Кое-что про Старую Мэри 15 страница

Когда О’Рурк появлялся на предприятии, он никогда не здоровался, ничего подобного, только ругался и погонял. Если кто-то собирается бить баклуши, платить он за это не будет, орал О’Рурк.

– Хамло надутое, – бормотала про себя Лиззи.

Кроме того, Мэри (еще не Старая), Сара и Лиззи разгружали вагоны. Это надо было делать очень быстро, чтобы согреться. Ну, день-то пролетал еще быстрее.

Маррен Николь тоже работала у О’Рурков. Она собиралась замуж. У них был старинный резной стул, они ставили его на тачку, сажали на стул Маррен и возили в тачке по всему городу. Все женщины с предприятия возили. Она прибыла с гор, Маррен-то. Из Томинтула. Как и все они, Маррен была католичкой, но уж очень большая разница была между ее верой и верой ирландок – слишком серьезно она относилась к религии. И выговор у нее был забавный.

В день свадьбы Маррен все женщины Тяп-ляпа надели длинные вечерние платья. Алиса (наша матушка) специально встала на углу Тернер-стрит, чтобы поглазеть на разодетых дам.

Мэри, Алисина мама, надела длинное сиреневое платье и меховую накидку и спустилась во двор. Свадьба должна была проходить в Пай-Шопе, ярдах в ста от их дома, но Мэри взяла такси. Проезжая мимо в машине с опущенными стеклами, она кинула несколько монеток мальчишкам на перекрестке. Алиса и ее подружки стояли на углу, словно старьевщики, и Мэри кинула несколько пенни им тоже. Тут-то Алиса впервые на собственной шкуре почувствовала, в чем смысл поговорки «Свои обдерут тебя похлеще, чем чужие».

Но все-таки в тот вечер Алисе с подружками-старьевщицами удалось кое-чем поживиться. На свадьбе произошла жуткая драка, настоящее побоище. Маррен раскроили череп жестянкой с бобами, и ее срочно увезли в больницу. Больница находилась в Глазго, и до нее было девять миль. В суматохе Алиса с подружками проникли в помещение и почистили карманы гостей. Ведь перед мордобоем мужчины аккуратно повесили свои пиджаки на спинки стульев.

Бедняжка Маррен, она-то была и вовсе ни при чем. За что ей было уготовано отделение травматологии, куда она поступила вся залитая кровью и заваленная бобами, так и сыпавшимися из складок ее свадебного платья? Она явилась на свою свадьбу в Пай-Шоп такая радостная и с такой надеждой на будущее, а какая-то дурацкая банка с бобами перечеркнула лучший день в ее жизни. Когда ее несли через толпу разинувших рты детей, она делала руками такие движения, будто хотела их отпихнуть. Да не только их, а весь мир, и на ее белых ладонях виднелись несмываемые черные линии, словно ветки деревьев на заснеженной улице. В Тяп-ляпе грязь всегда с тобой. Она передается от детей к внукам и далее. Ведь у всех тут прямо на лбу написано, что если на ирландце приличный костюм, – значит, он лежит в гробу или предстал перед судом, а если на ирландке дорогое платье, – значит, она проститутка или… ну конечно проститутка, кто же еще?

Маррен с мужем переехали в комнатку в том же доме, где жила Мэри, только на первом этаже. Маррен ужасно не повезло. Старая Мэри говорила, это все из-за того, что Маррен пренебрегла разными мелкими заклятиями, зельями и примочками, которые имеются у ирландцев. Шотландские горцы не верят в колдовство. Они для этого слишком правоверные католики.

Через два года муж Маррен уже умирал. Он работал в шахте, и его легкие оказались забиты. Обычно легкие у шахтеров оказываются забиты, когда им уже за пятьдесят, а ему еще не было тридцати, но все равно легкие у него стали как два бумажных пакета.

В тот вечер, когда муж Маррен лежал в своей откидной кровати под лестницей, Маррен примчалась к Старой Мэри. Та топила печь. Темнело, и отсветы пламени плясали на потолке и усыпляли Мэри. Но слова Маррен она помнит по сей день.

