Монолог министра пропаганды

Монолог Диктатора

Драма в пятнадцати монологах

Действующие лица:

Судья

Судебный пристав

Конвоиры

Диктатор, за 60 лет.

Сторона обвинения:

Соперник

Генерал

Двойник

Простой человек

Бывший друг

Женщина, которую он любил

Его дочь

Сторона защиты:

Советник

Министр пропаганды

Скульптор

Врач

Духовник

Женщина, которая его любила

Его мать

 

Между первой и второй сценой проходит полгода. Зрители – присяжные заседатели, выносящие приговор (входные билеты имеют функцию «голоса» за оправдание или обвинение). Всё судебное заседание записывается на камеру. Актёры приходят в театр наравне со зрителями. Также ожидают в фойе начала действия (само собой, каждый уже в образе).

За десять минут до начала действия, пока зрители рассаживаются, на экране включается чёрно-белая немая хроника, кратко рассказывающая историю страны и ключевые моменты истории: страшные и радостные. На заднем фоне ненавязчиво играет классическая музыка.

Пролог

На сцене – диван. На нём тесно собралась вся семья: отец, мать, их дочь, рядом на приставленном стуле сидит дед. Их лица в полной темноте озаряет синий экран. Телевизор стоит спиной к зрителям.

Дед: Оставь первый, сейчас новости будут.

Дочь: Пока нет ничего.

Отец: Ну-ка, ну-ка, верни назад.

Дочь: Сейчас. Сериал закончится.

Мать: Там реклама пока.

Отец: Дай. (вырывает пульт) Кто тебе вообще пульт дал? (Обиженная внучка уходит. Становится посвободнее)

Бабушка: Валер, а что сериал-то наш?

Отец: Завтра будет ваш сериал. Вот уйду на работу.

Мать: Валера!

Дед: О! Новости.

Голос репортера: «…в машину на полной скорости врезалась чёрная иномарка. Детали пока не разглашаются. Карета скорой помощи буквально уже через десять минут прибыла на место аварии. Сейчас здесь работают специалисты. Виктор?» «Да, Анастасия. Спасибо… Нам остаётся следить за дальнейшими событиями…»

 

Свет затухает

Судебный процесс

В глубине сцены на возвышении сидит судья, всё как надо: очки, белый до плеч парик, чёрная мантия, чьи полы спадают с кафедры. Мантия как будто нарочно такой длины, чтобы судья никуда не ушёл. Свет направлен на судью, только когда он говорит. Слева от него сидит Судебный пристав. В центре сцены в кресле, похожем на стоматологическое, лежит Диктатор. Его тело приподнято так, что он может видеть зал, но он этим не пользуется: глаза его закрыты. Слева поодаль сидит его врач. Слева и справа стоят большие ломберные столы для свидетелей обвинения и защиты.

Включается свет.

Судебный пристав: Прошу всех встать, суд идёт.

 

Зрители встают.

Судья: Судебное заседание объявляется открытым (удар молотком). Прошу всех сесть. (зрители садятся) Сегодня [реальная дата] рассматривается «дело о диктаторе». Подсудимый управлял нашим государством более двадцати лет, а теперь, волею судьбы, полностью парализован. Суд нарочно не называет его имени, во-первых, потому что об этом просила сторона защиты, и суд принял ходатайство, а, во-вторых, оно и так всем известно. Подсудимый обвиняется в ряде политических и человеческих преступлений.

Надо заметить, что сегодня состоится необычное судебное заседание, потому как подсудимый не может быть приговорён к тюремному заключению по причине своей недееспособности. Тем не менее, данное судебное разбирательство имеет место быть, потому как ряд вопросов истории требует ответов. Надо, так сказать, расставить все точки над i. Посему объявляю данный судебный процесс историческим для нашей страны.

Каждому из свидетелей, проходящих по данному делу, будет предоставлено слово. Просьба к стороне обвинения учитывать то, что подсудимый не сможет ответить на ваши вопросы. Зато попытаться ответить за подсудимого может сторона защиты. Господин, судебный пристав?

 

Судебный пристав: Сторона обвинения вызывает политического соперника подсудимого.

 

На сцену выходит рослый, крепкого телосложения мужчина с размашистыми руками. Под мышкой толстая папка бумаг.

