ГЕОРГИЙ ДМИТРИЕВИЧ ГАЧЕВ

«Национальные образы мира»

Ключ к фрагменту:Вопрос о принадлежности человека к определенной нации и народу один из наиболее древних человеческих вопросов: отделение «своих» от «чужих» – условие самоидентичности, единства людского коллектива. Каждая нация формирует свой образ мира и свою логику его видения, а за суммой национальных логик вполне возможно пытаться уловить универсальный облик человека в его инвариантности.

О национальных «особенностях», о национальном «своеобразии» давно и много мыслилось во человечестве. Для первобытных народов «люди» ‑ это их племя, остальные же племена – это «нелюди», «природа». Человек, с одной стороны, отличает себя от природы, животных, а с другой – от себе подобных. У других «все не как у людей». Для эллинов остальные народы ‑ «варвары». «Немец» = «немой», «не мы» тут слышится. «Мы» ‑ всегда ближайшая мерка и эталон «человека» вообще.

С развитием народонаселения Земли и учащением контактов начинается работа сравнивания. В ее ходе вытесывается как образ других народов, так и свой собственный. Национальное самосознание неотделимо от работы познания других народов. Своя мерка умаляется, видится уже не как всеобщая, а особенная, подобно тому, как герой Горького, попав на «дно», убеждается: «все – люди, все ‑ человеки». Познание учит терпимости, расширяет кругозор.

Особенно остро задача национального понимания встала в ХХ веке. Тут парадокс: с одной стороны, народы мира максимально сближаются по образу жизни, быту, производству, культуре, а с другой – обостряется национальная чувствительность. Странно? Но уж по истории развития национальных чувств видно, что дело не в резкости различий, а в частоте контактов: будь одни о трех ногах, а другие – как лунно-машинные марсиане, если они ни разу не встречались, то и не знают о других и о своих особенностях. Но даже близнецы в семье – как резко различные индивидуальности чувствуют.

Так что единый диалектический процесс ассимиляции‑диссимиляции народов и национальных культур идет и в наше время.

Задача познания национальных особенностей трояко важна: и практически, для взаимопонимания народов при контактах; для самопознания народа: что есть «я» в отличие от «другого»; наконец, теоретически: что есть «мы», человек вообще, по истине и существу, и что ему подлинно нужно, то есть через варианты – познать Инвариант. Он не дан нам в прямом опыте, а даны конкретные народы, так что добираться до него приходится косвенным путем.

И человечество – целостность, и народ – целостность. Каждый видит всю Вселенную, материальные и духовные в ней явления, но в особом аспекте, повороте. Возникает спектр национальных пониманий мира и представлений о «человеке вообще». Логика, философия исходят из точки О и дедуцируют части Единого Целого, «атрибуты», «субстанции». Но эта точка О нам не дана. Она невольно сдвигается и сливается у каждого народа со своим центром. Уразумение этого факта и было для меня исходным – я наткнулся на проблему национальных логик:что даже великая немецкая классическая философия, претендующая на универсальность мирообъяснения, локальна и носит отпечаток германского образа мира.<…> (С. 12-13)

Ключ к фрагменту:Уловить что есть нация в ее целостности невозможно только путем анализа каких-то отдельных форм национального в культуре. Национальную культуру следует понимать как целое, как единую систему элементов, в каждом из которых отражаются все остальные.

Как же схватить национальную целостность?

Когда в науке исследуются национальные особенности чего-то одного – например, славянского романтизма в литературе, – всегда совершается выход к не-литературе: привлекаются обычаи старины, психики, картины природы: горы, леса, степи… – отсюда черпают материал для «особенностей». Но такие частичные соображения раздражают случайностью утверждений, необязательностью. Ум ищет, домогается до первоисточника. И он – в национальной целостности, которую составляют: природа, этнос, язык, история, быт и т.д. Ее надо понять как особую систему взаимоотношения элементов. Элементы бывают разные, а если сходные с другими народами, то все равно выступают в особых сочетаниях.<…> (С. 14)

<…> Танец вальса и система Коперника однажды ослепительно просветили мне друг друга – как конгениальные образования в культуре Нового времени: двойное вращение особи (Земли, «плоти единой») вокруг своей оси (= «я») и в поле-зале социума вокруг его центра (Солнца) – наиболее адекватно соответствовали ощущению «доброго старого» Нового времени Европы от Ренессанса до ХIХ века включительно. И недаром в ХХ веке с появлением теории относительности и вальс отошел в старомодность, уступив место квантово-волновым, фазовым биениям современных танцев.