– Мэри, Мэри, на что похож дьявол? На что похож дьявол?

– Во имя Господа, о чем это ты, женщина? – только и сказала Мэри. Она никак не могла привыкнуть к ее горно-шотландскому выговору.

– Дьявол? Какой он? – повторила свой вопрос Маррен, вся дрожа от возбуждения.

– Ах, черт?

– Ну черт, черт!

– Ты знаешь… он может принять различный облик, – сказала Мэри и уже собралась начать свои обычные разглагольствования насчет дьявола, как Маррен перебила ее:

– Я видела его! Я видела его!

Мэри перекрестилась. Ее примеру последовала Алиса, которая притаилась в уголке и слышала все до последнего слова.

– Что ты видела, милочка? – спросила Мэри.

– Я видела, как какая-то большая блестящая черная штука проскользнула под дверь.

– Ой, это все твое воображение, Маррен, – сказала Мэри, но по ее лицу видно было: она сама не верит тому, что говорит. Ко всему, что касалось дьявола, Мэри относилась крайне серьезно.

Мэри спустилась по лестнице вслед за Маррен к ее комнатке. Какое-то время было тихо, затем раздался крик. Муж Маррен умер.

Вскоре после смерти мужа Маррен родила сына, и Мэри присматривала за ним. Года через три Маррен опять влюбилась и собралась замуж во второй раз.

Ее мужчину звали Эйбрахам. Мамаша Эйбрахама отличалась по-настоящему тяжелым нравом. К тому же пресвитерианка. И хотя Маррен была добрейшей души женщина, которая и мухи не обидит, мамаша Эйбрахама все равно невзлюбила ее. Ведь Маррен была католичка. По правде говоря, горно-шотландские католики и пресвитерианцы – два сапога пара. Кроме своей церкви, они ничего не признают и воспринимают мир слишком серьезно. Но все-таки Маррен вышла замуж за Эйбрахама. Красивый был мужик, с пышной бородой, как и полагается Эйбрахаму – Аврааму.

Маррен и свекровь все время были на ножах. Жили они вместе в большой двухкомнатной квартире у самого Тяп-ляпа, и Маррен забегала к своим ирландским подружкам каждый божий день. Жизнь у Маррен была не сахар, старая карга шпыняла ее при каждом удобном случае. Маррен обо всем рассказывала Мэри, а Мэри, ни слова не говоря Маррен, наложила на мать Эйбрахама заклятие Шести Черных Свечей.

Старуха занемогла и вскоре была уже при смерти. Когда она отходила, в комнату зашла Маррен. Дело в том, что Маррен так твердо и не решила, дьявола она видела, когда умирал ее первый муж, или нет. А может, это был ангел-хранитель или сам Господь Бог. Но в одном Маррен не сомневалась: старая Мэгги, ее свекровь, отправится прямиком в ад. Если эту мерзкую сволочь не заберут черти, тогда все прочие: убийцы, воры, полицейские и адвокаты – уж точно попадут на небо. Маррен рассчитывала, что в смертный час свекрови явится дьявол и Маррен выспросит у старухи, какой он из себя. Если окажется, что дьявол совсем не похож на ту штуку, которая проскользнула под дверь к смертному одру ее мужа, значит, можно надеяться, что ее муж – мир праху его – пребывает в раю.

Значит, старуха кончается, семья стоит у смертного одра, и тут врывается Маррен, расталкивает родственников и задает свой вопрос:

– Мэгги! Мэгги! Каков из себя дьявол? На что он похож?

Говорят, старуха умерла с гримасой ужаса на лице. В комнату внесли гроб, ждавший своего часа во дворе. В своем стремлении увидеть сатану и успокоить свое сердце Маррен вызвалась сидеть у гроба всю ночь. Она хотела узнать, какой из себя дьявол. Она любила своего первого мужа и надеялась, что он на небесах. А когда дьявол проскользнет под дверь, чтобы забрать душу Мэгги, Маррен все узнает наверняка.

