Мегаобучалка Главная | О нас | Обратная связь


Чемпионат четвёртый (1962) 6 страница. Бонн утверждает обратное, и нужно сознаться, что он ближе к истине



2015-12-07 377 Обсуждений (0)
Чемпионат четвёртый (1962) 6 страница. Бонн утверждает обратное, и нужно сознаться, что он ближе к истине 0.00 из 5.00 0 оценок




 

Бонн утверждает обратное, и нужно сознаться, что он ближе к истине.

 

Пусть Русский Лев Гаккеншмидт слывет победителем, однако не его, а Елисеева Петроградский атлетический кружок послал в Париж защищать свою национальную честь. Такому серьезному доказательству доверия и уважения не может противостоять никакое сомнение.

 

Не нужно забывать, что молодой русский атлет исполнял феноменальные номера (перечень их помещен далее) после десяти дней путешествия.

 

Бонн, со свойственной ему порядочностью, не преминул сообщить в своих заметках, что его русский соперник был немного удивлен новизной некоторых движений.

 

Каждая страна имеет свою манеру выполнения. Немцы не придерживаются тех правил, которые царят во французских клубах, у русских также свой способ выполнения упражнений.Нужно еще прибавить, что русский Елисеев был принужден выступать в продолжение 15 вечеров без перерыва и давать в своих упражнениях максимум силы, работая на незнакомых гирях. Составить себе ясное представление о его силе можно, просмотрев цифры, точно определяющие его рекорды:

 

на вытянутой руке за кольцо - 45 ф.;

 

на вытянутой руке на ладони - 60 ф.;

 

вырвал правой рукой - 150 ф.;

 

вырвал левой - 140 ф.;

 

выжал правой рукой - 100 ф.;

 

выжал левой - 105 ф.;

 

выбросил правой рукой - 140 ф.;

 

выбросил левой- 140 ф.;

 

выжал двумя руками - 220 ф.;

 

вырвал двумя руками - 200 ф.;

 

толкнул двумя руками - 270 ф.". (Здесь результаты даны в немецких фунтах; немецкий фунт равен 500 г.- Ю. В.)

 

Сергей Елисеев был незаконно репрессирован в 30-е годы и погиб. А о нем с уважением отзывался сам Дебоннэ.

 

Дебоннэ - фигура исполинская в становлении физической культуры во Франции, да и не только во Франции. Русские атлеты относились к нему как к бесспорному мировому авторитету.

 

Французы считают Дебоннэ "отцом современной физической культуры". Он прожил долгую жизнь - 86 лет (1867-1953), оставив солидный свод интереснейших работ, таких, как "Физическая сила".

 

Дебоннэ не уставал напоминать принцип Сенеки: "Человек не умирает, он убивает себя".

 

С начала века во Франции издается журнал "Физическая сила", который тесно связан с именем Дебоннэ. Журнал пропагандировал физическую культуру, уровень его материалов был очень высок. Без сомнения, это было одно из культурнейших изданий такого рода в мире.

 

В Музее физической культуры и спорта Франции я видел макет спортивного зала для женщин - вроде бы ничего особенного, если бы не дата. Зал действовал уже в 1843 году. Женщины тренировались в платье, сообразно взглядам эпохи, но это уже была настоящая физическая культура, движение к ней. Дата - 1843 год, а также сам зал и то, что он для тренировок женщин, впечатляют...

Глава 137

 

Помянул Красовский и одного из теоретиков физической культуры и спорта дореволюционной России, журналиста и известного тренера Александра Константиновича Анохина (псевдоним-Б. Росс).

 

В течение ряда лет я выяснял судьбу Анохина.

 

Студентом-медиком Анохин публикует первые статьи. так или иначе связанные с физической гигиеной и тренировкой. Одна из них появляется отдельной брошюрой в 1905 году с предисловием профессора И. А. Сикорского

 

Впоследствии доктор Анохин издает семь книг, непосредственно посвященных различным системам тренировки (Сандова, Мюллера, Дебоннэ, Штольца, Дудлея. японской, русской). Лишь одна из них написана в соавторстве с В. К. Крамаренко. Его работа "Волевая гимна стика. Психофизические движения", напечатанная и 1909 году, выдерживает шестнадцать изданий! Из них восемь - посмертных, последнее - в 1930 году. Анохин являлся также редактором "Всероссийского календаря спортсмена" (Киев, 1914). Приложением к календарю был отчет о I Российской олимпиаде 1913 года. Анохина, несомненно, можно отнести к строителям русского спорта. Невозможно счесть его очерки, заметки в разных спортивных журналах, каждая-самостоятельный взгляд на судьбу того или иного атлета, а также на назначение физической культуры и спорта.