Монолог соперника

Добрый вечер, уважаемый суд, уважаемые присяжные заседатели. Этого тирана (иначе назвать его не могу) я знаю давно. Мы с ним одного поколения, но ничего общего между нами никогда не было, нет, и не будет! Когда-то он был человеком, теперь этот статус он утерял. (пьёт воду) Передо мной толстая папка, в которой собраны документы, доказывающие вину подсудимого в полной мере. От финансовых махинаций и хищений в особо крупных размерах до убийств и террористических актов. Здесь собраны дела, охватывающие всё время работы подсудимого в государственном аппарате. (активно жестикулирует) Этого хватит, чтобы посадить не одного его, а тысячу таких диктаторов с их кровавыми режимами! Нет меры наказания для такого тирана! Прошу передать эти документы многоуважаемому суду. (Судебный пристав относит папку судье).

(достаёт бумажку) Три месяца со всей тщательностью мы исследовали все улики и доказательства, направленные против подсудимого, обвиняемого в тягчайших преступлениях против государства, и ужасались. Ужасались жестокости, бесчеловечности и жадности. Каждый факт, каждое событие, каждый шаг обвиняемого в течение многих лет нанизывавшего одно преступление на другое против своего народа погружал меня в глубокое уныние. Чудовищна цепь этих преступлений! Чудовищна вина всех преступников и убийц, с помощью которых были совершены эти преступления! Я уверяю всех тут сидящих, что это только первое дело, за которым последует череда подобных дел, разве что менее масштабных! Но как бы не были ужасны эти преступления и как бы ни были мы все глубоко взволнованы и возмущены, – вы, товарищи присяжные и вы, господин судья, должны вынести приговор, достойный нашей страны, новой и сильной страны, страны, которая ожидает от вас справедливого, непреклонного и неумолимо сурового решения участи этого человека, этого презренного убийцы, главного врага нашего народа!

(переходит на крик) Фашист! Вот кого мы сегодня судим! Политическая система под его ведомством превратилась в одно из отделений СС и гестапо! И введение смертной казни – дальше уже просто некуда! – отбрасывает нас в Средневековье! И Церковь этому потворствовала! Люди, с помощью которых он выстроил пирамиду власти – это и спецслужбы, и полиция, и суд, и церковь – зиждилась на бандитах и убийцах, крохоборах и преступниках. Его люди потеряли всякую разборчивость в средствах и дошли до геркулесовых столбов насилия и обмана. Возвели вероломство и жестокость в закон, в систему, которая работала на протяжении долгих десятилетий и до сих пор не полностью искоренена! Вот почему я называю этого человека фашистом! Потому что он ни перед чем не остановился, чтобы наполнить карманы свои и своих родных и друзей! Потому что не один человек погиб в жерле этой страшной двадцатилетки! Я уверен, ещё не одно и не два поколения будут пожинать плоды этого режима, при котором нашу страну нагло разворовывали, а тюрьмы наполнялись ни в чём не повинными!

(утихает) Уважаемые присяжные заседатели! Я обращаюсь к вам! Подумайте о ваших детях и внуках! Кто-то из них уже учится, кто-то делает первые шаги, а кому-то ещё предстоит увидеть этот мир. Светлое будущее, о котором все мы мечтаем, и которое сулим нашим детям было разрушено за это время. Его убил один человек. Уважаемые присяжные заседатели, убийца будущего ваших детей находится перед вами!

Но это не самое страшное, что произошло в нашей стране. Пожалуй, эта проблема исправима, и через какое-то время мы вновь сможем вздохнуть свободно. Есть нечто, что уже не исправить. Я говорю о тех людях, которые погибли в этом кровавом режиме, о тех людях, судьба которых была сломана. Я говорю о том, чего не исправить. На мой взгляд, это самое ужасное из преступлений, содеянное подсудимом. Количество политических заключенных не соответствует ширме, которой всё это время прикрывалось беззаконие и двурушничество. Имя этой ширме – демократия. (допивает воду, но не ставит пустой стакан на место)

(потрясая стаканом в воздухе) Политика – это трудное дело. И кто не может вести её цивилизованными способами, тот принимает драконовские меры. Когда личные интересы превыше интересов страны, тогда в ход идёт огнестрельное оружие. Год за годом под пеленой благоденствия продолжался геноцид нашего народа, пока мы, ничего не подозревая, смотрели телевизор и читали газеты, в которых всё было хорошо. Год за годом с телеэкранов нам говорили, что вот-вот всё наладится, что вот-вот мы встанем на ноги, но ничего не происходило. (стуча стаканом) Говорящие головы вешали нам лапшу на уши, а мы всё принимали за чистую монету! Теперь мы понимаем, что это была лишь попытка прикрыться какими-то фальшивыми словами и под фальшью этих рассуждений скрыть истину. Теперь это все разоблачено, но не окончательно. Нам еще предстоит пожинать плоды и зализывать раны. (наконец, ставит стакан на законное место)

Уважаемые присяжные заседатели! Уважаемый суд! Я уверен, что каждый честный человек нашей страны, каждый честный человек в любой стране мира не может не сказать: вот бездна падения! Вот предел, последняя черта морального и политического разложения! Вот дьявольская безграничность преступлений! Каждый честный сын нашей страны должен задуматься: такие гнусные преступления не могут повторяться. Но они повторялись из года в год! И наша задача поставить на этом крест! Я хочу верить, что таких подлых предателей в госаппарате нашей страны больше никогда не будит!

