Из истории рыцарской куртуазной культуры

 

Рыцарская куртуазная культура, в той форме, в которой она известна в современном мире, сформировалась не сразу, а трансформировалась и претерпевала ряд существенных изменений в течение нескольких столетий. Прежде всего, куртуазность проявилась в любви к женщине, и в любви отнюдь не платонической. Со временем первоначальный куртуазный идеал "милитаризовался", и любовь стала вдохновительницей на военные подвиги. Потом идеалом становится духовная любовь, не требовавшая физического вознаграждения. И, наконец, самое главное то, что куртуазный идеал распространяется на все сферы жизни. Вежливо и галантно необходимо относиться не только к женщинам, но и к другим людям, и даже к своим врагом.

Рассмотрим, как возник первоначальный куртуазный любовный идеал. В поэме начала XI века анонимного автора из прирейнской области о любви сказано только, что рыцарь должен ухаживать за благородными женщинами, которые "распознаются по манерам" - заповедь чисто практическая, без романтического ореола [2]. Но с XII века складывается и куртуазный идеал, развитый провансальскими трубадурами и воспринятый поэтами северной Франции и Германии. Быть влюбленным относилось к числу обязанностей рыцаря. В песнях Марии Французской говорится о славном рыцаре, который не смотрел на женщин. Это большое зло и проступок против природы, замечает автор. Отношение рыцаря к женщине зависело, разумеется, от того, кем она была: дамой или простолюдинкой. Вопреки распространенному мнению воздыхания издалека были скорее исключением, чем правилом. Мы можем привести только один подобный пример из баллад Марии Французской, когда влюбленные, жившие друг против друга, виделись только на расстоянии, из окон, перед которыми они стояли до поздней ночи, устремив взор на предмет своей любви. Вообще же речь шла о любви отнюдь не платонической, как правило, с чужой женой. Поэтому-то знаток средневековья Ж. Коэн считал, что “куртуазность” была не чем иным, как узаконенной неверностью и признанной обществом бигамией [6].

Уже в своих первых произведениях трубадуры высказывали такую мысль, и это было их главное достижение, что личность и любовь неразрывно связаны вместе и что любовь возвышает и облагораживает человека. В провансальской поэзии влюбленные всегда благородны, а возлюбленные возвышенные существа, благосклонность которых завоевывается "благородными" поступками, сочинением песен, умом, хорошими манерами [2]. При этом любовь у них сохраняла земной чувственный характер, и служение даме нередко предполагала в качестве награды вполне плотское блаженство. Первые трубадуры обычно не включали в число рыцарских добродетелей военные качества и подвиги, предпочитая вежливость, щедрость, галантность, верность, умение слагать стих, знание любовных условностей и другое. Совокупность всего этого и составляло так называемую куртуазность [10, с. 51].

Историки литературы восстановили модель куртуазной любви по сохранившимся поэтическим текстам того времени. Модель эта проста. В центре ее находится замужняя женщина "дама". Неженатый мужчина, "юноша" обращает на нее внимание и загорается желанием. Отныне пораженный любовью (еще раз повторюсь, что любовь означала исключительно плотское влечение), он думает только о том, чтобы овладеть этой женщиной. Дама - жена сеньора, нередко того, которому он служит, во всяком случае, она хозяйка дома, где он принят, и уже в силу этого является его госпожой. Мужчина, однако, всячески подчеркивает свое подчинение. Он, как вассал встает на колени, он отдает себя, свою свободу в дар избраннице. Женщина может принять или отклонить этот дар. Если она, позволит себе увлечься словами, принимает его, она более не свободна, так как по законам того общества никакой дар не может остаться без вознаграждения. Правила куртуазной любви, воспроизводящие условия вассального контракта, по которому сеньор обязан вассалам теми же услугами, что получил от него, требует от избранницы, в конце концов, отдаться тому, кто принес себя ей в дар [4, с. 90-91]. Однако дама не может располагать своим телом по своему усмотрению: оно принадлежит своему мужу. Все в доме наблюдают за ней и если она будет замечена в нарушении правил поведения, ее обвинят виновной и могут подвергнуть вместе с сообщником суровому наказанию.

