Прежде, чем повернуться к двери, я, избегая Улрича и Грегора, взглянул на Татьяну.

«Жди меня», – мысленно приказал я ей.

 

 

* * * * *

Улрич со своей скупостью установил правило: всем рано ложиться спать, возможно для того, чтобы сэкономить на свечах. Вскоре после моего ухода брат Грегор уполз в какую бы там ни было нору, где он жил, и в доме стало темно и тихо, как в гробу. Я не случайно выбрал такое сравнение, ибо это место действительно было угрюмым и безжизненным, словно могила. И мысль о том, что Татьяна вынуждена прозябать в этой дыре, просто выводила меня из себя.

Я с легкостью опять проник вовнутрь и, крадучись, пошел разыскивать Татьяну. Улрич отвел себе огромную спальню, старый слуга спал в кладовке, а она – в маленькой комнатке рядом. Я тихо постучал в дверь; превратись я в дым, это только испугало бы ее.

Но она все равно дрожала от страха, или, по крайней мере, так мне показалось, когда она спросила, кто там.

– Это я, – прошептал я. – Впусти меня, Татьяна.

Щелкнула задвижка и она появилась на пороге. Она затаила дыхание и сердце ее билось в такт с моим; я слышал его удары.

Запертые двери не были для меня новостью, но внутри одного дома замки и засовы как-то ни к чему. Именно об этом я ее и спросил, очутившись в комнате и дождавшись, когда звякнет щеколда.

Она смутилась.

– Вилли сделал это для меня. Он думал…

– Что это может тебе пригодиться?

Она кивнула.

– Против папы Лазло?

Она потупилась.

– Вилли считает, что я не должна здесь находиться без няньки.

– Тогда Вилли мудрее брата Грегора.

– Но папа Лазло был по-своему добр ко мне. Он сказал… сказал, что если брат Грегор одобрит его, он отменит удочерение и… и…

– Женится на тебе?

Не поднимая глаз, она опять кивнула.

– Как великодушно с его стороны, – сказал я сухо.

Она почувствовала мое презрение и посмотрела на меня с такой печалью, что ее взгляд мог бы растопить камень.

– Мое место не здесь, да?

– Нет. Вольному соколу не место в клетке.

– Расскажите мне обо мне. Я не перестаю повторять мое имя, но оно мне незнакомо. Я пытаюсь вспомнить замок, о котором вы говорили, но у меня не получается.

– Ты все вспомнишь.

– Как? Пожалуйста, помогите мне.

Обстановка комнаты была скромной и убогой. В углу стояла узкая кровать и, кроме нее и колченогого стула, присесть больше было не на что. Ну тогда к черту все приличия.

– Иди сюда, – сказал я и усадил ее на кровать. По ее лицу я увидел, что она вдруг застыдилась своей бедности. Я придвинул к ней стул, очень, очень осторожно, чтобы не дотронуться до нее. Как бы мне ни хотелось этого, подходящий момент еще не настал. – Татьяна, когда-то давным-давно ты была помолвлена с могущественным правителем Баровии. Он любил тебя, боготворил тебя и в этой жизни желал одного: твоего счастья. Но при его дворе нашлись предатели, которые позарились на его богатство и власть. Они встали между правителем и тобой и уничтожили и разграбили все хорошее. Ты попала… в ловушку черного зла той ночи. Произошло много ужасных вещей и я думаю, именно поэтому ты и потеряла память. Я думаю, боги хотят, чтобы ты не помнила зла…

– Но должна ли я забыть и хорошее тоже?

– Я здесь, чтобы вернуть тебе память о нем.

– Кто этот правитель?

– Страд, хозяин замка Равенлофт, – произнес я, ища в ее лице какие-нибудь признаки страха.

– Страд? – Она долго сидела совершенно неподвижно, напряженно размышляя. Наконец она встряхнула головой. – Не может быть. Он – правитель Баровии, а я… я – ничтожество.

– В этом мире для него нет ничего дороже, ничего важнее тебя.

– Тогда почему я не могу вспомнить его? – От разочарования она повысила голос.

Я приложил палец к губам.

– Это придет со временем, если ты доверишься мне.

– По-моему, я уже поверила вам, – усмехнувшись, сказала она, имея в виду то, что впустила меня к себе в комнату.

Я улыбнулся, но она не ответила на мою улыбку и я понял, что она не видела меня в темноте. Через единственное маленькое окошко просачивался серенький свет ночного неба, но он не мог побороть мрак этого дома. Я был для нее не более, чем говорящая тень. Нащупав на шершавом столе огарок свечи, я достал из кармана свою трутницу. Скоро я выбил первую слабую искру и поджег фитилек.

