Укрощение масс в мировых религиях

Религии, претендующие на универсальность, добившиеся признания, оченьскоро изменяют акцент в своей борьбе за души людей. Первоначально речь дляних идет о том, чтобы охватить и привлечь к себе всех, кого только возможно.Они мечтают о массе универсальной; для них важна каждая отдельная душа, икаждую они желают заполучить. Но борьба, которую им приходится вести,постепенно порождает нечто вроде скрытого уважения к противнику с ею ужесуществующими институтами. Они видят, как непросто им держаться. Поэтомуинституты, обеспечивающие единство и устойчивость, кажутся им все болееважными. Побуждаемые примером противников, они прилагают все усилия, чтобысамим создать нечто подобное, и, если им это удастся, со временем такиеинституты становятся для них главным. Они начинают жить уже сами но себе,обретают самоценность и постепенно укрощают размах первоначальной борьбы задуши. Церкви строятся таких размеров, чтобы вместить тех верующих, которыеуже есть. Увеличивают их число осторожно и с оглядкой, когда этодействительно оказывается необходимо. Заметно сильное стремление собиратьверующих по группам. Именно потому, что их теперь пало много, увеличиваетсясклонность к распаду, а значит, опасность, которой надо все времяпротиводействовать. Чувство коварства массы, можно сказать, в крови у исторических мировыхрелигий. Их собственные традиции, на которых они учатся, напоминаю! им, какнеожиданно, вдруг это коварство может проявиться. Истории массовых обращенийв их же веру кажутся им чудесными, и они таковы на самом деле. В движенияхотхода от веры, которых церкви боятся и потому преследуют, такою рода чудообращается против них, и раны, которые они ощущают па своей шкуре,болезненны и незабываемы. Оба процесса бурный первоначальный рост и не менеебурный отток потом питают их постоянное недоверие к массе. Они хотели бы видеть нечто противоположное ей послушную паству. Недаромпринято говорить о верующих как об овцах и хвалить их за послушание. Паствесовершенно чуждо то, что так важно для массы а именно стремление к быстромуросту. Церковь довольствуется временной иллюзией равенства между верующими,на которой, однако, не слишком строго настаивает, определенной, причемумеренной плотностью и выдержанностью курса. Цель она предпочитает указыватьочень отдаленную, где-то в потусторонней жизни, куда вовсе не нужно тотчасспешить, пока еще жив, ее еще нужно заслужить трудом и послушанием.Направление постепенно становится самым главным. Чем дальше цель, тем большешансов на устойчивость. Как будто бы непременный принцип роста заменяетсядругим, весьма от него отличным: повторением. Верующие собираются в определенных помещениях, в определенное время ипри помощи одних и тех же действий приводятся в состояние, присущее массе,но состояние смягченное; оно производит на них впечатление, не становясьопасным, и они к нему привыкают. Чувство единства отпускается имдозированно. От правильности этой дозировки зависит устойчивость церкви. В каких бы церквах или храмах ни приучились люди к этому точноповторяемому и точно отмеренному переживанию, им уже от него никуда не уйти.Оно уже становится для них таким же непременным, как еда и все, что обычносоставляет их существование. Внезапный запрет их культа, подавление ихрелигии государственной властью не может остаться без последствий. Нарушениетщательного баланса в их массовом хозяйстве может спустя время привести квспышке открытой массы. И уже эта масса проявляет тогда все свои известныеосновные свойства. Она бурно распространяется. Она осуществляет подлинноеравенство взамен фиктивного. Она обретает новую и гораздо более интенсивнуюплотность. Она отказывается на время от той далекой и труднодостижимой цели,для которой воспитывалась, и ставит перед собой цель здесь, в этойконкретной жизни с ее непосредственными заботами. Все религии, подвергавшиеся внезапному запрету, мстили за себя чем-товроде секуляризации. Сильная, неожиданно дикая вспышка совершенно меняетхарактер их веры, хотя сами они не понимают природы этой перемены. Онисчитают эту веру еще прежней и полагают, что лишь стараются сохранить своиглубочайшие убеждения. На самом деле они вдруг совершенно меняются, обретаяострое и своеобразное чувство, присущее открытой массе, которую они теперьобразуют и которой во что бы то ни стало хотят оставаться.