 

Это одна сторона жизни Анохина. Другая - руководство крупнейшим в дореволюционной России масонским орденом Андрея Первозванного (ложа Нарцисс). Вместе с ним в руководстве орденом оказался и С. К. Маркотун, который уже в эмиграции публикует об этом воспоминания. На Анохине как пророке ложи и вообще русского масонства замыкаются связи с орденом Изида, оккультной коммуной Гисбар и парижским Верховным советом мартинистов (через Маркотуна и небезызвестного французского консула Энно). У масонов строгая иерархия всех братьев по ложе. Есть высшее звание - пророк, есть - магистр, маг, рыцарь. Эти звания при написании обозначаются своей системой точек. Посвященный сразу прочтет...

 

Масонская ложа тесно связывает Анохина с будущим гетманом П. П. Скоропадским, "самостийником" С. В. Петлюрой, В. Н. Луниным - внебрачным сыном царского военного министра Сухомлинова, Воробиевским (он вывозил в карете "скорой помощи" гетмана Скоропадского в немецкий военный эшелон, отбывающий в Германию) - все они встречаются в этой ложе, все - братья по ложе... и ненависти к революции.

 

Еще до известных событий Петлюра приносит клятву в помещении масонской ложи на Львовской улице, 47, кстати, в присутствии будущего гетмана Скоропадского. В этом же доме квартиру под номером девять занимал Анохин.

 

В 1919 году при облаве на киевских валютчиков случайно задержан Анохин. Он не имеет никакого отношения к черной бирже, но при выяснении личности и допросе в милиции вдруг дает подробные показания о руководимой им масонской ложе и ее российских и международных связях. Важные сведения тут же поступают в Ч К.

 

Неизвестно, по каким причинам, то ли опасаясь возмездия, то ли в раскаянии за свою слабость (как-никак выдал святая святых-ложу и братьев по ложе), то ли по другим, неизвестным причинам, но Анохин кончает самоубийством в своей одиночке (все из-за той же важности сведений его посадили в одиночку). Характерна поза покончившего с собой - поза распятого Андрея Первозванного - символа любой русской масонской ложи.

 

Много и других, весьма интересных сведений дал этот розыск Анохина. К сожалению, им здесь не место.

 

Такова противоречивая и сложная судьба одного из зачинателей русского спорта.

 

Не о таких ли, как он, написал Борис Савинков:

 

Когда принесут мой гроб,

 

Пес домашний залает,

 

Жена поцелует в лоб,

 

А потом меня закопают.

 

Глухо стукнет земля.

 

Сомнется желтая глина,

 

И не будет того господина,

 

Которым называл себя я.

 

Этот господин в котелке,

 

С подстриженными усами,

 

Он часто сидел между вами...

 

Он родился, потом влюбился,

 

Потом убил, потом писал,

 

Потом скончался, я не знаю.

 

Потом по имени назывался,

 

И зачем свой путь совершил..

 

И вот мне все равно - ведь он умер давно...

 

Предчувствием конца жизненных дней, краха дела полна каждая строфа. Удары погребального колокола в каждой рифме...

 

Когда принесут мой гроб,

 

Пес домашний залает.

 

Жена поцелует в лоб,

 

А потом меня закопают.

 

И закопали...

Глава 138

 

Не удался спектакль в Париже.

 

Победа дорога прежде всего радостью всех. Тогда я воспринимал это только так. Стоило ли гнаться за победами, если они ничего не давали другим?

 

Добро обезоруживает. За доброе можно идти без устали, не придавая значения тягостному и больному. Всякая мысль, учение, действие, исключающее это чувство, лгущее в этом чувстве, не ставящее его целью, а самое главное - долгом своей практики, суть гнилые, обреченные и обманные. Не зло калечит жизнь - его уравновешивает воля сопротивления,- а отсутствие добра. Вырождение доброго начала - есть истощение духовных сил человека и обращение его к инстинктам, вычерпывание жизни инстинктами, потеря чести...

 

От дней в Париже остались какие-то лоскутья воспоминаний. Город я не запомнил. Так и оставил его в мечтах.