Маррен проснулась посреди ночи. На гробу Мэгги сидел какой-то коротышка со сложенными ручками. Он молча глядел на Маррен, и выражение его лица было непроницаемо серьезным.

Маррен немедленно помчалась к Мэри и вытащила ее из постели:

– Мэри! Мэри! Вставай! Идем скорее – у Мэгги на гробу сидит какой-то карлик.

По дороге к дому Маррен Мэри снова и снова просила ее описать коротышку. Когда они вошли в комнату, где лежала покойница, там уже никого не было.

– Как Бог свят, – клялась Маррен. – Я услышала шум и открыла глаза, а этот черный коротышка сидит на гробу, сложив свои зеленые ручки и ножки, и смотрит на меня.

Послушать Маррен собралось все семейство. Положение-то было серьезное. Мэри они все хорошо знали и твердо верили, что у нее дар и она способна проникнуть в самую суть событий.

Мэри постояла немного в молчании, стараясь почувствовать, есть ли в комнате зло. Затем по телу ее пробежала дрожь и она сказала:

– Беги и приведи священника.

Маррен послушно отправилась за католическим священником, хотя Мэгги была пресвитерианкой. Семья тоже не возражала. А ведь пресвитерианцы ненавидят католиков еще больше, чем «Свидетели Иеговы».

Маррен вернулась со старым каноником Макдональдом, он освятил комнату и сказал, что Маррен просто померещилось.

– А может, это усопший просил помолиться за него. Не думай больше об этом.

Но Маррен поверила Мэри, а не священнику. С этого дня она была счастлива. Ведь она видела дьявола, и он оказался совсем не похож на ту штуку, которая несколько лет тому назад проскользнула под дверь и унесла душу ее мужа.

 

У Эгги Кокс были рыжие волосы. На ходу они трепетали и переплетались, словно языки пламени. Эгги Кокс сразу бросалась в глаза и в определенном смысле была самой известной женщиной в городе. Ее рыжие волосы были знамениты до самого Эрдри. Всех рыжих сравнивали с Эгги Кокс.

Эгги не терпела оскорблений, а ее удар правой знали очень и очень многие. В год она вырубала пару дюжин мужиков. При этом сама она была настоящей красавицей, примите это во внимание. Замуж она вышла за протестанта, но никто не сказал и словечка против. Звали ее мужа Большой Брайан Макгрегор. Красавец был и здоровяк. Она забеременела еще до свадьбы, но ничего, она все равно за него вышла. Они любили друг друга. Но вскоре после рождения сына Эгги Кокс погибла. Дело было на «Вулкане». Все были пьяны. Эгги поспорила с Эдди Даффи, что пройдет по канату, и упала. Свалилась прямо в ручей за железной дорогой.

Прибыли полицейские и осветили ручей своими мощными фонарями. Брайан примчался вместе с ними. Эгги Кокс лежала лицом вниз, и течение шевелило ее волосы, красные, словно закат, и раздувало вечернее платье. Раздувало и сдувало, будто кузнечные меха. То место, где она лежала, все поросло мелкими цветочками, уж не знаю, как они называются. Эти цветочки будто специально ждали, что вот Эгги Кокс свалится сюда и умрет. Повсюду алела кровь, она струйками выливалась в ручеек, и ее уносило в реку, уносило в море.

– Все мы оттуда вышли, ведь правда?! – только и сказал Брайан.

Целые облака крови клубились в воде у затылка покойницы.

– Как на картинке, – добавил Брайан, – как на гребаной картинке.

А больше он ничего не сказал. Его охватили рыдания, и он плакал до самого конца похорон.

Когда Мэри обмыла и одела покойницу и уложила в гроб, Брайан удивился, до чего ж красива его мертвая жена. Помимо прочих своих дел, Мэри обмывала мертвецов. Эгги Кокс из-за гроба велела Мэри присматривать за ее маленьким сыном, и Мэри согласилась. Это все, что она могла сделать для девчонки, чьи волосы приводили в восхищение весь город. Ребеночку в то время было всего несколько месяцев. Не лет, месяцев. Звали его Джозеф.

