Вторая барабанная рокировка

«Когда меня пригласили в «Наути­лус», я в первый момент не понял: а что с «Чайфом» - то делать?..» - В. Назимов.

Пригласили Зему в начале осе­ни. Алика Потапкина забрали в ар­мию, наусы остались без барабанщи­ка и позвали Зему. Спорить с этим фактом было бесполезно, «Наутилус» за одно лето взлетел почти до небес, перспективы имел почти космичес­кие, выбора у Земы не было. «Мы да­же не уговаривали, - рассказывает Бегунов. - Как бы мы ни кокетничали, все равно понимали, что это человек другого уровня». «По тем временам это было очень выгодное предложе­ние» (Шахрин). «Чайф» тогда был группой областного уровня» (Нази­мов). Вовка хотел быть профессиона­лом, в «Чайфе» играли два строителя и Нифантьев, грузчик из булочной.

«Но Земе у нас нравилось. Мы разрешали ему петь, а пред­ставь себе Зему, поющего в «Урфин Джюсе»... В группе тогда очень хорошая была обстановка, да и просто ему рок-н-ролл нравил­ся. Зема вообще всегда очень пра­вильные вещи делал в жизни», -свидетельствует Бегунов. Но на сей раз промахнулся, он пришел в «Наутилус» в мутный момент, ког­да группа судорожно набирала вы­соту, чтобы развалиться, как пе­чально знаменитый Челленджер. Хотя до развала оставался еще год. «Потом я думал, - усмехается Назимов, - играл бы в «Чайфе» -до сих пор бы играл».

Но ребят Зема постарался в трудное положение не ставить: он привел себе смену, нового барабан­щика. Сам с ним репетировал, учил материал, потом репетировал с «но­вым» составом. И остался доволен. Барабанщиком стал Игорь Злобин. Старый назимовский приятель, че­ловек опытный, непьющий, потому что зашитый, и вообще славный ма­лый... Приняли его в свои тесные ряды просто и без разговоров. Да и выбора не было.

18 октября проходило 'закры­тие первого (и последнего) семина­ра рок-клубов Страны Советов. Чайфы играли акустику, играли впятером, Зема передавал эстафе­ту Злобину. «Чайф» просто порадо­вал, здорово! - записал в дневнике Пантыкин. - Новые песни, новый саунд, возврат к акустике, Зема под­певал, Злобин играл доп. перкус­сию. Они собираются работать со Злобиным, т. к. Зема занят у «Нау».

Но это история иных времен.

Глава 3

Бестолковщина

Новые времена

(приходят незаметно)

«И начался странный период -

самое бестолковое

в истории группы время».

В. Шахрин.

Бог знает, что творится с времена­ми. Как они приходят и уходят. И от­куда берутся времена новые, если все время были старые?..

Мало кому дано распознать миг, когда времена меняются, пото­му-то мы обыкновенно думаем, что времена идут еще старые, ан гляди ж ты, они уже провернулись. Пока дойдет, что времена иные, они уже заново вывернулись и стали какие-нибудь сверхновые, другие. Из чего следует, что живем мы не там, где нам кажется. В смысле времени.

Осенью 87-го «Чайф» был на взлете. Группа, еще весной в плане перспектив более чем сомнитель­ная, осенью сама в себе уверилась и в общественном мнении утверди­лась вполне. «С ходу взяли» Питер, прокатились по фестивалям, запи­сали два альбома... Иначе говоря, добились всего, о чем раньше толь­ко мечтали. Мечтать стало не о чем. Добиваться тоже нечего. Делать стало нечего. Тем более, что музы­ка делом не считалась, не была ра­ботой, она просто была. Иногда иг­рали концерты, в остальное время работали на стройке. Бегунов и Ша­хрин в одной бригаде. Но сближа­лись друг с другом Бегунов и Нифантьев - пили вместе. Шахрин оказался на отшибе. И вот что странно: летом из него песни перли, как из форточки, осенью форточка закрылась, ни одной песни. В об­щем, симптоматика вырисовыва­лась тревожная, но об этом не дума­ли, потому что все шло демонстра­тивно хорошо.