 

Теперь, в 80-е годы нашего века, "Маленькая таверна" Жана Дама на Порт-Руайяль, 4, перестроена. Там новый хозяин - Жан Морэ, и никто не помнит о Даме и о том, что в этом ресторанчике четверть века собирались за бокалом вина самые сильные люди Франции и мира.

 

А нас ждала Финляндия с горячкой четырех выступлений - уже отделаться просто большими весами не удастся. Везде будет одно и то же: объявлена моя решимость взять рекорд. Что-либо изменить я уже не мог. Для отдыха перед каждым выступлением - всего день. После попытки на рекорд я обычно восстанавливаюсь десять - четырнадцать дней. Предстояло нечто необычное, если учесть и напряжения показательных тренировок, тоже уже оговоренных.

 

Я находился в неослабном чувстве ответственности перед испытанием. В то же время я должен исключить всякую возможность углублений травм. При подобной интенсивности выступлений таким рекордом мог быть только рекорд в толчке. Здесь у меня запас. Природная мощь и наработанный запас силы в ногах, пожалуй, способны перенести всю многодневную череду рекордных напряжений. Мышцы рук уже вывело из игры напряжение на парижском помосте. Им обрести свежесть только после возвращения из турне. В рывке я лишен необходимой скорости. Рывок требует исключительной нервной свежести - это не только высшая скорость движений, но и высшая слаженность, однако тут кроме усталости дают о себе знать и травмы. В толчковом упражнении скоростные качества не столь важны и движение не затрагивает поврежденные узлы.

Глава 139

 

Финляндия.

 

Не то мы догнали непогоду, не то она нас. Дожди и ветры трепали еще голые деревья и кусты, обметанные полураскрытыми почками. Юная трава только-только скрепила послеснеговую жидель. Эта трава топорщилась в выщербинах и расколах серых скал, вдруг выпирающих из-за деревьев или домов...

 

Рекорд мира в толчке был установлен мной на чемпионате СССР в Днепропетровске и весил 210,5 кг. В Париже я захватил на грудь 212,5 кг. Посыл с груди сорвался.

 

Из Хельсинки мы вылетели без отдыха в Оулу. Там на разминке перед выходом на сцену я проявил полную неспособность к предельным усилиям, необходимым для установления рекорда. А публика ждала, требовала - ни одного свободного места.

 

Тренер запретил пробовать рекордный вес. И все же толчок мы выполнили по полной программе, нельзя было обойти зрителей: с одной стороны, забыть их, не принимать во внимание, с другой - просто пренебречь. Люди азартно ждали - и я не мог пройти безразлично мимо.

 

Эта бездна любопытства, страстей и доброжелательства!

 

Но ведь можно и рухнуть в эту самую бездну - и уже никогда не подняться. Пол мне казался раскаленным, зыбким. Я был в полубреду.

 

Болезнь воли подтачивала силы к сопротивлению, все размывая и размывая желание жить. Казалось, кто-то огромный дул и дул на огонь моей жизни... и вот-вот задует. Я был еще глуп по-детски и очень боялся смерти.

 

Конечно, не только глуп и не столько глуп: страх смерти - это еще и чрезмерная любовь к себе. Теперь подобное состояние во мне или в других вызывает отвращение. Оно недостойно человека...

 

А тогда физическая вымотанность, сон по три-четыре часа, усталость от постоянных переездов, предельные нервные напряжения на помостах, а ночью - с самим собой, постоянный, неослабный интерес публики и прессы, мучительные, бесконечные интервью, отсутствие покоя и необходимость полного внешнего владения собой - болезнь стремительно раскачивала меня...

 

Мне еще предстояло перешагнуть через себя...

 

Перешагнешь через себя, через любовь к себе - и обретешь свободу.

 

Меня высветили лучи прозрения, когда уже стал седеть, через длинные-длинные годы...

 

А тогда, в той болезни, я впервые менял кожу, а с нею и всего себя, весь строй чувств и мыслей.

 

В жизни я пережил несколько подобных перемен - и всякий раз нарождался на свет новым, оставляя себя прежнего чужим, ненужным для себя...

 

Ближе к полуночи закончилось выступление в Оулу, а на рассвете (собственно, рассвета не было - стояли, кольцо за кольцом, белые ночи, дымка этих ночей) мы вылетели в Хельсинки. Из Хельсинки в тот же день автомобилем устремились на новое испытание, в этот раз - в Пори. Дорога на долгие часы...