Паника

Паника в театре, как уже часто бывало замечено, это распад массы. Чем сильнее объединяло людей представление, чем более замкнута форма театра,который держит их вместе внешне, тем более бурно происходит распад. Впрочем, может быть и так, что само по себе представление еще несоздает настоящей массы. Часто оно вовсе не захватывает публику, которая нерасходится просто потому, что уже пришла. То, чего не удалось вызвать пьесе,тотчас делает огонь. Он не менее опасен для людей, чем звери, самый сильныйи самый древний символ массы. Весть об огне внезапно обостряет всегдаприсутствовавшее в публике чувство массы. Общая, несомненная опасностьпорождает общий для всех страх. На какое-то время публика становитсяподлинной массой. Будь это не в театре, можно было бы вместе бежать, какбежит стадо зверей от опасности, черпая дополнительную энергию в единойнаправленности движения. Такого рода активный массовый страх великоеколлективное переживание всех животных, которые живут стадом, быстро бегаюти вместе спасаются. В театре, напротив, распад массы носит насильственный характер. Дверимогут пропустить одновременно лишь одного или нескольких человек. Энергиябегства сама собой становится энергией, отбрасывающей назад. Между рядамистульев может протиснуться лишь один человек, здесь каждый тщательно отделенот другого, каждый сидит сам по себе, на своем месте. Расстояние доближайшей двери для каждого разное. Нормальный театр рассчитан на то, чтобызакрепить людей на месте, оставив свободу лишь их рукам и голосам. Движениеног по возможности ограничивается. Таким образом, внезапный приказ бежать, который происходит от огня,вступает в противоречие с невозможностью совместного движения. Дверь, черезкоторую каждый должен протиснуться, которую он видит, в которой он видитсебя, резко отделена от всех прочих, это рама картины, которая очень скороовладевает его мыслями. Так что масса подвергается насильственному распадукак раз на вершине своего самоощущения. Резкость перемены проявляется всамых сильных, индивидуальных действиях: люди толкаются, бьются, бешеноколотят вокруг. Чем больше человек борется "за свою жизнь", тем яснее становится, чтоборется он против других, которые мешают ему со всех сторон. Они выступаютздесь в той же роли, что и стулья, балюстрады, закрытые двери, с той толькоразницей, что эти другие еще движутся против тебя. Они теснят тебя отовсюду,откуда только хотят, вернее, откуда теснят их самих. Женщин, детей, стариковщадят не больше чем мужчин, здесь просто никого не различают. Это характернодля массы, где все равны; и хотя каждый уже не ощущает себя частицей массы,он все еще ею окружен. Паника это распад массы внутри массы. Отдельныйчеловек отпадает от нее в момент, когда ей как целому грозит опасность, онхочет от нее отделиться. Но так как он физически еще принадлежит ей, онвынужден против нес бороться. Довериться ей теперь означало бы для негогибель, поскольку гибель грозит ей самой. В такой момент он делает все,чтобы как угодно выделиться. Ударами и пинками он навлекает на себя ответныеудары и пинки. Чем больше он их раздает, чем больше получает в ответ, темяснее он ощущает себя, тем отчетливей начинает вновь осознавать границысобственной личности. Интересно наблюдать, как много общего оказывается между массой ипламенем для вовлеченных в эту борьбу. Масса возникает благодарянеожиданному виду огня или возгласу "Пожар!"; подобно пламени она играет стем, кто пытается из нее вырваться. Люди, которых этот человек расталкивает,для него словно горящие предметы, их прикосновение к любому месту телавраждебно ему, оно его пугает. Это общее чувство враждебности, напоминающееоб огне, захватывает каждого, кто попадается на пути; то, как он постепенноподступает к каждому предмету отдельно и наконец полностью его охватывает,весьма напоминает поведение массы, грозящей человеку со всех сторон.Движения в ней непредсказуемы, вдруг вырывается из нее рука, кулак, нога,точно языки пламени, которые могут взвиться внезапно и где угодно. Огонь,приобретший вид лесного или степного пожара, есть враждебная масса, каждыйчеловек может это ярко почувствовать. Огонь вошел в его душу как символмассы и таким остается в его сознании. А когда приходится видеть, как впанике старательно и как будто бессмысленно топчут ногами человека это естьни что иное, как растаптывание огня. Панику как распад можно предотвратить лишь в том случае, если продлитьпервоначальное состояние общего массового страха. Это возможно в церкви,которой что-то грозит: тогда в общем страхе начинают молиться общему Богу,ибо ему одному дано совершить чудо потушить огонь.

