Кое-что про Старую Мэри 16 страница

Энджи интересуется, где еще одна бутылка водки.

– Охлаждается в морозилке, – говорит Донна.

– Дай мне водки наконец, пока я не задохнулась до смерти.

Энджи открывает дверцу морозилки и извлекает оттуда бутылку, успевая при этом вдоволь наглядеться на голову Стейси Грейси. Дрожь пробирает ее до самых пяток, и сотрясает пол, и по половицам проникает в гостиную, где передается Девочкам. Энджи вытирает чайную чашку и наливает Старой Мэри добрую порцию водки. Глоток, еще глоток – и в глазах у Старой Мэри появляются искорки радости, и она превращается в добрую старушку.

– Ну, так как ты все-таки живешь, девочка? – спрашивает Старая Мэри у Кэролайн.

– Лучше не придумаешь, бабушка.

– Все это просто ужасно. Ужасно.

– Со мной все хорошо! – восклицает Кэролайн. Голос ее звучит убедительно, и тот, кто ее не знает, может и впрямь подумать, что она справляется с ситуацией.

– Что говорят судебные исполнители?

– Ей по-прежнему нужны десять тысяч, чтобы оставить за собой квартиру, – кричит из кухни Энджи.

– А она никак не добьется их от Бобби, – присоединяется Донна.

– Так, значит, Макгуган еще не выбил денежки из твоего муженька? – любопытствует Старая Мэри.

Кэролайн хочет ответить, но слова ее застревают в той части грудной клетки, где таится страдание. Как раз там, где сходятся ребра.

Чтобы немного развеселить Кэролайн, Старая Мэри рассказывает, как лихо Макгуган вышибает деньги из тех, из кого их надо вышибить.

– Пенсионеры из прихода Святого Патрика попросили Макгугана, чтобы туристическая контора этого, блин, мерзавца Макглинчи вернула им деньги за один неиспользованный день. Мы получили все до последнего пенни. Нас еще бесплатно свозили на Лох-Ломонд.^[27] Как только Макглинчи выписался из больницы.

Энджи, которая потихоньку прихлебывает водочку в кухне (вот почему она так надолго исчезает, когда идет за водкой для Старой Мэри), кое-что припоминает и кричит в гостиную:

– Большой Джон Догерти сказал, что видел, как кто-то очень похожий на Бобби выходил сегодня из банка.

Вот так. Девочки одобрительно кивают. Старая Мэри улыбается и уверяет Кэролайн, что сегодня же вечером Макгуган выдоит из Бобби денежки. Уже к утру все будет нормально. Однако чем больше они говорят про это, тем больше Кэролайн расстраивается. Чем больше она расстраивается, тем больше деталей о методах Макгугана сообщают ей сестры. Он изукрасит Бобби как бог черепаху. Он изрежет ему лицо. Он откромсает ему ухо или нос. Не ходите, девочки, с Макгуганом в постель. Кэролайн разражается рыданиями, причина которых наполовину гнев, наполовину жалость к самой себе.

– Он сейчас сюда припрется, Бобби-то. Пьяный в стельку. Уж я-то знаю, какой он, когда пьяный.

– Ты даже не знаешь, его ли видела бабушка сегодня, – возражает Энджи.

– Да, пожалуй, это был он. У него вечно такое гадкое выражение лица, – говорит Старая Мэри.

Вот и опять Кэролайн идет по следу Бобби. Ох, не придет он. После того, что произошло, это невозможно. Да и все говорят, что он не появится ни под каким видом. Подумать только, что может случиться, если он ввалится сюда и окажется в толпе разгневанных женщин. А тут еще эта Венди ни с того ни с сего выдает, что, дескать, Кэролайн дура, не надо было сразу покупать муниципальную квартиру вроде этой в первом попавшемся месте. Это уж ни в какие ворота. Линда ставит Венди на место: они собрались здесь, чтобы помочь Кэролайн, а не приставать к ней с глупостями. А Энджи напоминает Венди, что не все могут позволить себе квартиру в фешенебельном Вест-Энде. Перепалка позволяет Энджи тайком дернуть еще водочки, а уж потом отнести Старой Мэри ее полчашечки. Старая Мэри осушает сосуд одним духом и переворачивает кверху дном в знак того, что надо налить еще. Энджи опять удаляется на кухню – наполнить чашку и самой приложиться.