 

В Пори я попробовал жим. После веса 160 кг отказался - боль предупреждала об опасности игры. Остановиться на 160 кг, имея рекорд 188,5 кг, взятых какие-то три недели назад в Тбилиси,- скверно! Начал было рывок - и осекся. В рывке движения размашистые - не удержишь в заданном режиме, не получится куце. Сейчас нужно именно куце, чтобы не разбередить травму. Опять запрет. Сунулся пройти по всем попыткам в толчке. На околорекордном - срыв. Не держу над головой: жидкий, задыхаюсь, в душе- отчаяние... Казалось, вот-вот стены сомкнутся и раздавят меня. И я - жалкий, потерянный...

 

Ночью из Пори опять автомобилем в Хельсинки. Вяло воспринимаю дорогу, слова. Бессонница сократила отдых до каких-то нескольких часов. При таком режиме наладить сон невозможно. А отчаяние не оставляет ни на мгновение.

 

В Хювинкя прихватываю 211 кг, выталкиваю. Руки держат штангу над головой, но последнее усилие - вхождение под тяжесть - не дается: упрямлюсь, боюсь... и опять этот ужас в груди!

 

Стремлюсь овладеть мускульным взрывом. Вправить его в схему усталости, не уступать растерянности. А завязанность мышц, увеличение веса штанги из-за усталости ошеломительны. И еще этот подлый страх безволия;

 

ночи, полные беспокойства, тоски... уйти, сбежать от людей...

 

Мне представлялось, я пожираю раскаленные угли...

 

Но главное - выстоять и не подать виду. Во веки веков у людей любые нервные неполадки - это как позорное заболевание, вроде клейма неполноценности. Кто станет разбираться, отчего это?..

 

Но и без того я должен молчать и быть неизменным - исходить силой и уверенностью. Что бы ни происходило со мной, я должен быть для всего мира неизменным. Все переварить, сжечь в себе, ничем де выказать слабость. Держаться! Я сам звал эту жизнь и основательно ею обожрался. Она оказалась жестче, беспощадней, чем мне это виделось даже в самых мрачных представлениях. Теперь лишь держаться.

 

Учиться терпеть. Жить - это значит терпеть, пережигать одну породу в другую. ...И много, обостренно размышлял о насилии. Сила способна сокрушить человека - и только. Никакой другой власти над ним она не получит. Вообще применение силы никогда не исправляет политической обстановки, тем более на длительном историческом отрезке времени. Насилие в таком случае плодит рабов или затаившихся врагов...

 

Ночью возвращаемся в Хельсинки. Лежу в белом покое северной ночи. Ни малейшего желания спать. Одна громадная усталость... и отчаяние.

 

Я брал рекордный вес или околорекордный через день. И не один раз, а в многие попытки. Все туже и туже скатывались в узлы мышцы. Боль переутомления сопровождала даже не упражнения со штангой, а обычный шаг. Завязан мышцами, связками. Истощен усталостью и бешенством вышедших из-под контроля нервов.

 

Тренер пытался облегчить питание мышц массажем, но раствори-ка эти узлы, если через день затягиваю по-новому. Да, жить - это значит терпеть.

 

Однако я преодолел бы усталость - движение искажала самостраховка из-за травмы. Я исправно выполнял самую трудную часть работы - захватывал рекордный вес на грудь и распрямлялся из "низкого седа". Но поспеть отправить его вглухую, на фиксацию, отказывался. Боль и инстинкт самосохранения, помноженный на боль, искажали движение. От выступления к выступлению я подавлял страх. Ближе и ближе притирался к правде упражнения.

 

Только бы обогнать изнурение! Ведь усталость накапливалась. И должен наступить день, когда мышцы не подчинятся.

 

Азартная гонка! Кто возьмет свое раньше - усталость или я, затравив страх за себя и боль?

 

В Хельсинки я рассчитывал на сутки отдыха. Но в программе турне оказалась совместная тренировка с финскими атлетами. Вместо отдыха показываю разминку, жим, рывок и опять толчок. Работа часа на два и еще слова, слова...

 

В каждом городе пресс-конференция и официальный прием, а я нуждаюсь в одном - отдыхе. Да, еще последнее выступление - в Хяменлинне. Для меня это последняя проба: она даст ответ, кто я.

 

Даже если бы я все время был один, мне нет покоя. Воспаленное сознание травит горячкой возбуждения и бессонницами. Взять бы и расшибить голову - и тогда покой, тогда нет памяти, а стало быть, и боли; растворится, исчезнет все, что травит меня.