Масса в виде кольца

Двояко замкнутую массу можно наблюдать на арене. Не лишено интересаисследовать ее в этом своеобразном качестве. Арена хорошо отделена от внешнего мира. Обычно ее видно издалека. Ееместоположение в городе, здание, которое она занимает, известны всем. Дажекогда о ней не думаешь, всегда чувствуешь, где она. Крики оттуда разносятсядалеко. Если она открыта сверху, многое из того, что на ней происходит,становится известно в городе. Но как бы ни возбуждали эти известия, беспрепятственный доступ внутрь арены невозможен. Число мест здесь ограничено. Ееплотности положен предел. Сидения расположены так, чтобы люди не слишкомтеснились. Им всем должно быть удобно. Надо, чтобы все могли хорошо видеть,каждый со своего места, и чтобы никто никому не мешал. С внешней, обращенной к городу стороны арена представляет собойбезжизненную стену. Изнутри же здесь выстраивается гтсна из людей. Всеприсутствующие обращают к городу свои спины. Они отделены от структурыгорода, его стен, его улиц. Пока они находятся внутри арены, их не заботитничто происходящее в городе. Жизнь с ее обычными заботами, обычнымиправилами и привычками отодвинута в сторону. На какое-то время люди получаютвозможность собраться в большом количестве, им обещаны положенные эмоции нопри одном важнейшем условии: масса должна разряжаться вовнутрь. Ряды расположены один над другим, чтобы все видели, что происходитвнизу. По в результате выходит так, что масса располагается сама противсебя. Каждый видит перед собой тысячу людей, тысячу голов. Пока он тут, онитут все. Все, что волнует его, волнует и их, и он это видит. Они сидят отнего на некотором отдалении; отдельные подробности, обычно различающиелюдей, делающие их индивидуальностями, смазаны. Вес становятся друг на другаочень похожи, все сходно ведут себя. Каждый замечает в других только то, чтопереполняет его самого. Возбуждение, которое он видит в них, подогревает егособственное возбуждение. Масса, которая таким образом оказывается выставлена сама себе наобозрение, нигде не прерывается. Кольцо, образуемое ею, замкнуто. Ничто изнего не вырвется. Кольцо, составленное из рядов очарованных лиц,представляет собой нечто на удивление однородное. Оно охватывает и вбирает всебя все, происходящее внизу. Никто его не покидает, никто не хочет уйти.Каждое пустое место в этом кольце могло бы напомнить о предстоящем, когдавсе должны будут разойтись. Но пустот здесь нет: эта масса замкнута двояко но отношению к внешнему миру и внутри себя.

Свойства массы

Прежде чем предпринять попытку классификации массы, уместно вкратцеобобщить ее главные свойства. Можно выделить следующие четыре черты: I. Масса хочет постоянно расти. 11риродных границ для се роста несуществует. Там, где такие границы искусственно созданы, то есть винститутах, служащих сохранению замкнутой массы, всегда возможен и время отвремени происходит прорыв массы. Безусловно надежных учреждений, которыемогли бы раз и навсегда помешать приросту массы, не существует. 2. Внутри маем господствует равенство. Оно абсолютно, бесспорно иникогда не ставится под вопрос самой массой. Оно имеет такое фундаментальноезначение, что можно определить состояние массы именно как состояниеабсолютного равенства. У всех есть головы, у всех есть руки, а чем там ониотличаются, не так уж важно. Ради этого равенства и становятся массой. Все,что могло бы от итого отвлечь, не стоит принимать во внимание. Все лозунгисправедливости, все теории равенства вдохновлены в конечном счете этимопытом равенства, который каждый по-своему пережил в массе. 3. Масса любит плотность. Никакая плотность для нее не чрезмерна. Недолжно быть никаких перегородок, ничего чужеродного внутри, все должно повозможности ей принадлежать. Чувство наибольшей плотности она получает вмомент разрядки. Возможно, еще удастся подробней определить и измерить этуплотность. 4. Массе нужно направление. Она находится в движении и движется кчему-то. Общность направления для всех, кто к ней принадлежит, усиливаетчувство равенства. Цель, лежащая вне каждою в отдельности и относящаяся ковсем, вытесняет частные, неравные цели, которые были бы для массысмертельны. Для того чтобы она существовала, ей необходимо направление.Поскольку масса всегда боится распада, се можно направить к какой-то цели.