И на рок-н-ролльном фронте в целом все шло хорошо. Как на железнодорожном плакате «Счастли­вого пути, товарищи!..» - где ехидно ухмыляющийся Ильич Ленин машет проезжающим коротенькой детской ручонкой. Год 87-й в истории рус­ского рока был странным. Год все­общего рокерского возбуждения, радостного и нервного. Год долго­жданного триумфа, когда общество востребовало-таки рок-н-ролл, чему все рокеры много радовались, хотя радоваться следовало далеко не всем, ибо востребовало общество не тот рок-н-ролл, который был, а какой-то другой, которого в реаль­ности как раз и не было. Общество востребовало миф о русском роке. Подлянку не заметили, радовались. В Свердловске идея мифологи­зации рока воплотилась в «Наутилу­се», который стремительно уходил за облака; остальным досталось по­четное право наблюдать за взлетом доселе подводного судна. Но не всем, а некоторым. Полноводная ре­ка свердловского рока вдруг обме­лела: если в 86-м в городе и окрест­ностях насчитывалось более-менее заметных групп штук около пятидесяти, то к концу 87-го их осталось де­сятка полтора, но и у оставшихся де­ла шли странно. На выезды, на фес­тивали приглашали тех немногих, кто успел «засветиться», остальных никто не знал и узнавать не собирал­ся. Местная публика местного рока перекушала и на концерты ходить перестала. Внимание к магнитофон­ным альбомам упало резко и повсе­местно, чайфы, к примеру, скоро вы­яснили, что записать они два альбо­ма записали, но никто эти альбомы не слышал и слушать не рвался. Рок-культура перемещалась из магнито­фонов и клубов в телевизоры и на стадионы; из этого, казалось бы, от­радного факта подспудно вытекало, что музыку теперь заказывают не слушатели и подпольные критики, а теле ведущие и новейшие кооперато­ры. Этим персонажам нужна была совсем другая музыка.

И что замечательно: перемены лежали на поверхности, но никто их не видел и видеть не хотел. Газеты писали о рок-н-ролле, чудесно про­цветающем на пажитях ново обретенной демократии, в газетах рокеры клялись друг другу в вечной любви. Они искренне верили, что все идет хорошо.

Но и в их нестройных рядах происходили перемены насторажи­вающие. В году 87-м, как раз к осе­ни, в свердловском роке случилась новация, с медицинской точки зре­ния как бы даже полезная - кончи­лись коллективные рокерские пьян­ки. На это событие внимания не об­ратили - пили-то не меньше, просто врозь. Не хотелось друг с другом встречаться, так что с того?.. Пере­стали встречаться, перестали друг другу помогать, новым песням боль­ше не радовались, новые песни всем действовали на нервы. Всем -значит поголовно. Рокерское брат­ство, которому год назад ни преград не было, ни предела, перерастало в глухое раздражение, а там и в пло­хо скрываемую злобу.

Чайфы от общих веяний в стороне не остались, группа обо­соблялась, отходила в сторону, за­мыкалась в себе. Хотя Шахрин еще появлялся на собраниях рок-клуба, где бывшие товарищи по цеху дружно ругали президента Колю Грахова за то, что никак не может организовать планомерное посе­щение концертов вконец распус­тившейся публикой. А Коля Грахов убеждал собрание в том, что клуб, при всеобщем ликовании открытый полтора года назад, роль свою вы­полнил, пора обратно закрывать... Тогда много ругались и мало игра­ли. При общей уверенности, что де­ла обстоят очень хорошо.

Когда приходят новые време­на? Да хрен их разберет, приходят - и все.

 

Барабанщик Злобин

(физиономия)

Так вот, Зема привел Злобина, Злобин всем понравился. «Я на­вел справки, - рассказывает Ша­хрин, - мне сказали, что Игорь играл в группе «Тайм-аут», музы­кант очень хороший, была про­блема - запивал, но зашился. Хороший парень, надежный ба­рабанщик, и прямолинейный че­ловек, который всегда называет вещи своими именами».

В Свердловске Игорь Зло­бин, парень видный, модный, с некоторой примесью оригиналь­ного пижонства, был человек из­вестный, хотя играл в группах, скажем так, странноватых. Было такое «Метро», давно и заслу­женно забытое, была группа «Тайм-аут», которая никак не могла вступить в рок-клуб, пото­му что никто не мог понять, что за музыку она играет, а перед самым пришествием в «Чайф» Злобин играл в «Апрельском

марше» - странности этого коллек­тива, во всех отношениях примеча­тельного, получили известность ши­рокую и заслуженную... Короче го­воря, с приходом Злобина в группе появился, во-первых, довольно опытный барабанщик. Но со стран­ностями, это, во-вторых.

