Казанско-пермская солянка

10-го января чайфы, группа Белки­на и «Нау» были в Казани, но без Бегунова и Решетникова, не то на поезд опоздали, не то весь поезд опоздал. А концерт, первый плат­ный концерт в их жизни, был назна­чен на 15.00. Выручили Зема с Пантыкиным.

Сашка Пантыкин и Вова Нази­мов, два несгибаемых урфинджюса, были «профи» очень высокого клас­са, но не это главное, им программа понравилась. И чем дальше разби­рались, тем больше нравилась. «Ух, интересно с шахринским репертуа­ром, - записал в дневнике Пантыкин, - такое море возможностей!». За полтора часа до концерта уселись в ужасно холодной комнате № 48, «Пантыкин достал свою знаменитую амбарную тетрадь, сказал: «Тональ­ность!» - рассказывает Назимов, - гармонии выписал, мы так и отлупасили весь концерт. Там два аккорда, соло играть, кроме Сашки, некому, ну он и лепил горбатого... Я страшно перся!». «И отыграли - полный класс, так что Пантыкин хоть чуть-чуть, но имеет отношение к группе «Чайф» (Шахрин).

Бегунов с Решетниковым подъехали к вечернему концерту, он вышел средним, но на следующий день сыграли два очень боевых, в последнем к ним на пару вещей присоединился Пантыкин, которому в тот день исполнилось 30, о чем Шахрин объявил в микрофон... По окончании концерта взялись это де­ло отмечать: ходили по коридорам голые, друг на друга орали, фило­софствовали, умудрились напоить Шахрина, который не пил и пить не умел. Вовка сидел в семейных тру­сах, в короне из фольги и смеялся. Остальные смеялись над ним. Кон­церты были платные, ставка – 3 рубля 96 копеек за концерт на бра­та. Что заработали, пропили, а что не хватило, от себя добавили.

6 февраля - «Чайф» и «Нау» в Перми. Пили. Она веселила понача­лу, добрая рокерская пьянка. В по­езде Могилевский с Умецким ходи­ли босиком в тамбур курить. Фев­раль, пол железный, промерзший, снаружи снег заметает; стояли ре­бята, разговаривали, с ноги на ногу переминались... Забыли в вагоне сапоги Бутусова, а какой концерт без сапог?.. Побежали искать по­езд, он на сортировке, нашли вагон, привезли сапоги, публика в зале со­рок минут хлопает...

И пришла из Перми газета, где в статье «Не повторять ошибок» бы­ло вот что: «Две группы - «Наути­лус» и «Чайф» - это два разных по мастерству коллектива. И если к «Наутилусу» можно присмотреться и что-то взять для городского рок-клуба, то «Чайф» - это то, от чего, по-моему, нужно отказываться. И. Конюшевская, методист МДСТ»... («Вечерняя Пермь», 4.03.87). Взял пермский рок-клуб, если такой был, что-то у «Нау» или нет, неизвестно, а «Чайф» обиделся.

 

Барабанная рокировка

В конце марта Шахрин с Решетни­ковым ехали в троллейбусе на зад­ней площадке, и Олег сказал при­близительно следующее: «Вова, давно хочу тебе сказать, что я не хо­чу этим заниматься, это не мое». Шахрин растерялся. Приехали к Шахрину, долго говорили, подъехал Бегунов, уговаривали... Никто тако­му обороту не удивился, назревало давно, как минимум с того момента, когда в группе появился Нифантьев.

«Пришел Антон, он очень аг­рессивно играл, бас добавил жизни, - рассказывает Бегунов, - тут и вы­яснилось, что Олег не тянет. Он сам начал это понимать. А после фести­валя было чувство, что «зря мы Зему взяли». Конечно, не зря, но ста­ло ясно, что Олега нам мало».

Олега было мало, все это зна­ли, отсюда Маликов, отсюда Зема на фестивале, да и братья-рокеры Шахрину с Бегуновым частенько об этом говаривали. Пантыкин, однаж­ды с Олегом поиграв, записал в дневнике: «Менять перкуссиониста! Работает плохо, очень тяжело с ним играть и еще тяжелее слушать».