 

Я оглядываюсь на этот мир, господи, этот мир здоровых, сытых и самодовольных людей...

 

И опять переключаюсь на будущее усилие. Нужно собраться, нужно контролировать каждое движение, нужно взвести силу на весь предел, раскалить волю, взвести себя, а уже все слова жалости потом...

 

Взвести себя... Еще взводить... Я и без того пожираю не воздух, а раскаленные угли...

 

И снова переезд на машине, снова разминочный зал, теперь только в Хяменлинне.

 

На штанге-211,5 кг. Это не рекорд мира, это моя жизнь поставлена на кон.

 

Три зачетные попытки - вес не идет даже на грудь! До сих пор всегда захватывал любой вес,- не знал срывов: ноги и тяга никогда не подводили. Неужели усталость выиграла гонку? Ведь последнее выступление, последнее... И потом, в победе уже другой смысл, ничего от самолюбия и тщеславия. Сейчас победа означала бы, что я сильнее страхов и любой нервной болтанки. Тогда у меня будут доказательства, что я управляю собой, я не разваливаюсь, не погружаюсь в безмолвие, а управляю собой. Да, да, я не болен. Это доказательство рекордом имеет смысл жизни. Вся жизнь теперь в этом доказательстве. Сейчас станет все ясно...

 

Стою за сценой, а пол подо мной - как натянутый тент, живой пол, огненный, вязкий... Три минуты на исходе - пора... Не иду к штанге, а веду себя.

 

Больше попыток нет - только вот эта, четвертая, узаконенная правилами.

 

Уже не думаю ни о чем, превращаюсь в заученность движений. Заранее исключаю реакцию на боль. Вести движение в любом случае! И главное - ближе к грифу. Чем ближе, тем рискованнее, зато легче штанга...

 

Никакая болезнь, ничто не имеет власти надо мной. Я докажу! Я хозяин себя, не болезни, а я! Все верно: с мыслью можно бороться лишь мыслью...

 

Вес четко захватываю на грудь. Теперь встать, проскочить кислородное голодание. Ведь работа с тяжестями всегда на перекрытом дыхании. Разве перед посылом чуть глотнешь...

 

Встал! Штангу держать над яремной ямкой - не давай ей сползти! Гриф перекрыл сосуды, едва пускает кровь к голове. Успеть с движением! Я никогда не терял сознание. Но на судороги других насмотрелся...

 

Должен взять победу, должен! Докажи свою жизнь, докажи!..

 

Руки! Проверь руки! На скованных- не пойдет. Расслабить. В меру расслабить, чтобы вес не смял. И держи поясницу, держи!

 

Помни: глубокий подсед для посыла недопустим. Надо подсесть коротко и в удар вложить собственный вес, вытолкнуть себя всеми мышцами на тяжесть "железа". Для этого и наедают атлеты тяжелого веса килограммы. В удар вкладывают свой вес.

 

Стою - натянут до предела. В глазах багровый сумрак. Чувствую: лицо куда-то скосилось набок. Черт с ним, не до красот...

 

Это кажется выдумкой, но об этом помнишь, это обращается в привычку движения. Важно не позволить страху размыть эту вызубренность. Ни на мгновение не потерять себя. Сразу нарушится согласованность...

 

Ничего не вижу, кроме себя в черноте глаз - там я четко вписан в упор и систему рычагов.

 

Даю ход весу на вытянутые руки. Принимаю на позвоночник - надежная фиксация. Раньше опускать нельзя, не засчитают.

 

Совершенно слепой жду команды. Не задохнуться бы...

 

Наконец команда! Прорвалась из черного и очень горячего воздуха...

 

Есть! Моя взяла!..

 

Победа! И какая!..

 

Все доказательства за мной...

 

Мой мир! Мой!..

 

Я доказал свою жизнь и свою волю.

 

Но рана долго не затягивалась, отзвуки болей я нес в себе десятилетия.

 

Не менее значительную роль, чем экспериментальные нагрузки ("экстремные"), в нервном истощении и срыве сыграла литературная работа. Любой литературный образ и слово ложатся из нервного возбуждения. Недаром я вставал из-за письменного стола опустошенным и измученным, будто таскал тяжеленные мешки. В итоге я палил свечу с двух концов. Я и предположить не мог, что мне может быть износ.