– В церковь к мессе ходили? – спрашивает Старая Мэри, и все сестры отвечают одновременно.

– Да, – тянет Джедди.

– Угу-м, – говорит Донна.

– Сегодня утром, – произносит Линда.

– В пол-одиннадцатого, – отвечает Кэролайн.

– К святому Патрику, – уточняет Энджи.

– Я была в церкви в двенадцать, – извещает Венди. – У них новый священник.

– Я там тоже была, Венди, – говорит Джедди. – Но тебя я не видела.

Джедди опять переходит в нападение. Однако Венди тоже не лыком шита:

– Забавно. Тебя-то я видела. Ты вертелась перед алтарем и строила глазки священнику.

Трах – на какое-то время Джедди замолкает. У Старой Мэри возникают подозрения, но ей известен верный способ, как узнать, не врет ли одна из них.

– А кто собирал пожертвования? – интересуется Старая Мэри.

– Бидди Макджи и какой-то парень, – говорит Венди.

– Парень ее мечты, – фыркает Джедди.

Венди замечает, что не понимает, как это Бидди Макджи может появляться на людях с этим жутким коротышкой. Теперь-то Старая Мэри знает, что обе они были в церкви.

– Все верно. Вы там были, – говорит Старая Мэри. В ее словах слышится упрек.

Тут Линда кое-что вспоминает. Она-то думала, что муж Бидди Макджи в тюрьме. Или был в тюрьме. Донна сообщает ей, что муж Бидди Макджи сидел в дурке в Карстерсе и там умер. Ну а теперь можно сказать наверняка, что будет дальше. Когда кто-нибудь умирает, Старая Мэри всегда в курсе.

Данный случай не стал исключением.

– Да-да… жил-жил да и околел, – говорит Старая Мэри.

Сестры охают и стонут.

– Опять ты за старое, бабушка, – кричат они хором.

Старая Мэри улыбается:

– Ну, к буддистам это не относится.

С год назад Старая Мэри узнала на экуменическом собрании, что буддисты перевоплощаются.

– Они проходят рекоронацию, буддисты-то.

Сестры опять охают и стонут, на это раз весело.

Слышатся шутки. Джедди даже решает приколоться за счет Старой Мэри и слегка пихает Энджи.

– Во всяком случае… наверное, ты ревнуешь, бабушка, – говорит Джедди.

– Я? Кого это я, блин, на фиг, ревную?

– Ну как же? У Бидди Макджи есть мужик, а у тебя нет, – присоединяется Энджи.

Старая Мэри краснеет как рак и только беззвучно шевелит губами. Наконец к ней возвращается дар речи.

– Блин, на фиг! Да он самый большой урод по эту сторону пролива!

Девочки смеются и строят Старой Мэри рожи. Все это ей не нравится. Ой как не нравится.

– Нет, вы только посмотрите на нее, посмотрите! Сидит и мечтает о новом мужике Бидди Макджи! – кричит Венди и пускается в пляс вокруг кресла Старой Мэри. Та смотрит на нее и на Девочек таким взглядом, будто ей все равно. Будто ей не очень-то понятно, по поводу чего весь сыр-бор. Фигура Старой Мэри выражает спокойствие, только лицо у нее по-прежнему красное, а голос на пол-октавы выше, чем обычно.

Старая Мэри обращается к Венди. Злая синева Донегола мерцает в ее глазах.

– Этого пария не любила даже его собственная мать. Действительно, харя у него, как у бульдога, который вылизывает дрянь со жгучей крапивы!