Наш принцип: всё – во всем!Каждая деталь национальной целостности соотнесена с другой, далекой, и они объясняют друг друга. Потому здесь, в познании целостности, не могут действовать запреты сравнивать разноуровневые вещи, как это принято в строго тектоническом структурализме. Именно перескок с этажа на этаж (как электрона с орбиты на орбиту) и дает силовое поле Целого испытать‑измерить.<…> (С. 14-15)

Ключ к фрагменту:Познать национальную целостность путем логических процедур невозможно: логика жертвует нюансами национальных культур в угоду абстрактным схемам их мыслительных моделей. Более адекватного описания национальной целостности можно достигнуть путем создания ее «образа» – модели национальной культуры, выстраиваемой на основе использования механизма метафоры (переноса) которая позволяет увязывать в единое целое различных культурные элементы.

Образ, способный связывать разнородное, оказывается адекватной гносеологической формулой для познания национальной целостности. Но тогда исследователь сам в первую голову должен снять с себя строго логические заклятия и запреты – и позволить себе самому прибегать к образному мышлению.

Но тогда он теряет логическую обязательность, формальную принудительность выводов своих и положений.

Да – но зато выигрывает в содержании. Он показывает, а не доказывает, и убеждает не «де-юре», а «де-факто»: тем, что как можно в более разнородных элементах национальной целостности обнаруживает связь и взаимное лицезрение. Тем больше полнота и резче глубина изображения, чем смелее положенные там просеки и борозды.

И главный элемент, и фокус, и инструмент такой работы – это мгновенный перенос (= мета-фора) от субтильно духовных явлений к грубо материальным вещам, минуя опосредующие звенья, в которых велит увязнуть логика. <…> (С. 15)

Предпосылка всего исследования такова: всем очевидно, что в ходе истории, и особенно в ХХ веке, сблизились и унифицировались все народы по быту (у всех телевизоры и авто...) и мышлению (интернационализм и математизация наук), и тем не менее в ядре своем каждый народ остается самим собой до тех пор, пока сохраняются особенный климат, времена года, пейзаж, пища, этнический тип, язык и проч., ибо они непрерывно питают и воспроизводят национальные склады бытия и мышления. Соответственно и о Едином материальной Вселенной (Космос) или Духа (Логос) у каждого народа складывается свой образ. Инвариант бытия видится каждым в своем варианте, в особой проекции, как единое небо сквозь атмосферу, определяемую разнообразием поверхности Земли.<…> (С. 23)

Ключ к фрагменту:Пока в мире еще существуют национальные культуры, надо пытаться осмыслить их как некие инварианты единой Культуры человечества. Возможность описать и специфику каждой национальной культуры и Культуру как целое дает использование натурфилософских категорий «любви-вражды«, «огня», «земли», «воды» и пр.

Наши опыты – в ряду тех построений, что делали Монтескьё, Гердер, Гегель, А. и В. Гумбольдты, Шпенглер, Тойнби; у нас – Н. Я. Данилевский и Л.Н. Гумилев (см. также работы Д.С. Лихачева, В.В. Иванова, В.Н. Топорова, С.С. Аверинцева, А.Я. Гуревича и др.). Подход к национальной логике со стороны языка намечен в гипотезе Сепира – Уорфа. Но у нас сам язык опущен в целостность национального бытия, выступает как ее глагол – Логос. Мысль нашего века узрела резкое различие между цивилизацией, которая едина и универсальна, и культурой, которая непременно натуральна и есть живой организм. И если в будущем культуры могут быть залиты и снивелированы цивилизацией, то пока они в высшем цвету, и наша задача: описать их в состоянии, когда народы и культуры, быть может, поют свою лебединую песнь…

Национальный образ мира есть диктат национальной Природы в Культуре. Только ее вливание в дух, своего рода космософию,надо суметь прочитать. Для этого разработана тут своя методика и метаязык. В качестве такового принимается древний натурфилософский язык четырех стихий. «Земля», «вода», «воз-дух», «огонь», понимаемые расширительно и символически, суть слова этого языка, его «морфология», а его синтаксис – это Эрос («Любовь ‑ Вражда» Эмпедокла, «притяжение ‑ отталкивание» Науки). Сам акт наложения древнего языка четырех стихий через головы двух-трех тысячелетий на современность, заарканивая и отождествляя концы и начала духовной истории человечества, есть фундаментальная метафора (= пере-нос) и образует метафорическое поле, с которым посредством дедукции воображения… снимается богатый урожай образов и ассоциаций. <…> (C. 25)

Источник: Гачев Г. Д. Национальные образы мира // Гачев Г. Д. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. – М., 1995. – С.11-31.