Но тут существует еще и темная инерция движения, зовущая к новым, болееважным связям. Часто нет возможности предсказать, какого рода будут этисвязи. Каждое из четырех обозначенных здесь свойств может играть большую илименьшую роль. В зависимости от того, какое из них превалирует, можнопо-разному классифицировать массы. Когда речь шла об открытых и закрытых массах, было подчеркнуто, что этаклассификация устанавливается по признаку роста. Покуда этому росту ничто непрепятствует, масса открыта; она закрыта, когда ее рост ограничен. Другое разделение о нем речь впереди между ритмической и замершеймассами. Оно основано на двух следующих главных свойствах: равенстве иплотности, причем на обоих вместе. Замершая масса живет ожиданием разрядки. Она не сомневается в ней,однако оттягивает ее. Она хочет относительно долго оставаться плотной, чтобыподготовиться к мгновению разрядки. Позволительно сказать, что она в этомплотном состоянии разогревается, а разрядку откладывает как можно дольше.Масса начинается здесь не с равенства, а с плотности. Равенство жестановится главной целью массы, которого она наконец достигает; всякийсовместный крик, всякое совместное проявление оказывается тогда выражениемэтого равенства. В массе же ритмической плотность и равенство, наоборот, с самого началаприсутствуют одновременно. Здесь все связано с движением. Всякое возбуждениетел, которое можно наблюдать, заранее известно и выражается в танце.Расходясь и вновь сближаясь, участники как бы умело расчленяют плотность.Равенство же демонстрируется само собой. Демонстрация плотности и равенстваискусно создает чувство массы. Быстро возникают ритмические образы, иположить им конец может лишь физическая усталость. Следующая пара понятий, медленной и быстрой массы, связанаисключительно с характером цели. Самые приметные массы, о которых обычноидет речь и которые составляют столь важную часть нашей современной жизни,политические, спортивные, военные массы; они ежедневно у нас перед глазамивсе это быстрые массы. Весьма отличны от них религиозные массыпотустороннего мира или паломников; их цель вдали, путь их долог, подлинноеобразование массы отодвигается в отдаленную страну или в царство небесное. Всущности, мы можем наблюдать лишь стечение этих медленных масс, потому чтоконечные состояния, к которым они стремятся, невидимы и недостижимы дляневерующих. Медленная масса медленно собирается и видит собственноеосуществление лишь в дальней дали. Все яти формы, суть которых здесь лишь обозначена, требуют болеедетального рассмотрения.

Ритм

Ритм первоначально это ритм ног. Каждый человек ходит, а поскольку онходит на двух ногах и попеременно касается земли ступнями, поскольку онпередвигается, покуда происходит это касание, независимо от его желаниявозникает ритмический звук. Шаг правой и левой ноги никогда не бываетсовершенно одинаков. Разница между ними может быть больше или меньше, этозависит от личных свойств или настроения. Можно также идти быстрее илимедленнее, можно бежать, внезапно остановиться или прыгнуть. Человек всегда прислушивался к шагам других людей, они навернякаинтересовали его больше, чем свои собственные. Хорошо известна и походкаразных животных. Многие из их ритмов богаче и выразительней, чем у людей.Когда бегут стада копытных словно движутся полки барабанщиков. Древнейшимзнанием человека было знание животных, которые его окружали, которые емуугрожали и на которых он охотился. Он учился распознавать их по ритмудвижения. Древнейшим шрифтом, который человек учился читать, был шрифтследов. Это была своего рода ритмическая нотопись, существовавшая испоконвеков; она сама собой запечатлевалась на мягкой земле, и человек, читавшийследы, связывал с ними шум, при котором они возникали. Следы зачастую бывали многочисленные, густые. Люди, первоначальножившие мелкими ордами, молча разглядывали их и проникались сознанием, каквелика разница между их малым числом и громадностью этих стад. Они былиголодны и все время искали добычу; чем больше добычи, тем лучше для них. Ноони так же хотели, чтобы их самих было больше. Стремление людей умножатьсявсегда было сильным. Не стоит, однако, понимать под этим словом простоежелание плодиться. Люди хотели, чтоб их было больше теперь, в данномконкретном месте, в этот самый момент. Многочисленность стад, на которых ониохотились, и желание множить собственное число своеобразно переплетались вих душе. Свое чувство они выражали в определенном состоянии общеговозбуждения, которое я называю ритмической или конвульсивной массой. Средством для этого был прежде всего ритм их ног. Вслед за одними