Как я уже сказал, в ней есть что-то от поэтессы, в Старой Мэри-то. И пока все смеются, она решает слегка отомстить Венди. Когда умудренная опытом дама рассердится, спасайся кто может. Фронтальная атака для нее – дело отработанное и привычное. Лучшая комбинация для парашютно-десантных частей особого назначения – тело двадцатипятилетнего парня и ум восьмидесятилетней женщины. С такими солдатами можно смело завоевывать мир.

Когда смех вырождается в фырканья и всхлипывания, Старая Мэри начинает действовать:

– Надеюсь, ты не путаешься больше с иеговистами?

– Нет, – отвечает Венди.

– Врешь! – подпрыгивает Джедди.

Улыбка Венди падает на пол, и поди ее найди. Старая Мэри делает следующий заход.

– А кто это у нас покраснел? – мирно спрашивает она.

– Я ведь порвала с ними. – Венди оглядывается в поисках поддержки. Но никто не торопится с помощью. Ни одна живая душа.

Наконец Линда решает поучаствовать в битве:

– Они навещали ее на прошлой неделе, бабушка, в своих цветастых прикидах и поношенных костюмах с дешевой распродажи.

– Замолкни, Супермен, – бурчит Венди.

Это ошибочка. Такое проявление слабости – сигнал к атаке для всех остальных. Атака проходит по всем правилам – только родные сестры могут сразу отсечь все пути к отступлению. Насчет манипуляций сестры знают побольше, чем ЦРУ. Джедди устраивается на диване рядышком с Венди. Плечо в плечо. Старая Мэри очень любит такие сцены. Они для нее – чистое развлечение. Жизнь.

– Пожалуйте в Царствие Небесное, – начинает Джедди.

– Сама поди в Вавилон, – лаконично парирует Венди.

Загадка ложится печатью на уста Джедди. Ротик ее озадаченно кривится. Входит Энджи с водкой для Старой Мэри. Походка у нее несколько неуверенная. Потягивая напиток, Старая Мэри наблюдает за представлением. Сейчас Джедди задаст вопрос. Ей, правда, не хочется ни о чем спрашивать Венди. Но она все равно задает вопрос:

– Что за звон про Вавилон?

– Сама разберись, – отвечает Венди с интонациями типичного учителя.

Джедди в затруднении. Она знает, что в словах Венди таится оскорбление, но не понимает, какого оно рода. Может, нужно просто посмеяться в ответ? А может, сразить противника остроумием? Или хотя бы заставить противника отказаться от своих слов, пока дело не дошло до рукопашной? Или перейти непосредственно к рукопашной? Пауза затягивается, и Джедди упускает момент. Как теперь затеешь драку, если реплика так долго остается без ответа? Переход к драке должен быть быстр, как коленный рефлекс. Или, по крайней мере, все должно быть подано как моментальная реакция, чтобы потом нашлось оправдание.

Все, вокзал ушел.

– Нет, ты мне скажи! – произносит наконец Джедди.

Вот и все, на что ее хватило. Однако Венди по-прежнему обижена за иеговистов. Лицо ее пылает, как красный сигнал светофора на пешеходном переходе. Сестры обожают это.

– Никогда не ругай «Свидетелей Иеговы», пока не прочтешь хоть одну их книгу, – назидательно говорит Венди.

Джедди только этого и надо. Ничего, что ее обозвали вавилонской блудницей, а она и не поняла сразу. Главное, Венди сама проговорилась.

– Ага! Вот видишь, бабушка, она по-прежнему тусуется с иеговистами.

Но Старая Мэри опять настроилась на полицейскую волну и не слышит Джедди.

– На М8 авария… похоже, дело серьезное.

Энджи вступает в бой на стороне Джедди и пытается переключить внимание Старой Мэри на происходящее в гостиной. Гласные звуки у Энджи тягучие-тягучие:

– Слушай, Венди, а если кто из родителей узнает?

– Мы живем в свободной стране.

– Какая еще свобода в этом доме! – говорит Джедди. – О какой свободе речь в католической школе? – И Джедди начинает скандировать нараспев: – Иегова! Иегова!

Все подхватывают. Некоторое время только и слышно:

– Иегова! Иегова!