«Итальянский образ мира»

Это – духовное путешествие в Италию: припоминая все, что мне в жизни стало ведомо об Италии и Риме, собрав все это в узел и в ходе сравнения с соседними народами – Францией, Германией, Элладой, а также с Россией, я как бы вытесываю статую итальянского Космо-Психо-Логоса. Характерные свойства итальянского образа мира добываются и из анализа итальянской природы и языка, типа жилищь и пищи, из рассмотрения «Божественной комедии» Данте и механики Галилея, типа мелодики у Верди, из искусства Возрождения, из современного итальянского кино (Феллини, Антониони), из сравнения религиозных идей Франциска Ассизскрого и Иоакима Флорского с официальным католицизмом и папизмом и т.д. Широко используются и путешествия по Италии: германца Гёте, французов Стендаля и Тэна, русских Гоголя и Горького.

Поскольку национальный образ мира трактуется как диктат местной природы, а она малоизменна исторически, то Рим и Италия, несмотря на этническую и историческую разность, осмысляются как единый тип.

Общая схема итальянского Космо-Психо-Логоса будет выглядеть примерно так. Это космос дискретности и сияющей пустоты вокруг сбитого, неделимого атома-камня. Дискретность, отчетливость бытия выражается и в marcato и staccato в музыке, и в чеканке Челлини, и в том, что здесь четкий рисунок вместо красочного расползающегося пятна французской акварели, и в том, что макароны здесь национальное блюдо: макароны = волна, змея, ее казнят, перекусывают, так что съедение макарон есть некая каждодневная литургия, осуществляемая итальянским народом: тут совершается жертвоприношение непрерывности, ее пресуществление в дискретность.

Атом в пустоте – это и в атомизме Лукреция, и в том, что Данте «сам себе партия», и в свободном падении Галилея, игнорируя трение, то есть бытие посредничающих стихий: воды и воздуха, ‑ тогда как в тоже средиземноморском космосе Эллады во всем важна медиация, посредство (здесь же – непосредственность): средний термин силлогизма хотя бы припомним. Здесь же из стихий первопочтенны: огонь как свет («сияющая пустота») и плотная земля как камень; отсюда и человек тут понят как homo humus – и престол здесь Петра = «камня», по-гречески.

Воды нет в итальянской живописи: не увидишь ее в застенных, заоконных пейзажах картин Возрождения: ее в камень тут прячут – замуровывают (= акве-дук ‑ «водо-вод»!), как Аиду. А воз-дух тут стоячий (очистительных ветров – сих божеств северных пространств – здесь нет): миазмы, испарения, чума... Лишь свет и камень надежны.

Этот принцип: атом и пустота – находим и в методе «неделимых» Кавальери, который есть итальянский предтеча математического анализа, тогда как у англичанина Ньютона аналогичную роль играет метод «флюксий» = «плывущих»: стихия воды здесь прообраз. О том же говорит и идея Маскерони: геометрия лишь посредством циркуля, без линейки – то есть точки = атомы в пустоте определяет, не связуя их. И в итальянской живописи Гёте удивлялся тому, что сюжет тут – самое слабое место. Ну да: сюжет = связь, а здесь каждое тело самоцельно выпирает. И композиция произведения скорее внешне архитектурна, нежели внутренне характерна.

