Северокавказские параллели при изучении западноевропейского рыцарства

Лекция 9. Рыцарский кодекс чести у народов Северного Кавказа

Северокавказские параллели при изучении западноевропейского рыцарства

Общеизвестно, каким неподдельным интересом пользуется "рыцарская" тема в школьной аудитории и у студенчества. При этом, однако в стороне от внимания юношества остается то обстоятельство, что феномен рыцарства, при всей его оригинальности должен рассматриваться на широком хронологическом и территориальном фоне, в ряду многочисленных и интересных воинских субкультур Евразии. Именно такой подход и был продемонстрирован в книге Ф. Кардинп "Истоки средневекового рыцарства" (М.: Прогресс, 1987). Отдавая должное широте эрудиции автора, нельзя не заметить, что кавказский материал упоминается ученым вскользь. Между тем, он заслуживает самого пристального внимания.

Мы имеем ввиду, прежде всего, знаменитый Нартскнй эпос. Правомерность его привлечения очевидна. Картина общества, которая предстает перед исследователями по данным "Нартпады", вполне соответствует трехчастной структуре социума, характерной, по Ж. Дюмезилю, для индоевропейских народов. В ней воины, "воюющие", занимают, как правило, видное, доминирующие положение из эпохи в эпоху. Не имея возможности в данной работе привлечь для исследования весь пласт богатейших материалов "Нартиады" во всех ее национальных версиях (Бакаев, Дударев, 1989), обратимся, прежде всего, к "Нартхэр", т.е. адыгскому варианту (Нартхэр. Адыгский героический эпос. М.: Наука, 1974). Нами будут затронуты вопросы ритуально-культовых и идеологических функций предметов вооружения, рассмотрены воинские обычаи, ценности воина, стереотипы его поведения и т.п., встречающиеся в "Нартхэр", с последующим сопоставлением с западноевропейским рыцарством. Разумеется, мы отдаем себе отчет в том, что эпическое произведение нельзя рассматривать как документальный исторический источник, как это порой делают некоторые увлекающиеся историки и археологи. Тем не менее, думаем, что отраженный в эпосе комплекс многовековой воинской культуры горцев в своих основных чертах устойчив и архетипичен.

Наши наблюдения показывают, что наибольшее предпочтение нарты отдавали такому виду вооружения, как меч. Мечи были двух видов: длинный и тяжелый - маиса, короткий - хошиса. Меч иногда украшался золотом. Он передавался по наследству, от отца к сыну. Мечи богатырей обладали волшебными свойствами: могли оставлять незаживающие раны, или подчинялись только своему хозяину, убивая чужака. Если меч ломался, его забирали и перековывали заново. У некоторых мечей были свои имена, например, меч - Кяхуса. Большое распространение имело также тяжелое копье, или пика. Древко копья делалось из мыкута - породы дерева, отличавшейся особой прочностью. Наряду с обычным копьем эпосу известно и двуглавое. Любопытно, что в археологическом материале таковые практически не прослежены. Определенным исключением можно считать бронзовый двузубец предскифского времени из Исправненского могильника, для которого через абхазский фольклор устанавливается сокраменталыюс назначение (связь с культом молнии) (Козенкова, Найденко, 1980: Трапш, 1969).

Нарты искусно владели луком, изготавливающимся особым образом - из попаленного кизила. Однако истинное удальство и геройство демонстрировалось нартами, прежде всего, с помощью меча и копья в "контактном" бою (Дударев. 1995). В бою применялись также секиры, кинжалы и ножи, а также защитное вооружение. Заметим, что ножи, а также оселки, помимо утилитарного, выполняли, по данным "Нартиады" культовые функции (Холаев, 1974; Далгат, 1972; Членова, 1984 и др.).

У европейского воинства эпохи рыцарей военным идеалом была, именно рукопашная битва с помощью меча и дубинки (Ле Гофф, 1992), а сам меч с еще более ранних времен являлся объектом обожествления и поклонения, - наделялся необыкновенными, сверхъестественными качествами. Он выступал и в роли инсигнии божественной миссии владеющего им человека (например, меч Жанны д-Арк из Фьербуа). По мнению Ф. Кардини, святость меча пришла на Запад от иранских народов через посредничество германцев (о культе меча у скифов см.: Бессонова, 1984). Наличие у меча собственного имени привычно для рыцарского эпоса да и вообще средневекового мира (Эскалибур короля Артура, Дюрандаль Роланда, Жуаез Карла Великого, 3-у-л Факар пророка Мухаммада и т.п.). В этом мы усматриваем элементы мифологического мышления, по законам которого человек был на "ты" с природными объектами и рукотворными предметами (Вейнберг, 1986). Вещи героя, надо полагать, были прямым продолжением его "я". Наличие таковых элементов в рыцарском эпосе и нартских сказаниях связано с древней "языческой" подосновой, которую оказались не в состоянии победить утвердившиеся в Европе и на Северном Кавказе мировые конфессии - христианство и ислам.