Для Венди это невыносимо.

– Все религии заслуживают уважения! – кричит она и гордо вскидывает голову. Подбородок у нее задран высоко-высоко.

– За минусом тех, что провозглашают себя истиной в последней инстанции, – произносит Энджи.

– И тех, что дерут с тебя больше одного процента твоих доходов, – подхватывает Линда.

Для учителя и человека, высоко оценивающего свои умственные способности, Венди выглядит слабовато. А ведь нет ничего хуже, чем слабое животное в стае. Разорвут.

Донна кидается первая.

– Они вечно охотятся на матерей-одиночек и чокнутых, эти иеговисты, – возвещает она.

Венди нечего возразить. На языке одни стандартные ответы. Мозг отключился. Злость убивает фантазию.

– Не говори об иеговистах в таком тоне, – раздраженно требует она.

– В каком еще тоне? – любопытствует Донна.

– Сама знаешь.

Джедди интересуется, все ли она сказала, и опять принимается распевать «Иегова, Иегова». На этот раз песня сопровождается небольшой пляской.

– Ну я-то не мать-одиночка, – возражает Венди, глядя на Линду.

– Уж это точно, – отвечает та. – Ты чокнутая.

Девочки уже отсмеялись, а Венди все никак не тронется со своих оборонительных позиций. Она не может взять в толк простую истину: если эмоциональный контакт с окружением потерян, твой удел – одиночество.

– Я видела от них только добро, от «Свидетелей». Не то что от католической церкви.

Старой Мэри не нравятся такие разговоры. Не в этом доме. Не сегодня, в этот великий вечер, когда им понадобится максимум удачи. Энджи тормошит Старую Мэри и согласно кивает ее словам. Конечно, Старая Мэри права. В этот великий вечер, вечер Кэролайн, все они должны держаться вместе. Из своего обширного кладезя познаний по теологии Старая Мэри извлекает парочку неоспоримых фактов насчет драгоценных иеговистов и собирается попотчевать ими Венди. Ведь всем известно, например, что всего-навсего человек десять из них попадет в рай.

– На данный момент сто сорок четыре тысячи, – кротко говорит Венди.

– Все равно маловато. Рай весьма обширен, – настаивает Старая Мэри.

– А что, если это правда? – интересуется Венди.

Кое-кто из сестер смеется ее словам. Энджи сообщает Венди, что много чего на свете может оказаться правдой. Например, что твой муж любит тебя. Что он не бегает за бабами. Что он не смоется с девятнадцатилетней нянькой. Что НЛО уже давным-давно прилетели и прячутся в море, а пришельцы живут среди нас, главным образом в обличье издателей, режиссеров, кинопродюсеров и телевизионщиков. Но ничего! Ведь только иеговисты попадут в рай!

– Может, это и правда. А куда денетесь вы, фанатики?

Опять подключается Старая Мэри. Ей есть что добавить из области теологии. А может, этот раздел знаний следует назвать философией. Или там чем-нибудь вроде спиритической психологии (все равно предмет диссертации имеет прямое отношение к покойникам).

– А что, ведь, наверное, все эти иеговисты уже застолбили свои участки? Паршивому католику-перебежчику и не сунуться. Уж лучше подайся в протестанты, милочка. Они-то поголовно попадут в рай.

Все смеются. Побежденная Венди наливает себе водки. Сестры аплодируют. Крепость сдалась. Венди спрашивает, кто еще хочет выпить, а то ей трудно прикинуть, сколько надо положить мышьяка. Разумеется, все хотят выпить, это же мои сестры. Стаканы и чашки идут по кругу. Джедди смотрит, как Венди хлещет водку, словно воду, и ей хочется развить наступление и добиться не просто победы, а разгрома.

– А как же твой «форд-фокус»? – спрашивает Джедди.

– Всего рюмочка, – говорит Венди.

– Как же ты за руль сядешь, если пьешь? А еще училка, – торжествует Джедди. – Тоже мне.

– А вот и еще рюмочка, тра-ля-ля-ля, – мурлычет Венди.

