Творческое задание (30 баллов). Напишите связный текст

Напишите связный текст литературоведческого/историко-литературного/учебного/публицистического характера, включив в него максимальное количество из следующих 10 слов (словосочетаний):

Петр Первый, Пушкин, ямб, Фальконе, Георгий Победоносец, анжабеман, Жуковский, «маленький человек», «Каменный Гость», Пигмалион и Галатея.

 

 

Максимальное количество 100 баллов

 

Школьный этап Всероссийской олимпиады школьников

Литература

Класс

Рекомендуемое время выполнения до 5 часов

Часть I

Аналитическое задание

(для комплексного анализа текста выберите ИЛИ прозу, ИЛИ стихи)

(70 баллов)

 

Всеволод Вячеславович Иванов (1895 – 1963)

ЛАМПА ПОСРЕДИНЕ МИРА

(Первый рассказ о волшебной лампе) Долгое время назад — ещё до войны 1914 года — довелось мне стать единственным наборщиком единственной типографии Павлодара, города, что и поныне прославляет добродушные степные берега Иртыша. Второй раз в своей жизни получив жалованье, — и опять за целый месяц! — я понял, что передо мной важное событие. Первую получку я распределил настолько зыбко и неуловимо, что стеснялся теперь и вспоминать о том. Я робко-невнятно задумался над деньгами. Необходимо ознаменовать эти полные величия дни, это несомненное вступление в жизнь. Но как? Позвать гостей? Я знал едва ли десяток людей во всём городе. Пожертвовать эти девять рублей с высокой целью? Куда? Где эта высокая цель? Приобрести что-нибудь из одежды или вещей? Таким образом, в раннее воскресное утро я пошёл на базар. Базар в Павлодаре столь велик и длинен, что можно подумать, будто город собирается торговать с целым континентом. Двери магазинов широко распахнуты. Я иду от магазина к магазину, от окна к окну и беспрепятственно сближаюсь с теми товарами, которым почему-либо суждено быть моими. Я извёртываюсь, выдумывая предлог, чтоб уйти от витрины часовщика. Хоть бы встретить какого-нибудь знакомого, хоть бы появился Насосец. Так зовут городского потешника, проказника, служащего в казначействе. Он сквернослов, свистун, лицо его слащаво, как медовый пряник, но купцам он нравится, и они любят калякать с ним о пустяках. Но и его нет ещё. Рано. Я гляжу уже не в магазины, а между них, и вдруг я вижу, что возле чайного магазина сидит, прислонившись к стене, босяк. Возле ног его медно-красная лампа, широкая, без фитиля и без стекла, да и приспособления, сжимки для стекла, нет. Пожалуй, это сооружение можно назвать светильней.Она медно-красная, но давно не чищена и покрылась грубой патиной. Лампа лежит возле колена, а колено в ссадинах, видно, босяк недавно упал. Он дышит мерно, заснул. Мешкать нельзя. Утащат. Я шевелю его за плечо: — Эй, дядя! Он подёргивает плечом, носом. Я сильнее надавливаю на плечо. Он открывает глаза, думаю, что он будет меня ругать. Он говорит:— А чего не уступить? Торговаться не буду. Уступлю. Удивление охватывает меня: зачем мне эта старая лампа? У меня и дома-то нет, а для вещей нужен дом, по крайней мере собственный угол, чтобы создавать там домашний уют. Босяк опережает мои возражения: — Чего пялишься? Это, брат, не простая лампа, а волшебная. — Волшебная? — А как же! Небось читал в книжках. Книжек я читал много — и о путешествиях, и о прошлом, и о загадочной, далёкой Индии. Да-да, что-то припоминаю такое... Конечно, как я сразу не мог сообразить, о волшебной лампе я читал в арабских сказках. Стоит загадать желание и потереть лампу... — Продаёшь? — спрашиваю я у босяка. — Эка, продаёшь... Здесь одного материала, может, на гривенник, да волшебство, да работа. Вот и считай, сколько набегает... Денег не хватит расплатиться. — Он смотрит на меня, прищурив глаз, будто оценивает — стоит со мной заключать сделку или поискать другого.— Уступаю во временное пользование. Сроком на час. — И сколько же ты берёшь за час? — Голос мой дрожит от волнения. Я уже твёрдо знаю, что не напрасно пришёл на базар, что именно о такой лампе я мечтал всю жизнь. И к чему целый час, мне достаточно пяти минут, только хватит ли денег, чтобы расплатиться за воплощение мечты? Нащупываю получку, лежавшую в кармане.— Сколько? — А сколько есть у человека. Если он и вправду захочет получить лампу, а не так, для баловства, то отдаст всё, что есть, хоть даже и тысячу рублей. Протягиваю ему деньги на раскрытой ладони. Босяк опять смотрит на меня с прищуром, удовлетворённо улыбается и встаёт с земли. Он перекладывает мою получку к себе в карман и направляется важным шагом к ближайшему кабаку. По дороге останавливается и через плечо кивает на лампу, которая так и лежит в мягкой павлодарской пыли: — Лампу-то подбери. Спеши. Твой час уже начался. Босяк уходит медленно, а я схватываю лампу и крепко прижимаю её к груди. Мысли теснятся лихорадочно в голове. Что же пожелать? Что? — спрашиваю сам себя. — Странно. Так много желаний, и не знаешь, с чего начать. Просить одежды или еды — глупо, стоит ли на это тратить силу волшебства? Ведь у меня были деньги, чтобы купить необходимое. У меня ещё будут возможности заработать, мне и надо-то совсем немножко. Просить здоровья? Но я здоров, молод, мне всего восемнадцать лет. Что ещё? Лампа острой своей гранью впивается мне в грудь, давит. Я стою в нерешительности, а солнце за моей спиной движется, и вместе с ним движется тень у меня под ногами. Еле-еле, медленно, однако движется. Что же пожелать? Вдруг я слышу за спиной шаги, чья-то чужая тень сливается с моей, кто-то кладёт руку мне на плечо. Свежий запах вина и жареной картошки обдаёт меня. Босяк стоит рядом, нетвёрдо пошатываясь. — Всё, брат, вытекло время. Впредь будь поворотливей.Неужели целый час прошёл? Босяк забирает лампу, суёт её под мышку, но не уходит, а всё стоит. Я прошу его тихим голосом, без особой надежды: — Я уже придумал. Дай лампу на минутку, я только потру... Он говорит укоризненно и серьёзно: — Какое же волшебство в нарушение уговора? Обман, а не волшебство. Я подумал: «Но для того, чтобы попросить Духа перебросить меня из эпохи в эпоху, разве не стоило побеспокоиться... Допустим, что я сам, своим поэтическим чутьём смогу быть и царём, и рабочим, и рабом, и солдатом, и учёным. Но смогу ли я сам выбрать такую эпоху, из которой, как из бинокля, можно было б разглядеть и понять все эпохи? Какие основания, что эта эпоха, в которой я нахожусь, есть именно та, на которую я рассчитывал?» Я стою опечаленный, опустив голову, и размышляю: «Вот и вторую получку потратил без смысла. Но не денег жалко. А вот когда же я стану взрослым, рассудительным?» А босяк мне сказал, читая мои мысли: — Но только ты зря убиваешься, что не дотронулся. Дело в том, что когда я проходил через Лебяжий, то эту штучку видела твоя мать, когда ты не родился ещё. И, кто знает, быть может, она дотронулась и пожелала, чтоб ты родился именно в ту эпоху, которую желаешь. Так как он прочёл именно то, что я думал, я решил, что передо мной была именно волшебная лампа, и я поверил тому, что не я, а моя мать дотронулась и вызвала соответствующего Духа. Должен сказать, что моя мать, не будучи практической женщиной, всё же была решительна. Я говорю потому практической, что, если б она заботилась о моём благополучии, она б вызвала меня в другую эпоху. Но она знала, что не практическое благополучие составляет счастье людей. И она выбрала именно ту эпоху, в которой мы с вами, читатель, находимся. Я на неё не сетую, хотя меня не печатают наполовину и хотя эти рассказы вряд ли будут напечатаны при моей жизни. Дело в том, что книгопечатание изобретено так недавно и сетовать на то, что все твои писания будут и должны быть непременно напечатаны, — глупо. У человечества и без того много хлопот. 1943Ольга Седакова (р.1949) Кузнечик и сверчок