Сравнительное изучение различных групп евразийского воинства в состоянии пролить свет на те или иные общие закономерности его развития в различных природных и исторических условиях.

Настоящее сообщение является продолжением начатого авторами ранее исследования, посвященного выяснению места западноевропейского рыцарства в контексте общеевразийского феномена воинского «сословия». Привлеченные нами северокавказские параллели западноевропейскому материалу из Нартского эпоса (в его адыгской версии) рассматривались прежде всего с точки зрения ритуально-культовых и идеологических функций предметов вооружения (Дударев С.Л., Басов И. Северокавказские параллели при изучении западноевропейского рыцарства в евразийском историко-культурном контексте. I. // Историческое регионоведение – вузу и школе. Материалы Четвертой региональной научно-практической конференции. Армавир, 1995. С.11-13). Во второй части работы будут рассмотрены, как оговаривалось заранее, воинские обычаи, ценностные ориентации и этика воина, основные стереотипы его поведения и т.п.

Любимыми занятиями мартов (как и всех тех, кто жил в соответствии с традициями "военной демократии") были путешествия, сражения, набеги. Вполне естественно, что среди них процветал культ физической силы. Поэтому много внимания нарты уделяли различным испытаниям и богатырским играм. Среди них были как вполне реальные (укрощение коня и переправа на нем через бурную реку, подымание тяжелого камня, танец с кубком вина на голове, разрубание мечом железного веретена не повредив при этом лезвия, стрельба из лука на точность и т.д.), так и легендарного, сказочного свойства (купание в кипятке, взламывание льда вмороженным в него и тому подобные вещи). Прошедший все эти испытания именовался "пелуаном", т.е. силачом, борцом.

Нартский богатырь - это одинокий всадник, друзьями которого были его верный конь, выросший вместе с воинном, (вот где дальние истоки лермонтовского "Золото купит четыре жены / Конь же лихой не имеет цены / Он и от вихря в степени не отстанет / Он не изменит, он не обманет), собака и орел, а также доброе оружие. Изредка с богатырем ехал хагрей - спутник, выполнявший функции оруженосца. Нартские воины славились своей личной доблестью. В то же время образ нартского богатыря весьма сложен. О нарте можно сказать, что он храбрый, сильный, щедрый, гордый, верный своему слову, "не угождающий соседу", "не охотник до любовниц", "не обжора и не пьяница". Но с другой стороны, он надменный, не прощающий обид, жестокий, зловредный, хитрый, вспыльчивый, завистливый, вероломный. Его меч крушит целое войско противника, но лук может поразить врага и в спину.

Характерной особенностью воинского быта нартов были поединки между собой, во время которых ярко высвечивалась этическая сторона взаимоотношений внутри вооруженной части общества.

Причины поединков были различными: кровная месть, стычка во время похищения скота, попытка ограбить одинокого всадника. Не явиться на поединок было большим стыдом. В то же время оскорблять друг друга перед поединком было в порядке вещей. Один из противников мог унизить другого, сбив его с коня не острым, а тупым концом копья (что могло привести к самоубийству потерпевшего) или ударом руки.

Когда в ходе схватки один из соперников терял оружие, другой мог отдать свое - лишнее, или вообще изменить время и место поединка. Но такое поистине рыцарское благородство соседствовало с хитростью и обманом, применявшимся с целью добыть победу. К тому же, с побежденным не церемонились, порой привязывая его к лошади задом наперед для демонстративного провоза по селениям (своего рода "гражданская казнь"), а затем убивали. Мертвому противнику просверливали пятки, привязывали арканом к седлу и отвозили к родственникам. Но порой проигравшего удостаивали доставкой к последним всего лишь отсеченной головы, которая могла стать и просто "аксессуаром" воинского убранства победителя.