Я считаю, что вина подсудимого будет полностью установлена, как только судебные эксперты полностью ознакомятся с предоставленными документами. И я могу освободить себя от обязанности перечислять многочисленные факты и подвергать анализу материал судебного следствия, изобличающий их в полной мере. Я хочу подчеркнуть лишь, что в данном случае высшая степень наказания – это сама справедливость и истинное благо для подсудимого. И именно такого решения я ожидаю.

Уважаемый суд, господа присяжные заседатели, я кончаю. Подходит последний час – час расплаты этого человека за тяжкие преступления против нашей великой страны. Последний час расплаты этого человека, поднявшего оружие против самого дорого и любимого, что у нас есть – против нашей Родины.

 

Уходит со сцены.

Судебный пристав: Сторона защиты вызывает свидетеля номер один. Это советник подсудимого.

На сцену, сгорбившись, выходит человек в очках. На нём серый костюм и осунувшееся тело. Он долго откашливается, прежде чем начать.

Монолог советника

Доброго времени суток, господин судья, господа присяжные заседатели. Так уж вышло, что после только что прозвучавшей блестящей обвинительной речи на мои плечи легла задача адвоката. Я этим никогда не занимался. Более того, никакой речи я не писал. И поэтому не буду стараться произвести на вас сильное впечатление и откажусь от громких и скоропортящихся фраз.

У каждого из нас здесь своя правда. Кто-то считает, что высшая цель жизни – семья, дом и дерево, другой считает, что важнее личной свободы ничего нет, у третьего дома уже четвертый год умирает мать, и ему не хочется туда возвращаться. У меня вот по вечерам жутко пухнут ноги, и я сейчас стою и не знаю, хватит ли мне сил договорить то, что начал. У каждого их нас своя правда, у вас, господин судья и у вас, сторона защиты, и у вас, сторона обвинения. Я же расскажу свою. И да простит мне каждый, кто в неё не поверит. Правде того не требуется.

(откашливается) Как уже было сказано, политика – это не то, что мы видим на голубых телеэкранах. Вся политика проходит за кулисами. В действительности никто не знает, что на самом деле происходит. Как выигрываются войны, выплачиваются контрибуции, подавляются восстания, проводятся реформы, как решаются вообще все вопросы государства. То, что доходит до масс, уже переработанный готовый продукт, эхо большого взрыва. Я уверен, то, что находится в папке, лежащей на вашем столе, господин судья, подобный продукт, поверхностный и необъективный. И таким он является не потому, что господин Соперник хочет выдать желаемое за действительное, а потому что он попросту не знает правды, того, что стоит за всем этим.

Давайте заглянем в прошлое. Уверен, в присяжных заседателях есть люди, которые помнят нашу страну двадцать пять – тридцать лет назад. Что именно вы помните? Самая банальная фраза, приходящая на ум: «всё было плохо». И действительно, было не лучше. Безработица, внутренние войны, отсутствие хорошего образования и медицины, страх за свою жизнь и жизнь близких. Одним словом – разруха. Политики опускали руки и говорили, что это нормально, что скоро всё нормализуется и не надо паниковать. Цифры по преступности, безработице, наркомании и алкоголизму выросли настолько, что их невозможно было скрывать. Тюрьмы и детские дома были переполнены. Журналисты трубили об одном: по нашей стране нанесён удар такого масштаба, что мы ещё долго будем пожинать плоды. Наша страна погрузилась в такую тьму и запустение, какие трудно представить. На человека, который сейчас – даже не сидит! – лежит перед вами, все смотрели как на спасителя. Поднялась промышленность, инфраструктура городов, мы победили безработицу, закончилась беспрерывная миграции, более того – начался прирост населения. Мы вернули авторитет в мировом пространстве, который был серьёзно подорван. О нас заговорили, о нашем образовании, о нашей медицине. Но сегодня это забыто. (Откашливается. Кто-то со стороны обвинения кричит «Ложь!») Период стагнации, в котором находилась наша страна последние десять лет, и о котором сегодня так много говорят, это не хорошо и не плохо. Это нормально. Любое развивающееся государство проходит определённые этапы развития, и стагнация – один из таких этапов. «Он оправдывает насилие», – скажете вы. Я оправдываю те меры по спасению, которая предпринимала власть. И нет, я не оправдываю насилия.

