НОВЫЕ ПОДХОДЫ К ПРОШЛЫМ ДИСКУССИЯМ

На том же заседании «круглого стола» по обсуждению задач жур­нала «Социологические исследования», один из его участников О. Б. Божков сказал: «...существует мнение, что предмет социологии уже определен в ходе обсуждений, проходивших в 60-е годы. Но мы помним, как оно проходило: это была игра в одни ворота, когда на тех, кто думал иначе, просто навешивали ярлыки отступников от марксиз­ма. Фактически же та дискуссия завершилась компромиссом: социология была отождествлена с истматом, причем с «усеченным» истматом (т.е. она не получила самостоятельного статуса), но зато было при­знано право на жизнь, так называемых теорий среднего уровня»6.

Выступление О. Б. Божкова как, впрочем, и других участников «круглого стола», наглядно показали и прошлые, и настоящие пробле­мы определения статуса социологии, вскрыли современные противоре­чия в ее развитии, основные узловые моменты и горящие точки. И в самом деле споры о предмете социологии в то время, надо сказать, ве­лись далеко не на научном уровне и с применением отнюдь не научных методов и приемов. Г. В. Осипов в своем интервью журналу «Социоло­гические исследования» говорил: «О волюнтаризме в науке, о том, на каком уровне вестись научные споры в то время, свидетельствует взя­тая наугад одна из стенограмм. Это стенограмма обсуждения краткого социологического словаря, помещенного во втором томе «Социология в СССР». Ее стоило бы опубликовать. Она убедительнее любой публи­цистической статьи воспроизводит духовную атмосферу, в которой де­лались первые шаги по утверждению социологии как самостоятельной научной дисциплины»7 .

Методы «научных споров», хорошо известные в естественных на­уках и с успехом применявшиеся и в общественных дисциплинах, по - сути дела преследовали единственную цель, а именно подчинить жи­вое, не тривиальное развитие той или иной науки или нового направ­ления традиционным идеологическим канонам, в году тем или иным научным группам или группировкам, занимающим ключевые позиции в определенных областях науки. Тоже самое имело место и в социологии.

Споры и дискуссии о предмете социологии и ее месте в системе обществознания начались с того момента, когда молодые ученые, занявшиеся разработкой отечественной социологической науки, не мудрствуя лукаво и следуя прямому переводу термина социология, как науки об обществе, объявили во всеуслышание, что социология будет за­ниматься всем обществом, всеми его проблемами. В принципе это было естественно и даже правомерно, обществом, как уже говорилось, в то время никто практически не занимался, а потребность в изучении его проблем и противоречий была неимоверно велика.

Но социологи взяли на себя неподъемную ношу. Объявив, что об­щество является предметом социологии и не определив понятие «об­щество», т. е. чем конкретно будут заниматься, они тем самым проти­вопоставили себя другим общественным наукам. Для социологов это были проблемы роста и научного самоопределения, но они обнажали свое самое уязвимое место и подставили для критики свои бока. Этим не преминули воспользоваться те, кто по тем или иным причинам не хотел признавать социологию как самостоятельную науку и тем более претендующую на тот кусок хлеба с маслом, на котором они неплохо жили.

Первыми вступили, мягко выражаясь, в полемику представители исторического материализма. Зачем нам, т. е. обществу, нужна еще одна наука об обществе, когда уже имеется исторический материа­лизм, который успешно решает все его проблемы и все давно расписал по полочкам на много тысячелетий вперед.

Это был лейтмотив, звучавший прямо или косвенно во многих вы­ступлениях обществоведов. Но сбросить социологию с корабля, как это делалось раньше, объявив ее буржуазной наукой, уже было нельзя. Социология уже получила общественное признание и определенный статус в системе общественного производства и общественного созна­ния, несмотря на все свои недочеты, ошибки и недостатки. Но и про­тивники не хотели отступать, и они пошли другим путем, «...по отно­шению к социологии как к науке была избрана иная тактика. Она была отождествлена с историческим материализмом. Была сделана попытка вывести социологические исследования за пределы собственного соц­иологического знания, свести их только к прикладному уровню. Тео­ретическая социология полностью отрицалась»,— говорил Г. В. Осипов в том же интервью8 .

Иначе говоря, социологию пытались удушить в дружеских объя­тиях. Если нельзя было ее не признавать и не замечать, тогда надо бы­ло принять ее в свое лоно, таким образом, чтобы от нее ничего не ос­талось.

