Нарративная психология

Как и большинство современных качественных подходов, нарративный подход достаточно молод. Он возник в 1980-е годы, и его методологическое оформление связывают с работами таких авторов, как Т. Сарбин, Дж. Брунер, Э. Мишлер, Д. Полкинхорн. Основным понятием подхода является нарратив, что означает «рассказ», «повествование». Согласно сторонникам нарративного подхода, люди воспринимают окружающий мир, мыслят, воображают, совершают выборы в соответствии с нарративными структурами, для осмысления собственного опыта они обращаются к многообразным сюжетам, бытующим в культуре, и правилам построения повествований, и с их помощью строят свою жизненную историю и свою идентичность.

Хотя методологическое оформление нарративного подхода произошло сравнительно недавно, интерес к рассказам о человеческой жизни и эмпирическая работа с материалами биографий имеет в психологии богатую историю. В психоаналитической традиции значимость рассказываемых человеком историй для понимания глубинных аспектов его личности была осознана еще З. Фрейдом. Работая с историями пациентов, Фрейд исходил из допущения, что они каким-то образом знают то, что имеет для них патогенное значение, хотя и не могут об этом рассказать. Фрейд полагал, что пациента надо подвести к воспоминанию переживаний, оказавшихся вытесненными, и помочь ему реконструировать относительно завершенную картину забытых лет, причем эта картина должна выглядеть правдоподобной. Иными словами, аналитик, подобно археологу, занимается реконструкцией прошлого по оставленным им следам. Очень важно, что в подходе Фрейда не ставится задачи верифицировать фактами реконструированное прошлое, предполагается, что воссозданная история истинна не в фактическом, а в психологическом смысле – как история оставившего след переживания. Проведенное Фрейдом различие между истиной «материальной» (истиной фактов) и истиной «исторической» (истиной стоящего за рассказом ядерного переживания, которое может принять различные повествовательные формы)[2] получило дальнейшее развитие у авторов, близких нарративному подходу. В частности, Д. Спенс (Spence, 1982) предлагает говорить уже даже не об «исторической», а о «личностной» и «нарративной» истине. Согласно Спенсу, нарративы, с которыми и имеет дело психоаналитик, не столько репрезентируют, отражают смысл событий, сколько создают этот смысл из хаоса переживаемого опыта. «Нарративная» истина клинической интерпретации состоит в том, что интерпретация позволяет соединить разрозненные фрагменты опыта в единое целое, интегрировать болезненные и причудливые воспоминания в хорошо простроенную, экономичную и осмысленную историю. Вполне возможно, пишет Спенс, что аналитик предлагает пациенту лишь иллюзию, но эта иллюзия поддерживается респектабельностью терапевта и проводимого им анализа, и оценивать условную «истинность» интерпретации нужно по тому терапевтическому эффекту, который она оказывает.

Помимо З. Фрейда, большое значение для становления и развития методов работы с биографическим материалом имели труды А. Адлера, предложившего понятия жизненного стиля и жизненного сценария, К.Г. Юнга, акцентировавшего проблематику влияния архетипических сюжетов и образов на индивидуальные переживания и опыт, К. Бюлера, инициировавшего исследования жизненной истории в качестве предпочитаемого метода исследования личности, а также Г. Оллпорта, обратившегося к нарративному исследованию личных документов; в отечественной психологии исследования жизненного пути личности развивались в школе Б.Г. Ананьева (подробно историю биографических методов см.: Логинова, 2001; однако необходимо отличать биографические методы исследования и коррекции личности, которым посвящена книга Н.А. Логиновой, и нарративный подход в психологии, сторонники которого не просто обращаются к биографии для исследования психологических реалий, но и определенным образом мыслят последние, отводя особую роль в их конструировании нарративным структурам и правилам).