Джинни Кокс, мама Эгги, взяла Джозефа к себе. Ни одному из родственников-протестантов лишний внук оказался не нужен. А мужчина в те дни вряд ли мог оставить себе ребенка, если бы даже захотел. Это было не принято и показалось бы всем странным. Чертовски странным. К тому же, говоря откровенно, протестанты не могли рассчитывать на радушный прием в Тяп-ляпе, разве что если были прочно связаны с какой-нибудь католической семьей. А Брайана с католиками связывала только покойница Эгги. Потом говорили, что Брайан Макгрегор спился и умер где-то в Лондоне. На самом-то деле он бросился с моста у Парламента в годовщину смерти Эгги.

Джинни Кокс дала Джозефу все, что могла, только чего-то тут все-таки не хватало. Джинни никак не могла забыть, что ребенок наполовину протестант. В их отношениях все время чувствовалась какая-то неполнота, будто в картошке, сваренной без соли. Джинни нормально воспитала ребенка, и ее трудно в чем-нибудь упрекнуть. У ребенка было все, кроме любви.

Джозеф вырос и вступил в ряды британской армии. Джинни отнесла это на счет его протестантской половинки. В армии произошел какой-то несчастный случай, в общем, Джозеф демобилизовался с кучей денег на руках. С многотысячным капиталом, говорили в Тяп-ляпе. Он вернулся к Джинни: ему, как видно, к тому времени сделалось все равно, любит она его или нет. Джозеф был тихоней, никогда не повышал голоса и не дрался. Но в разговоре с ним чувствовалось, что, когда дойдет до дела, он может и убить.

Джинни Кокс все старалась отыскать то место, где он спрятал деньги. В Тяп-ляпе никто не хранил деньги в банке. Отчасти потому, что денег ни у кого и не было, отчасти же потому, что банки представляли собой британские учреждения, а все британское не заслуживало никакого доверия. Все трущобы только и ждали, когда же наконец можно будет вернуться домой в Ирландию, где любая грусть сразу же улетучится, а надежда триумфально возродится. С песнями.

Всякий раз, когда Джозеф отправлялся в паб, Джинни Кокс устраивала шмон в его комнате. У Джозефа был туберкулез, и Джинни заставляла его сидеть в своей комнате и не шататься по дому. Его вещами она не пользовалась. Дверь и пол его комнаты она регулярно обрабатывала каустической содой. Все вокруг дезинфицировалось. Джинни даже не разговаривала с Джозефом, – правда, не столько из страха заразиться, сколько со злости, что не может отыскать его деньги. На тот момент четверть населения Тяп-ляпа болела туберкулезом. Джозеф жил как в тюрьме, но там-то хоть с другими заключенными можно потусоваться. А тут только Старая Мэри иногда составляла ему компанию. Она говорила, что они возносят молитвы, но на самом-то деле она рассказывала Джозефу истории про Эгги, его матушку.

– Сынок, у нее были самые замечательные волосы. Ты таких волос никогда и не видел. Она была бы настоящая Королева Донегола, если бы не несчастье.

Наверное, такие истории и есть своего рода молитвы. В них жила душа Эгги. Через них выполнялся обет, который дала Старая Мэри после смерти Эгги, хоть Джозеф и не знал об этом обете.

В конце концов Джозефа положили в больницу. Джинни только этого и ждала. Каждый дюйм его комнаты был тщательно обшарен. Каждый дюйм. Но все было тщетно. Джинни поганого пенни не нашла.

В больницу к Джозефу Джинни не ходила. Только Старая Мэри навещала его.

И вот однажды под утро, когда Джозеф находился в больнице уже несколько месяцев, Джинни растапливала печь. Ей что-то послышалось, и она обернулась. На ее кровати скорчилась огненно-рыжая женщина с ослепительно белой, будто нарочно обескровленной, кожей. Женщина обнажила зубы, с воплем прыгнула на Джинни и толкнула в печь, так что руки у Джинни оказались по локоть в огне.

Было пять часов утра. В это самое время Джозеф скончался.

У одра его сидела Старая Мэри. Она знала, что Джозеф умирает.

