На дороге появилась знакомая фигурка Красавы

– Мишаня! Мишаня!

Разглядев в санях незнакомое лицо, Красава резко остановилась и настороженно уставилась на Роську.

«М‑да, не любят здесь чужих».

– Не бойся, Красава! Это – мой… названый брат Ростислав. Иди сюда, садись в сани.

Красава нерешительно потопталась на месте, но потом все‑таки забралась в сани.

– Мишаня, а ты подарки привез?

– Привез, Красавушка, привез.

– А сказку расскажешь?

– Расскажу… Красава! Да ты шепелявить перестала!

– Ага! Слушай: шмель жужжит в камышах! – Красава явно гордилась своим достижением. – Бабуля научила!

«Она еще и логопед! Ну дает бабка. Одно слово – волхва!»

* * *

Нинея встречала гостей на крыльце.

– Здрава будь, Нинея Всеславна! – Мишка обнажил голову и поклонился, насколько позволили костыли. – А это – мой названый брат Ростислав.

– Здрава будь, Нинея Всеславна! – Роська поклонился «большим чином», дотронувшись шапкой, зажатой в вытянутой руке, до земли.

– Здравствуй, Мишаня, здравствуй, Славушка. Мишаня, а что с ногой‑то?

– Подстрелили немножко, баба Нинея, ничего страшного.

– Ну у тебя лекарка изрядная рядом, поправишься. Заходите в дом, ребятушки.

Подражая Мишке, Роська поклонился очагу, потом принялся пристраивать на лавке перенесенные из саней подарки. Нервничал он все‑таки здорово – мешки никак не хотели вставать, все валилось из рук. Нинея, понимающе улыбаясь, помогла ему.

– Ты из каких же будешь, Славушка?

– Не знаю, Нинея Всеславна, я еще в детстве в рабство попал…

Роська смущенно зыркнул глазами в Мишкину сторону.

– …Михайла меня выкупил и крести… Ой.

Мишкин крестник прервался на полуслове и густо покраснел.

– Ничего, Славушка, все хорошо. Мишаня молодец, что крестника названым братом величает. Так и надо, так на самом деле и есть. Не смущайся, Славушка, раздевайся, да садись‑ка вот здесь, поговорим. Нехорошо, когда человек своих корней не помнит.

– Баба Нинея, я тут вам из Турова… – начал было Мишка, но Нинея перебила:

– Погоди, Мишаня, я должна знать, кто ко мне в дом пришел. Славушка, рассказывай.

«Знакомое мероприятие, сейчас Роська выложит всю подноготную, даже то, о чем давно забыл. Сильна боярыня Гредислава, сильна, ничего не скажешь».

Мишка уселся на край лавки у торца стола, пристроил рядом костыли и стал слушать. Рассказ свой Роська начал с уже знакомой истории о захвате Никифором польской ладьи. Нинея некоторое время послушала, потом прервала Роську:

– А раньше? До того?

Роська молчал. Нинея повела перед собой рукой, Роська закрыл глаза, расслабился и вдруг… заговорил на каком‑то незнакомом языке. Язык был явно не славянский. В XII веке русские еще могли общаться с чехами, поляками, болгарами и другими славянами без переводчика, различия в языках еще не стали столь существенными, как несколькими веками позже.

В том, что произносил Роська, тоже попадались хоть и искаженные, но знакомые слова и обороты, но большинство слов были непонятны. Нинея задала какой‑то наводящий вопрос на том же языке. Роська вдруг судорожно втянул в себя воздух и попытался встать. Нинея ласковым голосом с хорошо знакомыми Мишке расслабляющими интонациями успокоила парня. Тот пробормотал еще несколько слов и умолк.

– Ятвяг твой крестник, Мишаня.

«Ятвяг? Ятвяги, ятвяги… Что‑то такое я знаю. Пруссы, летты, литвины… Или литвины – это уже позже? И где‑то там же ятвяги. Летто‑литовское (или летто‑славянское?) племя. А летто‑славяне вообще были? Ну ни хрена не знаю! Говорила мама: „Учи историю“.

– Ятвяги – это на запад от кривичей?

– Да, они западные соседи полочан. Имя его – Ёнас, или Йонаш, или Янис. В тех местах такие имена есть. Мать его звала Ёша. Отец‑то его точно ятвяг, а мать – не знаю. Ёша совсем мальцом был, не помнит почти ничего. Только мать и имя, да еще огонь, крики и какие‑то бородатые хари в ладье, но хари вроде бы не нурманские. Потом он жил где‑то у воды. То ли река большая, то ли озеро, а может быть, и море. Еще помнит город. Не весь город, а только каменную стену. А потом опять ладью и…

Взгляд Нинеи метнулся за спину Мишке.

– Стой!!!

Мишка, как только мог быстро, обернулся – в паре шагов позади него, держа в опушенной руке топор, стоял куньевский волхв. Мишка сразу же понял, что Нинея остановила волхва не только голосом, – тому явно было не по себе.

– Н‑н‑н… Н‑нинея, н‑не мешай…

– Стой! – властно повторила волхва.

Волхв не послушался, качнулся вперед, сделал маленький шажок к Мишке. Мишка откинулся назад, уперся спиной в стол, одновременно хватаясь за рукоять кинжала на поясе… И тут Нинея ударила. Даже не ударила, а… Мишка почувствовал, что в какую‑то долю мгновения через него, от затылка к лицу, от спины к груди, прошло то самое ощущение, которое охватило его, когда он встрял в схватку между отцом Михаилом и Нинеей.

Волхв запрокинул голову назад и упал. Тело его выгибалось дугой, билось в конвульсиях, затылок стучал в пол, на губах выступила пена. Длилось это недолго – всего несколько секунд, потом волхв расслабился, распластался на полу, как тряпичная кукла.

«Вот он, боевой навык ведуньи! Классический эпилептический припадок. На кой ей охрана, она кого хочешь завалит!»

Мишка обернулся к хозяйке дома и успел уловить на ее лице какое‑то… охотничье, что ли, выражение. Да, именно таким бывает лицо у охотника сразу после выстрела, причем выстрела неудачного – смесь хищности и досады. Но Нинея‑то попала!

– Я же специально на околице ждал, чтобы он уйти мог, – пробормотал, словно оправдываясь за какой‑то проступок, Мишка.

– Нож‑то убери, не с кем воевать.

Мишка, только сейчас поняв, что успел‑таки извлечь оружие, сунул кинжал обратно в ножны. Волхв слегка пошевелился и слабо застонал.

– Вставай!