Венди чокается с Джедди, а Старая Мэри начинает вынимать из своей сумки всякие необходимые вещи. На свет появляются католический молитвенник и пара хрустальных четок. Старая Мэри информирует Девочек, что на М8 выехала «скорая». Авария, наверное, действительно серьезная. Линда говорит, какие красивые у Старой Мэри четки. Старая Мэри берет четки в руки и показывает Линде, как сквозь них можно увидеть радугу, если держать под правильным углом и смотреть в верном направлении.

– С какой стати говорят «пара четок»? – интересуется Энджи.

Старая Мэри бросает на нее суровый взгляд и достает из сумки маленькую пластиковую фигурку Иисуса. Ни в какой разговор насчет того, с каких пор и почему четки называют «парой», ее уже не втянешь. Лучше уж она спокойненько посидит в кресле, послушает полицейское радио и посмотрит, как Девочки тщатся разгадать тайну.

– Ты вот у нас считаешься умной, Венди. Скажи, почему говорят «пара четок»? – спрашивает Энджи.

– Просто по традиции. – Венди берет в руки четки. – Смотри-ка, бабушка, действительно видно радугу. Как здорово.

Энджи отбирает у Венди четки и вертит в руках, лишний раз отмечая, как много в них бусин.

– Ну как их можно было назвать парой?

На помощь спешит Донна и отнимает четки у Энджи.

– Какие красивые четки, бабушка. А радугу и вправду видно.

Старая Мэри недовольна, что четки пошли по кругу.

– Надеюсь, Венди сегодня мыла свои нечистые иеговистские руки, – ворчит она, вынимает из сумки шесть медных подсвечников и расставляет по кругу.

Четки переходят к Линде. Ей тоже интересно, почему их называют «парой». Но Венди выхватывает их у Линды и извещает всех, что в них пятьдесят девять бусин. Для точности.

Четки забирает Энджи и передает их Старой Мэри.

– Пятьдесят девять, да? Ну и при чем тут «пара»? – вопрошает Энджи.

– Я была права. Похоже, смертельный исход, – произносит Старая Мэри, одной рукой прижимая приемник к уху, а другой расставляя предметы перед собой.

Старая Мэри оглядывает сестер и улыбается. Ей по душе уважение, которое они все ей оказывают.

– За дело, Девочки! Чего ждем-то? – весело говорит Старая Мэри.

– Доставай ковер, Кэролайн, – распоряжается Донна.

Старая Мэри по одной извлекает из сумки шесть черных свечей и вставляет в подсвечники, уже стоящие по кругу у ее ног. Подсвечники сияют отраженным оранжевым светом уличных фонарей, будто медные солдатики. Старая Мэри нараспев произносит заклинание на ирландском гэльском. Вот его приблизительный перевод:

 

Взываю к востоку, и взываю к западу. Да сойдутся кровь и кость. Взываю к тому, что позади меня, и к тому, что впереди меня. Да сойдутся солнце и луна. Свет диких зверей. Сила звезд…

 

– О чем это она, на хрен? – спрашивает Джедди.

Кэролайн, как старшая, немного знает гэльский. Когда она была маленькая, Старая Мэри и матушка говорили между собой по-гэльски, и Кэролайн нахваталась от них слов.

– Что-то насчет крови, дерева и костей. Или диких животных? – спешит Донна, опережая Кэролайн.

Старая Мэри кланяется невидимому Богу. Или невидимому идолу. Или невидимому существу. Потом она поворачивает свое преображенное ведьмовством лицо к Девочкам и задает самый главный вопрос:

– Где голова этой девки Стейси Грейси?

– В морозилке, – отвечает Донна.

Глаза у Донны горят, как у кошки, и это нравится Старой Мэри. Ей по душе энтузиазм, который Донна выказывала к колдовству еще в младые годы. С того момента, когда она повстречала Богоматерь. Старая Мэри всегда знала, что у Донны дар, с самого ее рождения.

Старая Мэри нежно треплет Донну по щеке:

– Учись, Донна, учись, девочка.

