Переход к нейродинамике

Благодаря открытиям И.М.Сеченова наметился переход от психоморфологического понимания отношений между мозгом и психикой (согласно которому существуют корреляции между одним из участков мозга и одной из психических функций) к картине динамики нервных процессов: возбуждения и торможения.

Изучение нейродинамики коренным образом изменило представления о физиологической подоплеке психических процессов. Однако оно не могло преодолеть господствовавший веками дуалистический образ мысли, которому не было другой альтернативы, кроме редукционизма (сведения психических процессов к физиологическим), неизбежно влекшего к эпифеноменализму (для которого психическое не более чем праздный эффект активности нервной ткани).

Как дуализм, так и редукционизм могли быть преодолены лишь при условии преобразования не только системы представлении о нейросубстрате психики, но и о самой психике как деятельности, которая опосредована этим субстратом (и превращается без него в витающую над организмом бестелесную сущность). Важнейшим достижением русской научной мысли стал переход к новой стратегии объяснения психофизиологических корреляций. Смысл перехода определил отказ от установки на локализацию "нематериального" сознания в материальном веществе мозга и перевод анализа психофизиологической проблемы в принципиально новый план, а именно в план исследования поведения целостного организма в природной и социальной "применительно к человеку" среде. Пионером такой переориентации и стал Сеченов.

Сигнальная функция

Дело Сеченова продолжил И.П.Павлов. В его пробах опоры на физиологическое учение о нейросубстрате с целью естественнонаучного и строго объективного объяснения психики имелось несколько направлений. Отметим по крайней мере четыре: а) обращение к нейродинамике процессов возбуждения и торможения: б) трактовка временной связи, которая образуется в головном мозге при выработке условного рефлекса как субстрата ассоциации, – понятие, которое являлось основой самого мощного направления в психологии, успешно развивавшегося, как мы знаем, и до приобретения ею статуса самостоятельной науки: в) обращение к связи коры больших полушарий с подкорковыми структурами при анализе сложнейших мотиваций, где невозможно отделить соматическое от психического; г) учение о сигнальных системах.

Во всех случаях Павлов искал способы приблизить научную мысль к решению сверхзадачи, в которой ему виделась высшая цель грандиозной программы выработки условных рефлексов у собаки. Эту цель он в своей программной речи, озаглавленной "Экспериментальная психология и психопатология на животных", сформулировал следующим образом: "Полученные объективные данные, руководясь подобием или тождеством внешних проявлений, наука перенесет рано или поздно и на наш субъективный мири тем сразу и ярко осветит нашу столь таинственную природу, уяснить механизм и жизненный смысл того, что занимает человека более всего, – его сознание, муки его сознания".

Павловское учение революционизировало нейронауку. Однако в трактовку природы сознания оно первоначально никаких инноваций не вносило.

Сознание понималось им тогда как "субъективный мир", как непосредственная данность, иначе говоря, по-декартовски. Поэтому, решительно критикуя дуализм, разъявший сознание и мозг, он позитивного, конкретно-научного объяснения их нераздельности долгое время предложить не мог. Между тем предпосылки такого объяснения содержало обращение Павлова (вслед за Сеченовым) к сигналу как детерминанте поведения.

Сигнальная функция присуща как нервному, так и психическим уровням организации поведения, являясь, тем самым, основанием надежного "брака" физиологии с психологией, о котором страстно мечтал И.П.Павлов.

Уникальность сигнала в том, что он интегрирует физическое (будучи внешним раздражителем, выступающим в особой, превращенной форме), биологическое (являясь сигналом для нервной системы организма) и психическое (выполняя присущую психике функцию различения условий действия и управления им). Именно в этом плане понятие о сигнальных системах, введенное Павловым, открывало новые подходы к психофизиологической проблеме.

Так, уже первая сигнальная система "двулика". В физиологическом плане "действительность сигнализируется почти исключительно только раздражениями и следами их в больших полушариях, непосредственно переходящими в специальные клетки зрительных, слуховых и других рецепторов организма".

В психологическом же плане – "это то, что мы имеем в себе как впечатления, ощущения и представления от окружающей внешней среды".175 При переходе к человеку формируется вторая сигнальная система в виде речевых сигналов (слов). С ней психофизиологическая активность организма приобретает три "лика". Источником вторых сигналов служит не физическая среда, а знаковая система языка, заданная человеческому организму объективно, социальной средой его бытия.