Олег был не столько барабанщик, сколько ксилофонист, он до сих пор любит этот нежный инструмент, но в рок-группе ксилофон в качестве ос­новного инструмента - это даже для «Чайфа» было бы слишком смело.

Были и немузыкальные причи­ны. Тихий, погруженный в себя Олег в том же рок-клубе производил впе­чатление чужака и, кажется, сам та­кой образ поддерживал. Не любил суеты, крика; выпивать выпивал, но без должного ухарства. Его раздра­жали гастроли: «Начали по гастро­лям ездить, что мне ужасно не по­нравилось - неустроенная жизнь, как выяснилось, утомляет. Работа эта - совсем не сахар, а пить столь­ко НЕЛЬЗЯ!» (Решетников).

Олег совершил поступок уни­кальный, второй такой в истории русского рока отыскать, кажется, нельзя: он ушел из группы, которая уверенно набирала популярность. В таком положении люди чаще всего уходят без собственного желания, а Олег все сделал сам. С уходом Ре­шетникова «Чайф» окончательно оторвался от патриархальной эпохи ВИА «Песенки». На очереди была совсем другая эпоха, мечтать стало некогда, настала пора действовать.

Тем более, что время для раз­вода было самое неподходящее, рок-общественность бурлила, на­тужно переваривая ужасное извес­тие: в начале апреля состоится вы­ездной пленум Союза композито­ров СССР, на котором будут обсуж­даться вопросы молодежной музы­ки. Мало того, для участия в плену­ме в город Ленинград приглашают­ся свердловские рок-группы. При­шла весть - начался скандал. Как они боялись!.. Маститые требовали не допустить позора и никуда не ез­дить. Кто понаглей и поперспектив­ней, вроде наусов, нервно материл­ся и заявлял: «А вот мы им по­едем!». Медведи, да будет всем из­вестно, в Свердловске по улицам не ходят, кедровые шишки на газонах не валяются, люди не совсем чтобы из тайги с дубиной вышли, но ехать в Питер, играть с «Аквариумом», с «Аукцыоном»...

Приглашались две группы: «Наутилус» и «Чайф». Разумеется, среди ответственных лиц немедлен­но начались разговоры на тему: «А достойны ли данные представите­ли?». «Нау» был, судя по всему, до­стоин, с «Чайфом» началась непонятица, в которую с жаром включил­ся Егор Белкин. Он ужасно хотел в Питер ехать, а его, как назло, не звали. Егор принялся Шахрина уго­варивать добровольно от поездки отказаться, тот отказался отказы­ваться, и пошла писать губерния!.. Эта байда всплыла даже на общем собрании рок-клуба (2.04.87), а тут беда - «Чайф» без барабанщика!

«Не помню, как у нас хватило наглости предложить поиграть На­зимову Вовке, - рассказывает Шахрин, - на то время он было очень из­вестный, очень профессиональный, в общем, лучший барабанщик в го­роде». Наглости хватило, предло­жили. Зема согласился.

 

Зема

(физиономия)

«С Земой был праздник».

А. Нифантьев

Володя «Зема» Назимов был Шахрина с Бегуновым моложе, но числился среди ветеранов. Играл еще в легендарном «Урфин Джюсе», который совсем недавно для того же Шахрина был не менее мифологичен, чем какой-нибудь Цветик-семицветик. То есть отно­сился к старшему поколению свердловских рокеров, людей иной закваски, иного образования и музыкального уровня. Он был из того десятка человек, которые и были знаменитый свердловский рок. Короче, Зема принадлежал поколению, которое уходило. Но уходить не собирался.

Невысокий, худой, жесткий, быстрый в мыслях и в движениях, по-рабочему категоричный, Вова Назимов, прозванный Земой, был выходцем из города Верхняя Пышма, ближнего подсвердловья, с восемнадцати лет вел жизнь исключительно рок-н-ролльную, музыка была его естественной средой обитания. «У Земы есть од­но замечательнейшее свойство: он любит играть на барабанах и этого не скрывает. Всегда видно, что че­ловек отвязывается, это так же, как женщину любить» (Бегунов).