Происходил Игорь из хорошей семьи, папа - большой начальник, о котором даже рокеры до сих пор говорят с уважением, что им по причине врожденного демократиз­ма не свойственно. Барабанить Игорь начал в школе и всю юность, как почти все герои этой истории, провел на танцах и халтурах. «У меня учет велся, - рассказывает Злобин, - за два года триста сорок четыре свадьбы, не считая банке­тов, вечеров отдыха и просто тан­цулек»... Барабанил Игорь много, но барабанную репутацию имел странную. «У Злобина есть одно преимущество, - свидетельствует Зема Назимов, - ему от Бога дано играть на барабанах. И один боль­шой недостаток - он не хотел на них заниматься».

На самом деле заниматься он хотел, собирался даже в прослав­ленный Чайник поступать, но роди­тели запретили, оказался Игорь в Лесотехническом институте, более известном в городе под названием «Дровяной колледж», а потом на за­воде «Пневмостроймашина». «Че­тыре года на заводе из моей жизни можно выбросить, - рассказывает Игорь, - пьянка, без которой чело­век там не выживал. Тогда повстре­чался мне Илья Кормильцев: «Ты

где пропал?». Я говорю, что рабо­таю на заводе, а он: «Дурак, что ли? Рок-н-ролл-то где?»... Я и подумал на трезвую голову: можно же что-то придумать и на заводе».

После встречи с энтузиастиче­ским поэтом Игорь организовал трудившихся рядом братьев Устюговых, Славу и Пашку, цех купил ап­парат, сели играть на заводе. «Мне не нравилось, что мы играли, но на безрыбье... Писал Слава, такой Юрий Антонов, но с социальной по­дачей. Славка был хороший чело-

век, смелый, честный работяга, ве­рил в рок-н-ролл, но видение у него было свое» (Злобин). В этом кол­лективе Игорь выступил на первом фестивале Свердловского рок-клу­ба, где барабанил и почему-то пел, хотя никогда этого не делал и де­лать не умел. Ни в одном из прото­колов заседаний рок-клуба, посвя­щенных итогам фестиваля, «Тайм-аут» не упоминается ни ругательно, ни хвалительно, никак. Рокеры мно­го ругались, много хвалились, а про группу Злобина и Устюговых - ни слова. Странно.

Потом братья Устюговы про­должили покорение рок-вершин: «Они горели, эти два человека, а я не горел, я спивался, бутылку из горла выпить в гаражах в обеден­ный перерыв для меня было - раз плюнуть» (Злобин). Игорь из жиз­ни выпал. Выпал в прямом смысле - лечился от алкоголизма на быв­ших дачах купца Агафурова, там свердловская психушка, там же побывал в свое время Нифантьев. Лечился по своей воле - ему надо­ело пить.

На агафуровских дачах по­знакомился с Женей Кормильцевым, который там «лечился» от армии, и по выходе оказался в группе «Апрельский марш». «Этот коллектив мне очень нра­вился. Хотя я мог не понимать ассоциации в текстах Жени Кормильцева, доходило до того, что я говорил: «Женя, о чем эта песня?». Иногда он объяснял, но чаще говорил: «Знаешь, тот период я плохо помню, так что сам не могу сказать, что в этой песне за ассоциации»... С мар­шами, а были они люди наме­ренно сумасшедшие и исключи­тельно талантливые, Злобин за­писал один из лучших альбомов группы «Музыка для детей и ин­валидов» (название очень точ­но отражает содержание), кото­рый до сих пор любит.

Тут и увел его Зема за руч­ку в «Чайф». О «Чайфе» Злобин понятия не имел. «Это не моя музыка, - признается Игорь, - был я на первом фестивале, их слушал, но не услышал». Но по­чему-то оставил «маршей» и пришел в «Чайф». На вопрос «почему?» пожимает плечами. Однако в группе появился новый барабанщик. «Игорь сразу при­шелся на место. Он играл внеш­не очень ярко, с ним мне стало даже больше нравиться играть, чем с Земой» (Бегунов).