– Ты у нас самый замечательный учитель, бабушка, – говорит Венди.

Все Девочки улыбаются, словно ученицы начальной школы, когда сидят тихонько как мышки, стараясь не выдать, что учитель вышел покурить. Старая Мэри раздает указания, и все принимаются за дело.

– Включи фритюрницу, пусть нагреется.

– Блин, бабушка, я совсем про это забыла, – огорчается Донна, мчится на кухню, включает фритюрницу в сеть и ставит на шестерку.

Кэролайн вытаскивает из шкафа ковер и разворачивает его. Старая Мэри все улыбается. Они могут выкурить тебя из Ирландии, где ты сдох бы с голоду, и Донегол будет жить только в рассказах твоей матери про твою бабку, и ты сможешь приехать туда только как гость. Они могут затолкать тебя в гетто и уравнять слова «католик» и «подонок». Они могут построить фабрики в твоем городе и брать на работу только протестантов. Они могут изничтожать твои школы и твою религию и чуть было не сведут их на нет. Но есть кое-что, перед чем они бессильны. Есть кое-что, о чем они даже не подозревают. А если подозревают? Верят ли они в колдовство? Будь они прокляты. Будь они прокляты.

Лента местами отклеилась от ковра. Линда и Энджи выравнивают линии на ковре, чтобы рисунок был геометрически верным. В помощь им инвалидная коляска Линды. Если придержать одно колесо и крутануть коляску, то другое колесо опишет правильную дугу. И не надо знать геометрию с тригонометрией и уметь по науке выстраивать углы. Энджи помечает необходимые точки монетками. Донна отматывает длинные куски клейкой ленты и прилепляет к камину – в свое время они понадобятся. Ножницы лежат в куче разрезанных снимков. Среди фотографий есть черно-белые, есть и цветные. Кэролайн и Бобби у моря. Поездка в Дублин. Донегол. Свадебные фотографии. Все они порваны или разрезаны. Все их прошлое лежит в клочках, осталась одна пустота. И одиночество. И грандиозность боли. И бесконечность потери. Донна кидает ножницы на ковер.

Тем временем Джедди вытаскивает из пакета большой шмат торфа. Старая Мэри зажигает свечи. Джедди держит торф на весу и гордо выпячивает бедро.

– Как тебе такой кусочек, бабушка?

– Иисус, Мария и Иосиф! Такого кусищи я не видала со времени концерта Дениэла О’Доннела в Дангло, – хвалит Старая Мэри.

Под смех девочек она зажигает пятую свечу. Иногда она воображает себя клоуном, Старая Мэри-то. Но прежде всего она, конечно, ведьма. Это ее подлинное призвание.

– Этого педика! – фыркает Энджи.

– Не похож он на педика, – возражает Джедди, не желающая, чтобы хоть один мужик был забракован без должных на то оснований.

– Тебе виднее, – ухмыляется Энджи.

Если Джедди чего и не знает про мужиков, то разве что мелочь какую. Джедди тужится придумать быстрый и остроумный ответ. Если она ответит минуты через полторы, это для нее быстро. Но она не успевает.

В дверь снова стучат, и все они застывают на месте.

 

Кое-что про матушку

 

Вам уже немало известно про матушку. Вот еще парочка фактов из ее жизни. У матушки легкий ирландский акцент, но он почти незаметен. Он перешел к ней от матери и сейчас практически сошел на нет. Матушка понимает по-гэльски, но говорить на этом языке почти разучилась.

Матушке под шестьдесят. Я не могу припомнить хорошенько, сколько лет тому или иному человеку. Некоторые могут назвать матушку толстой (особенно у нее за спиной). Но лично я никакой особой полноты в ней не вижу, тем более в ее-то возрасте. Одевается она всегда элегантно, «Маркс и Спаркс»^[28] или что-то в этом роде. По жизни она всегда руководствовалась ценностями среднего класса и восхищалась докторами, учителями и вообще людьми, манеры и язык которых отличались элегантностью. Манеры самой матушки, когда она шествует по улице, несколько надменны, и Линда однажды сказала, что матушкина походка говорит на языке среднего класса. Мне раньше как-то не приходило в голову, что походки могут разговаривать на разных языках, но если подумать, то Линда, наверное, права.