идутдругие. Шаги, быстро вторя шагам, создают впечатление множества людей. Онине сдвигаются с небольшою пятачка, танцуют все время на одном месте. Шаги ихне становятся тише, они повторяются и повторяются с неизменной громкостью иживостью. Их интенсивность компенсирует недостаток численности. Когда топотстановится сильней, впечатление такое, будто людей больше. Для всех людейвокруг танец обладает притягательной силой, которая не ослабевает, покуда онне кончится. Все, кто только может его слышать, присоединяются к нему,включаются в него. Самым естественным было бы, если бы этот приток людейпродолжался. Но поскольку вскоре не остается уже никого, кто мог бы к нимприсоединиться, танцующие, сознавая свое ограниченное число, должныизображать нарастание сил. Они двигаются так, как будто их становится всебольше. Их возбуждение растет и доходит до неистовства. Но каким образом они компенсируют недостаток численности? Тут особенноважно, что каждый из них делает то же, что и другие, каждый топает так же,как и другой, каждый машет руками, каждый совершает одни и те же движенияголовой. Эта равноценность участников как бы разветвляется на равноценностьчленов каждого. Все, что только в человеке подвижно, обретает особую жизнь,каждая нога, каждая рука живет сама по себе. Отдельные члены сводятся кобщему знаменателю. Они совсем сближаются, часто покоясь друг на друге. Ихравноценность подкрепляется плотностью и совмещается с равенством. И вотперед тобой пляшет единое существо с пятьюдесятью головами, сотней ног исотней рук, все движутся единообразно и с единой целью. На вершиневозбуждения эти люди действительно чувствуют себя одним целым, и лишьфизическое изнеможение валит их с ног. У всех конвульсивных масс--именно благодаря ритму, который имиовладевает, есть что-то сходное. Это наглядно может продемонстрироватьрассказ об одном таком танце, относящийся к первой трети прошлого века. Речьидет о танце хака новозеландского племени маори, танце первоначальновоинском. "Маори стали в длинный ряд по четыре человека. Танец, называемый"хака", должен был внушить страх и ужас каждому, кто видел его впервые. Всеплемя, мужчины и женщины, свободные и рабы, стояли вперемешку, независимо отзанимаемого ими положения. Мужчины были совершенно нагие, если не считатьпатронташей, опоясывавших их. Все были вооружены ружьями и штыками,прикрепленными к концам копий и к палкам. Молодые женщины с обнаженнойгрудью, включая жен вождя, также принимали участие в танце. Такт пения, сопровождавшего танец, выдерживался весьма строго.Подвижность этих людей была поразительна. Вдруг все они высоко подпрыгивали,отрываясь от земли одновременно, как будто ими двигала одна воля. В тот жемиг они взмахивали своим оружием и изображали на лице гримасу. Со своимидлинными волосами, которые у них обычны как для мужчин, так и для женщин,они были подобны войску горгон. Опускаясь, все издавали громкий стук о землюдвумя ногами одновременно. Этот прыжок в воздух повторялся часто и во всеболее быстром темпе. Черты их были искажены так, как только возможно для мускуловчеловеческого лица, и всякую новую гримасу в точности повторяли всеучастники. Стоило одному сурово, как будто винтом, стянуть лицо, все тотчасему подражали. Они так вращали глазами, что порой виден был только белок иказалось, что в следующий миг они выскочат из орбит. Все одновременновысовывали длинные-предлинные языки, как этого никогда не смог бы сделать ниодин европеец; для этого нужно долго, чуть ли не с детства, упражняться. Ихлица представляли собой зрелище ужасающее, и облегчением было отвести от нихвзгляд. Каждая часть их тела жила отдельной жизнью: пальцы рук и ног, глаза,языки, равно как сами руки и ноги. Они громко били себя ладонями то по левойчасти груди, то по бедрам. Шум их пения был оглушителен, в танце участвовалоболее 350 человек. Можно себе представить, какое воздействие производил этоттанец в военные времена, как он возбуждал храбрость и как усиливалвраждебность обеих сторон друг к другу" '. ' I. S. Polark. New Zealand. Л narrative of travels and adventures.London, 1838, Vol. 1, p. 81-84. Вращение глазами и высовывание языка знаки вызова и противостояния. Ихотя война, вообще-то, дело мужчин, причем свободных мужчин, возбуждениехакой охватывает всех. Масса здесь не знает ни пола, ни возраста, ниобщественного положения: все действуют как равные. Однако что отличает этоттанец от других подобного же рода это особенно ярко выраженное