 

Город горький

Дальше было вот что: жизнь с но­вым барабанщиком от жизни с ба­рабанщиком старым отличалась кардинально, но дело не в предста­вителях самой ударной из всех про­фессий, а в наступившей общей и полной неопределенности самой жизни. Смысла в ней не наблюда­лось, и никто из членов группы ни­чего внятного об этом времени ска­зать не может.

Одним из самых ярких мо­ментов стала первая съемка «Чай-фа» на телевидении. Момент яр­кий, но никто, кроме самих чайфов, его не заметил. Т. е. не уви­дел. В ноябре 87-го «Чайф» при­гласили выступить в Уральском по­литехническом институте. В «крас­ном уголке» на химфаке. Публики было мало, концерт получился, скажем, так, негромкий, и не стои­ло бы обращать на него внимание, если бы не студенческое телевиде­ние, которое этот концерт решило снимать. Для тамошнего телевиде­ния съемка была очередной, для «Чайфа» первой, парни волнова­лись, суетились, более всего бес­покоились на предмет звучания. Которого не было. Т. е. звучать-то оно звучало, но отвратительно. Шахрин нервничал, обещал раз­бомбить учебный телецентр.

Показывали видео на большой перемене в фойе Главного учебного корпуса, огромном, сталинском, с памятником Орджоникидзе, возле которого курили студенты. Телеви­зоры висели под потолком, под ни­ми длинные железные колонки, не­слось из них нечто сдавленное, более всего напоминавшее звук поли­этиленового мешка, если его мять. Музыканты стояли за колоннами, краснели, бледнели, Шахрин сжи­мал кулаки. Не от качества звука - студенты курили, болтали, на теле­визор внимания не обращали; с «Чайфом» студенческие массы зна­комы не были.

«Чайф» был группой, извест­ной в Свердловском рок-клубе. И в Питере немножко. И все. Альбом (два) выпустили, он как-то не шел. Концерты тоже не очень игрались, а которые игрались, были настора­живающе случайны и унизительно бесплатны. Концертами, продви­жением альбома должен был кто-то заниматься, и возник, как черт из табакерки, первый директор Хабиров.

«Тогда появился Анвар в ка­честве директора, - рассказывает Шахрин, - а откуда он появился, я так и не знаю». «Оказалось, что нужно иметь человека, который бы все организовывал, подвернулся Анвар - взяли Анвара» (Густов). «Он всегда шел в ногу со време­нем, слушал современную музыку» (Нифантьев). «Анвар всегда был рядом, всегда в тусовке, всегда ве­селился. Не помню, откуда взялась эта идея. Он всегда был раздолба­ем» (Бегунов).

Вот такая характеристика... Анвар был мил, юн, всегда в костю­ме, манер обходительных, доста­точно подкован, а что на роль ди­ректора не слишком годился, так не его вина - никто его с этой точ­ки зрения не рассматривал, все шло само собой. Тоже примета времени, директор - фигура не по­следняя, в чем-то даже первая. Так неуклонно снижался уровень осо­знанности жизни. Или осмысленно­сти? Короче, думать стали меньше, что поделаешь - бестолковщина...

28 ноября - фестиваль в Горь­ком. Перед концертом покупали портвейн - разминка в духе Дикого Запада. Катилась по стране горба-чевщина, спиртное продавалось еще не по талонам, но уже с явным душком смертоубийства. К прилав­ку шел Густов, почти дошел - вско­лыхнулось людское море, вынесло Леху из магазина - перехватить не успели. Пихнули Нифантьева, он пе­редавал бутылки назад, складируя их на плечи сограждан, откуда бу­тылки не падали, ибо сограждане стояли, стиснутые насмерть. С плеч бутылки снимал Бегунов, он был ближе к выходу.

Играть вышли в три ночи и ус­троили «шоу»: развесили на сцене веревки с собственными трусами, выставили трюмо, Нифантьев на­мылил физиономию и сел бриться. Публика парилась в зале с шести вечера и к виду бреющегося Антона отнеслась без понимания, орала, Нифантьеву с намыленным подбо­родком деваться некуда, брился. К утру отыграли.

В общаге взялись за портвейн, в бою добытый. Там прибился к ним паренек, который недавно металляк пел, и сказал, что песни пишет. Спел, чайфы порадовались - песни оказались очень приличные. Стали

уговаривать с металлом кончать, петь свое. Советом паренек вос­пользовался, но позже, теперь его зовут Чиж.