The poetry of Earth is never dead.

John Keats*

Поэзия земли не умирает.

И здесь, на Севере, когда повалит снег,

кузнечик замолчит. А вьюга заиграет –

и забренчит сверчок, ослепший человек.

Но ум его проворен, как рапира.

Всегда настроена его сухая лира,

натянут влажный волосок.

Среди невидимого пира –

он тоже гость, он Демодок**.

И словно целый луг забрался на шесток.

Поэзия земли не так богата:

ребенок малый да старик худой,

кузнечик и сверчок откуда-то куда-то

бредут по лестнице одной –

и путь огромен, как заплата

на всей прорехе слуховой.

Гремя сердечками пустыми,

там ножницами завитыми

все щелкают над гривами златыми

коней нездешних, молодых –

и в пустоту стучат сравненья их.

Но хватит и того, кто в трубах завывает,

кто бледные глаза из вьюги поднимает,

кто луг обходит на заре

и серебро свое теряет –

и все находит в их последнем серебре.

Поэзия земли не умирает,

но если знает, что умрет,

челнок надежный выбирает,

бросает весла и плывет –

и что бы дальше ни случилось,

надежда рухнула вполне

и потому не разучилась

летать по слуховой волне.

Скажи мне, что под небесами

любезнее любимым небесам,

чем плыть с открытыми глазами

на дне, как раненый Тристан?***...

Поэзия земли – отважнейшая скука.

На наковаленках таинственного звука

кузнечик и сверчок сковали океан.

1980-е

_________________

*Поэзия земли не умирает. Джон Китс (англ.)

**Демодок – персонаж «Одиссеи» Гомера, слепой певец.

***Тристан – персонаж кельтской мифологии, а также средневекового «Романа о Тристане и Изольде».

 

Часть II