От золотого язычка пламени лицо ее потеплело и если не на нее, так на меня нахлынули беспорядочные душераздирающие воспоминания. Я снова видел ее в сумерках моего сада, смеющуюся от восторга рядом с розовыми кустами, застывшую в нерешительности на краю смотровой площадки, когда она впервые взглянула на долину сверху.

– Что с вами? – спросила она.

Я сощурился, возвращаясь в грустное настоящее, в эту холодную, с покрытым плесенью потолком комнату с ее нищенским убранством и несчастной обитательницей.

– Посмотри на меня, Татьяна. Следи за мной и ты вспомнишь те радости, которых лишилась.

– Как…

– Просто смотри.

Она насторожилась, но упустить своего шанса не захотела. Ее глаза встретились с моими и широко распахнулись.

И подернулись дымкой. Одно мое нежное слово и они закрылись.

– Ты вспомнишь… – говорил я. – Ты вспомнишь белоснежные стены под ярким солнцем, и розы, краснее крови, и рев зимнего ветра, дующего со склонов гор, и алое пламя в камине, и музыку, и песни, которые я пел для тебя в огромном зале, и красивые бальные платья, и свой смех, и мой смех… ты вспомнишь…

Наморщив лоб, она затрясла головой, но я ласково провел кончиками пальцев по ее вискам. Она открыла глаза и в них блеснуло что-то, похожее на смутное воспоминание.

– Я вижу все, о чем ты мне рассказываешь. Пожалуйста… Старейший?

– Страд, – поправил я.

– Страд?

– Да. Вспомни хрустальные люстры, отражающие золотистый свет свечей, и галантных кавалеров, и прекрасных дам, которые кружились вокруг тебя, танцевали в твою честь. Вспомни наши молитвы в церкви и сладкий запах ладана, когда мы просили богов о здоровье и богатстве, и долгие дни, когда мы бродили по лесу; и тот день, когда мы вспугнули молодого оленя и его возлюбленную подругу жизни; и ту ночь, когда кометы падали в долину, как драгоценные камни, оставляя в небе огненные следы.

– Я вижу их, да, и ты был рядом с нами, а я шла с…

– Со Страдом, – подсказал я. – Ты шла со мной.

– С… тобой.

– И я обнимал тебя в саду, и туман извивался вокруг нас, как танцор, и ты целовала меня.

Каким-то образом мы оба оказались на ногах и мои руки сомкнулись на ее талии, как в ту ночь. Ее грубые одежды сменились шелковым подвенечным платьем, а ее шикарные волосы свободно разметались по бледным плечам.

– Я люблю тебя, Татьяна, и ты любишь меня. Запомни.

– Я люблю…

– Страда, – прошептал я в теплый белый бархат ее шеи.

 

 

* * * * *

Следующий закат застал меня опять лицом к лицу с бургомистром Улричем. Он немного приоделся и даже побрился, но взглянув на него однажды глазами Татьяны, я уже с трудом сдерживался, чтобы вести себя с ним вежливо. Мы с ним были примерно одного возраста… внешне… и с этой стороны задуманная им женитьба не казалась чем-то неправдоподобным. Но его обычное обращение с ней вызывало во мне недовольство и отвращение. Он совершенно не видел ее достоинств и не знал ей настоящей цены. Будь она для меня чужой, я и в этом случае был бы в ярости. Я с облегчением заплатил ему все, что ему причиталось, собрал книги и свитки и попрощался.

Я упаковал свой бесценный груз в длинную коробку из моей кареты и отвез его в лес, где я провел день в окружении волков-стражников. Изменив форму и поднявшись в воздух, я вернулся к дому и, устроившись поудобнее на дереве напротив окна Татьяны, стал дожидаться, когда все утихнет. Вскоре после того, как догорела последняя свеча, скрипнули ставни, я влетел в комнату и принял человеческий облик.

Я подготовил ее к этому и благодаря тому взаимопониманию, которое установилось между нами после моего первого глотка ее крови, она уже не задавала никаких вопросов и не испытывала страха рядом со мной. Напротив, она встретила меня с распростертыми объятиями и заплакала от счастья, что я пришел к ней.

– Больше слез не будет, – сказал я, осторожно снимая соленые капельки мизинцем с ее щеки.

– Я ничего не могу с собой поделать. Я чувствую, что проснулась после долгого сна. За что бы я сегодня не бралась, все кажется нереальным. Только сейчас я начинаю на ощупь узнавать вещи. Столько всего случилось, столько изменилось.