То, что принято называть «нарративным поворотом», датируется серединой 1980-х – началом 1990-х годов, когда в свет выходят сборник статей под редакцией Т. Сарбина «Нарративная психология: Рассказанная история человеческого поведения» (Narrative Psychology…, 1986), а также книги Дж. Брунера «Актуальные сознания, возможные миры» (Bruner, 1986) и «Действия смысла (Значение и операции с ним)» (Bruner, 1990), Э. Мишлера «Исследовательское интервью: Контекст и нарратив» (Mishler, 1986), Д. Полкинхорна «Нарративное познание и гуманитарные науки» (Polkinghorne, 1988). Нарратив объявляется новой базовой метафорой для психологии, взамен метафор механизма и организма. Сторонники нарративной психологии подчеркивают, что происходящие в мире события сами по себе не имеют структуры нарратива – это человеческое сознание придает им особый порядок, формируя из них осмысленные истории. Дж. Брунер (Bruner, 1986) проводит различие между двумя не сводимыми друг к другу модусами когнитивного функционирования – рационально-логическим (парадигматическим) и нарративным, каждый из которых предполагает свои правила упорядочивания опыта и конструирования реальности. Д. Полкинхорн (Polkinghorne, 1988) называет нарратив фундаментальной схемой, посредством которой разрозненные действия и события связываются в единое целое, причем внешние факты лишь отчасти определяют схему их возможной организации, они могут быть упорядочены в различные нарративы, получив тем самым разный смысл. В целом, можно сказать, что нарративу придается ключевая роль в человеческой жизни и деятельности, он объявляется основным культурным механизмом конструирования реальности и именно с ним связываются фундаментальные для человека процессы смыслообразования.

Нарративный поворот является частью лингвистического поворота, о котором шла речь выше: сторонники нарративной психологии также исходят из допущения конститутивной роли языка, но придают особое значение именно нарративным структурам – культурным правилам построения рассказов и повествований. Вместе с тем некоторые авторы полагают, что лингвистический поворот – лишь источник, из которого берет свое начало нарративная психология, к настоящему времени сформировавшаяся в отдельное, весьма специфическое течение, в русле которого сложились такие теоретические и методологические принципы, которые позволяют навести мосты между различными направлениями психологии, тем самым способствуя ее интеграции. И если дискурсивную психологию нередко называют второй когнитивной революцией, то нарративную психологию можно считать третьей когнитивной революцией (Hiles, Čermák, 2008).

Идеи нарративного подхода легли в основу многочисленных психологических исследований социальной и личностной идентичности, например, известность приобрели исследования Д. Макадамса, в работах которого идентичность рассматривается в нарративных координатах – как жизненная история, конструируя которую человек соединяет свое прошлое, настоящее и будущее и обеспечивает себя определенной степенью единства и целенаправленности (о концепции и эмпирических исследованиях Д. Макадамса см.: Барский, Грицук, 2008). В нарративном ключе исследуются также процессы познания, индивидуальная и коллективная память (в особенности много работ, посвященных автобиографической памяти), эмоции. Нарративный подход стал востребован в клинических исследованиях опыта болезни и медицинских практик. Наконец, особо следует отметить, что в области консультативной психологии и психотерапии развитие нарративных идей привело к созданию нового психотерапевтического направления – нарративной психотерапии (Уайт, 2010; Фридман, Комбс, 2001).

Философско-методологические основания нарративного подхода, по-видимому, уходят корнями в две мощных традиции – социальный конструкционизм и феноменологию. Социально-конструкционистские импликации прослеживаются, например, в представлениях нарративных психологов об активном конструировании индивидуального и социального опыта, версий реальности, структур Я и идентичности, которое совершается благодаря использованию неких культурных шаблонов, схем, «мастер-нарративов». Огромное внимание уделяется социокультурному (дискурсивному) окружению (контексту), в котором рассказывается история, и формам включенности в него. При этом нарративные психологи, обращаясь к историям, зачастую нацелены на реконструкцию, воссоздание особенностей жизненного мира рассказчика, его живого переживания и опыта – т.е. проводимая ими работа близка тому, что делает феноменолог. Как справедливо подчеркивают Д. Хайлс и И. Чермак (Hiles, Čermák, 2008), нарративное исследование соединяет в себе методологическую перспективу, центрированную на анализе ситуативно-обусловленного и вписанного в социальный контекст речевого действия, и взгляд на человека как субъекта, активно осмысляющего и переосмысляющего свой опыт. Отсюда вытекает необходимость нарративного психолога учитывать два рода контекста – социальный/культурный контекст (как непосредственной интеракции, в рамках которой осуществляется рассказ, так и более широкого социального пространства) и контекст «истории как целого», отражающей целостность «внутреннего мира» личности.

