Эксплуатация по Марксу

Этот вопрос важен для того, что осталось от марксистской экономической теории. С крахом трудовой теории ценности исчезает и основа марксистской теории эксплуатации. Обаяние и простота определения эксплуатации в этой теории пропадают вслед за осознанием того, что согласно этому определению эксплуатация будет существовать в любом обществе, в котором осуществляются инвестиции ради увеличения будущего продукта (возможно, вследствие роста населения), а также того, что в любом обществе, в котором люди, неспособные к труду или к производительному труду, субсидируются за счет труда остальных. Но в конечном итоге марксистская теория объясняет феномен эксплуатации тем, что рабочие не имеют доступа к средствам производства. Рабочие вынуждены продавать свой труд (способность к труду) капиталистам, потому что они должны использовать средства производства и без них не способны заниматься производством. Рабочий или группа рабочих не могут арендовать средства производства и потом несколько месяцев ждать, когда продукция будет реализована; им не хватает денежных запасов, чтобы получить доступ к оборудованию или подождать до того момента, когда будет получен доход от будущих продаж продукции, которая производится в данное время. Ведь в промежутке рабочим нужно что-то есть*. В силу

* Откуда взялись средства производства? Кто ранее ограничивал текущее потребление, чтобы их приобрести или произвести? Кто сегодня ограничивает текущее потребление, расходуя деньги на заработную плату и покупку факторов производства, чтобы получить доход только после того, как конечная продукция будет продана? Чьи предпринимательская активность и чутье привели в движение эти процессы?

этого (делается вывод) рабочий вынужден иметь дело с капиталистом. (А резервная армия безработных избавляет капиталистов от необходимости конкурировать за рабочую силу и поднимать цену труда.)

Отметьте, что когда остальная часть теории справедливо отброшена, то единственным обоснованием эксплуатации остается невозможность доступа к средствам производства, из чего следует, что в обществе, где рабочие не обязательно вынуждены иметь дела с капиталистом, эксплуатация трудящихся будет отсутствовать. (Мы обходим вопрос о том, вынуждены ли рабочие вступать в отношения с другой, менее децентрализованной группой.) Таким образом, если имеется сектор принадлежащих обществу или контролируемых обществом (как хотите) средств производства, который способен расширяться так, чтобы в нем могли работать все желающие, этого достаточно, чтобы ликвидировать эксплуатацию трудящихся. В частности, если кроме общественного сектора есть и сектор, в котором средства производства принадлежат частным лицам и в котором работают те, кто предпочел работать в этом секторе, то и эти рабочие не подвергаются эксплуатации. (Возможно, они предпочли работать там, несмотря на попытки убедить их поступить по-другому, оттого что в этом секторе больше заработная плата или доход.) Ведь их никто не принуждает вступать в отношения с частными собственниками средств производства.

Остановимся на этом примере подробнее. Предположим, что частный сектор расширялся бы, а общественный становился бы слабее и слабее. Предположим, что все больше рабочих предпочитали бы работу в частном секторе. Заработная плата в частном секторе выше, чем в общественном, и постоянно растет. Теперь представим себе, что со временем этот слабый государственный сектор становится совершенно незначительным, возможно, даже совсем исчезает. Произойдут ли какие-либо сопутствующие изменения в частном секторе? Поскольку предполагается, что государственный сектор уже был незначителен, приток новых работников в частный сектор не окажет значительного воздействия на заработную плату. Теория эксплуатации считает своим долгом заявить, что такие изменения должны быть велики; это утверждение крайне неубедительно. (Убедительные теоретические аргументы в пользу этого тезиса отсутствуют.) Если в уровне или в темпе повышения уровня заработной платы в частном секторе не произошло изменений, можно ли было говорить, что работники частного сектора, которые до тех пор не были эксплуатируемыми, стали эксплуатируемыми? Если они даже не знают, что государственный сектор исчез, потому что не обратили на это внимания, то принуждены ли они с этого момента работать в частном секторе, обращаться к частным капиталистам за работой и вследствие этого, ipso facto^ подвергаться эксплуатации? Представляется, что именно это теория была бы вынуждена утверждать.