Но в группе Зема был совсем не сахар, в группе он был строг. Вырос­ший и возмужавший в жестких, плохо приспособленных для жизни услови­ях «Урфин Джюса», Назимов был профессионалом и чужой непрофес­сионализм прощать не умел. А на сей счет перед ним открывалось поле де­ятельности почти не возделанное: «Когда я их увидел, это был бардак полный. Принцип один: лупить по струнам и что-то там петь. Я говорю: «Ребята, это детский сад какой-то, надо двигаться, или вам самим неин­тересно станет»... И мы стали гово­рить об аранжировках» (Назимов).

«Зема здорово нас подтянул, - рассказывает Шахрин. - Что каса­ется музыки, он человек жесткий, где лажа, останавливается и гово­рит прямо: «Здесь лажа! И нужно

сделать так, чтобы ее не было!». Спорить с ним было бесполезно, особенно таким интеллигентам, как Шахрин с Бегуновым, которые орать-то толком не умели, а в «Ур­фин Джюсе» музыканты иной раз часа по три друг на друга орали без передышки, и все из-за какого-ни­будь бемоля...

«Он всегда был очень энерги­чен, - вторит Шахрину Антон, - он же бешеный, пышминская закалка... Предлагал свои идеи, аранжировочные моменты, мы с ним всю ритм-сек­цию перелопатили». Перелопатили почти моментально, две-три репети­ции, и Зема знал все наизусть. И того же требовал от остальных. Пришлось строителям подтягиваться. «Мы уже тогда в принципе много чего могли, неплохо временами звучали, энерге­тически неплохо себя отдавали, но могло случиться что угодно. Аранжи­ровки были - что-то среднее между костровой песней и роком, достаточ­но хлипкое построение. А Зема - он «супер», он столько дал, что мы вдруг поняли, что мы - группа. Это было именно с Земой» (Бегунов).

«Чайф» еще раз вроде как бы родился заново. И ничего удивительного, с ним это и впредь происходить будет постоянно.

 

Утренник

«А нас покатило! Вот катит и катит».

В. Шахрин

Третьего апреля выехали в Питер «Нау», «Чайф» и Белкин, который все-таки добился своего (и зря). Прямо с самолета автобус со сверд­ловчанами прибыл на святое для каждого советского рокера место по адресу Рубинштейна, 13 - Питер­ский рок-клуб. Место их несколько разочаровало: «Ну, Рубинштейна... Ну, 13...» (Нифантьев). А все по серьезному, как у взрослых, с рок-клубовским начальством, тары-бары... Только Шахрин с Бегуновым чуди­ли, чем портили дипломатический вид уральского посольства и вызы­вали легкое раздражение у офици­альных лиц. Чем, спрашивается, им Алиса Фрейндлих помешала? Идет женщина по улице, так нет, надо бросаться мордами на стекла авто­буса, орать благим матом... Ноги им, видите ли, у актрисы не понра­вились...

Шахрина и Бегунова злило од­но всем очевидное обстоятельство: в этой поездке, такой для всех важ­ной, на «Чайф» никто ставки не де­лал, они шли вторым эшелоном. Бо­лее того, солидным людям было не очень понятно, с чего это питерцы, люди, очевидно, тоже солидные, эту группу позвали. Впрочем, солидным людям портил настроение еще и гвоздь программы, Бутусов с Умецким, которые тоже странно себя ве­ли. Гвоздь был настроен так, что мог программу и сорвать, что чуть не вышло, но об этом позже.

Второстепенный «Чайф» поста­вили первой группой в дневной кон­церт. «Утренник», но не в детсаду, а в ЛДМе. Вторым должен был идти Белкин, но у него Могилевский с сак­софоном не приехал, и Егора пере­ставили на вечер. Получилось, что чайфы будут работать в одиночку. Да еще организаторы «утешили», со­общив, чтобы «ребята не очень вол­новались, все равно билеты и на пол­зала не проданы»... Как говаривал распорядитель на похоронах: «Пока все идет нормальненько»...