Ее слова возродили во мне радость, которую я думал, что потерял навечно. Я притянул ее к себе поближе, довольный, что могу обнимать ее и ни о чем не думать, просто плыть по течению.

– Ты… заберешь меня с собой? – спросила она.

– Конечно. Ты действительно считаешь, что я могу бросить тебя?

– Нет… я…

– Когда я уйду, ты будешь со мной.

– Когда? Сегодня?

Нам требовалось провести вместе еще несколько ночей, прежде чем я унесу ее с собой как мою невесту.

– Нет, пока это невозможно, пока нет.

– Но, пожалуйста, увези меня отсюда поскорее.

– Что-нибудь не так? – Я отклонился назад, чтобы взглянуть ей в глаза.

– Пожалуйста, Страд, я многим обязана папе Лазло, но я не могу выйти за него замуж. Он сказал, что теперь, когда у него есть деньги, он…

Я ласково взял ее голову в свои ладони и поцеловал ее в надбровье.

– Не надо переживать. Он не тронет тебя. Я клянусь.

Без сомнения, часть моих денег нашла место в кошельке брата Григора, гарантируя скорую отмену удочерения и начало подготовки к свадьбе. Досадно, что никто даже и не подумал поинтересоваться мнением Татьяны, однако точка зрения сироты, попавшей в лапы фанатика, уверенного в том, что он помогает ей, никогда не имеет значения.

Я опять почувствовал отвращение при мысли об Улриче, который взял это невинное создание под свою защиту как ее отец и так бессердечно использовал ее доверие и чувства, заставляя ее выйти за него замуж. По крайней мере – за что я ему был чрезвычайно благодарен, – он ждал благословения церкви до того, как перейти к откровенному насилию в качестве ее мужа.

Отодвигая на задний план его неприятное присутствие, я подхватил Татьяну на руки и отнес ее на кровать. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и я говорил о нашей жизни, какой она была и какой будет. А когда время разговоров кончилось и мы поцеловались, она отбросила назад голову, тихо умоляя меня любить ее, как я делал прошлой ночью.

И я овладел ею, и мы насладились друг другом, вдвоем познав истинную радость любви.

 

 

* * * * *

На следующий день после захода солнца я опять сидел около ее окна, но оно было плотно закрыто, и хотя прошло довольно много времени, она так и не отворила его. Я прижался ухом к стеклу и напряг все мои чувства, но ничего не услышал. Она была там, внутри, но не могла ответить на мой зов. Я похолодел, на сердце у меня стало тяжело. Я проник в дом через щели в раме и паника, повисшая на мне железной гирей, прорвалась вместе со мной.

Комната провоняла молитвами и защитными заклинаниями. Я выбросил руку вперед, защищаясь от убийственного зловония, но брат Григор не зря здесь старался. Конечно, это была не так ловушка, которую устроил мне Лео, но все равно это не предвещало ничего хорошего. Один святой символ висел над ее кроватью, а второй болтался на цепочке, надетой на шею. Воздух загустел от запахов ладана и чеснока, и она задыхалась. Я мгновенно решил эту проблему, распахнув окно и впустив внутрь холодный, но свежий ветер.

Она открыла глаза и узнала меня, но поначалу не смогла вымолвить ни слова. Движением руки я дал ей понять, что это и не нужно, и принялся шарить по углам в поисках других ловушек.

К счастью, их не оказалось. Григор посвятил свои молитвы одной Татьяне и хотя они были достаточно сильны, их влияние не продержится всю ночь. Я попробовал разрушить его – очень осторожно – и почувствовал, как дрогнула чужая сила. Татьяна помогла мне, сняв с шеи святой знак. Она успела стянуть со стены второй символ и рухнула обратно на подушки. Освободившись от этого дополнительного давления, с которым мне приходилось бороться, я кинулся к ее кровати.

– Они хотят убить меня, – прошептала она. Слезы навернулись ей на глаза и потекли по вискам. Ее ледяные и тонкие, как мертвые листья, пальцы вцепились в меня. Я поцеловал их и прижал к своей груди. – Я здесь. Ты в безопасности.

– Но я так слаба. Когда брат Григор пришел приглядеть за мной, мне стало еще хуже. Он читал надо мной молитвы и я с трудом терпела его. Потом вечером он запер мою комнату и опять молился. Пока ты не открыл окно, я думала, что задохнусь.