разветвлениеравенства. Получается, будто каждое тело оказывается разложенным наотдельные части, не только на руки и ноги, это как раз бывает часто, нотакже и на пальцы рук и ног, языки и глаза, причем все эти языки действуютсинхронно, делают одно и то же в один и тот же миг. Равными в одном и том жедействии оказываются то все пальцы, то все глаза. Самые мелкие частицы телобъединяются этим равенством, которое проявляется в непрерывно нарастающемдействии. Вид 350 человек, которые одновременно подпрыгивают вверх,одновременно высовывают языки, одновременно вращают глазами, долженпроизвести впечатление неодолимого единства. Плотность здесь это не толькоплотность людей, но также плотность отдельных частей их тела. Кажется, что,даже если бы эти пальцы и языки не принадлежали людям, они могли быдействовать и сражаться сами по себе. Ритм хаки делает самоценным каждое изэтих равенств в отдельности. Все вместе и на таком подъеме они неодолимы. Ведь происходит все так, как будто предполагается, что это увидят: какбудто враг на них смотрит. Интенсивность совместной угрозы вот что такоехака. Но возникнув ради этой цели, танец стал чем-то большим. Выучиваемый смалых лет, он имеет разные формы и исполняется по всяким возможным поводам.Многих путешественников приветствовали, исполняя перед ними хаку. Из ихрассказов мы и получили эти сведения. Две дружественные группы,встретившись, также приветствуют друг друга исполнением хаки; и это делаетсятак серьезно, что неосведомленный наблюдатель каждый миг опасается началабитвы. При торжественном погребении большого вождя, после всех горькихстенаний и актов самоистязания, принятых у маори, после торжественного ивесьма обильного пиршества все вдруг вскакивают, хватают свои ружья иначинают хаку. В этом танце, в котором могут участвовать все, племя ощущает себямассой. Они исполняют сто всякий раз, когда испытывают потребность в том,чтобы быть массой и предстать в этом качестве перед другими. Добившисьритмического совершенства, племя обретает необходимую уверенность в своейцели. Благодаря хаке его единство не подвергается серьезной внутреннейугрозе.

Неподвижность

Замершая масса плотно стиснута, действительно свободное движение былобы для нее невозможно. В се состоянии есть нечто пассивное, замершая массаждет. Она ждет, пока ей покажут обещанную голову или что-то скажут, или онаследит за борьбой. Плотность значит здесь особенно много: давление, котороеотдельный человек ощущает со всех сторон, дает ему представление о мощицелого, лишь частицу которого он собой представляет. Чем больше стекаегсялюдей, тем это давление сильней. Ноги никуда не могут двинуться, рукистиснуты, свободными остаются лишь головы, они могут видеть и слышать;всякое возбуждение передастся непосредственно от тела к телу. Чувствуешьсебя телесно связанным одновременно со многими вокруг. Знаешь, что эторазные люди, но, поскольку они здесь так плотно объединены, ощущаешь их какединство. Этот вид плотности существует определенное время, действуякакой-то срок как постоянная величина; она аморфна, не подчинена никакомуизвестному или выученному ритму. Долго ничего не происходит, однакопотребность в действии нагнетается, возрастает и тем сильней в конце концовпрорывается. Терпение замершей массы, возможно, не покажется таким удивительным,если как следует уяснить, что значит для нее это чувство плотности. Чеммасса плотнее, тем больше она притягивает к себе новых людей. Плотность длянес мера собственной величины, и она же побуждает ее к новому росту. Самаяплотная масса растет быстрее всего. Неподвижность перед разрядкой естьвыражение этой плотности. Чем дольше масса остается неподвижной, тем дольшечувствует и проявляет свою плотность. Для каждого в отдельности из составляющих массу длительностьнеподвижного состояния есть длительность накопления; можно отложить в сторону оружие, убрать многочисленные шипы, обычнонаправленные Друг против друга; можно стоять тесно и не чувствовать тесноты,не испытывать страха перед прикосновением, не бояться Друг друга. Прежде чемтронешься с места, все равно куда, хочется проникнуться уверенностью, что тыостанешься вместе со всеми. Нужно, чтобы ничто не мешало этому процессусрастания. Замершая масса еще не вполне уверена в своем единстве и потомукак можно дольше держится тихо. Но у этого терпения есть свои границы. Разрядка в конце концовнеобходима, без нее вообще нельзя сказать, действительно ли массасуществовала. Крик, звучавший