Сара Бернар в роли Федры

(Трагедия Расина «Федра»)

Никто лучше ее не умеет дать красивый спектакль. Отдельные позы, жесты, платье обыкновенно гармонируют с стилем пьесы. Посмотрите, например, как она играет Федру. В движениях ее тела пеплум словно мра­мор под резцом скульптора: с каждой складки можно писать картину. Но не требуйте от Сары Бернар одного — вдохновения. Она, как осеннее сол­нце, больше светит, чем греет.

Дризен Н. В. Сорок лет театра. Воспоминания. 1875-1915.

СПб., 1915. С. 84.

Она владеет позами, как будто все эти заученнные до тонкости движе­ния и повороты — ее естественные, нормальные манеры. С первого появле­ния на сцену, когда она выступает измученная, ослабевшая, еле будучи в состоянии двигаться, когда даже легкий покров ей кажется невыносимой тяжестью, и до самого конца, представляясь то в внезапном оживлении вспыхнувших надежд, то умоляющей и нежной, то гневной и разъяренной ревностью, то вновь смиренной и подавленной и, наконец, умирающей, — она дает нам целый ряд удивительно красивых, умно и тонко рассчитан­ных движений, пластичных поз, из которых каждая могла бы служить мо­делью скульптору для выражения соответствующих состояний духа. <...> Дикция ее представляла то сочетание простоты и музыкальности, есте­ственной выразительности и приподнятости тона, которое сообщает чте­нию стихов Расина удивительное обаяние без всякой ложной аффектировки <...> Сила Сары Бернар и заключается в том, что она нигде не отступает от естественности и правдоподобия при всей условности выражения все же действительных чувств и ощущений. <...> То, что дает нам Сара Бернар — удовлетворяет нашим представлениям о «ярости» безумно влюб­ленной женщины. А финал трагедии показался нам особенно значитель­ным: то обстоятельство, что Сара Бернар не прибегает ни к каким вне­шним приемам, чтобы представить смерть от отравления, что, произнося свой последний монолог — покаянную исповедь измученной женщины и преступницы (этого признания у Эврипида нет), она садится в кресло, по виду спокойная и как бы полумертвая, и так и застывает в неподвижной позе с простертыми руками, с поблекшим взором — это дает великолепный образ словно раньше смерти умершей женщины, уничтоженной и отчуж­денной от мира роковыми последствиями непреодолимой страсти. Она до некоторой степени уже очистилась покаянием, но жизнь от нее ушла; ей не для чего жить.

Батюшков Ф. Д. Сара Бернар в «Федре» Расина //Ежегодник императорских театров. 1909. Вып. 3. С. 59-61.

Артистка внесла в чувства Федры столько глубины, искренности, стра­стных порывов, ее рифмованным речам сообщила столько естественной драматической силы, что мы, пораженные страданиями царицы, готовы были простить ей ее ошибки и даже преступное жестокосердие: она не ве­дала, что творила! Ее личные страдания, казалось, искупили даже те ис­пытания, какие рядом с этими страданиями выпадали на долю других. Эти испытания бледнели пред страшной неотвратимой грозой, гремевшей над головою Федры.

Уже начало трагедии было, в сущности, продолжением этой грозы, на­чавшейся гораздо раньше и теперь, с первым появлением Федры на сцене, достигшей полного разгара. Лицо артистки смертельно бледно, будто изну­рено давнишними страданиями, она едва передвигает ноги, поддерживае­мая служанками, нам кажется — она близка к обмороку: до такой степени ей мучительно ярок дневной свет! И действительно, с ее лица в первые минуты не сходит выражение страшной внутренней боли, глаза пристально смотрят куда-то вдаль, — Федре рисуются картины ее первой счастливой молодос­ти. Царица едва слушает Энону; но стоило той упомянуть имя Ипполита — и вся бездна страсти и муки поднимается в груди Федры, напрягает ее послед­ние нервы, голос начинает звучать с необыкновенной силой. <...>

Так идет вся драма. Страдания ее достигают своего высшего напряже­ния и, кажется, сжигают каждый атом в организме царицы: тогда пред нами страшно напряженная речь, игра, исполненная драматизма и силы. Но несколько минут— и силы падают: пред нами картина полного, безот­радного отчаяния, будто нравственного онемения. <...>

Этим не исчерпываются драматические моменты в игре г-жи Сары Бернар. Федра знает минуты сравнительно ясные — минуты, озаренные на­деждой. Такова сцена, следующая после объяснения Федры с Ипполи­том. Царица посылает Энону еще раз переговорить с суровым юношей. Она оправдывает его странное поведение непривычкой слышать любов­ные речи. В этом оправдании звучит тихое, ласковое чувство симпатии и какой-то материнской снисходительности. Федра будто в эту минуту ви­дит самого Ипполита и любовно ласкает его непреклонную суровую го­лову.<…>

В сцене ревности г-жа Сара Бернар снова проявила свой художествен­ный такт. Все условности ложноклассицизма исчезли, мы не слышали боль­ше стихов, декламация не баюкала нашего слуха. До нас долетали резкие отрывные речи страсти, все забывшей страсти, близкой к безумию.

Меж них любовь! О нет, как обошли меня? Как видеться могли? Где? И с какого дня?

Задает вопросы Федра сама себе — и будто боится крикнуть от боли: ведь она, очевидно, следила за каждым шагом Ипполита и вдруг узнает целый роман!.. Это была высокохудожественная, в античном смысле пла­стическая картина страданий: ни на одну минуту артистка не могла ос­корбить самого требовательного слуха и зрения ни криком, ни жестом. Именно здесь сказалась несравненная эстетическая сила искусства г-жи Сары Бернар.

Иванов Ив. Спектакли г-жи Сары Бернар //Артист.

1892. № 25. С. 162, 163.