Суббота, 4 апреля, 12.30. Ог­ромный зал Ленинградского дворца

молодежи, в нем человек шестьсот. Так казалось из зала, со сцены все всегда выглядит иначе, Шахрин уве­рен, что там было человек триста. Хуже не придумаешь. И сидят тихо, хоть бы похлопал кто для приличия, но хлопать никто не стал, группа «Чайф» в тот момент была в Питере неизвестна.

Пантыкин сидел в зале с амбар­ной тетрадью, записывал, что видел: «Нет ничего хуже, чем выступать пе­ред полупустым залом. Увидев чайфовцев, понял, что они вышли на по­двиг. И они его совершили».

Шахрин сообщил залу, что они будут играть подъездные пес­ни, но вид ребята имели такой, буд­то собрались устроить подъездную драку: Бегунова за одно выраже­ние лица бывшие коллеги по ментуре должны бы были повязать прямо на сцене; Нифантьев с бас-гитарой, в пальто и с носовым пла­точком на голове; Шахрин «на по­лусогнутых»... «Вмазали»... Зал поначалу не разобрал, что к чему, и напрягся. «И вдруг мы поняли, что людям в зале нравится! И тут

какие-то злобные панки принялись с каждой песней через ряд переша­гивать, садиться ближе, потом еще через ряд, еще ближе...» (Шахрин). У Земы упала стойка с тарелкой, из кулис вылетел Умецкий, поста­вил на место. «Шахрин работал с огромной отдачей, - записывает Пантыкин, - может быть, даже где-то перегибая палку». Скоро стало трудно по залу судить, полный он или нет... «На сцене просто какой-то беспредел стоял» (Бегунов).

«Вышел Коля Михайлов и ска­зал, что самолет не прилетел и вто­рая половина концерта не состоит­ся. Но зал, похоже, не очень расст­роился, «Чайф» явно отработал за две группы, а то и больше» (из дневника Пантыкина).

 

Постбит - недопанк

Еще во время концерта кто-то из своих сказал: «Это серьезная заяв­ка на победу», но для чайфов это была победа в натуральном виде, куда более серьезная, чем могло показаться. Питер - кому город, а

кому и больше. Не зря в Свердлов­ске их частенько обвиняли в грехе «питерщины»... На том утреннике «Чайф» наконец встретился с Пите­ром, Питер - с «Чайфом», они друг другу понравились.

После концерта «злобные панки», которые ряд через ряд пе­ресаживались, пришли в гримерку. Шахрин: «Все в заклепках, с иро­кезами, ну страсть, смотреть жут­ко. Мы стоим, такие деревенские, а меня пихает сбоку Бутусов, гово­рит: «Нормальные они парни!». Они говорят: «Мы - «Объект на­смешек», поехали пивка попьем!». Мы думаем: «Сейчас зароют»... А меня тычет Бутусов, говорит: «Ез­жайте, все нормально! Нормаль­ные парни».

Панки эти были питерские ин­теллигентные ребята, которые упор­но пытались хоть кого-нибудь напу­гать. С чайфами им пофартило. «Приезжаем к Рикошету, там полу­разрушенная квартира, - вспоминает Бегунов, - сидим и думаем: «Бляха-муха, живыми-то выйдем отсюда или нет?» Оказалось, ничего, выйдем».

«Это так себе были панки, - смеется Нифантьев, - это были мажоры». На­туральной атаке подвергся только Леха Густов: «Сидели, выпивали, а Скандал большую часть банкета с ненавистью смотрел на Леху Густова: сидит человек правильный, в пид­жаке, в галстуке - у Лехи всегда бы­ла внешность обкомовского работни­ка со сломанной судьбой» (Бегунов). Но кончилось мирно. При том, что му­зыка панкам действительно понрави­лась, хотя о «Чайфе» они слыхом не слыхивали: «Рикошет рассказывал, что они ничего не знали - какая-то урла из Свердловска, посидим, похи­хикаем...».