Опасность игры придавала ей особую пикантность, рыцарю пускавшемуся в любовное приключение, надлежало быть осторожным и строго соблюдать тайну. Под покровом этой тайны, скрывая ее от посторонних глаз, влюбленный ожидал вознаграждений. Ритуал предписывал женщине уступить, но не сразу, а шаг за шагом умножая дозволенные ласки, с тем, чтобы еще более разжечь желание почитателя. Одна из тем куртуазной лирики - описание мечты влюбленного о наивысшем блаженстве. Он видит себя и свою даму обнаженными: вот, наконец, возможность осуществить свои желания. Однако по правилам игры он должен контролировать себя, бесконечно оттягивая момент обладания возлюбленной. Удовольствие, таким образом, не столько в удовлетворении желания, сколько в ожидании. Само желание становится высшим удовольствием. В этом - истинная природа куртуазной любви, которая реализуется в сфере воображаемого и в области игры.

Куртуазная любовь способствовала утверждению существующего порядка, проповедуя мораль, основанную на двух добродетелях: выдержке и дружбе. Рыцарь должен был уметь владеть собой, укрощать свои порывы. Правила игры, запрещающие грубо овладевать женщинами из хорошего общества, предполагали благородные пути для их завоевания. В то же время в языке трубадуров слову "любовь" постоянно сопутствует слово "дружба". Чтобы завоевать благосклонность той, кого рыцарь называет своим "другом", он демонстрировал самоотречение, преданность, самоотверженность, служение. Это как раз те качества, которых сеньор требовал от вассалов. Так стихи, воспевавшие куртуазную любовь, способствовали укреплению вассальной этики, на которой покоились политические устои феодального государства. Иногда кажется, что эти произведения были сознательно введены в систему рыцарского воспитания стараниями князей-меценатов, законодателей мод, которые стремились укрепить то, что мы назвали бы гражданским чувством [17, с. 287].

Любовь должна быть взаимно верной, преодолевать нешуточные трудности и длительную разлуку. Обычная тема куртуазного романа — испытание верности. Рыцари, принесшие обет верности даме сердца, стойко сопротивляются любовным признаниям других дам. В одной из баллад Марии Французской отец обещает рыцарю руку дочери, если тот без отдыха поднимет ее на руках на вершину высокой горы. Барышня, всей душою желая ему удачи, морит себя голодом и надевает легчайшее платье, чтобы весить, сколько можно меньше. История, однако, заканчивается трагически. Рыцарь, правда, поднимает любимую на вершину, но от усталости падает мертвым.

Любовь - это форма борьбы. Женщины обладают некоторой властью над мужчинами, но власть эту снисходительно предоставили им сами мужчины. Нельзя открыто отказывать им в исполнении любых желаний, но можно их обманывать. В любви необходимы деньги и широта натуры. Бедность унизительна для уважающего себя человека. О святости семьи здесь нет и речи, а любовь между супругами не служит оправданием для уклонения от любви вне брака. Больше того: как убеждает аристократ обычную дворянку, из определения любви следует, что между супругами любви быть не может. Не может, ибо любовь требует тайны и поцелуев украдкой. Любовь к тому же невозможна без ревности, то есть без постоянной тревоги о том, как бы не потерять возлюбленную, а в браке ничего подобного нет [1].

То, что рыцари жили в двух несогласуемых одна с другой иерархиях ценностей, явно им не мешало. Но особенно ярко эта двойственность проявлялась в эротике. Прелюбодеяние официально осуждалось, но все симпатии были на стороне любовников. Когда некий рыцарь посетил, обернувшись соколом, жену старого рыцаря, та согласилась немедленно его осчастливить, если он примет причастие и докажет тем самым свое благочестие. Домашний священник совершил этот обряд, после чего рыцарь тут же получил желаемое. На божьем суде (ордалиях) бог позволял легко себя обмануть, когда речь шла об испытании невинности вероломной супруги. Как известно, Изольда, которой пришлось на ордалиях держать раскаленный брусок железа, вышла из этого испытания с честью, поклявшись, что никто не держал ее в объятиях, кроме законного супруга — короля Марка, и нищего паломника, который только что перенес ее через трясину и которой был переодетым Тристаном.