Когда мать-одиночка воспитывает ребёнка, мы не знаем, сколько она в него вложила. Скорее всего этой матери приходилось изменять себе, становиться где-то жестокой, где-то мужественной, возможно даже продавать себя. Но ребёнок вырастает, и это того стоило. Ребёнок вырастает и не знает, сколько выстрадала его мать ради него. Страна – тот же ребёнок. Чтобы поднять страну с колен, были предприняты огромные усилия, не только политической верхушкой, но и каждым гражданином в отдельности. Страна в которой мы живём, плохая она или хорошая, это наша страна, и она сделана нами. И если нам не нравится, какая она. Если мы ожидали одного, а вышло другое, значит, это наша вина. Вина каждого в отдельности. Значит недовоспитали. Но совершенно точно – заслужили.

Человек, который лежит перед вами сегодня – отец нашей страны. Он как никто другой заслуживает благодарности и почтения, потому что, поверьте мне как знающему, он отдал нашей Родине всё, что у него было. Изменяя себе, часто совершая поступки противные своей природе, он сделал то, что должен был сделать – вытащил нас из дерьма. Прошу прощения. Пожалуй, это всё, что я хотел сказать. Спасибо.

 

Судья: Спасибо. Садитесь, пожалуйста. (Советник, прихрамывая, возвращается на своё место). Господин судебный пристав, кто следующий?

Судебный пристав: Сторона обвинения вызывает генерала действующей армии, бывшего министра обороны.

 

На сцену выходит грузный человек в военном костюме, на груди – планки. Ему за 60, лицо упавшее. Двумя руками приглаживает волосы на пробор.

Монолог генерала

(речь его неспешна с обилием заминок и пауз)

Да. Гм. Спасибо. Гм. Я не первый год… знаю картину. Я был в армии и до… и после, но так… хм… плохо в армии никогда не было. Это, знаете… Вы (обращается к судебному приставу) назвали нашу армию действующей. Я бы гм… назвал её БЕЗдействующей. Уверен, никто из сидящих тут не знает картины. А я не первый год. Я знаю. Вот. (достаёт листок) Я бы хотел гм несколько цифр. Привести. Мне тут выписали. Вот – зарплата. Смотрим. Наблюдаем: линия идёт на спад. Это что значит? Офицеры запаса получают ниже прожиточного уровня! Или вот, читаем – государственное финансирование. Ага. Значит, опять та же картина. И казалось бы, армия – вот на что нужно делать упор, вот на что. А картина? Картина прямо противоположная. Мне сказали. Мне не поверят. Я, знаете, тоже смотрю телевизор. Раньше. Теперь давно уже не смотрю. Там гм. Так бог весть что! Что у нас там атомный запас, новое ядерное оружие, танки, БТРы, прочее… да… нихера у нас нет! Гм. Ни сухопутки, ни авиации стоящей. Чуть что, чуть какой конфликт – всё. А что? Будешь атомную бомбу на соседей сбрасывать? (кажет фигу) Да вот тебе. И это называется атомная держава. Да мы за эту гм бомбу только прячемся! Нам что по телевизору рассказывают: столько-то миллионов на вооружение, столько-то миллионов на армию. Думаете, правда это? Да…! (жест брошенной вниз рукой – «да ну его к чорту!») Нет, может оно и выделяется, только до нас не доходит. Нет, я знаю. Воруют. Ну так всегда воровали. Я говорю, я был и до и после, но чтобы так! (выдыхает, вытирает пот со лба платком, ему несут воду – жестом отказывается). Ага. Дальше. Вот цифры по, значит, военнообязанным по… ну… по стране. Смотрим. Люди с высшим образованием – пять процентов. Это что значит? Это что у нас почти вся армия – дураки одни. Никто не хочет учиться. Не дай бог что – всё! Ведь каких-нибудь десять тысяч специально обученных солдат разъе… разделают нас под орех! (бьёт кулаком) И это что ещё? (утирает выступивший пот платочком)

Или вот – все кричат: красная кнопка! У нас есть красная кнопка! Если вдруг что – мы на неё нажмём и всё! Эге! Как бы не так! Что такое красная кнопка – кто-нибудь знает? (поразмыслив) Ну да. Только кто управляет этой кнопкой? Очередной дурак, который ракету выпустит на стаю птиц! Да и где эта кнопка? Вы знаете? Нет? И я нет. Это гм тайна за семью… да… И это касается не только красной кнопки. Да куда не глянь. Там одно, тут другое. Проблемы призывного личного состава, дальше – контрактники. Опять же, уровень образования ниже плинтуса! На контракт идут те, кто десять тысяч не в состоянии заработать сам. Господа, наша армия становится… люмперизованной. Да-а – люмперизованной. Именно так. Станут ли эти люди защищать ваши дома? (утирает лоб платком)