Огорошила панковская уве­ренность в том, будто чайфы - то­же панки. Приличные уральские парни как-то даже растерялись, а им еще и тексты в качестве под­тверждения цитировали и утверж­дали, что это чистый панковский стеб. Но Шахрин-то писал это все искренне... Даже сами чайфы не знали, что тут они попали в истин­но свердловское русло, та же исто­рия произошла некогда с «Урфин Джюсом», а частично и с «Треком». Тексты песен, особенно урфиновские, на человека неподготовлен­ного действовали сильно: поздне-социалистическая агитка с элемен­тами тоталитарного примитивизма. Агитка настолько откровенная, что на людей более испорченных, чем уральские рокеры, производила впечатление тонкого стеба «а ля постпанк». Прошли годы, и вполне невинные тексты Шахрина панки прочитали «с точностью до наобо­рот». Шахрин, кстати, к такому про­чтению отнесся вполне вниматель­но, с учетом на будущее...

И тем не менее панковские интонации присутствовали. «Мы тогда начали панковать помалень­ку» (Нифантьев). Слушали Stranglers, Sex Pistols песни у Шах­рина писались быстро, одно в дру­гое перекачивалось. Но и панками себя объявить они не могли, ибо таковыми не являлись. Но опреде­ляться со стилем было пора, а то можно было черт знает кем ока­заться. Название пришло. Когда после ночи с панками чайфам задавали вопрос, какую музыку они играют, ребята выдавали формулу доморощенную, но по-своему точ­ную: «Постбит - недопанк».

А Нифантьев остался без бо­роды. «Я тогда отрастил почему-то бороду. А Рикошет ходил и говорил: «Тоха, все клево, но бороду ты дол­жен сбрить! Какой панк с боро­дой?!». И в течение всей этой по­пойки он ходил и говорил: «Он дол­жен сбрить, а то у нас будут серьез­ные разборки»...» (Нифантьев). Ан­тон посреди ночи заперся в ванной и в антисанитарных условиях сам себя лишил бороды. Когда утром чайфы со следами припухлости на лице прибыли в ЛДМ, свердловчане ахнули:

- Вчера с бородой был!..

- Какой панк с бородой?! - гордо отвечал Нифантьев.

Пленум тем временем шел, интересный был пленум Союза со­ветских композиторов, но не в нем наш интерес, потому что с «Чай­фом» все стало ясно. «Чайф» был новинкой, остальные выглядели бледнее. «Наутилус» (с учетом пред концертной подготовки - пьян­ка, нервы, пьянка) сыграл очень средне, чем вызвал восторженную истерику среди публики и журнали­стов. Для «Нау» наступал сложный период, их переставали слушать, на концертах просто орали. Но это дру­гая история.

Белкин провалился. С таким оглушительным треском, что впос­ледствии в себя не пришел и зате­вать собственные проекты больше не решался.

 

Шахрин бунтующий

Скандал пришел, откуда не ждали. 21 июня 1987 года бывший депутат Кировского райсовета Владимир Шахрин отказался участвовать в выборах следующего состава того же райсовета.

Сам Шахрин никакого сканда­ла поначалу не предполагал, «до­стали» его депутатские штуки, взял и не пошел голосовать. Ну, достали, что поделаешь?

Для тех, кто помоложе или за­памятовал: коммунисты старались

быть демократами и стопроцент­ной явки на выборы не требовали. Норма была - 98,9 %. Но уж тут -чтоб, сволочи, все до единого! Спи­ски избирателей сверялись нерегу­лярно, в списках значились умер­шие и недееспособные, по факту на выборы являлось избирателей даже больше, чем было в живых. А тут Шахрин...

Избирательный участок был в соседнем доме, послали к нему женщину-агитатора. Шахрин не сагитировался и опять не пошел. По­слали другую, она сообщила: все в районе проголосовали, а вы - нет. Спросила: «У вас что, крыша проте­кает?». Шахрин вопросу несколько удивился, жил в шестнадцатиэтажке на пятом этаже и был не в курсе, текла крыша одиннадцатью этажа­ми выше или нет. Женщина ушла, вернулась, взмолилась: «Меня так и будут гонять, вы бы пошли, напи­сали отказную, если такой сме­лый»... «И меня заело, - рассказы­вает Шахрин, - пошел вниз, там си­дят мент и инструктор из райкома, больше никого... Говорят: «О! Вы голосовать?». Я говорю: «Нет, мне сказали написать какой-то отказ­ной лист»... «А что у вас, крыша протекает?»...