обычно при публичных казнях, когда палачподнимал голову преступника, или возгласы, знакомые по нынешним спортивнымсоревнованиям, это голоса массы. Важнее всего их спонтанность. Возгласы,выученные заранее и регулярно повторяемые время от времени, еще не означают,что масса обрела собственную жизнь. Они, видимо, должны способствоватьэтому, но они могут быть чисто внешними, как отрепетированные движениявоинской части. Напротив, спонтанный, заранее не подготовленный массой крикэто без обмана, и его воздействие огромно. Он может выражать эмоции любогорода; порой не так важен их характер, как сила, разнообразие инепредсказуемость последствий. Именно они формируют душу массы. Впрочем, порой они бывают столь сильными и концентрированными, что вследующий момент взрывают массу. Таков эффект публичных казней ведь одну иту же жертву можно убить лишь однажды. Если казнят кого-то, кто считалсянеуязвимым, в возможности его смерти можно сомневаться до последнегомомента. Такое сомнение еще усиливает неподвижность массы. Тем острее ирезче действует затем вид отрубленной головы. Крик, следующий за этим, будетужасен, но это уже последний крик данной определенной массы. Таким образом,можно сказать, что в этом случае она расплачивается мгновенной смертью заизбыток напряженного ожидания, которое переживает с особеннойинтенсивностью. Гораздо целесообразнее наши нынешние спортивные мероприятия. Зрителимогут сидеть; это наглядно подчеркивает общее терпение. Свобода ног им дана,чтобы топать, но они не двигаются с места. Рукам обеспечена свобода хлопать.Для состязания предусмотрено определенное время; обычно не предполагается,что оно может быть сокращено; по меньшей мере какое-то время все остаютсявместе. За это время может произойти что угодно. Нельзя знать заранее,когда, в какие ворота и будет ли вообще забит гол; а наряду с этимвожделенным главным событием существует много других, порождающих бурныевспышки. Возгласы звучат здесь часто и по разным поводам. Однаконеобходимость распада, когда все в конце концов должны разойтись, заранеепредусмотрена по истечении срока и потому не имеет такого болезненногохарактера. Кроме того, проигравший может взять реванш, а значит, здесь нетничего совсем уж окончательного. Итак, масса получает возможностьпо-настоящему удобно расположиться; скопиться сначала у входа, затемзамереть на сидениях, при подходящем случае как угодно кричать, и, дажекогда все кончится, в будущем у нее есть надежда на повторение. Замершие массы гораздо более пассивного рода образуются в театрах.Идеальный случай когда играют при полном зале. Желательное число зрителейизвестно с самого начала. Они собираются сами по себе, находя дорогу в залкаждый по отдельности, если не считать некоторых скоплений перед кассами. Ихместа указаны. Все установлено заранее: исполняемая пьеса, занятые артисты,время начала и само наличие зрителей на местах. Опоздавших встречают слегкой враждебностью. Как упорядоченное стадо, люди сидят тихо и бесконечнотерпеливо. Но каждый хорошо сознает свое отдельное существование; онсосчитал и отметил, кто сидит рядом. Перед началом представления он спокойнонаблюдает ряды собравшихся голов: они вызывают у него приятное, ноненавязчивое чувство плотности. Равенство зрителей состоит, собственно, лишьв том, что все получают со сцены одно и то же. Но возможность спонтанныхреакций на происходящее здесь ограничена. Даже для аплодисментов есть своеопределенное время, и аплодируют действительно тогда, когда положеноаплодировать. Лишь по силе аплодисментов можно судить, насколькосформировалась масса; это единственный для нее масштаб; так относятся каплодисментам и артисты. Неподвижность в театре стала уже настолько ритуальной, что еевоспринимают лишь внешне, как мягкое давление извне, которое не оказывает налюдей более глубокого воздействия и, во всяком случае, вряд ли можетпородить в них чувство внутреннего единства и общности. Не следует, однако,забывать, какой степени достигает совместное ожидание, с которым связано ихприсутствие здесь, причем это ожидание длится все время, пока идетпредставление. Редко покидают театр прежде, чем оно окончится; даже еслизрители разочарованы, они держатся; но ведь это значит, что они все это время держатся вместе. Противоположность между тихим поведением зрителей и громкойдеятельностью аппарата, на них воздействующего, еще сильней проявляется наконцертах. Здесь все рассчитано на полное отсутствие помех. Любое