Я уже не говорю о проблемах офицерского состава. Сегодня напрочь ликвидирована военная интеллигенция. Армия состоит из маргиналов, представляет собой реальную угрозу внутреннему положению. И это уже не шутки. То, что вы видите в своём синем ящике – жалкая ширма. И мы еще спросим с тех, кто в этом… (Утирает лоб. В это время громко кашляет судебный пристав). Нет уж, дайте я закончу! Я долго молчал! Сейчас я хочу высказаться от всего руководства армии. Это придётся выслушать. Нам затыкали рот! Заставляли отдавать честь министру, который в армии-то не служил! Мы были никем. Этот человек и его… друзья или не знаю, кто там… унижали наши честь и достоинство. Фактически мы не имели никакой силы. Это был цирк, а не армия. Я повторюсь. Я не первый год в армии. И такого в истории нашей страны ещё не было.

Мне стыдно за нашу Родину. Стыдно.

 

Судья: Вы закончили?

 

Генерал кивает и уходит, оставив бумаги.

Судья: (приставу) Передайте, пожалуйста, эти бумаги. Мы приобщим их к делу.

Судебный пристав (относит бумаги и возвращается на место): Сторона защиты вызывает бывшего министра пропаганды.

 

Выходит низкий сухопарый человек, прихрамывая на левую сторону. Одна рука у него как будто не работает.

Монолог министра пропаганды

Благодарю. Ну что ж. Сразу начну с главного обвинения в свою сторону. Как не раз уже сегодня прозвучало, и как заметил коллега: телевизоры врут. Врут, что у нас сильная и крепкая армия, хотя на самом деле это не так. Я спорить с этим утверждением не стану, а только задам всем вам, господа присяжные заседатели, один простой вопрос. А зачем нам нужна армия? Чтобы она нас защищала, чтобы мы чувствовали себя в безопасности, ответите вы. И будете правы. Но не совсем. Армия ещё нужна для того, чтобы воевать. Я бы даже сказал, это первейшая функция армии.

Генерал приводил нам тут разную статистику, неизвестно откуда взятую. Так вот я бы задал ему пару вопросов. Я бы узнал статистику самоубийств, узнал бы как у нас обстоят дела с дедовщиной в армии: сколько поломанных парней возвращаются домой? Я уверен, эти цифры были бы не лестными, да, генерал? А в этом кто – мы виноваты? Телевидение виновато? Скажите, генерал, это журналисты виноваты в том, что не все возвращаются из армии? Конечно, вам нечего ответить, вы думаете о своих карманах. Гораздо проще найти козла отпущения. И этим козлом отпущения стало министерство пропаганды.

Сегодня слово «пропаганда» звучит угрожающе, хотя ещё пятнадцать лет назад, когда был принят указ о создании министерства, все восприняли это как неопровержимое благо. Вспомните, что говорили ваши порфсоюзы? Что у них наконец-то появилась верная опора в правительстве. Но сейчас всё это растворилось в памяти. Министерства пропаганды больше не существует. Однако, я всё же хотел бы напомнить, что такое пропаганда.

Прежде всего, пропаганда – не оружие, а лекарство. Как это не странно, но именно мы оказывали психологическую помощь каждому из вас в любое время дня и ночи, не важно, где вы были и что вы делали: читали газету в метро, смотрели телевизор у стоматолога или слушали радио в душе. Мы всегда были с вами. Плохие новости мы старались смягчить, а хорошие – наоборот, сделать радостнее. Мы занимались не только новостями, мы развлекали вас: день и ночь. Потому что пропаганда- это когда даже развлечение приносит пользу: взгляните на современный театр, кинематограф, прочтите современную литературу. В стране опять заговорили об искусстве. И сравните нынешнюю ситуацию с той, что была двадцатью годами ранее. Мы вывели нацию из состояния упадка и душевного кризиса, а сегодня нам это ставят в вину. Загляните в себя, кто из вас не смотрел развлекательные ток-шоу по выходным, вечером? Кто не смеялся, кто не плакал вместе с нами? Ведь пропаганда – это не только искусство работать, но и отдыхать с пользой. С пользой для душевного здоровья. И если религия просто сужает границы видимого, пропаганда помогает сконцентрироваться на главном: на себе, своей семье, и на благе государства. Вчера мы объединили нацию, сплотили её в единый организм. Сегодня нас в этом обвиняют.