– Через какое-то время ты снова будешь сама собой. Брату Григору… не известно о некоторых вещах, и он приносит тебе больше вреда, чем пользы, своим пением и курением.

– Он очень напуган, Страд.

– Несомненно. Испуганные люди иногда ведут себя очень глупо.

Я держал ее руку и успокаивал ее, отгоняя от нее ее страхи, как только мог.

Итак. Григор заметил следы на ее шее и правильно понял их значение. Ничего уж тут не попишешь. Я хотел увезти ее подальше от него, но в ее теперешнем состоянии она не могла путешествовать. Боялся я и торопиться с ее превращением. Ее тело еще не привыкло к изменениям, происходящим внутри него, и если я начну спешить, это может оказаться опасным. Но в то же время не следовало упускать из виду Григора с его шарлатанским лечением.

Еще ночь и я могу потерять ее.

Нет. Никогда.

– Татьяна?

Глаза ее приоткрылись. Теперь она могла видеть меня даже в потемках.

– Ты слаба, но перед тем, как ты пойдешь со мной, ты ослабеешь еще больше… но ненадолго. Потом тебе станет хорошо.

Она поняла, правда, не полностью, но на подсознательном уровне, через связывающую нас нить.

– Ты должна делать то, что я тебе скажу, и ты будешь свободна. Проснувшись завтра, ты покинешь этот дом со всеми его тревогами и страхами.

– И буду с тобой?

– И вечно будешь со мной.

– Что я должна сделать?

– Подари мне свой поцелуй. – я коснулся кончиками пальцев ее горла.

Она медленно подняла руку к моему плечу.

– Да…

Поцеловав ее, я глубоко проник в нее и выпил ее жизнь, чтобы она соединилась с моей. Она бледнела и холодела в моих руках, но даже не пошевелилась, чтобы остановить меня. Только когда я наконец отпрянул от нее, она тихо протестующе застонала.

Ресницы ее трепетали, она силилась не потерять сознание. Я поспешно разорвал рубашку и твердым, как алмаз, когтем проткнул свою грудь рядом с сердцем. Наша смешанная кровь потекла из ранки. Я подхватил Татьяну и прижал ее губами к маленькой дырочке. Она начала пить.

Я не знаю, доставляло ли ей это удовольствие, я же испытывал такое наслаждение, которое никогда раньше не получал, деля ложе с женщиной во время занятий любовью. Это потрясающее ощущение было намного сильнее, более возбуждающим, более желанным. Я обнимал ее и чувствовал, как к ней возвращалась ее жизненная сила, тогда как моя выливалась наружу, чтобы напоить ее. Ее руки обвили меня, облепили, оплели, но так было нужно, так было правильно. В прошлом я все отдал за нее и всего лишился. Сейчас у меня не осталось ничего, кроме моей крови и в ней моей жизни, но я и ее подарил ей. И я бормотал про себя, умоляя черных духов, которые сотворили меня, вознаградить меня одним… чтобы она наконец стала моей невестой.

Но в конце концов фиеста кончилась. Неохотно, так неохотно я попытался оторвать ее от себя. Ее сила равнялась моей и она не желала отодвигаться от меня. От моих усилий кровь хлынула фонтаном и она быстро, жадно глотала ее. Мне пришлось упереться ладонью в ее лоб и грубо оттолкнуть ее от меня, иначе мы бы оба погибли. С длинным вздохом сожаления и горького разочарования она опрокинулась на кровать, тяжело дыша, как измученный долгой дорогой бегун.

Мною овладела та же слабость и я упал на пол, сотрясаясь всем телом от усталости и внезапного голода. Я с трудом приходил в себя. Когда я смог подняться, Татьяна уже забылась своим последним земным сном. Не было никакой возможности сказать ей «до свидания». Неважно. Наше счастье при следующей встрече возместит потерянное. Завтра я прилечу за ней и не будет больше прощаний.

 

 

* * * * *

Единственное, что я мог для нее сделать, так это смыть следы нашего обмена кровью, уложить ее поудобнее на кровати и накрыть покрывалом. Несмотря на то, что устранение святых символов, наверняка, не пройдет незамеченным, я был не в состоянии заставить себя прикоснуться к ним. Однако в голове у меня зародилась одна идея, и как только я приоткрыл окно и выплыл наружу, я отправился ее реализовывать.