Антон нарезался. «Я снимал тогда избушку посреди Свердлов­ска, сказал, что у меня печь не топ­лена, надо топить, и пошел. Мне го­ворят: «У тебя денег на поезд нет!». А я сказал, что пешком дой­ду». Собрал вещички, натянул ту­лупчик, валенки с калошами, ушел. Началась ловля блудного Антона, который был вполне способен в по­следних числах ноября отправить­ся сквозь снега из Горького в Свердловск самоходом, подобные штуки он уже вытворял, хоть и на меньших дистанциях. И летом. Но голый...

Дальше слово Бегунову: «Спу­скаемся вниз и видим: сидит зеле­ная вахтерша, Антон с ней за жизнь базарит. Ситуация у него в голове пограничная, мы начинаем его отта­скивать, он орать: «Вы что лезете, когда я с девушкой за жизнь разго­вариваю?». А девушке лет шестьде­сят, ее колбасит, она визжит: «Уберите его! Уберите»... Она его отго­ворила уезжать».

 

С новым счастьем...

Год кончался, пропитан недоумением.

Последним аккордом стала статья в газете Свердловского об­кома КПСС «Уральский рабочий» «Этот бунтовщик Шахрин». Стран­ное эхо ушедшего, если смотреть назад. А если вперед, то статья все равно странная, с ее появлением докатилась и до «Чайфа» волна ми­фологизации советского рока, вот только сам «Чайф» в статье не упо­мянут ни разу.

Ни с того ни с сего (т. е. по указке свыше) статья живописала историю начала лета, когда Шах­рин отказался в выборах участво­вать. Только теперь его не ругали, а хвалили за принципиальность в отстаивании многомандатных вы­боров, хотя и указывали на некото­рую в этом деле запальчивость. Для читателей помоложе следует пояснить, что в те стародавние времена вся страна с кристально

искренней тупостью обсуждала во­прос «а следует ли выбирать одно­го депутата из одного кандидата, или можно выбирать одного из це­лых двух?»... А то - чем черт не шутит?! - даже из трех? Светлей­шие умы эпохи рассуждали перед телевизором о том, что' с филоло­гической точки зрения «выборы из одного» именовать выборами как бы даже не совсем правильно. Тут Шахрин подвернулся...

«Внешт. корр.» Л. Денисенко взяла у Вовы интервью, взяла кон­сультацию у академика Вонсовского и на второй (!) официальной (!!) странице областной (!!!) газеты раз­разилась статьей, в которой почти ругательно упоминались секретарь райкома Порунов, инструктор рай­кома Кузнецов, почти хвалительно - Шахрин, а венчалось все так: «Сей­час вопрос можно считать закры­тым. Кировский райком партии на­лаживает отношения со своим не­давним оппонентом. Общественное

мнение, которое создалось о Шахрине, меняется в лучшую сторону».

Ощутил ли Вова благотвор­ность перемен от налаживания отно­шений с райкомом КПСС, он не по­мнит. И никто не помнит. Рок-клуб, который еще год назад посвятил бы знаменательной статье, как мини­мум, пару заседаний, статью проиг­норировал. Однако из всей этой пе­трушки явственно следовало, что времена-таки наступили новые.

88-й стал годом перелома. В том году решалось, кому из рокеров дальше жить, а кому на работу хо­дить. То есть существовать. Боль­шинство предпочло ходить на рабо­ту. Не от любви к процессу социали­стического производства, а ради со­хранения status quo.

В Свердловске рвался вверх один «Наутилус», за что его не лю­били. Наусы уволились с работы и в январе в полном составе отбыли в Москву. Рокерская общественность загудела, из ушей в уши передава­лись новейшие сведения о разнооб­разном счастье, свалившемся сре­ди столицы на их головы, сведения процентов на девяносто были пол­ным враньем, что неважно. Резон во всей суматохе был простой: в Свердловске делать стало нечего.