Много времени нарты проводили на пирах, похваляясь друг перед другом совершенными во время ратных дел подвигами. Отношение к женщине было прозаическим. Один нарт мог помочь другому украсть невест; если оказывалось, что "невеста" нравится другу, то нарт мог без колебаний уступить ее. Да что там невеста! Чтобы вырвать у матери тайну, нарт Ашамез использует жестокость и коварство, заставляя бедную женщину взять в руки только что изжаренный ячмень, который сжимает у нее в ладонях.

Сказанное ярко демонстрирует нам идеалы и нравственные нормы воинства доклассовой и раннеполитической эпох, приблизительно одинаковые у целого ряда народов: скифов, германцев эпохи Цезаря и Тацита, салических франков и др.

Подобные "варварские" представления лежали и у истоков рыцарской культуры (Кардини, 1987), войдя в нее в качестве субстрата. Исследователи отмечают, что наряду с цивилизованностью в рыцаре оставалась изрядная доля дикости от германского воина-зверя. Она отразилась в звериной эмблематике на гербах, и в прозвищах типа Львиное Сердце, Лев, Медведь, Дикий Вепрь и т.п. А в "Песне о Нибелунгах" рыцари на поле брани утоляют жажду кровью убитых врагов... Рыцарству присущ и культ физическом силы, поэтика военных подвигов и сцен насилия (вспомнить хотя бы всего того же Бертрана де Борна) (Ле Гофф, 1992). Война - ото главное для рыцаря, ради нее он забывает обо всем, даже о спасении принцессы, плененной великаном (Краснова, 1993). Войны считались нормальным, и более того, благоприятным с точки зрения общественного благополучия состоянием, а мир - временным и притом нежелательным перерывом между войнами. Целью войны являлся захват добычи во владениях неприятеля, подвергавшихся поэтому безжалостному разорению. Особенно большую выгоду сулил захват в плен знатного противника. Поэтому рыцари не только не стремились убивать друг друга, но всячески избегали этого. Более того, убийство врага-рыцаря осуждалось моралью. Войны, поединки и турниры регламентировались рыцарским кодексом чести. Если кто-либо из соперников во время поединка или турнира терял оружие, то его противник отбрасывал свое или довооружал своего визави. Предательские же удары не допускались. Рыцарю следовало проявлять щедрость, доходящую до самохвальства и мотовства. В книге "Феодальное общество" М. Блок пишет о сеньорах, которые из этих соображений сжигали конюшни с дорогостоящими лошадьми, засевали поле серебрянными монетами и топили кухню дорогими восковыми свечами (Гуревич, 1993). Досуг рыцаря заполнялся пирами, охотой и т.п.

Во всех названных и неназванных проявлениях "героической лени" (К. Маркс) есть немало общего с эпохой "варварства". Но что же сделало рыцарство самим собой, т.е. совершенно отличным феноменом в ряду многих воинских культур Евразии?

Рыцарство - это результат развития феодальных отношений, четкого сословно-классового размежевания верхов и низов, причем верхи отделены теперь от низов в буквальном смысле, живя в замках, вознесенных на недоступные горные кручи. Основа взаимоотношений между представителями феодальных верхов - вассально-ленная система, основанная на обязанностях, хотя и восходящих к германским дружинным порядкам, но покоящихся теперь па фундаменте, ранее неизвестном - условной земельной собственности. Оторванная от народа рыцарская культура становится все более элитарной, утонченно-светской, куртуазной, включая в себя такие понятия как вежливость, щедрость, галантность, верность, умение слагать стихи, знание любовных условностей и т.п. Базой для куртуазной культуры прослужила христианская мораль, неведомая в "варварских" обществах. Центральное звено в куртуазности - воспевание женщины - этим социумам было чуждо. Со временем куртуазность стала доступной достаточно широким общественным слоям средневекового Запада (Малинин, 1992). Специфические формы куртуазности знал и средневековый Восток. И что любопытно, поэтическое отношение к женщине и в том и другом случае часто было формальным. Живший в "куртуазной" Франции XIII в. юрист де Бомануар прямо объявлял, что муж может бить жену - только умеренно(!) (А.Л. Ястребицкая). А "луноликая", "кипарнсоподобная" женщина восточных поэтов была в обыденной жизни бесправным существом, объектом купли-продажи... Все это лишний раз говорит, насколько действительность бывает далека от идеала. И все же не случайно, что понятие "рыцарь" в куртуазном смысле этого слова дожило до наших времен и служит синонимом чести и благородства, не имея, пожалуй, адекватных понятий на евразийских просторах.