В целом эта попытка удалась, да и сами социологи не особенно спорили, признав по идеологическим соображениям и из-за отсутствия собственной научной теории, приоритет за историческим материализ­мом как общесоциологической теории, не уточняя его соотношение ни с философией, ни, естественно, с социологией. Но, приняв социологию в свое лоно и объявив себя общесоциологической дисциплиной, и в многочисленных теоретических разработках попытавшись оправдать эти притязания, исторический материализм превратился в какой-то непонятный симбиоз философии и социологии, т. е. стал как бы и фи­лософской, и в то же время и общесоциологической дисциплиной. Если посмотреть работы по историческому материализму тех лет, то фило­софско-социологическая неопределенность вылезает из всех щелей. Социологии, той социологии, которая занималась прикладными соц­иологическими исследованиями, было указано, что она должна зани­маться конкретным в историческом плане обществом, а именно соци­алистическим, изучать конкретные проблемы и противоречия, опреде­лять тенденции развития к светлому будущему и т. д. Это вполне ус­траивало представителей исторического материализма, которые отсто­яли главенствующее положение в обществознании и, соответственно, свои посты, звания, кресла, исключительность положения и офици­ально-общественный статус. Это устраивало и социологов, хотя бы в том плане, что им не мешали заниматься своим делом и проводить соц­иологические исследования.

Но это совсем не устраивало тех, кто занимался научным комму­низмом. Здесь дело обстояло сложнее, а точнее, намного сложнее. Спе­циалисты по научному коммунизму протестовали против новой науки, предметом которой должен стать конкретно-исторический тип обще­ства и тем более социалистического общества, поскольку уже имелась научная дисциплина, которая занималась именно этими проблемами. В конце 70-х годов в МГУ им. М. В. Ломоносова, пожалуй, не было ни одного общего собрания философского факультета, на котором не об­суждались бы и нередко в весьма резкой и нелицеприятной форме от­ношения между научным коммунизмом и социологией. Однажды с трибуны известный обществовед, работающий на отделении научного коммунизма факультета, показав книгу Г. В. Осипова «Теория и прак­тика социологических исследований в СССР», спросил: «Чем же отли­чается научный коммунизм от социологии? Мы изучаем структуру со­ветского общества, и они (социологи) ее изучают, мы и они изучаем рабочий класс, мы занимаемся селом, и социологи активно исследуют эти же проблемы, вопросы семьи, быта и пр., являются областью ин­тересов как первых, так и вторых. Так в чем же их различие и надо ли нам две дисциплины?» В чем разница? Только в том, что социологи изучают, исследуют эти и другие проблемы, а представители научного коммунизма только декларировали их.

Не гнушались и тем, что навешивали, явно и неявно, социологам ярлыки о принадлежности к буржуазной науке, обвиняли в преклонении перед западной социологией, использовании не только ее методи­ческих, но и методологических принципов, то есть отход от марксист­ских позиций. В той душной политической системе социологам было трудно возражать и отстаивать свои позиции. Но дело было не только в этом.

Надо сказать, что социологи, хотя и объявили, что предметом ее изучения является все общество, по сути дела, всем обществом и во­обще обществом, никогда не занимались. У них для этого не было ни профессионального, ни научного опыта. С первых своих шагов, соц­иология стала развиваться именно как прикладная наука, от нее это требовали общественность и благодаря этому она сразу вышла на аван­сцену общественной жизни. Обладая, может быть, не очень сильным, но своим собственным формализованным методом исследования, а именно методикой и техникой, социологи все свое внимание, во всяком случае основную долю, сосредоточили на проведении конкретных соц­иологических исследованиях, на изучении отдельных сторон и аспек­тов социальной действительности. И это было оправдано, этого требо­вала общественность, практические работники, собственно на это ее нацеливали и партийные документы. Необходимо было, наконец, дать адекватную объективную информацию о реальных и объективных про­цессах, протекающих в обществе, поскольку ни одна общественная на­ука не могла этого дать, да и не стремилась особенно к этому. С по­мощью конкретной социологической информации передовая обще­ственность попыталась разобраться в своем обществе. Правда, от соц­иологии тогда не требовали разрабатывать общие законы развития со­циалистического общества. Основным держателем акций здесь оста­вался научный коммунизм.