Отсюда – развитость именно пластических искусств: архитектура, скульптура, чеканка, живопись. Человек уподобляет себя не растению-древу (обитателю посреднических стихий воды и воздуха), но кинетическому животному и камню: волчица Ромула и Рема, звери в первой песни «Ада». И глаза тут не озерно-светоносны, как у северян, но непрозрачные, как драгоценные камни, бархатистые, как шерстка животных. Лес же здесь чужероден, кошмар: у Данте исходно противопоставление: «прямая дорога» (diritta via, ср.: via romana – римская дорога) и «темный лес» (selva oscura). Лес в итальянском космосе есть инакомыслие германо-славянское (а как Роден там лес и любимо дерево! –ср.: идиллия «Шелест леса» в «Зигфриде» Вагнера). Лес тут – ересь. И латинские буквы, в отличие от готических = германских, ветвисто-древесных, – отчетливо архитектурно-скульптурны, каменны. Гёте поразился отсутствию почек на растениях, то есть нет движения как внутреннего измерения; тут движение кинетическое, внешнее. Пространство важнее Времени. В вечнозеленом космосе идея вечности, как нигде, крепка (Рим ‑ «вечный город»).

Тут космос статуарности и опускания. Символические фигуры – колонна (вертикаль важнее горизонтали: шири-дали) и арка: падая, она укрепляет самое себя. Статуарность – в том, что «комната» по итальянски – stanza – то есть «стоянка» (а не logement ‑ «лежанка», как по-французски), и стихи ‑ «стансы», и «как живешь?» по-итальянски – come sta? – буквально «как стоишь?», тогда как в -ургийном космосе англо-саксов, где человек – self-made = «сосделанный», тот же вопрос: how do you do? – то есть «как делаешь?», а по-французски: comment ça va? – то есть «как идется?» (то же и по-немецки: wie geht’s). В картинах – даже у эфирного Боттичелли икры ног Венеры грузноваты сравнительно с бедрами, а в глазах не читается тяга вдаль (нет германского Sehnsucht – тяги dahin («туда»), dahin!), но успокоенность и завершенность.

Космос опускания (купола = тверди неба на земле) прочитывается и в открытии и совершенстве здесь архитектурной формы купола, и в арке, и в нисходящих дифтонгах, преобладающих в итальянской фонетике: io, ua, и в теории свободного падения у Галилея, и в типе мелодики итальянских песен и арий, которые, как правило, начинаются с вершины и ниспадают секвенциями («Санта Лючия», например, или тема неаполитанской тарантеллы и проч.), тогда как в немецкой мелодике тема обычно восходит, вырастает по модели древа (ср. аналогичные по содержанию: предсмертный дуэт Аиды и Радамеса у Верди и сцену смерти Изольды у Вагнера). Круги Данте = уровни Ферми – везде архитектурно-этажный подход, способ видеть. Гёте обратил внимание на то, что возносящаяся мадонна на картине Тициана смотрит не верх, на небо, но вниз. Итальянская мадонна – это тебе не Великая Матерь(я) Востока, не Гея, рождающая даже Урана – Небо, не Кибела, не Богоматерь(я), но меньше она гораздо масштабом: она – мать Сына (filioque = «и Сына» ‑ католицизма), оземнена, очеловечена – как mamma mia.

И в психике итальянцев все отмечают кинетическое и без задержек выражение в поступке и слове – того, что в душе и на уме. Гёте не устает удивляться, что жизнь не спрятана в помещение Haus’а (дома), в Innere (внутреннее) и Tiefe (глубь) – то всё специфически германские параметры – каждого человека, но протекает открыто и публично, вынесена под небо и проявляется не в рефлексии переживаний и намерений, но прямо в действиях, брани и болтовне... Фамильярность здесь – с открытым пространством. (С. 426-429)

Источник: Гачев Г. Д. Итальянский образ мира // Гачев Г. Д. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. – М., 1995. – С. 426-429.

Вопросы для самопроверки:

1. Что такое нация и чем нация отличается от этноса?

2. Когда возникают нации?

3. Как соотносится национальная и мировая культуры?

4. Какие категории описания национальной культуры использует Г. Гачев в его культурологической реконструкции «национальных образов мира»?

5. Какие космические «стихии» Г.Гачев выделяет в качестве определяющих «национальный образ мира» итальянской культуры?

Дополнительная литература по теме:

Артановский С.Н. Историческое единство человечества и взаимовлияние культур. – Л., 1968.

Артановский С.Н. Некоторые проблемы теории культуры. – Л., 1977.

Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. – М., 1989.

Бердяев Н. Русская идея. – М., 1990.

Першиц А.И., Тер-Акопян Н.В. Этнографические исследования развития культуры. – М., 1985.

Смит, Энтони Д. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий наций и национализма. – М., 2004.

Этнологическая наука за рубежом: проблемы поиски решения. – М., 1991.