Какой бы ни была некогда ситуация с отсутствием доступа к средствам производства, в нашем обществе большие сегменты рабочей силы владеют достаточными денежными резервами и, кроме того, значительные денежные резервы принадлежат пенсионным фондам профсоюзов. Эти рабочие имеют возможность ждать, и они в состоянии инвестировать. Возникает вопрос, почему эти деньги не используются для создания производств, находящихся под контролем рабочих. Почему радикалы и социал-демократы не настаивали на этом?

Возможно, у рабочих нет свойственной предпринимателям способности определять перспективные возможности для прибыльной деятельности и организовывать фирмы для реализации этих возможностей. В таком случае рабочие могут попробовать нанять предпринимателей и менеджеров, чтобы те создали для них фирму, а через год передали бы управление рабочим (собственникам). (Хотя, как подчеркивает Кирцнер, предпринимательская хватка понадобилась бы и для того, чтобы решить, кого нанять.) Различные группы рабочих конкурировали бы на рынке найма талантливых предпринимателей, поднимая цену таких услуг, в то время как имеющие капитал предприниматели пытались бы нанять рабочих на условиях традиционных отношений собственности. Оставим в стороне вопрос, как выглядело бы равновесие на этом рынке, и задумаемся над тем, почему в наши дни группы рабочих так не делают.

Создание новой фирмы — дело рискованное. Непросто обнаружить новый предпринимательский талант, также многое зависит от оценок будущего спроса, доступности ресурсов, от непредвиденных препятствий, везения и т.п. Специализированные инвестиционные институты и фонды венчурного капитала возникают именно для того, чтобы брать на себя эти риски. Некоторые люди не хотят брать на себя риск инвестирования, финансовой поддержки или создания новых проектов. Капиталистическое общество позволяет отделить функцию принятия этих рисков от других видов деятельности. Рабочие завода Edsel, филиала Ford Motor Company, не брали на себя риски предприятия, и когда компания понесла убытки, они не возвращали ей часть своей зарплаты. В социалистическом обществе либо индивид должен брать на себя часть рисков предприятия, на котором он работает, либо каждый индивид берет на себя риски по инвестиционным реше-

^ В силу самого факта (лат.). — Прим. науч. ред.

ниям центральной власти. Невозможно снять с себя эти риски или нести только некоторые из них (приобретя специальные знания в каких-то областях), как это можно сделать в капиталистическом обществе.

Часто люди, не желающие принимать на себя риски, чувствуют себя вправе получать вознаграждение от тех, кто рискует и побеждает; но при этом они не чувствуют себя обязанными помогать покрыть убытки тем, кто рискнул и проиграл. Например, крупье в казино ожидают больших чаевых от тех, кто выиграл крупную сумму, но они не ожидают, чтобы их попросили покрыть часть убытков проигравших. Доводы в пользу такого асимметричного распределения еще слабее применительно к компаниям, успех которых не является случайностью. Почему некоторые полагают, что могут держаться в стороне, выжидая, когда чье-то начинание приведет к успеху (чтобы задним числом определить, кто выжил и ведет дело с прибылью), а потом потребовать долю в успехе? При этом они не считают, что они должны нести убытки, если предприятие окажется неудачным, и не считают, что, если они хотят участвовать в распределении прибыли или в управлении предприятием, им следует вкладывать в него и рисковать вложенными средствами.

Прежде чем сравнить нашу точку зрения с тем, как эти риски трактует марксистская теория, мы должны совершить краткий экскурс в эту теорию. Теория Маркса представляет собой одну из форм ресурсной теории ценностей [productive resources theory of value]. Теория такого рода утверждает, что ценность V вещи X равна общей сумме всех производительных ресурсов общества, которые содержатся в X. В более практической формулировке: отношение ценности двух вещей V(X)/V(Y) равно отношению содержащихся в них производительных ресурсов М (ресурсы в X) /М (ресурсы в Y), где М — показатель, измеряющий количе -ство ресурсов. Такая теория требует наличия измерителя М, значение которого определяется независимо от подлежащих объяснению пропорций V. Если соединить ресурсную теорию ценности с трудовой теорией производительных ресурсов, согласно которой труд является единственным производительным ресурсом, то мы получим трудовую теорию ценности. Многие возражения, выдвинутые против трудовой теории ценности, относятся к любой теории производительных ресурсов.