Обманутые мужья нередко питают сердечную привязанность к любовнику жены. Так относится король Марк к Тристану и король Артур к Ланселоту. Время от времени подобная терпимость омрачается мыслью о том, что это как-никак грех; и все-таки жена короля Артура в интерпретации Томаса Мэлори, писавшего во второй половине XV века, не сомневается, что в небесах она будет посажена одесную господа бога, ведь там уже сидят такие же грешницы, как и она. На Ланселота, несмотря на его греховную любовь, господь явно смотрит снисходительным оком, коль скоро стерегущему его тело епископу снится, что ангелы уносят Ланселота на небо [9, с. 762]. Внебрачные сыновья тоже одобряют греховные связи, благодаря которым они появились на свет. Узнав, что законный супруг матери - не настоящий их отец, они готовы тут же снести ему голову, чтобы позволить влюбленным сочетаться браком. “Отец и господин мой, - восклицает в одной из песен Марии Французской сын, узнавший о том, кто его настоящий родитель, - я соединю вас. Я умерщвлю супруга матери и сплету ваши руки навеки”.

Играя в эту игру, демонстрируя умение изыскано завлекать женщин, придворный подчеркивал свою принадлежность к миру избранных, свое отличие от "деревенщины". Куртуазная любовь была, прежде всего, знаком престижа в мужском обществе, благодаря чему влияние созданной поэтами модели оказалось столь сильным, что смогло со временем изменить отношение к женщинам в обществе в целом [11, с. 63].

Немного позднее, в рыцарской литературе Северной Франции, куртуазный идеал "милитаризировался" и любовь стало вдохновительницей на военный подвиги. Смысл поиска военной славы в рыцарский романах зачастую предопределялся стремление заслужить благосклонность дамы сердца, но в отличие от провансальской литературы северофранцузская более тяготела к духовной любви, не требовавшей физического вознаграждения. Глубокие черты аскетичности, мужественного самопожертвования, свойственные рыцарскому идеалу, теснейшим образом связаны с эротической основой этого подхода к жизни, и конечно любовное желание обретает форму и стиль не только в литературе и изобразительном искусстве. Потребность предать любви благородные черты формы и стиля равным образом находят широкие возможности для реализации в самой жизни: в придворном этикете, в светских играх и развлечения в шутках и воинских упражнениях. Здесь тоже любовь постоянно сублимируется и романтизируется: жизнь подражает в этом литературе, но и последняя, в конце концов, черпает все из жизни. Рыцарский аспект любви все же в своей основе возникает не в литературе, а в жизни, существующим укладом которой был задан мотив рыцаря и его дамы сердца [15, с. 82].

Рыцарь и его дама сердца, герой ради любви - вот первичный и неизменный романтический мотив, который возникает и будет возникать везде и всюду, это самый непосредственный переход чувственного влечения в нравственную самоотверженность, естественно вытекающую из необходимости перед лицом своей дамы выказывать мужество, подвергаться опасности, демонстрировать силу, терпеть страдания, истекать кровью - честолюбие, знакомое каждому мужчине. Проявление и удовлетворение желания, кажущиеся недостижимыми, замещаются и возвышаются подвигом во имя любви. Любовь к даме сердца должна облагораживать рыцаря. “Должен славы искать ради своей госпожи // Тот, кто стал ей мужем или возлюбленным. // Иначе она будет вправе разлюбить // Лишенного славы и доблести” [6, p. 98].

Упоительная мечта о подвиге во имя любви, переполняющая сердце и опьяняющая, растет и распространяется обильной порослью. Первоначальная тема скоро начинает подвергаться тщательной разработке - в силу духовной потребности во все новых и новых ее воплощениях. Подвиг должен состоять в освобождении или спасение дамы от грозящей ей ужасной опасности. Ивен, Рыцарь Льва, защищает обиженных девиц оптом: он освобождает от власти жестокого тирана триста девушек, которые в холоде и голоде должны ткать полотно из золотых и серебряных нитей [12, 87]. А может, в своей основе, такое спасение всегда сводится к охране девичьей целомудренности, к защите от постоянного посягательства, с тем, что бы оставить за собой спасенный трофей? Во всяком случае, из всего этого возникает великолепный мотив, сочетающий рыцарство и эротику: юный герой, спасающий невинную деву. Противником его может быть какой-нибудь простодушный дракон, но сексуальный элемент и здесь присутствует самым непосредственным образом [5].

Образ благородного рыцаря, страдающего ради своей возлюбленной - прежде всего, чисто мужское представление, то, каким мужчина хочет сам себя видеть. Мечту о себе как об освободителе он переживает еще более напряженно, если выступает инкогнито и оказывается узнанным лишь после совершения подвига. В этой таинственности, бесспорно, скрывается так же романтический мотив, обусловленный женским представлением о любви. В апофеозе силы и мужественности, запечатленных в облике летящего на коне всадника, потребность женщины в почитание силы сливается с гордостью и физическими достоинствами мужчины.