Рок-н-ролл - музыка не про­винциальная и существовать в та­ком виде мог только в условиях СССР, когда всякий свободолюбец имел вес вне зависимости от меры таланта; каналы передачи литера­турного и музыкального самиздата налажены были, как правительст­венная связь; любое подпольное слово ценилось как высшая духов­ная ценность, даже если к духовности отношения не имело. Ослабле­ние запретительной роли КГБ, МВД и всякого прочего райкома нанесло сокрушительный удар по культуре подполья, по шестидесятникам, бардам, рокерам и бульдозерным художникам. Художники, не обреме­ненные русским языком, рванули продаваться на Запад, шестидесят­ники - продаваться новым властям, барды замешкались и стали пере­мещаться на исконные кухни; роке­ры, по большей части юнцы, к жиз­ни не приспособленные, распускали группы. Магнитофонная культура лопнула в одночасье, бесплатные концерты превратились в анахро­низм; все хотели денег и виниловых пластинок, все рвались в телеви­зор. Но телевидение было только в столице, пластинки в Москве, а де­нег в том же Свердловске никто ро­керам платить не хотел. Их там и слушать не хотели, хотя об этом уже сказано. Оставалась Москва, где «процветал» «Нау».

Уезжать не хотелось: кварти­ры, дети, жены... Время от времени ездить не получалось - работа. Бегунов с Шахриным срывались со стройки на концерты, ребята в бри­гаде их покрывали, бесконечно так продолжаться не могло..Трудно бы­ло думать о регулярной концертной деятельности, поскольку деятель­ность эта происходила теперь ис­ключительно «на выезде». А дея­тельности хотелось, она начинала приносить мало-мальские деньги.

Шахрин уволился первым, за ним остальные. Сами себе они объ­ясняли поступок появившейся воз­можностью зарабатывать хоть ка­кие-то деньги, но это слишком про­сто. В реальности, которая всегда богаче наших о ней соображений, этот поступок означал куда больше, чем просто увольнение ради сво­бодного времени. В тот момент ре­шалось, быть дальше группе или нет, готов «Чайф» идти дальше или суждено ему остаться в привычных рамках рок самодеятельности, срок жизни которой был отмерен. Выбор по тем временам совсем не легкий, но наши герои решили рвануть дальше.

Чем вызвали недоумение сре­ди друзей и знакомых. Отъезд «Нау» воспринимался злобно, но с понима­нием - альбом «Разлука» крутился в каждой второй квартире Советского Союза. «А вы-то куда?» - спрашива­ли чайфов. «В Москву», - отвечали те. Но не очень уверенно.

Покорять Москву отправились в марте. Покорялась она неохотно. Плохо покорялась, прямо скажем. Жили в общаге МЭИ, той самой, где месяц назад бедствовали голодные музыканты «Наутилуса», играли кон­церты перед студентами... Устали, денег не заработали, перенервничали. Концерты кто-то должен органи­зовывать, Анвар Хабиров - замеча­тельный парень, «но как директора его хватало только на то, чтобы сбе­гать за бухлом, а точнее, найти того, кто бы сбегал за бухлом» (Густов).

«И как-то после концерта по­явился обаятельный человек бурят­ской внешности, Костя Ханхалаев, ко­торый как раз был отставлен из «На­утилуса», - вспоминает Шахрин. - Сказал, что ему нравятся песни, и ес­ли мы захотим, он мог бы заниматься группой как продюсер. Мы легко со­гласились».

 

Эпоха Ханхалаева

Согласились без размышлений, хо­тя поразмыслить было над чем. Представил чайфам Ханхалаева Саша Калужский, поэт, бывший «спикер» рок-клуба, а затем вместе с Костей директор «Нау». Откуда обоих выставили дней за десять до судьбоносной встречи с «Чайфом», выставили со скандалом, суть кото­рого сводилась к тому, что на протя­жении нескольких месяцев Бутусов сотоварищи интенсивно играли кон­церты, почти никаких денег за них не получая. Эти деньги искали дол­го и безуспешно, но к Ханхалаеву претензии предъявлены не были, поскольку и у него их не оказалось. Костя был отставлен, заодно уволи­ли Калужского, который не столько директорствовал, сколько разгово­ры разговаривал. И оба появились в гримерке «Чайфа».