Теория, альтернативная ресурсной теории ценности, могла бы утверждать, что ценность производительных ресурсов определяется ценностью конечных продуктов, которые из них возникают (могут быть произведены), где ценность конечной продукции определяется не через ценность использованных для этого ресурсов, а каким-то другим способом. Если одна машина может быть использована для производства X (и ни для чего иного), другая — для производства Y, если каждая из машин использует для производства единицы продукции равное количество одинакового сырья и доказывается ценнее, чем Y, то первая машина ценнее второй, даже если на производство обеих машин потрачено равное количество сырья и времени. Первая машина, производящая более ценный конечный продукт, будет стоить дороже, чем вторая. Это может породить иллюзию, что получаемая с ее помощью продукция имеет более высокую ценность в силу того, что сама машина имеет более высокую ценность. Но все обстоит в точности наоборот. Машина является более ценной, потому что ее продукция ценится выше.

Однако ресурсная теория ценности говорит не о ценности производительных ресурсов, а только об их количестве. Если бы имелся только один фактор производства и он был бы однородным, можно было бы по крайней мере сформулировать ресурсную теорию, избежав порочного круга. Но когда факторов больше одного или когда единственный фактор может быть неоднородным, возникает проблема определения показателя М таким образом, чтобы не получилось порочного круга. Для этого необходимо определить, какое количество одного фактора производства должно считаться эквивалентным данному количеству другого. Одна процедура сводилась бы к тому, чтобы взять за основу ценность конечных продуктов и вывести значение нужного показателя из пропорций. Но эта процедура определяла бы показатель количества ресурсов на основании информации о ценности конечной продукции, а потому не могла бы использоваться для того, чтобы объяснить ценность конечной продукции на базе информации о количестве используемых ресурсов*. Другая процедура заключалась бы в том, чтобы найти какую-нибудь общую вещь, которую можно произвести в различных количествах и с. помощью X, и с помощью У, а затем использовать соотношение количества конечной продукции для определения количества, исходного материала. Таким образом удается избежать порочного круга, возникающего в случае, когда исходной является ценность конечной продукции; в данном случае исходным является количество конечной продукции, и на основе этой информации определяется количество исходных материалов (чтобы дать определение измерителю М). Но даже если общий вид продукции суще-

* Однако если взять информацию о ценности некоторых конечных товаров (все равно каких), то можно, решив систему пропорций, определить показатель М и уже с его помощью вычислять ценности для других видов конечной продукции — тогда у теории было бы какое-то содержание.

ствует, он может быть не тем, для производства которого данные факторы подходят наилучшим образом, а потому использование его для сравнения может дать ошибочные коэффициенты. Факторы следует сравнивать в их наилучшем (для каждого отдельного фактора) применении. Кроме того, если каждый из ресурсов можно использовать для изготовления двух разных вещей и количественные пропорции для этих случаев различны, возникнет проблема, какой коэффициент выбрать в качестве коэффициента пропорциональности между ресурсами.

Для иллюстрации этих трудностей можно взять предложенный Подом Суизи анализ концепции простого, недифференцированного трудового времени¹⁰. Суизи рассматривает, как можно уравнять труд квалифицированный и неквалифицированный, и приходит к выводу, что если бы мы исходили из ценности конечной продукции, то попали бы в порочный круг, потому что именно ее и нужно объяснить. Затем Суизи отмечает, что квалификация зависит от двух факторов: от образования и от врожденных различий. Суизи предлагает приравнять образование к числу потраченных на него часов, не учитывая при этом мастерство учителя, даже измеренное с помощью таких грубых показателей, как продолжительность обучения в часах самого учителя (и того, сколько часов затратил на обучение ею учитель?). Для измерения врожденных различий Суизи предлагает дать двум индивидам делать одно и то же, а потом сравнить количество произведенной продукции и вычислить уравнивающий их коэффициент. Но поскольку квалифицированный труд лучше рассматривать не как более быстрый способ произвести то же, что производит неквалифицированный труд, а как способ производства более качественной продукции, то этот метод определения показателя М не будет работать. (Если сравнивать живописное мастерство мое и Рембрандта, то ключевое различие состоит не в том, что он пишет картины быстрее меня.) Было бы утомительно перечислять все стандартные примеры, доказывающие неадекватность трудовой теории ценности: найденные природные объекты (ценность которых намного превышает труд, потраченный на то, чтобы их найти); редкие блага (письма Наполеона), которые невозможно произвести в неограниченном количестве; различия в ценности одинаковых объектов в разных местах; различия, связанные с квалификацией; изменения, связанные с колебаниями спроса и предложения; предметы, созревающие