– Ты отходишь, сынок. Все будет хорошо. Скоро ты встретишься с мамочкой. Все будет замечательно, – повторяла она, гладя его по голове.

Старая Мэри подумала, что, наверное, стоит прочитать молитву, но побоялась, ведь католические молитвы могли смутить его, а протестантских она не знала. И тут перед ними появилась Эгги и кивнула Старой Мэри: читай, мол. Джозеф был при смерти и только ждал, чтобы кто-нибудь помог ему переступить порог.

Мэри заторопилась и пробормотала скороговоркой:

– Джозеф, нам надо помолиться сейчас, понимаешь? Пора!

Голова у Джозефа свалилась набок. Дыхание у него отдавало кислятиной, но это было неважно. Зловонное дыхание, запах смерти – все это меркнет перед красотой таинства.

Тут Джозеф прошептал на ухо Старой Мэри нечто настолько удивительное, что та испугалась, не померещилось ли ей.

– Возьми… мешочек в кармане… там четки.

– Что, сынок? Повтори, пожалуйста.

– У меня в кармане… возьми четки.

Мэри порылась в кармане его пиджака, и, конечно же, четки были там. Прекрасные четки из красных камешков, основательно поношенные. Многие молитвы возносились с их помощью.

– Я и не думала, что у тебя есть четки, Джозеф.

– Это четки моей мамы.

Оказалось, что в память о своей матери он каждый вечер и каждое утро возносил по десять молитв, всякий раз откладывая по камешку на четках. Несчастный случай в армии произошел, когда какой-то штатский из Эршира увидел, как Джозеф молится с четками, и пристал к нему:

– Эй ты, Кокс, ирландская морда!

Джозеф промолчал.

– Эй ты, Кокс, положь четки, а то я их тебе в жопу засуну.

Когда Джозеф очнулся, все руки у него были покрыты кровью. Штатский лежал на полу, слабо подергиваясь. Потом штатский три недели провалялся в коме. Так что несчастный случай с участием Джозефа Кокса на самом деле квалифицировался как чрезвычайное происшествие, за которым никакой компенсации не следует. Вот откуда пошли слухи, что у него куча денег. Весь Тяп-ляп считал его богачом. Да, он был богат. Духовно. Дважды в день он молился о своей матери, которую и знал-то только по рассказам Старой Мэри. Что ж, встреча сына и матери была уже близко.

Мэри с четками в руках начала молиться. Джозеф слабел на глазах, так что она произносила слова молитвы и за него. Его глаза сказали ей, что он благодарен и счастлив. На тридцатой молитве Таинства он умер.

Джинни продолжала искать деньги Джозефа. Она прямо помешалась на них. После памятного несчастного случая (или чрезвычайного происшествия) с растапливанием печи у Джинни остались страшные следы от ожогов на пальцах и руках. Такое впечатление, что однажды она надела длинные резиновые перчатки и подожгла. Остаток своих дней Джинни провела, вскрывая половицы и раскапывая подвалы. Все деньги искала. Тысячи, как говорили в Тяп-ляпе. Она все копала и копала. Могилу себе, дуре несчастной.

 

Однажды вечером по Тяп-ляпу бежала какая-то женщина, причитая, что пропал ребенок, один из детей Доннелли. Тогда было не то что сейчас – о педофилах никто бы и не подумал. В те дни в районе типа Тяп-ляпа педофилам пришлось бы тяжеленько, посторонних распознали бы моментально.

Не прошло и нескольких часов, как половина взрослого населения Тяп-ляпа уже вовсю рыскала в поисках малыша. Другая половина пасла собственных детей: а вдруг в округе объявились цыгане? Цыган вечно подозревают в похищении детишек. Мамаши исстари пугают своих чад, что придут цыгане и украдут их. Сейчас корни этого примитивного мифа прослеживаются вполне отчетливо. Педофилы всегда были среди нас, и я уверен, они этот миф и придумали. С чего это цыганам воровать детей, когда они и своих собственных-то колотят почем зря? Правда, тут пальму первенства следует отдать католикам. Своими побоями они выбили из своих женщин куда больше детишек, чем цыгане из своих.