Поразмыслить было о чем, но чайфы настолько устали от неопре­деленности, что отдались в руки Ханхалаева, как дети малые. Костя, человек умный, тертый, исполнен­ный восточной изощренности, по­старался произвести впечатление, и первое его появление в роли ди­ректора ребята до сих пор вспоми­нают «с причмоком». «Когда по­явился Ханхалаев, он первым де­лом стал нас покупать: ресторан, бутерброды с красной икрой, виски, которое мы первый раз в глаза ви­дели» (Нифантьев). «Пили в столов­ке, которая называлась ресторан, -это уже Бегунов, - и он нам распи­сывал будущую нашу жизнь, после

Хабирова его деловая хватка пока­залась изумительной: бизнес-план, все ходы расписаны»...

Густов: «Деловой человек, со­лидный, по-восточному хитрый, чув­ствовалось: что-то он может. Пона­чалу так оно и было: никаких про­блем с деньгами, машина, не стало проблем жратвы купить, струны... При Анваре билеты появлялись по принципу: «Кто-нибудь в кассу бе­ги,» - сам он не купит или купит не туда, а тут не стало проблем с биле­тами. Была машина, хотя ни у Кости, ни у его помощника прав не было, водил Злобин. Я водил машину по Москве, хотя и у меня прав не было. Но и в кармане денег больше не ста­ло». Еще произвела впечатление видеозапись, Ханхалаев был видео пиратом, в квартире - магнитофон на магнитофоне сутками трудятся.

Воспоминания о дальнейшем смутны, все происходило быстро и невразумительно. «Мы играли ка­кие-то безумные концерты, необхо­димость которых была крайне со­мнительна: надо играть, не надо иг­рать?.. Костя пытался заработать деньги» (Шахрин). Пытался искрен­не, но странно. Он, как сказано, умел покупать билеты на самолет хотя бы за день до вылета, но реши­тельно не умел приезжать в аэро­порт вовремя; в последний момент что-то на видеомагнитофон дописы­вал, кому-то звонил, дотягивал до того момента, когда нужно бежать, ловить тачку за тройную цену, ле­теть на скорости 120 км/ч, а нужно заехать куда-то за билетами, но не успевали, ехали в порт, Костя совал в кассу взятку, и чайфы летели втридорога.

Шахрин, допустим, в жизни взятки не давал, прекрасно пони­мая, что у него не возьмут. То же с Бегуновым: «Я пойду давать взятку - меня тут же посадят, я не умею это делать, у меня лицо не то. Костя обладал неоспоримым качеством - он умел давать деньги, он мог дать

любому, и у него брали. Главный ло­зунг: «Убить человека деньгами», - так все дела и делались» (Бегунов).

Подолгу жили в Москве, то в общаге Баумановки с полузатоп­ленными сортирами, с тараканами, то в Костиной квартире. Спали на полу вповалку. А то в какой-то одно­комнатной на Кантемировской, опять вповалку... Нервозность на­капливалась, вечером ее снимали - ехали в таксопарк, из канистр сли­вали водку непонятного качества за непонятные деньги, в трехлитровых банках везли ее к Косте и там трес­кали... А времена были - ни заку­сить, ни выпить, в магазинах все по талонам... Однажды Костя их посе­лил на окраине и сказал: что в холо­дильнике найдете, можете есть. Приехали, открыли холодильник - забит красной икрой доверху. «Мы на нее смотрим - я в жизни не ви­дел такого! - стоят рядами банки красной икры! А есть хотим - сил нет! Съели...» (Шахрин). В чем Кос­те признались. Костя стерпел.

Концерты играли помногу. Де­нег стало будто бы больше, но вокруг, а не в карманах. «Я не думаю, что Костя много воровал, - расска­зывает Шахрин, - он человек не­злобный и по-восточному щедрый, он мог бы на нас заработать, но на­столько бестолково организовывал дело, что вместо заработка у него получались какие-то сплошные тра­ты. Мы видели: деньги ходят где-то рядом, но ни к нам, ни к Косте не по­падают. Мы осуществляли оборот денег вокруг себя, на нас зарабаты­вали все, но не мы и, я уверен, не Костя. Конечно, некоторую нервоз­ность это создавало».

Некоторую нервозность со­здавало и то обстоятельство, что Костя перенес на «Чайф» обычай особого отношения к лидеру груп­пы, отработанный некогда в «На­утилусе», он всячески изолировал Шахрина от остальных музыкантов, как перед тем изолировал Бутусо­ва. До люксов и отдельных гриме-рок дело, слава Богу, не дошло, но музыканты новацию замечали. Ша­хрин делал вид, что ничего не заме­чает. Это очень не просто, когда те­бя выделяют, и нужно это пережить. Шахрин до сих пор сидит пе­ред концертами в общей со всеми гримерке. Пережил.