Вместе с тем в самом этом организме вторая сигнальная система оборачивается, говоря павловскими словами, работой все той же нервной ткани. Наконец, речевые знаки вводят в материю больших полушарий свою "душу" в виде неотчленимых от них значений – сгустков народной мысли. Таково было последнее слово Павлова.

Но им вовсе не исчерпываются те принципиальные инновации, которые безотносительно к тому, как это самим Павловым осознавалось, радикально меняли потенциальный вектор поисков продуктивных решений древнейшей проблемы, касающейся связи души и тела.

С одной стороны, зависимость сознания и воли от мозга, с другой – воздействия психических состояний (посредством мозга) на организм веками служили важнейшей темой философско-психологических раздумий и объяснений. Очевидно, что подпочву этих раздумий создала соотнесенность двух понятийных схем: схемы мозга как материального объекта и представлений о бестелесном сознании (о котором думалось на совершенно другом языке). Прогресс в научном познании нейросубстрата неизмеримо превосходил по своим темпам и масштабам научное знание о психических функциях этого субстрата.

Уже первые шаги в открытии роли коры головного мозга как носителя психических функций вызвали широкий резонанс, притом за пределами узкого круга анатомов. Огромную популярность приобрела френология (ее изобретателем стал Ф.А.Галль). Предполагалось, что в различных участках головного мозга локализованы раздельные психические способности (даже такие, как совесть, сострадание и др.). Дело дошло до того, что, знакомясь, люди ощупывали друг у друга "шишки" черепа, надеясь тем самым получить своего рода психологический портрет собеседника. (Кстати, говорят, что этим одно время увлекался Маркс.) Если применительно к анатомии работы Галля стали важным событием (прежде считалось, что психика проистекает из мозговых желудочков), то применительно к психике человека Галль и его последователи придерживались весьма наивных, житейских представлений о сложнейших личностных и социальных феноменах, ища для них локальные "зоны" на карте мозга.

Через несколько десятилетий бурное развитие морфологии мозга, а также патологии позволило описать тонкое клеточное строение различных участков коры. Опять же соблазнительным представилось замкнуть на этих участках психическую функцию (для каждого из них свою). Но если прежде речь шла о таких сложнейших феноменах, как, например, сострадание или совесть, то теперь заговорили о более конкретных "центрах письма" (Экснер), "идеации" (Шарко) и др. Во всем этом направлении схема психики по-прежнему соотносилась с данными морфологии.

Дальнейший путь разработки этого психоморфологического направления пошел в сторону изучения роли ствола мозга – ретикулярной формации (Магун, Джаспер, Моруцци) и уровня отдельных первичных клеток (нейронов) и их синаптических связей (Лорентеде, Экклз и др.). Причем если прежде главный интерес был сосредоточен на изучении зависимости психики от ее телесных механизмов, то теперь становятся популярными поиски "пунктов", где дух влияет на тело (Экклз и др.).

Какими бы блестящими благодаря использованию современной техники ни были достижения, касающиеся устройства и функций нервных центров, нейронов, синапсов, в объяснении проблемы отношений между духовным и телесным существенного выхода на новый исследовательский уровень не просматривалось. Попытки такого выхода с учетом новых веяний в понимании состава и структуры психологического познания предпринимались в России под влиянием представлений Выготского. Его ближайший сподвижник А.Р.Лурия, занявшись нейропсихологией, отстаивал созвучные идеям Павлова и Ухтомского представления о сложных формах динамической локализации функций, о том, что материальным субстратом психической деятельности человека служат социально заданные, знаково опосредованные функциональные органы центральной нервной системы.176

Речь шла о том, что под мозговым субстратом психики следует понимать не "точки" или "зоны", а динамические структуры или рабочие констелляции различных зон. "Накладывать" же на этот субстрат (в детали его анализа, выявленные школой А.Р.Лурия при изучении патологических изменений в работе головного мозга, мы не вдаемся) и размещать по его – этого субстрата – системам связей следует, согласно данной версии, высшие психические функции (термин Выготского).

Следуя за Выготским, школа Лурия изменила многие традиционные воззрения на высшие и элементарные формы психической деятельности, на их развитие на различных возрастных этапах, но по сути своей она не вышла за пределы освященного традицией воззрения на соотношение между двумя рядами жизненных явлений: физиологических и психических – и, тем самым, на рассматриваемую здесь психофизиологическую проблему.

Проблема, которую мы обсуждаем, изначально и неизменно мыслилась, условно говоря, диадически. Иначе говоря, любые подступы к ней предваряла казавшаяся незыблемой пера и принципиальную раздельность двух "миров": внешнего (объективного, телесного) и внутреннего (субъективного, духовного, психического). Каждый из них постигался в собственной категориальной сетке.