¹⁰ Paul Sweezy, The Theory of Capitalist Development (New York: Monthly Review Press, 1956). См. также: R. L. Meek, Studies in the Labor Theory of Value (London: Lawrence & Wishart, 1958), pp. 168-173.

с течением времени, на производство которых требуется много времени (старые вина), и т.п.¹¹

До сих пор речь шла о природе простого недифференцированного трудового времени, которое должно предоставить единицу измерения всего остального. Теперь мы должны ввести дополнительные уточнения. Дело в том, что марксистская теория не утверждает, что ценность объекта пропорциональна количеству часов простого недифференцированного труда, потребовавшихся для его производства; она говорит, что ценность объекта пропорциональна количеству часов простого недифференцированного общественно необходимого труда, потребовавшихся для его производства*. Откуда берется дополнительное требование о том, что рабочие часы должны быть общественно необходимы? Разберем этот вопрос без спешки.

Требование, чтобы объект был полезным, является необходимым компонентом трудовой теории стоимости, если эта тео-

¹¹ См.: Eugene von Bohm-Bawerk, Capital and Interest, vol. I (South Holland, 111.: Libertarian Press, 1959), chap. 12 [русск. пер.: Бэмъ-Баверк Е. фон. Капитал и прибыль. История и критика теорий процента на капитал. СПб., 1909. Гл. XII; Бём-Баверк О. Теория эксплуатации // Бём-Баверк О. Критика теории Маркса. М., Челябинск: Социум, 2002. С. 137-281]; Ibid., Karl Marx and the Close of His System (Clifton, N. J.: Augustus M. Kelley, 1949) [русск. пер.: Бём-Баверк О. К завершению марксистской системы // Бём-Баверк О. Критика теории Маркса. М., Челябинск: Социум, 2002. С. 3-135].

* «Общественно необходимое рабочее время есть то рабочее время, которое требуется для изготовления какой-либо потребительной стоимости при наличных общественно-нормальных условиях производства и при среднем в данном обществе уровне умелости и интенсивности труда» (Karl Marx, Capital, vol. 1 (New York: Modern Library, n.d.), p. 46 [русск. пер.: Маркс К. Капитал. Т. 1 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 471 Заметим, что мы хотим также объяснить, почему нормальные условия производства таковы, каковы они есть, и почему для производства данной продукции используют труд определенной квалификации и интенсивности. Дело в том, что имеет значение не средний уровень квалификации, характерный для данного общества. Большинство индивидов могут уметь производить данную продукцию лучше, но они могут быть заняты чем-то еще более важным, так что для данной работы останутся только те, чья квалификация в данном деле ниже средней. По-настоящему важна была бы квалификация тех, кто на самом деле производит .чту продукцию. Хотелось бы также, чтобы теория объясняла, что определяет, какие именно из индивидов с различной квалификацией заняты в производстве конкретной продукции. Я упоминаю эти вопросы, конечно, потому что на них может ответить другая теория.

рия хочет избежать некоторых возражений. Представим себе, что человек работает над чем-то совершенно бесполезным и никому не нужным. Например, он часами тренируется в завязывании большого узла; никто не может сделать это быстрее его. Будет ли ценность этого объекта измеряться часами затраченного на него труда? Теория не должна приводить к таким результатам. Маркс обходит это возражение следующим образом: «Вещь не может быть стоимостью, не будучи предметом потребления. Если она бесполезна, то и затраченный на нее труд бесполезен, не считается за труд и потому не образует никакой стоимости»¹²^. Не есть ли это ограничение ad hoc? Учитывая всю остальную теорию, кто применяет его? Почему не весь успешно завершенный труд создает ценность? А если упоминание о том, что этот труд полезен людям и на самом деле нужен им (он мог бы быть полезен, но никому не нужен) является обязательным, то, вероятно, получить завершенную теорию ценности можно, исходя исключительно из потребностей, которые в любом случае должны быть учтены.