Требования научного коммунизма, чтобы социология занималась только прикладными исследованиями, так сказать, ползучей эмпи­рией, а научный коммунизм выступал бы в качестве методологической базы в рамках изучения социалистического общества, в общем были правомерны и оправданы. Научный коммунизм был научным предста­вителем той концепции социалистического общества, которая разраба­тывалась всеми общественными дисциплинами, политикой партии и т. п., и соответственно, разрабатывал те или иные ее аспекты, стороны. Социологи же, разрабатывая свои конкретные программы социологи­ческих исследований, с необходимостью исходили из этой общей и ча­стных концепций социалистического общества. Другое дело, что в большей или меньшей степени, как уже говорилось, данные конкрет­ных социологических исследований не ложились в эти общие и част­ные концепции социализма. Но до поры до времени об этом помалкивали и продолжали работать только в рамках этих концепций, по­скольку каких-либо других не было или они не допускались.

Естественно, представители научного коммунизма заявили, как в свое время и представители истмата, что социологи должны, так ска­зать, только поставлять материалы для теоретиков, для обобщения, уг­лубления и пр. Вполне понятно, что и социологи ничего против этого не могли возразить, потому, что так оно практически и получалось. По сути дела, произошла констатация реального разделения обязанностей между ними, их общественного и научного положения.

Долгие споры, наконец, привели к тому, что социологам был офи­циально отдан, так называемый средний уровень, а точнее два нижай­ших в теоретической иерархии уровня. Первый занимал исторический материализм как общесоциологическая дисциплина, второй — науч­ный коммунизм как теория социалистического общества, третий — от­водился собственно социологии, которая должна была заниматься ис­ключительно изучением отдельных сторон социалистического бытия и обязательно в рамках концептуальных установок научного коммуниз­ма и всего марксизма-ленинизма, и четвертый уровень — составляли, так называемые эмпирические, прикладные исследования. Фактиче­ски на бумаге было зафиксировано то, что было на самом деле, другого и не могло быть. У социологов не хватило ни опыта, ни сил, ни знаний, и прежде всего специальных, социологических теорий, чтобы отстоять какую-то иную точку зрения. И хотя социологи не очень соглашались с позицией представителей научного коммунизма и не особенно офи­циально и неофициально признавали их первенство, но на практике особенно и не возражали, довольные хотя бы тем, что им разрешали проводить конкретные социологические исследования, а также самим обобщать и делать выводы, а значит набираться опыта, знаний, чтобы прочно в конце-концов встать на ноги.

Но и сами представители научного коммунизма, чувствуя слабин­ку в своих методах исследований, которые по сути дела сводились к построению умозрительных схем и декларированию своих выводов, не подкрепленных ни практикой, ни тем более каким-либо научными экспериментами и исследованиями, и признавая здесь преимущества социологов, и соответственно их методы работы, стали сами потихонь­ку заниматься социологическими исследованиями. Но в отличие от социологов, которые все-таки искали истину, пытаясь разобраться в реальном положении дел и найти решение, как уже говорилось, неред­ко противоречащее официальным и общепринятым, представители на­учного коммунизма чаще всего занимались тем, что проводя исследо­вания, иллюстрировали полученными цифрами, нередко специально подобранными, свои схемы и умозрительные построения. Впрочем, этим не брезговали и сами социологи, просто принадлежность к той или иной школе, направлению в науке, к группе и т. д. диктовала и форму поведения, и методы исследования.

Но разделившись и определившись по сферам влияния и областям научных интересов и тем самым утвердив то, что было на самом деле, получилось нечто весьма неприятное для социологии и социологов. Она потеряла свой предмет. Если раньше социологи были ориентиро­ваны на общество в целом как на свой предмет, пускай весьма неоп­ределенно очерченный, но который позволял социологам заниматься не только частными социологическими исследованиями, но и разраба­тывать большие социологические проекты, исследовать и активно раз­рабатывать общие концепции социалистического общества, более того, пытаться создать свою социологическую теорию, то после того, как им было строго указано место в системе общественных дисциплин, пред­мет социологии «общество» был полностью исключен из исследова­тельских проектов социологов. Социологи после этого были допущены к изучению только кусочков общества, отдельных его областей и обя­зательно в заранее известных концептуальных рамках. Конечно, это не значит, что все социологи поголовно сложили оружие и отказались от изучения глобальных проблем современности. Но официальный статус социологии обязывал к определенному положению и своей ро­ли, а это выливалось в директивные и методические документы уже самих социологов. Социология превратилась таким образом в приклад­ную дисциплину. Большего ей не позволяли, дальше этого порога соц­иологов не пускали, если только некоторые социологи на свой страх и риск сами не прорывались на чужую территорию, например, пытаясь переосмыслить на основе своих конкретных исследований, некоторые концептуальные положения теории научного коммунизма. Но это бы­ли только отдельные случаи.