Различие сеток и создавало проблему отношений между этими мирами. Немало мыслительной энергии ученых было вложено и различные попытки справиться с ней. Неудачи на этом пути дали некоторым философам повод отнести саму задачу объяснения взаимозависимости мозга и психики к разряду псевдопроблем. Тем не менее конкретно-научное изучение каждого из членов "диады" успешно продолжалось.

Существенно обогатилась за десятилетия после Павлова картина строения и работы головного мозга.Многие выводы самого Павлова, которые он считал чуть ли не аподиктическими, справедливо пришлось вычеркнуть из списка его достижений. Некогда, отправляясь в новый поиск, он подчеркивал незыблемость созданной задолго до него концепции рефлекторной дуги как "единственно научной в этой области". И тут же добавлял, что "этому представлению уже пора из первобытной формы перейти в другую, несколько более сложную вариацию понятий и представлений".

Эта более сложная форма (условный рефлекс), как нам известно, вызвала мощный категориальный взрыв, хотя фактический материал павловской школы устарел. Но новые категории (сигнала, подкрепления потребности, торможения и др.) стали основополагающими для науки о поведении. Тем самым в научный оборот вводилась новая когнитивная структура, отличная от двух других: а) от "картины" нейросубстрата психики, б) от того, как вписывается в эту "картину" сама психика. Эта особая структура выступила в качестве нередуцируемой ни к физиологии, ни к психологии, но внутренне связанной с обоими научными предметами.

Таким образом, вырисовывалась необычная перспектива осмысления психофизиологической проблемы. Взамен диады на арене истории познания появлялась триада: организм – поведение – психика. Специально следует подчеркнуть, что первым звеном выступал именно организм как целостное образование и единой системе его неразлучных взаимосвязей со средой, а не сам по себе головной мозг как орган восприятия, переработки и передачи информации. На это в данном контексте следует обратить особое внимание, поскольку во множестве проб решения психофизиологической проблемы с позиции рефлекторной теории (да и не только с этой позиции) отношение психики к мозгу трактовалось таким образом, чтобы придать психике (сознанию) роль центрального звена между "входом" (воздействие раздражителя) и "выходом" (ответная мышечная реакция) телесного механизма. Отсюда и регулярно применяемый оборот: "рефлекторная деятельность мозга", тогда как в действительности сила и пафос рефлекторной схемы в том, что утверждается акт поведения, в котором представлена в нераздельности целостная система "организм – среда".

Любая попытка видеть психическое в образе центрального компонента рефлекторной дуги ведет к его отрыву от непосредственной включенности в контакт со средой, как со стороны "входа", так и со стороны "выхода". Но тогда оно – это психическое – неизбежно оказывается замкнутым в черепной коробке. И любая попытка объяснить его отношение к телесному субстрату оборачивается хорошо известными из истории мысли доктринами дуализма, редукционизма, взаимодействия, параллелизма и проч.

Система "организм – среда" является истинным субстратом психики. Формула "рефлекторная деятельность мозга" изначально ведет в ложном направлении, она побуждает, например, в различных павловских схемах корковой нейродинамики, давно занесенных в архив (например, об аналитико-синтетической деятельности коры), "лицезреть" материальный коррелят умственных операций (например, анализа и синтеза).

Психосфера – это преобразованная биосфера, а не идентичная ей сущность. На уровне человека она приобретает признаки ноосферы как оболочки планеты, неидентичной по составу и строю оболочкам мозга, с которыми имеет дело нейрофизиология.От природы психического неотъемлем такой его признак, как познавательное отношение к миру. От уровня элементарных чувствований до высших форм психической активности, от непосредственно воспринимаемых явлений до самых фантастических ее порождений, казалось бы, отрешенных от всего земного, в ней представлено знание о внеположных этой активности предметах – реальных либо вымышленных. Изучением различных ипостасей знания заняты многие науки (философия, социология, культурология и др.). Для психологии оно явлено в категории образа (см. выше) как одного из блоков целостной категориальной структуры этой науки, неотделимого от других ее составляющих (действия, мотива, отношения, личности).