Даже при наличии ad hoc ограничения, устанавливающего, что объект должен приносить какую-то пользу, проблемы остаются. Представим себе, что некто 563 часа работает над производством чего-то, имеющего очень небольшую полезность (и невозможно сделать то же самое более эффективно). Это нечто удовлетворяет необходимому условию полезности объекта. Определяется ли его ценность количеством вложенного труда, вследствие чего оно оказывается невероятно дорогим? Нет. «Потому что затраченный на них труд идет в счет лишь постольку, поскольку он затрачен в форме, полезной для других»¹³. Маркс продолжает: «Но является ли труд действительно полезным для других, удовлетворяет ли его продукт какой-либо чужой потребности — это может доказать лишь обмен». Если мы истолкуем Маркса в том смысле, что полезность не является необходимым условием и (при выполнении этого условия) не количество труда определяет ценность, а, напротив, степень полезности определяет, сколько (полезного)

¹² Marx, Capital, part I, chap. I, sect. I, p. 48. [русск. пер.: Маркс К. Капитал. Т. 1 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 49]

^ В данном издании для цитирования используются стандартные советские переводы работ К. Маркса, где вместо адекватного перевода немецкого слова «Wert» как «ценность» использован ошибочный перевод «стоимость». Вне цитат из этих источников английский эквивалент «value» в настоящем издании переведен как «ценность». — Прим.. науч. ред.

¹³ Marx, Capital, vol. I, chap. 2, pp. 97—98 [русск. пер.: Маркс К. Капитал. Т. 1 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-еизд. Т. 23. С. 95]

труда было потрачено на объект, то мы получим теорию, весьма отличающуюся от трудовой теории ценности.

Можно подойти к этому вопросу с другой стороны. Предположим, что полезные вещи произведены с предельно возможной эффективностью, но их произведено слишком много, чтобы их можно было продать по определенной цене. Цена, при которой весь товар будет распродан, ниже, чем трудовая ценность продуктов; на то, чтобы их произвести, было потрачено большее количество эффективно использованных рабочих часов, чем люди готовы оплатить (при определенной цене часа труда). Следует ли из этого, что количество средних часов, вложенных в производство объекта значительной полезности, не определяет его ценность? Маркс отвечает, что если имеет место такое перепроизводство, что товары не удается распродать по определенной цене, значит, труд был использован неэффективно (нужно было произвести меньше), хотя сам труд не был неэффективным. Таким образом, не все эти трудовые часы составили общественно необходимое время труда. Ценность объекта не меньше, чем потраченное на его производство количество общественно необходимых трудовых часов, потому что на его производство было потрачено меньше часов общественно необходимого труда, чем кажется на первый взгляд.

«Допустим, наконец, что каждый имеющийся на рынке кусок холста заключает в себе лишь общественно необходимое рабочее время. Тем не менее общая сумма этих кусков может заключать в себе избыточно затраченное рабочее время. Если чрево рынка не в состоянии поглотить всего количества холста по нормальной цене 2 шилл. за аршин, то это доказывает, что слишком большая часть всего рабочего времени общества затрачена в форме тканья холста. Результат получается тот же, как если бы каждый отдельный ткач затратил на свой индивидуальный продукт более, чем общественно необходимое рабочее время»¹⁴.

Таким образом, Маркс утверждает, что не весь этот труд является общественно необходимым. А какой общественно необходим и сколько его общественно необходимо, будет определяться тем, что происходит на рынке!¹⁵ Это уже не трудовая теория ценности;

¹⁴ Marx, Capital, vol. I, p. 120 [русск. пер.: Маркс К. Капитал. Т. 1 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 117].