Техники, используемые в нарративных исследованиях, очень разнообразны. Э. Мишлер подчеркивает, что того, что можно было бы назвать «единственным или наилучшим способом исследования нарратива», не существует: развивая свой собственный подход, нарративные психологи должны внимательно относиться к тому, что наработано в других подходах, и задавать себе вопрос, чему они могут у них научиться (Mishler, 1995). Представители нарративной психологии активно обращаются к методам анализа повествования, разработанным в лингвистике, семиотике, литературоведении (идеям и моделям В.Я. Проппа, А.-Ж. Греймаса, Кл. Бремона, Ц. Тодорова, Р. Барта и др.). В нарративных исследованиях последнего десятилетия нередко используются методы и приемы, характерные для психоаналитической (психодинамической) традиции, а также подходов социальной критики. Многие современные работы сторонников нарративного похода основаны на сочетании приемов, почерпнутых из различных традиций анализа текста – герменевтической, структуралистской, психоаналитической, критической. Следует обратить внимание и на тот факт, что в ряде работ нарративных психологов наблюдается заметный сдвиг в сторону формализации анализа, к примеру, в исследованиях жизненной истории, проводимых Д. Макадамсом и коллегами, предлагаются обобщенные списки кодировочных категорий, использование которых позволяет в значительной степени структурировать анализ и по необходимости квантифицировать данные.

В качестве данных нарративные психологи используют любые рассказы (в т.ч. рассказы клиентов психотерапии). Для сбора данных может применяться и метод нарративного интервью, которое представляет собой свободную беседу, инициированную интервьюером. Интервью может касаться всего жизненного пути человека (биографическое интервью: «Расскажите мне о Вашей жизни… когда и где Вы родились…?»), а может быть нацелено на сбор материала о каких-то конкретных событиях или об отдельных аспектах жизни (тематическое, или предметно-фокусированное интервью: «Как Вы пришли в психологию? Расскажите о том, как это произошло», «Вы помните то время, когда Вы пошли в школу? Расскажите, как это было»). Нарративные психологи рассматривают интервью в качестве события речи, в процессе которого продолжается то же самое действие смыслообразования, какое совершают люди в своей обычной жизни. Рассказы людей обычно записываются на диктофон и затем расшифровываются дословно, но без использования специальной системы тренскрибирования, которая принята, например, в дискурс-аналитических исследованиях и подходе анализа разговора. Допускается перевод устной речи в более правильную литературную форму.

Анализ рассказов, как уже было отмечено, очень разнообразен. Транскрипты, как правило, разбиваются на тематические единицы – последовательности эпизодов, событий и т.п. Каждый эпизод является относительно законченным в смысловом плане и играет определенную роль в общем «движении» рассказа. Анализ транскрипта включает в себя анализ содержания и анализ формы рассказа. Отдельно может анализироваться фабула (первичная последовательность событий) и сюжет (форма рассказа, в которую облекается последовательность событий). Нередко при проведении нарративного анализа используются техники кодирования и категоризации с последующим выделением основных тем. Обязательно реконструируется то, что может быть обозначено как ядерный нарратив – главная смыслообразующая тема рассказа, связывающая воедино весь текст. Кроме того, отдельно прорабатываются и другие – побочные, периферические, дополнительные – темы, маркируемые выведенными из текста в результате открытого кодирования категориями. Важнейшую часть нарративного исследования составляет анализ формы. Отслеживается тип нарратива, особенности его «движения» и связность. В процессе анализа типа нарратива чаще всего используется нарративная типология канадского литературоведа Н. Фрая, выделившего романс, комедию, трагедию и сатиру – нарративные структуры, содержащие идею поддержания социального порядка (романс), его разрушения/изменения (комедия), переживания его потери/утраты (трагедия) и действия циничного вызова по отношению к нему (сатира). По характеру своего «движения» нарратив может быть прогрессивным, регрессивным и стабильным или может сочетать в себе элементы различных типов «движения», в зависимости от темы, временного этапа и др. Хорошим дополнением к содержательному и формальному анализу нарратива может быть применение техник, характерных для критического дискурс-анализ – отслеживание форм позиционирования героя рассказа по отношению к тем или иным людям, социальному окружению и т.п. и анализ типов «морального порядка», предполагаемых таким позиционированием (Emerson, Frosh, 2004).

 

Заключение

Подводя итоги нашего обзора основных подходов к анализу дискурса, языка и повествования, еще раз обратим внимание на ряд наиболее важных для психотерапии идей, которые в них содержатся. Во-первых, в этих подходах значительно подрывается узкий психологизм в понимании проблем; они смещают фокус внимания с феноменов, традиционно понимаемых как сугубо психологические, к интерперсональным процессам и социокультурным источникам значения. Во-вторых, проанализированные подходы ставят под сомнение привычные для психологов способы мышления, при которых традиционные психологические понятия некритично связываются с якобы объективно существующими психическими реалиями, которые этими понятиями описываются; согласно рассмотренным подходам, психологические понятия – лишь определенный способ интерпретировать реальность, они конструируются в конкретном культурно-историческом контексте и носят локальный характер. Наконец, в-третьих, описанные подходы подводят к необходимости тщательного исследования (и предлагают для этого соответствующий методологический инструментарий) того влияния, которое оказывают устоявшиеся системы значений и доминантные дискурсивные практики на индивидов; деконструируя то, что кажется привычным и само собой разумеющимся, аналитики дискурса, разговора и нарратива способствуют возможности рождения иных смыслов и альтернативных форм понимания – как на уровне профессионального сообщества, так и на уровне жизненного самоопределения отдельной личности.