Шахрин объяснил, что крыша у него в порядке, а голосовать он не хочет, потому что не хочет. И началось... Инструктор сказал: «Владимир, вы дурака не валяйте, показатели нам не портите. У нас есть, конечно, две бабушки, кото­рые отказались, но у их объектив­ные причины: у одной крышу снес­ло, у другой водопроводчик не приходит вторую неделю. А вы по­ступаете неправильно!». К инст­руктору присоединился мент с си­гаретой, вдвоем стали тонко наме­кать на какие-то очень толстые об­стоятельства, которых Шахрин не понял, но разозлился и написал-таки отказной лист.

На следующий день, а был это день Володиного рождения, 22 ию­ня, появился еще один инструктор райкома, некто Кузнецов, и стал строить намеки, что отказной лист не поздно еще забрать. Пугал Шахрина тем, что быть Володе всю жизнь землекопом. А он не испугал­ся, потому что и так был землеко­пом. Кузнецов не сразу, но сообра­зил, что толку не будет, и перед ухо­дом «вызвал» Шахрина в райком КПСС к третьему секретарю. «Я на­дел шинель старую, сапоги монтаж­ные, принял максимально панков­ский вид и пошел, - рассказывает Шахрин. - В приемной секретарша бутербродом поперхнулась, когда меня увидела: «Вы к кому?..» Ду­маю: сейчас я вам устрою шоу»...

Секретарь Е. Порунов оказал­ся не слишком оригинален, тоже пу­гал, но с вариациями: обещал, что история «аукнется» не только Вове, но и детям его. А возможно, и вну­кам. И не будет у них ни телефона, ни автомобиля... Но в качестве ос­новного пункта обвинения на сей раз выступал огромный фанерный стенд с орденами ВЛКСМ, стояв­ший на въезде в город, кто-то на стенде написал: «Чайф»... «Видите? - взывал товарищ Порунов, - ваша музыка и ваши поступки ока­зывают на молодых людей такое влияние, что они на орденах комсо­мола пишут что ни попадя!».

«Он говорил, но как-то неубе­дительно, пугал, а не страшно. Это как со зверем: ты испугаешься, он давит, нет - уже зверь начинает приседать. Я понимал, что он меня боится гораздо больше, чем я его, что я ему показатели какие-то ис­портил, что за эту мою бумажку ему по башне дают».

Тем бы дело и кончилось, но комму­нисты еще надеялись хоть как-то Шахрину кровь попортить и пред­приняли жалкую попытку хотя бы из комсомола его выгнать. И тут обла­жались. Володю известили, что ком­сомольским собранием ДСК он ис­ключен из доблестных рядов ВЛКСМ. Шахрина заело, он явился на следующее собрание и произнес речь, в которой указал на наруше­ние устава ВЛКСМ, согласно кото­рому исключить заочно нельзя, на собрании-то его не было. И вообще, пора его выводить из комсомола по

возрасту. Выяснилось, что собра­ние и исключение - обычная комсо­мольская липа - не было ни того, ни сего. Нормальные ребята-работяги возмутились и проголосовали: «Считать решение комитета ВЛКСМ ДСК недействительным, восстановить Шахрина в рядах ВЛКСМ и отчислить по возрасту с почетным сохранением комсомоль­ского билета на память». В середи­не 87-го коммунисты власть еще имели, а уверенность уже потеряли. И пролетели. Хотя еще год назад Шахрину могло крепко нагореть... Но все опять случилось вовремя.

«В политику я с тех пор не лез, понял - мне в политике делать нече­го» (Шахрин).