 

Большая суета

И тем не менее, Ханхалаев был на­стоящий директор. Или умел тако­вым казаться. В чем бы его потом ни обвиняли, за группу он взялся всерьез: «заряжал» все концерты одновременно, лез в аранжировки, привлекал все средства информа­ции масс скопом, деньги добывал и свои дела делал.

«У Кости были хоть какие-то знакомые в средствах массовой ин­формации, - рассказывает Шахрин, - и мы бывали на радио «Юность» у Марины Салминой, Ханхалаев по­знакомил нас с Мариной Лозовой, которая делала тогда музыкальные программы. Эта фамилия совсем незаслуженно забыта, все группы тогда появлялись на телевидении благодаря ей - и «Кино», и «Телеви­зор», и «Наутилус». Мы познакоми­лись с суперпопулярным «Взгля­дом», и друг другу понравились.

Они были молодые, обаятельные -Влад Листьев, Саша Любимов; они к нам очень хорошо отнеслись».

Взглядовцы взялись снять пер­вый в истории группы клип. «Это ре­лигия завтрашних дней». Разбаш снимал картинку типа «Маркс, Эн­гельс, Ленин» - три лица всмятку, как их при большевиках рисовали на пунцовых плакатах. Снимали во­семь часов подряд, напустили ды­ма, съемочный павильон превра­тился в газовую камеру, в дыму кро­мешном чайфы пародировали клас­сиков марксизма. К финалу прибыл Ханхалаев и заявил, что нужно ехать на фестиваль «Интершанс». Одуревшие музыканты о мероприя­тии слышали впервые и пытались сопротивляться, но Костя заявил, что «концерт заряжен», против ору­жейного аргумента сопротивляться было бесполезно. Приехали на Ин­тершанс, где перед «Чайфом» вы­ступило групп пятнадцать, играли, стараясь не рухнуть - сцена покры­та скользким слоем конденсата, на­поминавшего глицерин - пот публи­ки и пот музыкантов, выпавший в

осадок. Скользили по сцене ноги, у Злобина разъезжались барабаны...

Играли в домах культуры, в общежитиях, где угодно. Был кон­церт в Министерстве иностранных дел СССР. Для детей мидовских работников - очень интересно бы­ло посмотреть. В официальном за­ле ребятишки лет по пятнадцать, которые не понимали, что происхо­дит. Люди другого склада, другой жизни; они вообще с другой плане­ты приехали - с ведомственной да­чи папин шофер привез на служеб­ной машине. А тут концерт какой-то группы «Чайф»... Детки слуша­ли, недоуменно хлопали в ладоши. После чайфов работали аккурат­ные мальчики лет по семнадцать, свои, играли близко к оригиналу Dire sTraits, Rolling Stones все на английском языке. Этих в МИДе приняли «на ура».

Чайфам эта судорожная кон­цертная деятельность шла на поль­зу, они учились. Учились, напри­мер, «брать» публику до начала концерта. Происходило это так: конферансье у рампы выговаривает что-то вроде: «Уважаемая пуб­лика, для вас играет группа «Чайф», - а у него за спиной пол­зут по-пластунски на сцену музы­канты. И все, уважаемая публика готова. Ползали вместе и пооди­ночке, зрители гадали, кто, откуда и каким манером покажется. А то строились в «лесенку дураков», выгибали груди и выходили строе­вым маршем...

Мотались по Москве в Кости­ной машине, водил Злобин, один раз даже Густов, который отродясь машиной не управлял и до сих пор делать этого не умеет. Но опазды­вали, Леха вел «жигуленок» от Оре­хово-Борисово через весь центр в Останкино. Без прав и без умения. Доехали.

В Свердловск наезжали из­редка, в Свердловске «Чайф» про­ходил по документам рок-клуба (об­кома комсомола), в этот обком по­ступила разнарядка отправить одну рок-группу в Чехословакию. Ехать за рубеж хотели все, но выбрали по­чему-то «Чайф». Почему, одному Ханхалаеву известно.