Влияние идей куртуазной любви на общество оказалось весьма плодотворным, вызвав быстрое распространение ее традиций. Чтение куртуазной литературы и проецирование ее сюжетов на обыденное поведение людей постепенно вовлекло в сферу игры незамужних девиц - с конца XII века во Франции куртуазные обычаи становятся частью ритуала, предшествовавшего вступлению в брак. В игру включались женатые мужчины. Они теперь также могли выбирать себе среди женщин "друга", которому служили как молодые рыцари. Все рыцарское общество целиком стало куртуазным. Куртуазные обычаи превратились в норму, и то, что поэты некогда воспевали как опасный и почти недостижимый подвиг, стало теперь обычным требование хорошего тона.

Говоря о куртуазном идеале, следует, так же различать романтический идеал, сложившийся в рыцарском романе, и гораздо более прагматичном и легче реализующем куртуазность как свод норм вежливости и правил хорошего тона. Куртуазность упрочивала свои позиции в этике вне зависимости от любовного идеала. Она смыкалась с ним главным образом в романах, но во многих нравоучительных трактатах, исторических, политических и юридических сочинениях выступала самостоятельно, в качестве необходимой нормы, взаимоотношений в дворянской среде. Руководствоваться ею требовалось не только в отношениях с женщинами, но и мужчинами. Она считалась полезной и необходимой при отправлении самых разных общественных обязанностей.

Так, Филипп де Бомануар, составитель знаменитых "Кутюмов Бовези", перечисляет достоинства, требующиеся для занятия должности бальи, называя и куртуазность. Особенно настойчиво внушалась мысль о пользе куртуазности для королей и могущественных сеньоров. В анонимном трактате "Наставление государям", написанный для детей Филиппа IV Красивого, подчеркивается, что королевских детей следует, среди прочего, учить и тому, что бы они были "куртуазными, приветливыми и ласковыми в разговорах в общение со всеми людьми, да бы они радушно принимали всякого в соответствие с его положением и чином" [8, с. 199]. Рыцарь де Ла Тур Ландри, например, убеждает своих дочерей быть куртуазными, пишет, что "знает большого сеньора... которой своей великой куртуазностью привлек к себе на службу больше рыцарей, оруженосцев и других людей, чем иные деньгами". Так же де Ла Тур Ландри убеждал дочерей вести себя куртуазно по отношению не только к знатным, но и "малым" людям. И в пояснении писал, что "от малых людей вы удостоитесь гораздо большего почета, хвалы и признательности, нежели от великих " [8, с. 201].

В литературе XIV-XV вв. укрепляется убеждение, что "куртуазность в делах и приятность в словах" является не только отражение хорошего воспитания, но и уздой для самых разных пороков, в том числе и смертных грехов. "Куртуазность побеждает гордыню: смягчает гнев и неистовство... а потому быть куртуазным прекрасно". Ален Шартье, поэт и политический мыслитель начала XV века, писал, что куртуазность "изгоняет своих врагов ласковой приветливостью, она не завистлива, ненадменна и не горда, но всегда мила, скромна и радостна в словах и делах, и много раз куртуазные люди могут убедиться сколь она радостна" [8, с. 200].

Куртуазность оказывалась так или иначе обращенной не только к лицам благородного происхождения, но и ко всем людям. Анонимный биограф маршала Бусико рассказывает, как однажды тот на улице поклонился двум публичным женщинам и в ответ на выражение его спутником по этому поводу удивления сказал: "Да лучше я поклонюсь десяти публичным девкам, нежели оставлю без внимания хоть одну достойную женщину " [7, с. 166].

Может показаться, что куртуазность, проявленная по отношению к неблагородным людям случайно, только ради того, что бы не оказаться невежливым в отношении какого-либо благородного лица, сохраняла свою сословную замкнутость. Однако такое суждение было бы несправедливо, поскольку все настоятельней проводилась мысль, что куртуазность необходима при общении со всеми людьми.