 

Лето

В остальном лето было звонкое. «Я до сих пор считаю, и никто ме­ня в том не переубедит, что наи­высший энергетический выплеск раннего «Чайфа» - это группа с Земой, - свидетельствует Андрей Матвеев, свидетельствует сущую

правду. Быть может, это был един­ственный период в судьбе «Чай­фа», когда все получалось само собой, не требуя усилий, когда не настало еще время проблем, когда все были молоды, относительно мало пили и т. д. Играли не часто, но метко. Конец мая - второй фес­тиваль свердловского рок-клуба, опять утренник - 12.00, концерт несколько путаный, но более чем энергичный. По итогам фестиваля «Чайф» оказался на первом месте, обогнав прославленный питерский «Телевизор». Правда, чуть позже оказалось, что на первом месте почему-то уже «Наутилус», но это не важно. Чайфам дали приз «за актуальность»...

Конец июня, Белоярская АЭС, большой праздник маленького атомного городка Заречный. Впос­ледствии это выступление называ­ли «концерт в пользу Назимова», Вовка в тот момент записывал пер­вый проект Насти Полевой «Тацу», записывал всю ночь, освободился в шесть утра и на такси еле поспел в Заречный. На такси и ушли все деньги, там заработанные. И вся по­ездка состояла исключительно из маленьких забавных недоразуме­ний. Впервые взяли с собой жен, по­селили их в местной гостинице, в номерах «люкс». Обычно на гастро­лях койки в общагах, а тут не номер - стадион. И сколько бы потом ни жаловались на жутковатые гаст­рольные ситуации, жены им больше не верили.

Бегунов с Густовым решили по­рыбачить. Взяли удочки, пошли чер­вей копать. Копнули раз - нет червей. В другом месте - тоже нет. «Когда мы метра на полтора углубились в почву, я понял: что-то тут не так! Ка­наву выкопали - нет червей на эколо­гически чистой Белоярской атом­ной»... (Бегунов). Что до концерта, концерт вышел боевой: стадион, ап­парата горы, все самопал, ревет ужасно, ничего не слышно... Но лихо.

Июль, Рига. Началось с того, что Бегунов пошутил неудачно. «Шереметьево, идем, рожи помя­тые, небритые, а на контроле во­прос: «Что в кофре?». Бегунов: «Пулемет». Ему быстро объясни-

ли, что еще одна такая шутка, он останется в Шереметьеве, навсег­да к перилам прикованный. Но Шахрин тоже «ситуацию рассла­бил»... В кофры заглянули, там ги­тары, какая-то баба: «А кто вы та­кие?». Шахрин совершенно спо­койно: «Седьмой состав «Песня-ров»... Мы-то ржанули и прошли, а они там крепко озадачились...» (Назимов).

Прилетели в Ригу, Антон уда­лился с «Телевизором», на репети­ции его нет, возникла угроза и на концерте не увидеть. Шахрин доб­рался до Светы Данилишиной («Шина», директор «Телевизора») и сказал: «У меня в кармане двес­ти рублей, если в пять Антон не бу­дет в форме, я эти двести рублей положу, но Борзыкина напою, он завтра точно на сцену не выйдет!». «А у Шахрина есть одно преиму­щество, - рассказывает Назимов, - когда он подобные вещи прямо в шары говорит, я ему верю, так оно точно и будет. Шина тут же броси­лась, нашла Антона, и на сцену он вышел».

Выступать начали в полной тишине, в зале просто никто ниче­го не понял. «Но Шахрин их дожал. У него есть какая-то странная энер­гетика, у Вовки, я замечал, - это Назимов, - ему «пополам», он на амбразуру бросается, человек та­кой, по-другому не умеет. Как-то мы их раскачали, они стали на сце­ну прыгать, у Антона микрофон от­гребать, а Антон и сам-то еле от­гребался, его хмель душил, его по­ставили на ноги, но не привели в сознание. Веселый был концерт...»

После концерта Шахрин удос­тоился похвалы, которую до сих пор вспоминает. Был там отличный звук, делал его тормозной латыш-оператор, серьезный дядя, Шахрин решил его поблагодарить. Но опе­ратор благодарность отвел. «И ска­зал легендарную фразу: «Кто как играет, тот так и звучит» (Шахрин). В Риге получили какой-то приз, ка­кой, никто не помнит. Их волновала другая проблема: впервые за два года, т. е. после диковатого «Суб­ботнего вечера», они решились сесть на запись.