Напряжение нарастало, и миссис Кларк зашла домой и поставила мужа в известность, что посвятит поискам всю ночь.

– Это дурно пахнет, Джим, – изрекла она и проверила, хорошо ли спит ее собственная пятерка.

Пятерка спала. Только было их не пятеро, а шестеро. Пропавший мальчишка Доннелли свернулся калачиком меж пятерых Кларков. Наверное, когда Джим Кларк кричал на детей, что, дескать, пора спать, мальчишка так перепугался, что отправился в постель за компанию с остальными пятью. Поискам дали отбой, а Большого Джима Кларка потом дразнили всю жизнь:

– Ну ты дошел, Джон. Нету сил самому настрогать достаточно детишек, так ты их теперь красть стал?

 

Жизнь текла, и Старая Мэри получила работу на бойне. К счастью, ее отец давно уже был на пенсии и сдал свой револьвер, а то Старая Мэри всегда боялась, что он ее застрелит. На бойне она проработала, пока Алиса не выросла и не вышла замуж. Четверо детей Мэри умерло при родах. Двое остальных были Маргарет и Сэди.

Иногда Алиса после школы приходила к бойне поглядеть на ягнят и покормить их заплесневелым хлебом и свежей травкой, которую она набирала по пути. Она не представляла себе толком, что происходит внутри здания. Ягнят забивали каждый день. Прибывала новая партия. Алисе и в голову не приходило, что это уже другие ягнята. Для нее они были одни и те же. И поле среди заводов не казалось ей странным.

И вот настал день, по прошествии которого она уже больше никогда не перегибалась через забор и не подзывала ягнят.

Старая Мэри заметила дочку с бойни и решила, что она уже достаточно большая и не худо расширить ее представление об окружающем мире и показать реальную жизнь.

– Иди-ка сюда, Алиса, поможешь мне по работе.

Этот день прочно запечатлелся у Алисы в памяти. Она видела, как забойщики стреляют животным в голову, и видела, как животные валятся на землю. Она слышала жужжание пил, которые распиливают туши пополам, причем вода, кровь и кусочки плоти разлетаются во все стороны. В обязанности Старой Мэри входило промывать кишки, извлекать мозги из черепов и складывать их в большой котел. Куда бы Алиса ни глянула, всюду был ужас. Наблюдая за Алисой, Старая Мэри знала, что лекарство действует и пушистые овечки из детства уступают место картинкам бойни. Алиса видела, как женщины и мужчины подвешивают коров за ноги и погружают в кипяток, пока с них не начинает сходить шкура. Некоторые коровы были еще живы, когда их окунали в кипяток. Потом коров вынимали, большими ножами вспарывали им розовые животы, и кишки вываливались наружу.

Постепенно Алиса начала узнавать куски мяса в том виде, в каком они продавались у мясника. Так вот откуда они поступают в лавку. Если какой-то желудок был перемазан в дерьме, специальная бригада женщин брала его и отскребала дерьмо, а потом промывала. Одна старуха за работой жевала куски сырого желудка. Алиса поклялась, что больше никогда в жизни не притронется к рубцу.

А Старая Мэри смотрела, как Алиса взрослеет на глазах.

 

Однажды один из Кларков, моряк торгового флота, приехал домой на побывку и заглянул домой к Старой Мэри. Между ними состоялся следующий разговор:

– Мэри, ты мою матушку не видела?

– Она к доктору пошла. Заходи, сынок, подождешь ее.

– Не могу. Меня моя птичка во дворе дожидается.

– О господи. Тащи ее скорей сюда, а то ее кошки съедят.

Так слово «птичка» впервые появилось в Тяп-ляпе.

 

Старая Мэри

 

Кэролайн возвращается в гостиную из кухни. Венди возвращается в гостиную с лоджии. Движения ее спокойны и медлительны. Не говоря ни слова, она садится. Ее тело изящно изогнуто (задница немного оттопыривается), руки лежат на бедрах. Вся она – воплощение спокойствия. Никого больше в комнате нет – только она одна. Так велит Дао.