Церковь в Береце, безусловно, знавала лучшие дни. Без поддержки бывшего правителя города или более крупной святой организации по ту сторону закрытых границ, она сдалась на милость безжалостному времени. Мало кто, должно быть, приходил сюда, то ли по причине безразличия людей, то ли из-за того, что их духовный предводитель отказывался верить в общественную пользу мыла и воды. Как бы там ни было, только две фигурки вышли наружу после полуночных песнопений: старуха и брат Григор собственной персоной. Женщина долго говорила с ним, получила его благословение и вперевалочку зашагала домой.

Я дождался, когда она скрылась из виду, и обрушился на него одним единым куском ожившей тьмы.

Он начал сопротивляться и поднял бы тревогу, но я зажал ему рот рукой. Я затащил его в церковь и захлопнул дверь, чтобы никто не нарушал нашего с ним уединения. Узенький коридорчик был плохо освещен и пришлось идти вглубь, туда, где горели ароматизированные свечи. Я содрогнулся, чувствуя на себе тепловатое влияние этого места и стараясь не обращать внимания на подступающую к горлу неприятную тошноту. Она была обычным явлением после произнесенного мною защитного заклинания.

Когда я развернул его к себе лицом, он так удивился, что даже перестал на несколько минут бороться со мной. Еще до того, как он пришел в себя и потянулся за своим святым символом, чтобы ткнуть им мне в нос, я сжал его запястья в своем кулаке и припер его к стенке так, что его обутые в сандалии ноги свободно болтались над полом.

– Богохульник! – выдохнул он с обезумевшим от праведного гнева видом.

– Несомненно, – ответил я, решив не терять ни минуты. Когда он понял, что я собираюсь сделать, он просто одичал, но он не мог помешать мне выпить его кровь, как я не в состоянии был помешать солнцу вставать по утрам над горизонтом. Я совсем выдохся после слияния наших с Татьяной жизней, но для меня по-прежнему не составляло труда разобраться с типами вроде Григора. Когда я закончил, я практически полностью восстановил силы, а он стал более покладистым. Я отвел его к скамейке и усадил его на нее. Потом я опустился перед ним на одно колено, чтобы находиться на уровне его глаз. Со стороны я, должно быть, напоминал грешника, просящего помощи у своего святого отца.

– Григор, я хочу, чтобы ты послушал меня очень внимательно…

У меня не заняло много времени, чтобы подчинить его, ошеломленного от потери крови, своей воле. Я говорил, а он впитывал каждое мое слово и со всем соглашался. Мне нужно было согласовать свои приказы с сильнейшими стимулами в его жизни, а то он мог выйти из-под контроля, но я быстро придумал кое-что подходящее.

– Начиная с этого самого часа, ты отправишься в путь к гробнице Белого Солнца в городе Крец около западных границ. Возьми все, что захочешь, и уходи поскорее. Понял?

– Да, – ответил он слабым голосом.

Замечательно.

Опять-таки только из уважения к памяти об Илоне я не убил его. Он путался под ногами, однако не представлял реальной угрозы. Мысль об Илоне вдохновила меня на одно небольшое добавление к уже сказанному мною.

– И Григор…

– Да?

– Во время путешествия ты ради своего бога и во имя пущей славы других богов будешь мыться каждый день. В действительности ты будешь мыться каждый день до конца своей жизни.

Это было то малое, что я мог сделать для его прихожан.

 

 

* * * * *

Когда я проснулся, мои стражники уже беспокойно вертелись вокруг меня и поскуливали. Лошади, хотя и привыкли к их присутствию, естественно, не находили их общество особо приятным и с несчастным видом дергали уздечки. Пожелав им удачи, я отпустил волков по их волчьим делам. Они растворились в лесной чащобе и завыли, настраивая себя на предстоящую охоту. К тому времени, как я запряг коней, ночной воздух наполнился многими голосами, которые слились в единую дикую и сладостную свадебную песню, приветствуя мою невесту в ее новой жизни.

Оседлав ведущую в упряжке лошадь, я поскакал к деревне и остановился на холме, в ста ярдах от старой дворянской усадьбы. Как обычно, не было видно ни одного огонька, но я решил не изменять своим привычкам и, бесшумно распрямив крылья, помчался к дому бургомистра. Перед тем как усесться на дерево перед окном Татьяны, я сделал круг над крышей. Я отчетливо чувствовал ее по ту сторону стены. Она только что пошевелилась. Просыпаясь поздно и с трудом отходя ото сна…

Внезапное чувство ужаса, замешанное на невообразимой боли, судорогой смела мое тело. Я подумал, что кто-то ударил меня, потому что я, как подкошенный, упал вниз, на грязную землю двора, не в состоянии подняться. Моя грудь, мое сердце… Огонь… Хуже, чем о<