 

«Дерьмонтин»

(«Дуля с маком»)

«Что нас тогда проперло?..»

В. Бегунов

Писать сели один альбом, а записали два за 13 дней (10 - 23.09.87). В поту. Пот был натуральный: «Там было очень жарко! Там трубы какие-то про­ходили... И я одного не могу понять: как мы наворотили столько за такой промежуток времени?..» (Назимов).

Незадолго до того появился молодой человек, имя его тоже ни­кто не помнит, и предложил в каче­стве базы оркестровую комнату в ДК «Уралобувь». Большая комната, обитая тканью, на стенах инстру­менты для духового оркестра, а ор­кестра нет, есть два восточнонемецких комбика Vermona, барабаны Amati, пульт какой-то - просто рос­кошь! Остальной аппарат собирали по всему городу, как говорит Бегу­нов, «по кускам». Для соло-гитары выпросили у кого-то роскошную на вид педаль, с трудом ее притащили, весила как холодильник, хоть и с надписью «Гитарный микропроцессор». И ни разу не включили - дерь­мовый оказался процессор ...

«Больше всего времени потра­тили на то, чтобы замаскировать ба­рабаны, тряпками завесить, всю ма­нуфактуру в ДК собрали, сделали шатер, как-то потом Зема туда зале­зал...» (Бегунов). «И ура! Вперед! Погнали!.. - смеется Назимов. - Дубль писался так: все готовы? - Сыграли! - Послушали... - Никто не ошибся?! - Никто не ошибся... - Ошибся - вместе переписываем».

Привлекали к работе граждан, которые в гости заходили, следы че­го в альбоме остались: «Криво нам напел Леня Баксанов, старый друг, зашел посидеть, предложили по­петь... Спели, а поскольку тогда не очень точно слушали, прозевали, что там кто напел. Сверху кривой такой голос торчит, так это Леня...» (Бегу­нов). Пел Зема, пел Леха Густов...

«Работалось здорово, само ка­тилось. А в конце выяснилось, что песен очень много, и они сами собой делятся на два разных альбома. Мы страшно удивились. Писали один альбом, а выяснилось, что два, они

разные даже по звуку» (Бегунов). Первый сам собой назвался «Дуля с маком», второй получился дикова­тый, почти панковский, но никак не назывался, пока не пришел Бегунов и не заявил: «Дерматин». Ему сразу сказали, куда забить такое назва­ние, но Бегунов закричал: «Ты не слушай, ты читай!». И написал на­звание по буквам, после чего оно было принято немедленно. Слово «Дерьмонтин» придумал словотворец Бегунов. В стиле «недопанк».

Альбомы вышли такие, какие писались: лихие, сумбурные, состо­явшие наперечет из вещей, кото­рые все «без пяти минут хит». Напи­санные быстро, а тогда Шахрин чуть ли ни на каждую репетицию по но­вой песне приносил, отрепетиро­ванные быстро и очень быстро за­писанные, они несли в себе непо­средственность, легкость и недоде­ланность. На первый план сама со­бой выдвинулась спайка Назимов - Нифантьев, мощный бас и напорис­тые барабаны оттеснили в звуковой фактуре на второй план все, даже голос Шахрина, а бегуновское ги­тарное творчество оказалось и во­все на периферии.

Хотя именно Бегунов предпри­нял на этой записи эксперимент, для Свердловска почти революционный: отказался играть сольные куски в традиционной манере. Соло-гита­рист, полностью переключившийся на риф, - это была измена профес­сии. Но это был еще один шаг на пу­ти самоопределения «Чайфа», шаг в сторону индивидуальности.

Запись вышла бодрая, агрессив­ная, почти злая, что «Чайфу» в общем-то не свойственно, но очень точно отражавшая тот насыщенный, короткий и веселый период в жизни группы. Ко­роткий, потому что он уже кончался.