Всю эту историю со Стейси Грейси и заклятием матушка не приняла близко к сердцу. Она же прирожденная ведьма, как и Старая Мэри. Для нее это раз плюнуть. По-настоящему огорчает ее лишь то, что папа попивает и если уж возьмется за рюмку, то ему трудно остановиться. Пьет и пьет и несет всякий бред. Матушка каждое утро молится Господу, чтобы тот избавил папу от греха пьянства. Ведь у папы талант к живописи и скульптуре, и он сможет уделять им больше времени, если бросит пить. Тогда они переедут в теплые края и заживут идиллической жизнью.

Как-то в разговоре матушка неосторожно сказала Линде о своей мечте:

– Вот когда папа бросит пить, мы продадим дом, переселимся на Левый Берег и папа займется живописью.

– Какой еще Левый Берег, мама? – поинтересовалась Линда.

– Ну, Левый Берег в Париже, где живут все художники.

– Никогда он пить не бросит. И никакого Левого Берега вам не видать. Разве что берег канала.

 

Матушка родилась на полу в комнате, окна которой выходили на Тернер-стрит. Как только Старая Бидди покинула помещение, Дэнни зашел посмотреть на новорожденного. Его взору предстали Старая Мэри и Алиса. Размером голова у Алисы была не меньше, чем голова ее матери. Как потом говорил Дэнни, ему даже показалось, что в комнате две женщины, а не женщина и младенец.

– Где ребенок-то? – спросил Дэнни.

– На ковре!

– Господи, Мэри, – сказал Дэнни, – да у девочки лицо больше, чем у тебя!

– Я знаю, Дэнни. Она не успела на свет появиться, как села и попросила есть.

 

Алису должны были привести к первому причастию. Ее и Маргарет Кирни. Мари Лайонс научила их щелкать пальцами, а то пока в церкви ждешь священника, такая скучища. Она жила на Дандиван-роуд, Мари Лайонс, единственный ребенок в семье. Матушка и Маргарет Кирни, дочь Лиззи, пришли в восторг, когда у них стало получаться. Однако, по правде, это было ненастоящее щелканье пальцами. Мари Лайонс научила их только щелкать ногтем о ноготь. Ногтем большого пальца о ноготь указательного.

Когда настал день причастия, все были одеты более или менее одинаково – стандартные платья с белыми атласными воротниками. Старая Мэри нарядила Алису как полагается, крючки тут и там и все такое. Один из крючков выпал, и вуалька перекосилась. Но Старая Мэри только поцеловала вуаль и поцеловала Алису в щеку. Прежде она никогда ее не целовала.

Алиса, Маргарет Кирни и Мари Лайонс сидели рядышком на церковной скамье, пощелкивали ноготками и посмеивались про себя. Им казалось, в щелканье есть что-то волшебное. На протяжении всей мессы только и слышалось «щелк-щелк ». Люди уж начали оглядываться, пытаясь понять, откуда доносится неприятный звук. Но все сидели прямо, словно куклы. Учителя были в бешенстве, но в церкви не заорешь, это тебе не школа.

И тут отец Оуэнс прервал молитву и крикнул:

– Слушайте, кто издает эти богомерзкие звуки?

Поднялась Мари Лайонс и ткнула пальцем в Алису:

– Вот, отец Оуэнс, это все она, Алиса Даффи.

Все уставились на Алису, а священник испепелил ее взглядом и продолжил службу. Ненависть к Мари Лайонс и жажда мести так и поднялись в Алисе. Она опустила голову и заплакала под своей вуалью. Взгляд ее упал на руку Мари Лайонс. Пальцы Мари изготовились – и щелкнули. Всю свою ненависть Алиса постаралась сосредоточить на этой коварной руке. В следующий момент у Мари на большом и указательном пальце показалась кровь. Еще немного – и кровь полилась сильнее и закапала Мари платье. Пятна крови на белой ткани алели будто маки, пробивающиеся из-под снега.