В принципе заниматься только, так называемыми, прикладными исследованиями, только сбором эмпирического материала и его пер­вичной обработкой не менее почетно и не менее необходимо, чем за­ниматься глобальными социальными проблемами. В конце концов раз­деление обязанностей, строгое или не очень строгое, внутри научной дисциплины всегда имеется и должно быть. Другое дело, что в тех пол­итических условиях это разделение научного труда нередко принимает характер деления, на так называемые низший и высший уровни, а со­ответственно этому принципу происходит и разделение материальных благ, общественного статуса и научной славы. Все лавры и большая часть общего пирога достается именно теоретикам, практически ничего — нашим прикладникам, экспериментаторам, так сказать, «рабо­чим» науки. Речь идет не о том, чтобы полностью уравнять труд «ра­бочего» в науке и труд «профессора»: это разные работы с разным на­учным вкладом в общее дело. Речь идет о создании равных возможно­стей для каждого человека, справедливой оценке труда и отсутствии любого морального, а тем более социально-политического давления, что было присуще обществоведческим дисциплинам.

В отношении социологии речь идет и о еще более важном. Когда мы говорим о социологии как о науке об обществе, даже не давая оп­ределения понятия «общество» в контекстуальных социологических рамках, мы должны понимать, воспринимать и строить ее как единую науку об обществе, которая была бы адекватна объективной реально­сти и в которой все ее части органично связаны между собой и вместе составляют единое целое.

На самом деле имелось, так сказать, три науки об обществе (в социологическом контексте), которые имеют различный предмет исс­ледования и весьма слабо стыкуются между собой.

1. Исторический материализм, во всяком случае в его изначаль­ной трактовке, предстает как наука о наиболее общих законах смены общественно-экономических формаций, но не о самих формациях, тем более — в их конкретных выражениях. Исторический материализм развивался в рамках общих философских концепций общественного бытия и сознания и сам выступал в основном как философская дисцип­лина. Но законы смены формаций, законы развития той или иной фор­мации и функционирования конкретного общества в рамках той или иной формации — это совершенно разные вещи, хотя, без сомнения, и связанные между собой. Законы перехода от рабовладельческого строя к феодальному, от феодального к капиталистическому и от ка­питалистического к социалистическому могут быть одними и теми же, но законы развития рабовладельческой, феодальной, капиталистиче­ской и социалистической формаций являются совсем другими. Тем бо­лее совершенно другим законам подчиняется развитие того или иного государства и общества в рамках той или иной формации9 .

В этом контексте исторический материализм, даже в его совре­менной интерпретации, когда он вынужден был приблизиться к конк­ретной социальной проблематике, не стал для социологии общесоцио­логической методологической наукой. Большинство социологов-прак­тиков и не испытывали в нем потребности, поскольку не видели для себя большой пользы. К истмату не обращались многие социологи и из академических кругов, имевшие базовое философское образование, и совсем не знали его специалисты, имевшие базовое экономическое, психологическое, математическое образование. Исторический матери­ализм играл роль теории, которая не имела никакого отношения к практике социологических исследований. И сколько бы не обвиняли социологов в том, что они проигрывают в подлинной научности, повы­шении теоретического уровня и практической отдаче, в своих исследо­ваниях не обращаясь к историческому материализму, социологи этого никак не могли понять, даже если добросовестно брались за изучение исторического материализма. Никто не возражал против философской значимости исторического материализма, но он каждый раз оказывал­ся некой другой дисциплиной, которая могла иметь к социологии толь­ко опосредованное отношение и в основном через общефилософские подходы. Представлять исторический материализм напрямую как об­щесоциологическую теорию, рассматривать его как составную часть марксистско-ленинской философии и одновременно как общую соц­иологическую теорию, как науку о наиболее общих и специфических законах функционирования и развития общественно-экономических формаций10 , явилось, по существу, грубой методологической ошибкой. Поэтому истмат и стал малопонятным симбиозом общей марксистско-ленинской философии и общей социологии и неприемлемым для соц­иологов как теоретиков, так и практиков.