Контуры проблемы

Тем самым вырисовываются контуры психогностической проблемы. (Ее обозначение произведено от греч. "гнозис" – познание.) Поле ее исследований это познавательные процессы (ощущение, восприятие, воображение, мышление) и их продукты (чувственные и умственные образы) как феномены, которые рассматриваются исходя из основных объяснительных принципов психологии: детерминизма, системности и развития с целью выяснить, во-первых, причинные факторы, которые их порождают и регулируют, во-вторых, историю стадиального преобразования этих феноменов и, в-третьих, их (функцию в общей системе жизни субъекта. Исторический опыт свидетельствует, что их аналитическое изучение неизбежно вело к расширению проблемного поля психогнозиса. Эпицентром этого поля служила категория образа. Его разработка неизбежно вводила в круг представлений об ее содержании данные, относимые к другим категориям. Так, например, была открыта зависимость образа от действия как формирующей его детерминанты. Это выявилось уже на уровне сенсорики. Движения руки строят осязательный образ, движения глаз – зрительный и т.д. Мотив в свою очередь весьма избирательно – в зависимости от того, что человеку нужно, – влияет (осознанно или неосознанно, но это уже другой вопрос) на оценку самой "ткани" образа. Это же относится к характеру представленности предметного содержания образа в межличностном контексте, в сетке социальных отношений. И конечно же, тогда, когда это содержание приобретает личностный смысл, оно для данного субъекта, при всей объективной независимости от него, впитывает особые, заданные своеобразием жизни этого субъекта краски. Сказанное проливает свет на появление в составе психологического знания концепций и гипотез, сосредоточенных не только на образе как таковом, но и на широком спектре его взаимоотношений с другими фрагментами психической организации, представленными в различных компонентах категориального аппарата психологии.

Философский подтекст данной проблемы, указывающий не на место психики среди других явлений бытия (психофизическая проблема), не на ее отношение к телесному субстрату (психофизиологическая проблема), а на характер представленности объектов психической активности в ее собственном строе и составе, пронизан остро конфликтными отношениями между различными составляющими этого подтекста, прежде всего – идеалистической и материалистической ориентациями. Для первой – объект существует не иначе как в формах деятельности познающего его субъекта. Согласно второй чувственный опыт, его преобразование в рациональные "сценарии" гнозиса возможны только потому, что независимая от этого опыта и этих форм действительность (природная и социальная) служит основой ее воссоздания (согласно диалектическому материализму – активного отражения) в том, что конституирует психику.

В течение столетий на проблеме психогнозиса были сосредоточены усилия философских умов. Ее в первую очередь обсуждали под углом зрения ценности знания, поиска в нем того, что открывает человеку "истинный мир" в отличие от знания недостоверного ("мнения"). В ряде концепций на данные чувственного опыта стали возлагать вину за иллюзорное знание. Кроме того, от рационального знания наряду с тем, что считалось "мнением", отграничивалась также и вера. Конечно, все эти порожденные философской мыслью разграничения имели психологическую подоплеку. Выделение ступеней и форм познания, переходов от одних к другим, изучение иллюзий, источников веры и другие темы, открытые философской наукой, в дальнейшем определили исследовательские искания и находки психологов. Удельный вес этих тем в общем ансамбле идей психологии как науки, имеющей собственное лицо, достаточно велик. Более того, нетрудно убедиться, что этот вес существенно превосходит научные сведения о других темах. Для этого достаточно открыть любой учебник психологии. Информация о различных познанательных проявлениях жизнедеятельности субъекта полнее и надежнее, чем о других ее проявлениях, в особенности когда речь идет о сознании.

Знание о психическом

Обратим внимание на то, что сама этимология термина "сознание" предполагает сосредоточенность на знании, на гнозисе. Из сказанного следует неотвратимая изначальная включенность психогностической проблемы в любую теоретическую систему психологии. Однако здесь перед нами только один аспект этой проблемы, у которой имеются два других. Говоря о психогнозисе, следует иметь в виду принципиально важный вопрос о способах приобретения знаний, о том психическом, которое непременно включает когнитивный компонент (то есть знание). К уникальным характеристикам психики (в тех случаях, когда мы переходим на уровень человека) относится известное каждому из собственного опыта различие между внутренними и внешними ее проявлениями. Первые – неотчуждаемы от переживающего их субъекта. Они открыты ему благодаря особой способности к самонаблюдению и самоотчету. Своеобразие этой способности стало предметом изучения древних философов (Плотин, Августин), заговоривших о поворачиваемости души от внешних объектов к себе самой. В дальнейшем сложилось понятие о рефлексии (от лат. "рефлексия" – обращение назад), которая выступила в качестве особой разновидности гнозиса. Она отлична от других его разновидностей направленностью на обзор и анализ субъектом своего духовного мира, его зримого "внутренним оком" (интроспекцией) наличного состава.