Всех их привели к причастию, а затем проводили обратно в зал приемов. Каждый получил по чашке чая, по лепешке и по булочке с колбасой.

Венцом угощения было пирожное от Лиса Макаруна. Только Алиса ничего не получила. Учителя решили, что ее надо наказать за выходку в церкви. Алиса выбежала на улицу вся в слезах, и Старая Мэри увела ее домой. Алиса ни о чем другом не могла думать, только чтобы Мари Лайонс свалилась в яму. Или чтобы ее переехало трамваем. Немного погодя к Алисе зашла Маргарет Кирни. Она принесла пирожное от Макаруна, они поделили его между собой, и Алиса воспрянула духом.

К тому времени, как Старая Мэри потащила ее к фотографу делать торжественные снимки, Алиса полностью выбросила Мари Лайонс из головы.

Примерно через неделю Мари Лайонс порезалась ножницами. Полилась кровь. Поначалу учителя думали, что ничего страшного не случилось. Но кровотечение не останавливалось. Какие бы меры ни предпринимались, кровь все равно текла. И Мари умерла. Истекла кровью в учительской.

Алиса со школьными подружками была на поминках.^[29] Мари Лайонс лежала в маленьком гробу, и лицо ее прикрывала маленькая белая вуаль. Эта же самая вуаль была на ней, когда ее приводили к причастию.

 

В 1948 году случилось затмение солнца. Все в Тяп-ляпе высыпали на улицу читать молитвы. Старая Мэри и Алиса отправились в церковь Святого Августина. Народу в церкви было битком, и все молились в уверенности, что настал конец света. Как только тень луны отодвинулась от солнца и оно опять засияло, люди объявили, что это чудо, и разошлись по домам.

В тот вечер все жители Тяп-ляпа на радостях напились, а их соседи шотландцы только удивлялись, какие еще у людей бывают дурацкие предрассудки.

 

Для Алисы и ее подружек площадкой для игр были кучи шлака. Когда-то стальное ограждение вокруг куч возвышалось фута на три, но время и люди повалили его. Алиса с подружками брали кусок ограждения, клали на стену из песчаника, и получались качели. Качаться на этих качелях девчонки могли часами. Но когда Маргарет Кирни упала с качелей и распорола ногу, этому развлечению настал конец.

Ко всему прочему, в Тяп-ляпе опять объявился Чарли Дождевик. Дети никогда его не видели, тем не менее известно было, что он носит длинный непромокаемый плащ. Он попался одной из девочек О’Брайанов возле «Вулкана», расстегнул свой дождевик и показал, что у него под плащом.

На ноге у Маргарет Кирни был длиннющий порез. Алиса предложила свою помощь, иначе Маргарет было не добраться до дома. Кирни жили на втором этаже, и надо было преодолеть ступенек двадцать. Алиса считала своим долгом помочь Маргарет просто потому, что та при ней упала с качелей и повредила ногу.

Кое-как им удалось преодолеть первый лестничный пролет и добраться до площадки. Нога у Маргарет была пропорота чуть ли не на всю длину, такую рану не перевязать. Подъем по лестнице давался с трудом. Передохнув, они продолжили штурм лестницы и в конце концов добрались до квартиры.

Дверь оказалась заперта.

– Уж и не знаю, куда мама могла уйти, – простонала Маргарет.

В квартире не было ни души. Никогда такого не случалось.

– Идем-ка лучше ко мне, – предложила Алиса, – и подождем у нас твою маму.

Опять надо преодолевать ступеньки, что повергло Маргарет в ужас.

– Обними-ка меня за шею, так будет легче, – посоветовала Алиса.

Они без помех одолели пролет и остановились на площадке передохнуть, когда послышался какой-то шорох. Девчонки затаили дыхание.

– Откуда это? Со двора или с улицы? – прошептала Маргарет.