2. Научный коммунизм, раскрывающий общие закономерности построения социализма и коммунизма, социалистического и коммуни­стического общества, мог бы в принципе стать некоторой общей соц­иологической теорией, если бы концепция социализма и коммунизма, разработанная и принявшая окончательное оформление еще в 30—40-е годы, была адекватна действительности, если бы научный коммунизм не превратился бы в схоластическую и догматическую науку, если бы не утратил своей способности к саморазвитию и при многих других «если». И сколько бы социологов не призывали творчески использовать научный коммунизм в своих исследованиях и выводах, творчески они не могли этого сделать, поскольку воочию, по результатам своих исс­ледований, видели его нежизнеспособность и даже вред для своей раз­вивающейся науки.

3. Только социология стала реально заниматься реальным социа­лизмом и реальным обществом, пытаясь выявить социальные законы развития общества, исследуя их своими, социологическими методами.

Но, оставаясь официально и по большей части в действительности только прикладной дисциплиной, решить глобальную проблему по­строения социологической теории общества и своей собственной тео­рии во всей жизненной полноте социологам было весьма трудно, если не сказать, непосильно.

Возможно неискушенному читателю все рассказанное нами пока­жется излишним, скучным и ненужным. В самом деле, какая разница, включается ли социология в исторический материализм или в научный коммунизм или остается самостоятельной наукой? Но в том-то и дело, что любая наука может быть наукой только в том случае, если она ор­ганично вписывается в некоторую общую систему знания и имеет свой предмет. Не найдя своего предмета или, того хуже, потеряв его, соц­иология перестает быть самостоятельной наукой и в лучшем случае. становится частью какой-то другой, «целой» науки. Но еще хуже, если это целое не отвечает истинным потребностям ни научного изучения общества, ни истинным потребностям самого общества. Социология стала частью научного коммунизма, но не в изучении общества (в этом аспекте научный коммунизм стал частью социологии), а в изу­чении и развитии концепции социалистического общества, что, как мы видели, не одно и то же. Сейчас стало очевидным, что концепция со­циализма, разработанная на первых этапах развития социалистиче­ского общества, утвердившаяся в сталинские времена и с тех пор не претерпевшая практически никаких изменений, нежизнеспособна. Проводя социологические исследования, социологи получали кучу ма­териалов, доказывавших это, они давали не общие рассуждения о пре­имуществах социализма, как это делалось во всех общественных дис­циплинах, в том числе и в научном коммунизме, а демонстрировали их иллюзорность, вскрывали не только разночтения и расхождения, но и вопиющие противоречия, за что им приходилось платить сполна и по всем счетам. Но то, что социология как часть научного коммунизма вынуждена была работать именно в его концептуальных рамках, по­стоянно тянуло ее назад и тормозило ее развитие, как и развитие в целом всей социальной науки.

Социологи попали в трудное положение. Не имея реальной кон­цепции реального общества, они не могли проводить исследования на достаточном научном уровне, осуществлять поиск подлинного знания. Соответственно, социология не могла и выступать как исследователь­ская дисциплина. Это с одной стороны, с другой, лишившись своего предмета исследования, социология не могла претендовать и на разра­ботку новой концепции общества. Большая часть социологов в те годы была просто дезориентирована.

Подытоживая, можно сказать, что в основном дискуссии велись вокруг одного — место социологии в системе обществознания. Коль уж она народилась, необходимо было куда-то ее пристроить. В принципе младенцу нашли место, вроде бы незаметное, чтобы он не особенно беспокоил и не лез, куда не положено. Но, социология потихоньку подрастала и все более требовательно заявляла о себе, взывая о другом статусе. Сегодня вновь во весь рост встал вопрос о том, что такое соц­иология и чем же она должна заниматься.

Но в процессе роста возникала новая отличительная черта. Если раньше, определяя место социологии в системе обществознания, опре­деляли и область знания, предмет и объект социологического исследо­вания, то теперь попытки определить предмет и объект социологии, по существу — это попытка определить место социологии в обществознании. Разница как будто бы не большая, но весьма принципиальная: это попытка не только найти свое место, но и утвердить приоритетные на­правления в системе обществознания.