Пока, на наш взгляд, подходы к анализу дискурса, разговора и повествования недостаточно ассимилированы в исследования психотерапии. Надо сказать, что выраженный социокритический пафос, свойственный названным подходам, идет вразрез и с объективистскими ориентациями академических психологов, и с гуманистической идеологией психологов-консультантов. Однако нам представляется, что их более широкая и последовательная ассимиляция откроет новые перспективы как в изучении интерактивных процессов, происходящих внутри психотерапевтических сессий, так и в понимании психотерапии как особого института, имеющего отношение к конструированию и регулированию субъективности в контексте социальных практик власти и доминирования – с одной стороны, и в контексте возможных практик свободы – с другой.

 

Литература

1. Барский Ф.И., Грицук А.Г. «Интервью о жизненной истории» Д. Макадамса как метод исследования нарративной идентичности // Психологическая диагностика. – 2008. – №5. – С. 3-48

2. Гилберт Дж.Н., Малкей М. Открывая ящик Пандоры: Социологический анализ высказываний ученых / Пер. с англ. М. Бланко; Вступ. ст. В.П. Скулачева; Общ. ред. и послесл. А.Н. Шамина, Б.Г. Юдина. – М.: Прогресс, 1987. – 267 с.

3. Дейк ван Т.А. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации / Пер. с англ. – М.: Либриком, 2013. – 344 с.

4. Калая П., Хейкинен А. Атрибуции в рамках дискурсивного подхода: Объяснение успехов и неудач в изучении английского языка как иностранного // Язык, коммуникация и социальная среда. Вып. 2. – Воронеж: ВГТУ, 2002. – С. 43-72

5. Логинова Н.А. Психобиографический метод исследования и коррекции личности. – Алматы: «Казак университетi», 2001. – 176 с.

6. Уайт М. Карты нарративной практики: Введение в нарративную терапию / Пер. с англ. Д. Кутузовой. – М.: Генезис, 2010. – 326 с.

7. Фридман Дж., Комбс Дж. Конструирование иных реальностей: Истории и рассказы как терапия / Пер. с англ. – М.: Независимая фирма «Класс», 2001. – 368 с.

8. Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. с фр., комментарий и посл. С. Табачниковой; Общ. ред. А. Пузырея. – М.: Касталь, 1996. – С. 47-96

9. Arribas-Ayllon M., Walkerdine V. Foucauldian discourse analysis // Handbook of Qualitative Research in Psychology / C. Willig, W. Stainton-Rogers (eds.). – London: Sage Publications, 2008. – P. 91-108

10. Billig M. Whose terms? Whose ordinariness? Rhetoric and ideology in conversation analysis // Discourse & Society. – 1999. – Vol. 10(4). – P. 543–558

11. Bruner J. Acts of Meaning. – Cambridge, MA: Harvard University Press, 1990

12. Bruner J. Actual Minds, Possible Worlds. – Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986

13. Conversation Analysis and Psychotherapy / A. Peräkylä, Ch. Antaki et al. (eds). – N.Y.: Cambridge University Press, 2008

14. Edwards D. Emotion discourse // Culture & Psychology. – 1999. – Vol. 5. – P. 271-291

15. Edwards D., Potter J.W. Discursive Psychology. – London: Sage Publications, 1992

16. Emerson P., Frosh S. Critical Narrative Analysis in Psychology. – Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2004

17. Henriques J., Hollway W. et al. Changing the Subject: Psychology, Social Regulation and Subjectivity. – London: Mahtuen, 1984

18. Hiles D., Čermák I. Narrative psychology // Handbook of Qualitative Research in Psychology / C. Willig, W. Stainton-Rogers (eds.). – London: Sage Publications, 2008. – P. 147-164

19. Kendall G., Wickham G. Using Foucault’s Methods. – London: Sage Publications, 1999

20. McLeod J. Qualitative Research in Counselling and Psychotherapy. – London: Sage Publications, 2001

21. Mishler E.G. Models of narrative analysis: A typology // Journal of Narrative and Life History. – 1995. – Vol. 5. – P. 87-123