¹⁵ Ср.: Ernest Mandel, Marxist Economic Theory, vol. I (New York: Monthly Review Press, 1969), p. 161. «Именно через конкуренцию выясняется, является ли количество труда, воплощенное в товаре, общественно необходимым количеством или нет. ...Когда предложение конкретного товара превосходит спрос на него, это означает, что на производство этого товара было израсходовано больше труда, чем было общественно необходимым в данный период. ...Когда

центральное понятие общественно необходимого времени труда само определено в терминах процессов и пропорций обмена на конкурентном рынке!¹⁶

Мы вернулись к прежней теме, к вопросу о рисках инвестирования и производства, который, как видим, преобразовал трудовую теорию ценности в теорию, использующую критерии конкурентных рынков. Рассмотрим теперь систему оплаты в соответствии с количеством часов отработанного простого, недифференцированного общественно необходимого труда. При такой системе риски, связанные с процессом производства, ложатся на каждого рабочего, участвующего в процессе. Как бы много часов и с какой бы степенью эффективности он ни отработал, о количестве отработанных им часов труда, которые были общественно необходимы, он не узнает до тех пор, пока не выяснится, сколько людей готовы покупать продукцию и по каким ценам. В условиях системы оплаты в соответствии с количеством часов отработанного общественно необходимого труда некоторые усердные рабочие не получили бы почти ничего (те, кто занимался производством хулахупов, когда мода на них прошла, или те, кто работал на заводе Edsel компании Ford Motor), а другие получили бы очень мало. (Учитывая огромную и неслучайную некомпетентность инвестиционных и производственных решений в социалистическом обществе, было бы чрезвычайно удивительно, если бы правители такого общества осмелились платить своим рабочим в строгом соответствии с количеством отработанного ими «общественно необходимого» труда!) Такая система заставила бы каждого индивида пытаться предвидеть будущий спрос на производимый им товар; это оказалось бы совершенно неэффективно и подвигло бы тех, кто сомневается в будущем успехе своей продукции, бросить работу, с которой они хорошо справляются, даже если другие верят в успех настолько, что готовы рискнуть. Система, которая позволяет людям перекладывать на других риски, которые им не хочется брать на себя, и при любом исходе рискованного процесса получать фиксированную оплату, имеет несомненные преимущества*. Есть большие преимущества в существовании возможностей для

предложение меньше спроса, это означает, что на производство данного товара было потрачено меньше труда, чем было общественно необходимым ».

¹⁶ Ср. с обсуждением этого вопроса в: Meek, Studies in the Labour Theory of Value,pp. 178-179.

* Невозможно застраховать подобные риски для каждого проекта. Оценки этих рисков будут различны; а когда все риски застрахованы, то уменьшается стимул сделать все возможное для достижения успеха. Поэтому страховщику пришлось бы тщательно следить за действиями

специализации на принятии рисков; эти возможности приводят к типичному набору капиталистических институтов.

Маркс попытался ответить на следующий кантианский вопрос: как возможна прибыль?¹⁷ Как может возникнуть прибыль, если все оплачивается в соответствии с полной ценностью, если нет никакого жульничества! Согласно Марксу, ответ заключается в уникальной особенности рабочей силы: ее ценность равна издержкам на ее воспроизводство (труду, вложенному в нее), но при этом она способна производить большую ценность, чем она имеет. (Это верно и относительно машин.) Вложение определенного количества труда L в производство человеческого существа создает нечто, способное израсходовать количество труда, превышающее L. Поскольку индивидам не хватает ресурсов, чтобы дождаться дохода от продажи продуктов их труда (см. выше), они не в состоянии получить выгоду от своих способностей и вынуждены обращаться к капиталистам. В свете трудностей, с которыми столкнулась марксистская экономическая теория, можно было бы предположить, что марксисты займутся тщательным изучением других теорий существования прибыли, включая те, что были сформулированы «буржуазными» экономистами. Хотя здесь я сконцентрировался на вопросах риска и неопределенности, я должен также упомянуть об инновациях (Шумпетер) и, что очень важно, о предпринимательской бдительности [alertness] в отношении новых возможностей для арбитражных операций (в широком понимании), которых еще не заметили другие¹⁸. Если другая объясняющая теория окажется адекватной, то марксистская экономическая теория, как можно предположить, лишится значительной части научности; может даже возникнуть представление, что эксплуатация по Марксу — это эксплуатация экономического невежества публики.