Я с вашего позволения тоже приведу немного статистики. По количеству людей, обратившимся к психологам. Так вот, только за последние десять лет эта цифра упала на восемьдесят процентов! Уровень самоубийств снизился со ста пятидесяти тысяч в год до пятнадцати тысяч. В десять раз. И это статистика, собранная у медицинских заведений, а не голые цифры. У нас наконец-то не переполнены сумасшедшие дома! Какой вывод можно сделать? Решайте сами.

Теперь я бы хотел вернуться к началу своей речи. Так почему по телевидению нам говорят одно, а на деле, как мы видим, выходит иначе. Я приведу пример. Около пяти лет назад, когда по стране распространилась новая форма гриппа, мы сознательно утаивали реальную статистику о пострадавших. Через месяц эта цифра пошла на спад, а через два месяца, у нас уже не было ни одного случая заражения с летальным исходом. Сейчас я могу назвать реальные цифры. Так вот от той формы гриппа по разным данным умерло от семисот тысяч до миллиона человек по стране. То есть заражённых было многим больше. И пока учёные разрабатывали вакцину, нам ничего не оставалось, как скрывать истинный размах трагедии. Кто-то из вас скажет: лучше горькая правда, чем сладкая ложь, но в масштабах страны это могло создать неисправимые гуманитарные, социальные и другие проблемы. Многих эта трагедия не коснулась. Лично я чуть не потерял дочку. И я отдаю себе отчёт в том, что это был за удар по нашей стране.

Мы создали иллюзию спокойствия. И это только один такой пример, а их десятки. Если бы мы этим не занимались, никто из вас не чувствовал бы себя в безопасности, и у вас вряд ли было желание ходить в театры и кино. Вы бы боялись выйти из дому. Да что там, навались на вас вся страшная правда о том, что реально творится в мире, вы бы дрожали в собственной квартире за себя и свою семью. Понимаю, всё это звучит жутко, но такова человеческая психика: мы боимся знать. Тем более психика нашего человека, расшатанная переменами, кризисами и неуверенностью в завтрашнем дне. Без иллюзий нам было бы не во что верить. Я говорю об этом теперь, когда всё позади, когда та эпоха уже прошла. Но встаньте перед зеркалом и посмотрите себе в глаза: вам приятнее жить в страхе или в спокойствии?

Так я ответил на ваш вопрос об армии. Иллюзия работала не только на нас с вами, она работала и на весь мир, который нас уважал и боялся. Теперь этой иллюзии нет.

Сегодня мы судим одного человека. Человека, которому хватило сил сказать эти слова и создать такой орган, как министерство пропаганды. Я считаю, что все мы обязаны этому человеку, который старался сделать нашу жизнь лучше. Жизнь уже достаточно его наказала. И я думаю, что время покажет: она наказала всех нас.

 

Министр пропаганды уходит со сцены. Повисает молчание. Наконец,

Судебный пристав: Вызывается двойник подсудимого.

 

Сначала на сцене никого не видно, потом от темноты отделается чёрный кусок. Становится понятно, что это человек, одетый во всё чёрное, в чёрной маске. Долго стоит молча, теребя пуговицу на пиджаке.

Судебный пристав: Вы можете высказаться.

 

Человек в чёрном кивает, теребит пуговицу, успокаивается, опускает руки.

Монолог двойника

 

(тихо) Я не хотел идти на этот процесс. Меня убедили. Сказали, если не пойду... если не пойду, совсем себя потеряю.

Мне 56. У меня взрослая дочь. Жена ушла несколько лет назад. В детстве я переболел оспой. У меня есть родимое пятно на затылке, но его не видно за воротником. Я родился далеко и, когда переехал, долго выправлял говор. Я работал в частной адвокатской конторе. На всё хватало, но хотелось большего. Это всё, что я могу рассказать о себе.

Когда впервые увидел его по телевизору, побежал в ванную, к зеркалу. Начали звонить знакомые. Жена сказала, это шанс. Я долго не думал. Не знал только, как это всё бывает. Через месяц они сами на меня вышли. Всё было как в детективе. Меня учили держаться в обществе, говорить, жестикулировать. Всё так, как он. Чувствовал себя как в школе, приходили учителя по истории, географии. Юриспруденцию я знал. С семьёй не виделся, только по телефону. Когда задумывался, зачем оно мне, обещали большие деньги и говорили, что выбора теперь всё равно нет. И я рискнул. Подписал бумаги, мне сделали небольшую пластическую операцию.