К рыцарскому кодексу обычно возводят так же понятие галантности. Монтескье определяет галантность как любовь, связанную с понятиями опеки и силы, точнее, не столько любовь, сколько “нежную, утонченную и постоянную видимость любви”. Это поклонение, или галантность, иногда объясняют улучшением положения женщины в XII веке: как раз тогда жена сеньора получила право управлять владениями мужа в его отсутствие, а также право приносить ленную присягу [13, p. 14].

Как очень удачно выразилась М.Оссовская этот культ прекрасной дамы следует рассматривать скорее как игру, в которой женщина получает “пинок вверх” [12, c. 92]. В мире, которым правит насилие, женщина по-прежнему зависит от опеки мужчины. “Слуга в любви, господин в браке” - так определяет эту ситуацию М. Гривc [3]. Рукоприкладство было делом обычным, до сломанного носа включительно. Супружеская неверность, которая у мужчин разумелась сама собой и отнюдь не наносила ущерба их достоинствам, по отношению к женщинам наказывалась - в легендах эпохи - сожжением на костре. Правда, когда виновную с распущенными волосами и в холщовой рубашке вели к месту казни, в последнюю минуту обычно появлялся рыцарь на борзом коне, готовый мечом доказать любому ее невинность, причем невинность эта, вопреки всякой очевидности, оказывалась бесспорной.

Существует несколько гипотез, почему культ женщины в это время в Западной Европе получает широкое распространение. Во-первых, в почитании женщины прослеживается распространение долга верности вассала своему сюзерену на жену сюзерена. Во-вторых, этот культ придумали и поддерживали сами женщины: воспользовавшись частыми отлучками мужей, они узурпировали полагавшуюся тем от вассалов верную службу. В пользу этой гипотезы, на мой взгляд, говорит то, что легенда, изображавшая далеко идущую покорность мужчины женщине, была инспирирована женщиной. Я имею в виду “Ланселота, или Рыцаря Телеги”, написанного Кретьеном де Труа по заказу Марии Шампанской, которая ему покровительствовала [14, p. 92]. В-третьих, улучшение положения женщины связано, несомненно, с возвышением в христианстве культа Девы Марии, которая даже начинает затмевать Иисуса Христа. И, наконец, в четвертых, возникновение этого культа приписывали странствующим менестрелям: путешествуя от замка к замку, они восхваляли хозяйку (муж которой обычно отсутствовал) в расчете на службу при дворе или хотя бы на добрый прием и подарки перед отправлением в дальнейший путь. Норберт Элиас в подтверждение этой гипотезы замечает, что культ дамы процветал, прежде всего, в самых крупных замках. Для бедного певца жена богатого рыцаря обычно недосягаема: оставалось обожание издалека [16, S. 104, 110, 114].

Объяснения, приведенные выше, не исключают друг друга. К ним можно добавить еще и другие: влияние переписки между женскими и мужскими монастырями, где в экзальтированной форме выражалась любовь на расстоянии; влияние арабских поэтов, шедшее из Испании; наконец, знакомство с “открытой” незадолго до этого римской культурой, особенно с “Искусством любви” Овидия. Не случайно на фреске в одном из замков, который описывает Мария Французская, изображена Венера с книгой Овидия в руках.

Основная заслуга рыцарской куртуазной культуры заключается в том, что трубадуры воспели женщину как возвышенное существо, способное одарять мужчин через любовь высокими достоинствами. И таким образом сформировался тип отношений между полами, характерный для западного общества. Еще и сегодня, несмотря на огромные перемены в этой области, яркой отличительной чертой европейской цивилизации является традиции, унаследованные от куртуазной любви.

 

Литература

1. Andreas Capellanus. The art of courtly love. New York, 1941.

2. Barber R. The knight and chivalry. – N.Y., 1970.

3. Greaves M. The blazon of honor. London, 1964.

4. Дюби Ж. Куртуазная любовь и перемены в положении женщин во Франции XII в. // Одиссей. Человек в истории, 1990.

5. Kilgour R.L. The decline of chivalry as shown in the literature of the late middle ages. – Cambridge, 1937.

6. Cohen G. Histoire de la chevalerie en France du Moyen Age. Paris, 1949.

7. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. – М.: Прогрес-Академия, 1992.

8. Малинин Ю.П. Рыцарская этика в позднесредневековой Франции (XIV-XV вв.) // Средние века, 1992, Вып. 55.

9. Мэлори Т. Смерть Артура. М., 1974.