застрахованного, чтобы избежать того, что называют «моральным риском». См.: Kenneth Arrow, Essays in the Theory of Risk-Bearing (Chicago: Markham, 1971). Алчян и Демсец (Alchian and Demsetz, American Economic Review [1972], pp. 777 — 795) обсуждают деятельность по управлению рисками; к рассмотрению этого предмета их привело изучение проблемы оценки предельного продукта в совместной деятельности с помощью мониторинга вклада, а не анализ риска и страхования.

¹⁷ Детальное рассмотрение его теории см. в: Mark Blaug, Economic Theory in Retrospect (Homewood, 111.: Irwin, 1962), pp. 207-271 [русск. пер.: Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело, 1994. С. 207-274].

¹⁸ См.: Israel Kirzner, Competition and Entrepreneurship (Chicago: University of Chicago Press, 1973) [русск. пер.: Кирцнер И. Конкуренция и предпринимательство. Челябинск: Социум, 2008].

Добровольный обмен

Некоторые читатели не одобрят того, что я часто говорю о добровольных обменах, на том основании, что некоторые действия (например, когда люди соглашаются работать по найму) на самом деле не добровольны, потому что у одной из сторон резко ограничен выбор вариантов, и все они намного хуже того, который она выбирает. Являются ли действия индивида добровольны -ми, зависит от того, что ограничивает доступные ему варианты. Если ограничителями являются законы природы, действия добровольны. (Я могу добровольно дойти пешком туда, куда я предпочел бы долететь без посторонней помощи.) Действия других людей ограничивают доступные нам возможности. Становится ли результирующее действие добровольным, зависит от того, имели ли эти другие право на свои действия.

Рассмотрим следующий пример. Представим себе, что есть двадцать шесть женщин и двадцать шесть мужчин, каждый из которых хочет вступить в брак. Так получилось, что в каждой половой группе все индивиды одного пола одинаковым образом упорядочивают особей противоположного пола по степени привлекательности в качестве брачных партнеров: в убывающем порядке от A до Z и соответственно от A' до Z'. А и А' добровольно принимают решение вступить в брак, и каждый предпочитает другого остальным возможным партнерам. В больше всего хотел бы вступить в брак с А', а В' — с А, но Ли А' своим выбором устранили такие возможности. Когда В и В' вступают в брак, их выбор не является недобровольным просто из-за того, что каждый из них предпочел бы другой вариант. Этот другой, наиболее предпочтительный вариант требует сотрудничества других людей, которые предпочли не сотрудничать, что является их правом. У В и В' возможности выбора меньше, чем были у А и А'. Такое сокращение круга возможностей продолжается в алфавит -ном порядке вплоть до Z и Z', у каждого из которых есть выбор: либо вступить в брак друг с другом, либо не вступать в брак вовсе. Каждый из них предпочитает любого из двадцати пяти других партнеров, которые в результате своего выбора стали недоступными для Z и Z'. Z и Z' решили вступить в брак добровольно. То, что единственный доступный им вариант (на их взгляд) намного хуже, и то, что другие, решив реализовать свои права определенным образом, сформировали тем самым конфигурацию вариантов, из которых выбирают Z и Z', не означает, что они поженились не по доброй воле.

Похожие соображения применимы к рыночным обменам между рабочими и владельцами капитала. Z должен выбрать между трудом и голодной смертью; решения и действия всех остальных не оставили для Z никаких других вариантов. (У него могли бы быть разные варианты трудоустройства.) Является ли решение Z наняться на работу добровольным? (А решение человека, находящегося на необитаемом острове, который должен работать, чтобы выжить?) Выбор Z действительно доброволен, если все остальные индивиды, от А до Y, действовали добровольно и в рамках своих прав. Тогда мы должны выяснить, так ли это в отношении них. Мы задаем эти вопросы, двигаясь вверх, пока не дойдем до А или до А и В, решение которых действовать определенным образом сформировало ситуацию, в которой выбор делает С. Мы возвращаемся вниз по цепочке, в которой добровольные акты выбора индивидов от А до С повлияли на возможность выбора D, акты выбора индивидов от А до D повлияли на возможность выбора Е и так далее обратно к Z. Когда человеку приходится делать выбор из вариантов разной степени отвратительности, нельзя считать его действия недобровольными на основании того, что другие добровольно совершали свой выбор и действовали в рамках своих прав таким образом, что не оставили ему более привлекательных вариантов.