Элементы "рыцарского" кодекса чести у народов Северного Кавказа

Еще в конце XIX – первой половине XX в., часть кавказоведов, указывая на находки каменных изваяний Верхней Кубани, подчеркивали их местное происхождение, но пытались проводить аналогии между ними и «воюющими» - рыцарством средневековой Европы, недаром окрестив эти монументы «рыцарями Кавказа» (Е.П. Алексеева). Несмотря на то, что эти памятники ныне относят к совершенно иной – тюркской традиции (Е.И. Нарожный), на Кавказе сохранилось немало других материалов, позволяющих провести некоторые параллели с Западной Европой, и лучше понять специфику «рыцарского» феномена.

Традиционное общество кавказских народов практически постоянно существовало в условиях войн и набегов, в результате чего на высшую ступень социальной иерархии здесь поднимается авторитет воина, статус которого был настолько велик, что во многом влиял на формирование большинства элементов традиционной культуры в целом (глубоко регламентированный рыцарский этикет, материальная культура: от откровенно военизированной традиционной одежды до продукции традиционного ремесленного комплекса).

Формирование рыцарского кодекса поведения можно наблюдать уже в нартском эпосе (С.Л. Дударев, И.И. Басов). Нартский эпос и фольклор доставляют нам множество фрагментов рыцарского быта с его неуемным духом соперничества, поединками, рыцарскими турнирами, устраивавшимися чаще всего богатыми фамилиями с целью определить достойных женихов своим девицам на выданье. Нет сомнения, что существовал своего рода комплекс качеств и навыков, которые отличали профессионального воина-нарта от остального населения. Перед нами возникает собирательный образ профессионального воителя — Воина «без страха и упрека», «кто сам бесчестья не совершит, и другому не позволит в своем присутствии». Такие герои-нарты как Батраз, Ащамез и др. являют образцы рыцарского поведения и рыцарских качеств во всех разделах местной «рыцарской» субкультуры — от искусства боя до искусства музыки и танца, обхождения с женщинами.

Этот общий для всех кавказских народов рыцарский кодекс чести (три важнейшие установки которого – доблесть в бою, умеренность в пище и уважение к женщине) у осетин стал называться «уасиат» (уас (ас) – «рыцарь»; уат – уложение), в целом – «рыцарское уложение» (А.Р. Чочиев). Черкесское дворянство, девизом которого было «Хэбзэрэ зауэрэ» - «Честь и война», выработало свой рыцарский моральный кодекс, так называемый уэркъ хабзэ (уэркъ - рыцарь, дворянин; хабзэ - кодекс обычно-правовых, этикетных норм) (А.С. Мирзоев).

Феодальная иерархия адыгского общества с традициями вассалитета, вотчинными судами, спецификой образа жизни феодалов, позволила Д. де Монпэре в XIX в. написать следующие слова; «Нынешнее состояние Черкесии вызывает у нас в памяти представление о цивилизации времен первых королей в Германии и Франции. Это образец «рыцарской, средневековой аристократии». Отсюда, по словам Б. Бгажнокова, и идентичные формы образа-жизни, «поэтизация войн и поединков, щедрость и гостеприимство, галантное обхождение с женским полом и высокая семиотичность поведения — символизм действий, поступков, ситуаций, слов, вещей, детальная регламентация взаимного обхождения».

Лучшие воины Черкесии пользовались огромным авторитетом и почетом не только в среде феодалов, но и в среде крестьян. «Желание заслужить славу удачливого наездника, храброго воина, человека неутомимого во всех делах, к тому же гостеприимного и галантного, превратилось в господствующую тенденцию жизненных устремлений не только феодальной знати, но и в крестьянской среде. Это была страсть, близкая к идее фикс» (Б. Бгажнокова). Наездничество ассоциировалось с удалью, с поступками, заслуживающими всемерного одобрения и подражания. Это была модель идеального образа жизни мужчины-рыцаря (Э.Х. Панеш). Такое отношение к наездничеству и войне в той или иной степени или форме было свойственно и народам Западной и Центральной Европы, а в недавнем прошлом занимало место в социальной жизни киргизов, чукчей, калмыков и других народов мира (И.И. Басов). Традиции воинской культуры у «воюющих» Евразии, имеющей много общего, несмотря на этнические различия, неодинаковый социально-экономический уклад и территориальную удаленность, должна изучаться с обязательным учетом северокавказских материалов эпохи средневековья, как один из самых репрезентативных.