Трудно представить, что такое быть двойником. (дрожит голос, немного дёргается правая рука) Это не только работа. Это больше, чем работа. Это образ жизни. Со временем, ты начинаешь сливаться с образом, в который входишь каждый день. Это похоже на актёрство, но у актёра есть выбор, а у меня его не было. Каждый день я получал указания и строго им следовал.

(голос дрожит ещё сильнее) Всё было, как они сказали. И зарплата была большая. С семьёй я начал видеться спустя три месяца. У меня родилась дочь. Сначала жена меня не узнала, но у неё тоже – не было выбора. В конце концов, это была её идея. Но о прежней жизни не могло быть и речи. Теперь я сам себе не принадлежал. Я был уже другим человеком. В прямом смысле другим.

С ним самим я виделся всего несколько раз. Первый был перед подписанием бумаг. Он посмотрел на меня, как на животное, кивнул и ушёл. Так, наверное, выбирают гуся на праздничный стол. Скорее всего, я бы не один такой. Тогда я думал, что мне повезло, что выбрали меня. (срывается голос, пьёт воду)

Второй раз мы встретились уже там. Он подписывал бумаги. И когда я вошёл, он не подал виду. Я смотрел на него, и не верил, что я такой же. Он предложил сесть и мы спокойно поговорили. Всё его высокомерие как рукой сняло. Передо мной сидел обычный человек. В беседе он показал себя образованным, достаточно начитанным человеком, с сильным характером. Я говорил с ним, и меня не покидали две мысли. Первая о том, что я говорю сам с собой. А вторая, что я мог бы сидеть на его месте. И правда, после разговора я понял, что ничем его не хуже. Я знал не меньше, семьи у нас были схожие: отец военный, мать из простых. Если бы мне чуточку повезло, я бы с моим образованием мог стать успешным политиком. Но потом я понял, чего не было во мне, и что было в нём: жестокость. Непомерная жестокость и хваткость. Та сила, которую я ощутил с первых слов нашего разговора таила под собой что-то пугающе страшное. Со стороны милый разговор оставил неприятный осадок. Я вернулся домой весь в поту, в каком-то бреду. Этот человек произвел на меня впечатление демоническое. Я пытался понять, в чём крылось всё это? И только после нашей третьей встречи, которая произошла годом позже, я понял. Всё, что он говорил, имело двойное дно. Интонации, которые не передаст бумага, скрывали неодолимую жажду абсолютной власти. Я понимал, что благоговею перед этим человеком. Чувство было такое, что ты непомерно мал и ничтожен. Я говорил с богом. Было страшно. Страшно быть им. Я знал, что этот бог не добр. И тем страшнее было.

Я никогда не спрашивал, зачем ему двойник. Это итак было понятно. Встречи на другом конце света, семидневная рабочая неделя, отсутствие личной жизни – всё это выматывало. Не знаю, выдержал бы хоть один человек такой темп жизни в одиночестве. Впрочем, всё это было не главное. За годы работы в этой машине – страшной машине – государственного аппарата я понял, чего боятся все высокие чиновники: непредвиденной смерти. И со временем я стал понимать, для чего меня держат. Всё-таки я был тем гусем на убой. Но когда это стало ясно, отступать было некуда. Вся жизнь, каждый шаг был прописан сверху. Я заучивал тексты, как актёр, учился отвечать на любые вопросы. До сих пор я могу ответить на любой вопрос, даже не зная сути. И это умение умрёт со мной. К несчастью или к радости – не знаю. Скорее, к несчастью.

Я чувствовал себя Танталом. У меня было всё и ничего. Ничего своего. Ни семьи, ни желаний, ни внешности. Ничего. Только мысли, которые всё равно не мог озвучить. Я не знаю человека, которому было бы так одиноко. Даже Робинзон Крузо на необитаемом острове чувствовал себя, как минимум, самим собой. И никто не мог поддержать меня в моём отчаянии. С меня лепили статуи, писали портреты, но на портретах был, не я, (показывает пальцем) а он. Я думал о самоубийстве, но и ощущал огромную ответственность перед государством. Я устыжал себя за слабоволие.

Возможно, у него были другие двойники, но этого я не узнал. Если это так, тем удручающе моё положение. В конце концов, никто не подменил его после аварии. Они предложили мне, но я отказался. И теперь не знаю: жалеть мне или радоваться. Так я мог стать им полностью, и наконец-то избавиться от мук Тантала. А сейчас – я лишь тень полумёртвого. Мне приходится скрывать своё лицо, потому что у меня его уже давно нет.