Следует отметить любопытную особенность структуры права вступать в отношения с другими людьми, в том числе в отношения добровольного обмена*. Право вступать в определенные отношения — это не право вступать в них с кем угодно и даже не право вступать в них с теми, кто хочет этого или выбрал бы это; это право вступать в такие отношения с любым, у кого есть право вступать в такие отношения (с кем-то, у кого есть право вступать в такие отношения...). У права вступать в отношения или заключать сдел -ки есть «крючки», которые должны прикрепиться к соответствующему «крючку» прав другого человека, который тот протягивает им навстречу. Моего права на свободу слова не нарушает то, что некий узник заключен в одиночку, откуда он не может услышать меня, и мое право на получение информации не нарушено, если этому узнику мешают общаться со мной. Права журналистов не нарушены, если «человеку без страны» Эдварда Эверетта Хей-ла$ не разрешают читать некоторые их статьи, и права читателей также не были нарушены, когда Йозефа Геббельса повесили, тем

* Поскольку у меня нет уверенности в этом пункте, я предлагаю этот абзац вниманию читателя в экспериментальном порядке, как интересную гипотезу.

^ Эдвард Эверетт Хейл — унитарианский священник, автор научно-фантастических рассказов; героя его рассказа «Человек без страны» за предательство приговаривают к изгнанию, которое он должен провести на кораблях ВМС США; ему запрещено получать какие-либо сведения о стране, которую он предал, и даже слышать ее название. — Прим. перев.

самым помешав ему снабдить их дополнительными текстами для чтения. В каждом из этих случаев под правом имеется в виду право на отношения с кем-то, у кого также есть право быть стороной в подобных отношениях. Как правило, у взрослых людей есть право на отношения с любым другим взрослым, который согласен на них и имеет такое право, но это право может быть отнято в наказание за неправильные действия. Это усложнение «крючков» на правах не будет иметь значения применительно к рассматриваемым нами случаям. Но у него есть свои следствия; например, оно затрудняет автоматическое осуждение принудительного прекращения выступлений ораторов в общественном месте только на том основании, что это нарушает права других людей на выслушивание мнений, которые они желают выслушать. Если право вступать в отношения — это только половина права, то эти другие люди имеют право выслушивать любые мнения, какие они пожелают, но только мнения тех индивидов, которые имеют право их сообщать. Права слушателей не нарушены, если у оратора нет «крючка», чтобы соединиться с их «крючками». (У оратора может не быть «крючка» на правах только потому, что он что-то совершил, но не из - за содержания того, что он хочет сказать.) Мои размышления не направлены на оправдание запрета публичных выступлений, я просто хочу предостеречь читателя от поспешного осуждения подобных запретов на слишком простых основаниях, которые я раньше был склонен использовать и сам.

Филантропия

Я уже указывал, каким образом индивиды могли бы по своему выбору поддерживать виды деятельности, институты или ситуации, которые им симпатичны, например контролируемые рабочими заводы, расширение возможностей для других, сокращение бедности, гуманизацию рабочих мест. Но захотят ли даже те люди, которые симпатизируют этим идеям, делать благотворительные взносы в пользу других, даже если вывести их из-под налогообложения? Разве они не хотят уничтожения или ликвидации бедности или не приносящего удовлетворения труда, и разве их взносы не являются всего лишь каплей в море? И не будут ли они чувствовать себя наивными простаками, если они будут давать, а другие — нет? Не может ли быть так, что все они предпочитают принудительное перераспределение, даже несмотря на то, что они не стали бы заниматься частной благотворительностью, если бы принуждения не существовало?

Представим ситуацию, в которой существует одобряемое всеми принудительное перераспределение, которое передает средства от богатых индивидов бедным индивидам. Теперь предположим, что правительство, возможно, для снижения трансфертных издержек, управляет обязательной системой, принуждая каждого богатого индивида ежемесячно посылать чек на предписанную сумму на почтовый адрес какого-то получателя, имени которого он не зн