движениенежелательно, любой звук предосудителен. В то время как для музыки, звучащейсо сцены, много значит ритм, никак нельзя не чувствовать, чтоб этот ритмсказывался на зрителях. Непрерывно меняющаяся музыка вызывает самыеразнообразные и бурные чувства. Не может быть, чтобы большая частьприсутствующих их не испытывала, не может также быть, чтобы они испытывалиих не одновременно. Но никаких внешних реакций на это не заметно. Люди сидятне шелохнувшись, как будто им удается ничего не слышать. Ясно, что такоеумение замирать нужно долго и искусно воспитывать, к результатам этоговоспитания мы уже привыкли. Ведь если взглянуть непредвзято, немногиеявления в нашей культурной жизни столь достойны удивления, как концертнаяпублика. Люди, позволяющие музыке действовать на себя естественно, ведутсебя совершенно иначе; если они прежде вообще не слышали музыки, первоесоприкосновение с ней может вызвать у них безудержное возбуждение. Когдаматросы, высадившиеся на берег Тасмании, сыграли туземцам "Марсельезу", тевыражали свое удовольствие такими странными телодвижениями и удивленнымижестами, что матросы тряслись от смеха. Один восторженный юноша дергал себяза волосы, скреб себе голову обеими руками и время от времени что-товосклицал. На наших концертах сохранился лишь жалкий рудимент физической разрядки.Рукоплескания звучат как благодарность за исполнение, хаотичный короткий шумза хорошо организованный долгий. Когда аплодисменты кончаются, все так жетихо, как сидели, расходятся, уже вполне охваченные чем-то вродерелигиозного благоговения. Из религиозной сферы первоначально и пришла тишина концертов.Совместное стояние перед Богом упражнение, распространенное во многихрелигиях. Ему присущи те же черты неподвижности, что наблюдаются и усветских масс, и оно может вести к таким же внезапным и сильным разрядкам. Пожалуй, самый впечатляющий пример знаменитое "Стояние на Арафате" ',кульминация паломничества в Мекку. На равнине Арафат в нескольких часахходьбы от Мекки в определенные, установленные ритуалом дни собираются 600^700 тысяч паломников. Они располагаются большим кольцом вокруг "Горыблагодати", голого холма, возвышающегося посреди этой равнины. В два часапополудни, самое жаркое время, паломники занимают свои места и стоят так дозахода солнца. Головы у всех обнажены, все одеты в одинаковые белыепаломнические одежды. Со страстным напряжением слушают они словапроповедника, который обращается к ним с холма. Его проповедь этобеспрерывная хвала Господу. Все произносят в ответ формулу, повторяемуютысячекратно: "Мы ждем твоих повелений. Господи, мы ждем твоих повелений!"Многие плачут от восторга, многие бьют себя в грудь. Многие падают в обморокот чудовищной жары. Но существенно, что все эти раскаленные долгие часы онитерпеливо ждут на священной равнине. Лишь с закатом солнца дается знакотправляться в путь. О том, что нам известно относительно сути других религиозных обычаев,относящихся к числу самых загадочных, будет сказано позднее и в другойсвязи. Здесь нас интересует лишь многочасовой момент неподвижности. Сотнитысяч людей в нарастающем возбуждении будут стоять на равнине Арафат и, чтобы ни случилось, не позволят себе покинуть это свое место перед лицомАллаха. Вместе они собираются здесь и вместе получают знак выступать.Проповедь их воспламеняет, и они сами воспламеняют себя возгласами. Вформуле, употребляемой ими, упоми- ' Jaudefroy Dcmonhyncs, Lc Pelcrinage a la Mckkc. Paris, 1923, p. 241'25.'). кается "ожидание", это ожидание напоминает о себе вновь и вновь.Солнце, продвигаясь по небу, заливает всех пылающим светом, медленно инезаметно погружает все в тот же зной; его можно назвать воплощениемнеподвижности. Существуют разные степени оцепенения и молчания религиозных масс, но всостояние высшей пассивности масса приводится насильно, извне. В битве двемассы устремляются друг на друга, и каждая хочет оказаться сильнее другой.Боевым кличем они пытаются доказать как врагу, так и себе, что онидействительно сильней. Цель битвы заставить замолкнуть другую партию. Когдавсе противники повержены, их громкий, единый голос, полный действительносерьезной угрозы, смолкает навсегда. Самая тихая масса - это масса вражескихтрупов. Чем опаснее она была, тем приятней видеть се неподвижным скоплением.Ведь так хотелось, чтобы она стала именно такой беззащитной | рудоймертвецов. Ибо грудой они только что на тебя нападали, грудой кричали натебя. Эту утихомиренную массу мертвец