– Где же свечи? – интересуется Линда.

Ответить ей никто не успевает.

Тук-тук-тук! – слышится от двери.

Энджи и Линда быстренько сворачивают ковер и запихивают в шкаф. Венди лихорадочно озирается, куда бы спрятать бутылку с кладбищенской водой, и ставит ее за кресло. Кэролайн нервно переминается у двери в ожидании указаний. Джедди заталкивает торф в супермаркетовский пакет, выскакивает на кухню и прячет пакет в холодильник. Донна приклеивает себе на лицо улыбочку. Щеки у нее белее белого. Все, кроме Кэролайн, в темпе рассаживаются по своим местам, стараясь выглядеть естественно. Венди разворачивает «Обычное преследование» и начинает задавать вопросы. Может показаться, что на эту кучу событий нужно кучу времени, но на самом деле проходит всего несколько секунд – и Джедди уже бросает кости на игровое поле. Кубик катится по доске. У двери волнуется Кэролайн. Пять. Джедди – щелк, щелк, щелк – двигает свой розовый «кусок пирога» вокруг поля. Венди задает вопрос:

– История. Чем когда-то были покрыты пирамиды?

– Говном, – отвечает Энджи.

Все смеются, а Джедди возводит глаза к потолку, как бы пытаясь найти ответ.

Кэролайн смотрит в замочную скважину и шепчет:

– Ни черта не видно.

Джедди продолжает изучать рисунок потолка. Тот еще рисунок, скажу я вам. Будто в пчелиные соты напихали битой яичной скорлупы.

– Пирамиды. Пирамиды. Пирамиды. Что это еще за хреновина такая, эти самые пирамиды? Такие большие треугольные штуки? – вопрошает Джедди.

– Ну давай же быстрее, – подгоняет Венди. Вот и вся подсказка с ее стороны. Кэролайн задерживает дыхание и приподнимает крышку почтового ящика.

– Повтори вопрос, – говорит Джедди.

– Там никого нет, – шепчет Кэролайн. Энджи делает Кэролайн знак говорить тише, а то вдруг все-таки там кто-то есть? Донна выхватывает у Венди вопрос и зачитывает его Джедди еще раз, четко и разборчиво:

– Чем когда-то были покрыты пи-ра-ми-ды?

– Снегом, – выпаливает Джедди.

В самую точку. Следует настоящий взрыв смеха. Все хохочут до упаду. Для них теперь неважно, есть ли кто за дверью.

Джедди интересуется, с чего это они все так ржут.

– С чего это вы все так ржете?

В ответ – новый приступ смеха. Сестры повторяют слово «снегом» будто некую смеховую мантру.

– Снегом!

– Снегом, блин-компот!

Мантра «снегом» – путь к гормонам счастья. Они даже не замечают, что от двери снова доносится грохот, – даже Кэролайн пропускает стук в дверь мимо ушей. Кэролайн смеется – сама не зная хорошенько, чему именно, и не будучи уверенной, что ей вообще хочется смеяться. Какой уж тут смех, с ее-то личной трагедией.

Венди первой приходит в себя, смахивает с лица волосы, как будто этот жест самое верное средство против смеха, и зачитывает ответ:

– Мрамором.

– Ну и откуда мне знать? В Китае-то я никогда не была, – возмущается Джедди.

Бац! Опять в самую точку. Все снова хохочут. По мере того как смех стихает, стук в дверь слышится все громче. Сестры смотрят друг на друга и проглатывают смешинку, словно последний кусочек шоколада.

– Кто там? – спрашивает Кэролайн со своей стороны двери.

– Царица, блин, Савская, на фиг. А вы кого ждали?

Вся комната с облегчением вздыхает. Им больше не надо притворяться.

– Это Старая Мэри, – сообщает всем Кэролайн и открывает дверь.

Старая Мэри входит, опираясь на свою клюку и прижимая к уху красный пластмассовый транзисторный приемник.

– Спина моя старая, как же ты мне досаждаешь. Я словно треснувшая кость в пасти бродячей собаки.