В чём я обвиняю этого человека? Резонно было бы сказать: он отобрал мою личность. Но то, что случилось со мной – это мой выбор, о котором я пожалел. Нет, я обвиняю этого человека в его одержимости властью. В том, что свои интересы и идеалы он ставил выше всего остального. Он не считался ни с кем. Я видел, как он своей рукой ударил министра иностранных дел, когда тот что-то сказал ему поперёк. И министр ничего не мог сделать в ответ. Машина, созданная им, уничтожала личность, и я лишь мелкая жертва. Этот человек ничего не дал мне взамен утраченной жизни. Я мечтал, что когда-нибудь всё исправится, но каждый день в зеркале я…

Я всё.

 

Тишина. Не трогается с места.

Судья: Вы закончили?

 

Двойник кивает и удаляется в темноту.

Судебный пристав: Сторона защиты вызывает скульптора.

Судья: (удивлённо) Скульптора?

Судебный пристав: (смотря в бумаги) Так точно. Скульптора.

 

Выходит небольшой и седой человек в свитере на два размера. Он смотрит так, будто в очках, но их на нём нет. У него тонкий голосок.

Монолог скульптора

(по ходу всего монолога активно жестикулирует, как древнегреческий оратор, периодически поправляет за плечи спадающий свитер)

(с воодушевлением) Добрый вечер, уважаемый суд! Это большая честь присутствовать этом судьбоносным, я бы даже сказал, великом, для нашей страны процессе. Все мы являемся свидетелями, как падают сильные мира сего. Ещё вчера этому человеку мы ставили памятники и устраивали торжества в честь дня его рождения, сегодня мы снимаем его портреты со стен кабинетов, и ждём дня, когда сможем забыть, как он выглядел. Это очень симптоматично для нашего общества. Мы очень скоро забываем своих героев и возвращаемся к ним только в самые тяжёлые времена. Наш человек очень горд. И никак не может принять тот факт, что большую часть жизни он прожил под чьим-то напутствием. Вопрос свободы воли в стране, которая не так давно избавилась, фактически, от рабства, стоит как никакой другой остро. Мы не можем простить, что кто-то будет давать нам советы, да ещё и без нашего ведома. Хотя до этого жили по этим советам и жили-то хорошо. Да, не всё было идеально. Я согласен.

Я человек от искусства. Всю свою жизни вот этими руками я пытался исправить то, что мне казалось неидеальным. Я сам сделал себя, и я этим очень горжусь. Я предлагаю каждому задать себе такой вопрос: Что ты сам сделал для себя? Что ты сам сделал для себя? Что? Ты выражал несогласие? Ты протестовал? Может быть, ты предлагал альтернативу? Другие должны были этим заниматься, вот твой ответ. И сегодня я всё чаще слышу эти слова. Они стоят в одном ряду с недовольством, разочарованием и жестокостью. И разочарованием связано не с прошлым нашей страны, а что «мало ему досталось».

Добрые дела, которые содеял этот… «диктатор», как вы его называете, составляют длинный список. Я уверен, каждый из вас вспомнит хотя бы одно такое дело. Кто-то из вас работает на предприятиях, построенных им, кто-то получил образование по высшим стандартам, установленным в стране, возведённой на камнях, чьи-то дети ходят в садик, которого десять-пятнадцать лет назад ещё не существовало. А что сделали вы для своей страны? Конечно, вы не могли построить школу или завод. Но вы могли большее. Человеческие руки и мозги всегда сильнее денег. Однако что же? Каждый из вас жил в полной уверенности, что за вас всё сделают «другие». Лишь бы не барахлил холодильник, телевизор и сливной бачок. Но я не осуждаю. Я тоже жил так. Не думал о том, почему так исправно работает почта, автобусы ходят по расписанию, а в магазине есть тушёнка. Я такой же, как и вы. Только, как выяснилось, не держу кукиш в кармане. И не отрекаюсь от своих слов. И если остался в дураках, то виню только себя, а не того, «другого».

Тут прозвучало обвинение в… как же это?.. неодолимом желании власти. Да. Такой ли уж это большой грех? И достаточное ли такого основания для всенародной ненависти? Я знал этот человека. И знал довольно близко. Я был знаком с его семьей. Должен признаться, что этот человек сложного и неоднозначного характера. Он действительно неодолимо желал власти, и он её получил. Но не благодаря жестокости или ненависти, а благодаря своему желанию, силе и достоинству. Это сильный человек. Не скрою, сначала я испугался его… мм…скажем, мощи. Потом, проникся. Скажу честно, никогда больше не встречалось мне человека, от которого исходила бы такая энергия. Мои руки сами лепили. И получающиеся скульптуры – лучшее, что я сотворил за всю жизнь. Когда же я лепил скульптуру с его двойника, я сразу это чувствовал. И мне сложно было з