10. На пути к современной цивилизации: Курс лекций под редакцией проф. А.А. Аникеева, доц. В.В. Кима. – Ставрополь, 1993.

11. На пути к современной цивилизации: Материалы к курсу “Человек и общество: основы современной цивилизации” для 11 класса средней школы. Под ред. Л.Н. Боголюбова. – М., 1992.

12. Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. – М.: Прогресс, 1987.

13. Frappier J. Cretien de Troyes. Paris, 1957.

14. Frappier J. Etude sur la Morte du Roi Artu. Paris, 1936.

15. Хейзинга Й. Осень средневековья. – М., 1988.

16. Elias N. Uber den Prozess der Zivilisation. Basel, 1939, Bd. 2.

17. Ястребицкая А.Л. Западная Европа XI-XIII веков. Эпоха. Быт. Костюм. – М., 1978.

 

 

[1] Басов И.И. Западноевропейское рыцарство XII-XV вв. в Евразийском историко-культурном контексте: этика противоборства (опыт сравнительно-исторического исследования). Автор. Дис… к.и.н. 07.00.03. Средние века. Ставрополь, 2005.

[2] Басов И.И., Момонтова У.Е. Представления о браке и положении женщины во Франции в XI-XIV вв. // Проблемы всеобщей истории: Международный сборник научных и научно-методических трудов. – Вып.8. Армавир: Редакц.-изд. центр АГПУ, 2003. С.141.

[3] Басов И.И. Из истории рыцарской куртуазной культуры. Проблемы всеобщей истории: Межвузовский сборник научных и научно-методических трудов. Вып.7. Армавир, 2001.

[4] Дюби Ж. Куртуазная любовь и перемены в положении женщин во Франции XII в. // Одиссей. Человек в истории, 1990. С.280.

[5] Малинин Ю.П. Рыцарская этика в позднесредневековой Франции (XIV-XV вв.) // Средние века, 1992, Вып. 55. С.120.

[6] Flori J. Aristocratie et valeurs "chevaleresques" dans la seconde moitie du XIIe siecle: L'example des lais de Marie de France // Moyen age. Bruxelles, 1990. Р.45.

[7] Цит. по Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. – М.: Прогресс, 1987. С.92.

[8] Цезарь Гай Юлий. Записки о галльской войне / Пер. с лат. М.М. Покровского. СПб., 1998.

[9] Нарты. Адыгский героический эпос // Под. ред. А.А. Петросяна. М., 1974; Дударев С.Л., Басов И.И. Северокавказские параллели при изучении западноевропейского рыцарства в евразийском историко-культурном контексте // Дударев С.Л. Методические заметки по истории. В помощь студенту. – Армавир, 1998.

[10] Адыль-Гирей Кешев. Характер адыгских песен // Избр. произв. адыгских просветителей. Нальчик, 1980. С.274.

[11] Хан-Гирей. Записки о Черкесии. – Нальчик, 1992. С.274.

[12] Сталь К.Ф. Этнографический очерк черкесского народа // Русские авторы XIX века о народах Центрального и Северо-Западного Кавказа. Ч.1. – Нальчик, 2001. С.243.

[13] Мирзоев А.С. Уэркъ Хабзэ – кодекс чести черкесского дворянства. http://adiga.narod.ru/history/301.htm, 2002.

[14] Там же.

[15] Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик, 1992. С.277; Мирзоев А.С. Ук.соч.

[16] Успенская Е.Н. Раджпуты: рыцари средневековой Индии. СПб.: Евразия, 2000. С.113.

[17] Parry J. Caste and kinship in Kangra. London, 1979. С.215.

[18] Tod J. Annals and antiquities of Rajasthan, or, the Central and Western Rajpoot states of India. New Delhi, 1978. Т.I. S.223.

[19] Там же. Т.II. S.415.

[20] Книга Самурая / Перевод на русский Р.В. Котенко, А.А. Мищенко. СПб., 2000. С.217.

[21] Там же. С.190.

[22] Там же. С.34.

[23] Варли П., Моррис А., Моррис Н. Самураи / Пер. с англ. А.В. Щеголевой. СПб., 1999. С.59.

[24] Фоссье Р. Женщина и общество на средневековом Западе // Идеология феодального общества в Западной Европе: проблемы культуры и социально-культурных представлений средневековья в зарубежной историографии / Сб. ИНИОН АН СССР. М., 1980.