Она умеет обращаться со словом, Старая Мэри-то. Прямо поэтесса.

– Бабушка, там у моей машины никто не ошивался? – интересуется Венди.

– Откуда мне, блин, на фиг, знать? Для меня все машины одинаковы, – ворчит Старая Мэри.

– У меня «форд-фокус», – сообщает Венди.

Можно подумать, ее автомобиль представляет собой нечто уникальное, какой-нибудь квадрат в модной круглой рамке. Но Старая Мэри уже ее не слушает и ищет местечко, куда бы приткнуться. Донна первая вскакивает и предлагает ей сесть. Донна очень хочет походить на Старую Мэри (не то что другие сестры) и ловит каждое ее движение, каждую гримасу, каждый взгляд и каждый чих.

Старая Мэри садится, ерзает, устраиваясь поудобнее.

– Ну и жопа у тебя, Донна. Сам Дэнни Макгоуэн не нагрел бы мне местечко лучше.

Девочки хихикают. Дэнни Макгоуэн – самый жирный мужик в городе и окрестностях. Донна не обижается – ведь задница у нее вовсе не толстая. Комната наполняется свистом и шипением: Старая Мэри вертит в руках свой маленький красный приемник, настраивая его на полицейскую волну. Нет для нее большей радости, чем из первых рук услышать о какой-нибудь крупной автомобильной аварии. Если приемник сообщает что-то интересное, Старая Мэри немедленно ставит в известность Девочек.

– На Митчелл-стрит нападение, – сообщает Старая Мэри, вспоминает что-то, и глаза ее загораются. Когда в таком возрасте ты еще в состоянии что-то припомнить, это радует не хуже выигрыша в бинго.

Старая Мэри поворачивается к Кэролайн:

– По-моему, твой Бобби попался мне сегодня на глаза у бара «Монкленд». В руках у него была бутылка пойла.

Этого достаточно, чтобы к Кэролайн вернулись все ее навязчивые идеи. Она тотчас желает узнать, не был ли Бобби пьян. Хуже Бобби может быть только пьяный Бобби. Но Старая Мэри лишь отвечает, что да, вид у него был взъерошенный, может, он и был под мухой, трудно судить. Тут ее слова прерывает новое сообщение о нападении.

– Извиняюсь, это не на Митчелл-стрит. Это на Саутфилд-Кресент. Ножевое ранение. Состояние серьезное. Нет, подождите, тяжелое. Да… крайней тяжести.

Но Кэролайн не отстает:

– Он тебя видел?

– Я даже не уверена, он ли это был.

– Может, он решил вернуться, – шепчет Кэролайн. Ее слова на треть адресованы Старой Мэри, на треть самой себе и на треть Девочкам.

– Кончай дурочку ломать, Кэролайн, – говорит Джедди на правах женщины, которая знает о мужчинах все.

А Линда думает, что если поле зрения Кэролайн (и без того суженное) опять займет Бобби, то все, про Шесть Черных Свечей можно забыть.

Линда подъезжает к Кэролайн и хватает ее за руку.

– Если он решил вернуться, то наверняка задумал что-то плохое, – говорит Кэролайн.

– Да с чего ты взяла?!

Старая Мэри знает, где выход из этого психологического тупика. Камин. Если разговор с женщиной приобретает нежелательное направление, похвали ее обстановку.

– Это у тебя новый камин, девочка? – спрашивает Старая Мэри.

Сестры бросаются в бой. Надо потихоньку переключить тему разговора с Бобби на что-нибудь другое.

Кэролайн вынуждена ответить на вопрос Старой Мэри:

– Да. Он у меня недавно…

– Вот уж дрянь-то, – наносит удар Линда.

– Чашечку чая, бабушка? – выскакивает Энджи.

Старая Мэри смотрит на нее с укоризненной улыбкой:

– Чая? Не хочу чая, блин, на фиг. Я водку люблю.

Вот и все. Легкое движение (прямо как в танго) – и разговор ушел в сторону от Бобби. Кэролайн не прочь вернуться к прежней теме, но не знает как.