22. Mishler E.G. Research Interviewing: Context and Narrative. – Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986

23. Narrative Psychology: The Storied Nature of Human Conduct / T. Sarbin (Ed.). – New York: Praeger, 1986

24. Parker I. Critical psychology: critical links // Annual Review of Critical Psychology. – 1999. – Vol. 1. – P. 3-20

25. Polkinghorne D. Narrative Knowing and Human Sciences. – Albany, NY: State University of New York Press, 1988

26. Potter J. Discourse analysis and discursive psychology // Qualitative Research in Psychology: Expanding Perspectives in Methodology and Design / P.M. Camic, J.E. Rhodes, L. Yardly (eds.). – Washington, DC: American Psychological Association, 2003. – P. 73-94

27. Potter J., Hepburn A. Qualitative interviews in psychology: problems and possibilities // Qualitative Research in Psychology. – 2005. – Vol. 2. – P. 38-55

28. Potter J., Wetherell M. Discourse and Social Psychology: Beyond Attitudes and Behavior. – London: Sage Publications, 1987

29. Qualitative Research Methods in Mental Health and Psychotherapy: A Guid for Students and Practitioners / D. Harper, A.R. Thompson (Eds.). – London: Wiley-Blackwell, 2012

30. Rose N. Governing the Soul: The Shaping of the Private Self. – London: Routledge, 1990

31. Rose N. The Psychological Complex: Psychology, Politics and Society in England 1869 – 1939. – London: Routledge and Kegan Paul, 1985

32. Schegloff E.A. Reply to Wetherell // Discourse & Society. – 1998. – Vol. 9 (3). – P. 413–416

33. Schegloff E.A. Whose text? Whose context? // Discourse & Society. – 1997. – Vol. 8. – P. 165-187

34. Spence D.P. Narrative Truth and Historical Truth: Meaning and Interpretation in Psychoanalysis. – New York: W.W. Norton, 1982

35. Wetherell M. Positioning and interpretative repertoires: conversation analysis and post-structuralism in dialogue // Discourse & Society. – 1998. – Vol. 9(3). – P. 387-412

36. Wiggins S., Potter J.W. Discursive psychology // Handbook of Qualitative Research in Psychology / C. Willig, W. Stainton-Rogers (Eds.). – London: Sage Publications, 2008. – P. 73-90

37. Wilkinson S., Kitzinger C. Conversation analysis // Handbook of Qualitative Research in Psychology / C. Willig, W. Stainton-Rogers (Eds.). – London: Sage Publications, 2008. – P. 54-72

 

 

Сведения об авторе

Бусыгина Наталия Петровна – кандидат психологических наук, доцент; доцент кафедры индивидуальной и групповой психотерапии факультета консультативной и клинической психологии МГППУ, доцент кафедры психологического консультирования факультета психологии МГОУ.

Научные интересы: качественная методология, качественные методы, консультативная психология, психоанализ, исследования личности в условиях постсовременности.

[email protected]

 

Boussyguina Natalia– Ph.D. in Psychology, Associate Professor, Counseling and Clinical Psychology Department, Moscow State University of Psychology and Education; Associate Professor, Psychology Department, Moscow State Regional University.

Research interests: qualitative methodology, qualitative methods, counseling psychology, psychoanalysis, studies of personality under the conditions of postmodernity.

[email protected]

[1] Следует сказать, что первоначально термин «критическая психология» возник на рубеже 60-70-х годов в Германии. Им обозначалось направление марксистски ориентированной психологии (К. Хольцкамп, У. Хольцкамп-Остеркамп, П. Кайлер, К.Х. Браун и др.). Это направление не получило широкого развития за пределами Германии. Так что можно сказать, что в конце ХХ века критическая психология рождается заново – теперь уже в контексте англоязычной психологии. Сегодня немецкую критическую психологию К. Хольцкампа рассматривают как один из источников современного, более широкого направления критической психологии (см., напр., Parker, 1999).

[2] Наиболее ярко различие между «материальной» и «исторической» истиной представлено в поздней работе Фрейда «Моисей и монотеистическая религия», однако эта мысль появляется и в других его работах («Будущее одной иллюзии», «О добывании огня»). История становится истинной (приобретает «историческую» истину) в силу оживления события-переживания, исчезнувшего из памяти человека (или всего человечества), она «схватывает» истину события в иносказательной, символической и эмоционально-насыщенной форме. В этом смысле история Эдипа – одна из возможных форм «схватывания» «исторической» истины того комплекса переживаний, который связан с отношениями в родительской семье и формированием психологического пола.