 

В подобном состоянии обычно помышляют не о рекордах. Для рекорда холят, выхаживают мускулы, заботятся о нервной свежести. А я ступил после рекорда на весы и глазам не верю: без малого на десять килограммов отощал!

 

Победа из побед! Бессонницы, травмы, резкая и редкая потеря веса - и все-таки завалил рекорд.

 

Как это много! Каковы же действительные возможности организма! Верно, все дело в ломке почтения перед неизвестным - новыми весами...

 

Из меня уходил тот, больной человек. Уходил, чтобы уже никогда не возвращаться. Но сила нервного напряжения дала себя знать болезнями в олимпийский год, едва отбился...

 

Счастливы ищущие!..

 

"Я, конечно, не хочу выступать в роли безошибочного предсказателя. Мысль о том, что предела совершенствованию нет, посетила меня в Финляндии, где... Юрий Власов, я бы сказал, очень изящно выбросил на вытянутые руки фантастический вес-211 кг",-вспоминал после Бруно Нюберг (Советский спорт, 1963, 19 марта).

 

Оказывается, даже изящно...

 

Да, мой друг, жизнь - это всегда акт воли! Сама по себе она не сложится - оборвется или пойдет наперекос...

Глава 140

 

В Москве не до тренировок: заедают бессонница и бессилие воли - хвосты болезни. Контролирую свое поведение, даю отчет в состоянии, а подавлен, угнетен, не сплю. Инерция болезненного состояния.

 

Волком озираюсь на день. Все шаги - будто по обнаженным струнам души. Топчу ее. И люди - казнит их любопытство. Горячеют ночи, нет покоя. Во все глаза смотрю на мир: будто впервые увидел. Мнится жестоким. Ранят слова людей, музыка, смех. Книги - обжигают страницы. И каждое утро - не свежесть чувств, а новое испытание на боль...

 

12 июня обратился за советом к члену-корреспонденту Академии наук СССР, известному невропатологу Снежневскому. Встреча запомнилась. В комнату вошел загорелый человек, походка упругая, похож на теннисиста. Послушал, посмотрел - и смеется: "Я еще не видел такого здорового во всех отношениях человека. Совершенно нормальная, устойчивая психика, но... истощена работой. Тренировки и всякую работу прекратить. Два месяца отдыхать. После тренируйтесь сколько душе угодно..."

 

Сколько душе угодно. Моей - так десятка жизней мало, помешана на пробах себя и меня...

 

Еще бы, и быть иначе не могло: я уже испытал себя, что называется, огнем и убедился - везде и во всем владею собой. Вот только отвратительная разболтанность организма - тут одним волевым управлением не соберешь себя. Нужно время и изменение некоторых величин в тренировках - поправка на опыт.

 

Я взял отпуск - и на Волгу. Что ж, рассчитываюсь за пренебрежение всеми нормами отдыха, да и сама жестокость экспериментальных тренировок... ведь какой год пробую, перетренировываюсь, с ходу переключаюсь на новый режим работы, снова расшибаюсь, а еще выступления, мощный расход на рекорды, обязательные лекции-встречи (до пятидесяти- в год) и труд за рукописями.

 

Такое чувство, будто не живу, а пожираю огонь. Выжег он меня, а теперь трудно жить.

 

Я разумел свое состояние как совокупность ошибок. Шел я на эти ошибки сознательно. Нельзя докопаться до правды тренировок без издержек. Никто не пробовал эти дороги, ни строчки в учебниках. Все заново, все сызнова... О жалобах, обвинениях спорту и думать не смею. Вспоминаю с единственной целью: открыть, показать цену побед, существо борьбы и постижений нового.

 

"Кто уважает человека,- писал Горький,- тот должен молчать о себе. Кто дал нам злое право отравлять людей тяжелым видом наших личных язв?.." По-видимому, это право все же есть, когда за ним - преодоление, дыхание и строение нового. Пути гладких судеб что утвердили?

 

По-моему, слова "такова твоя судьба" - лживые. Судьба - понятие посмертное, итоговое. Если способен к восприятию жизни - значит, строй ее, поворачивай. При чем тут судьба? Ведь даже гибель в строительстве цели не есть доказательство судьбы. Сколько раз она уже оборачивалась победой! А победа есть преодоление судьбы, если под таковой понимать и сопротивление среды. Но высший расчет борьбы - это взятие цели, обложение ее разумностью подходов и сохранение в себе достоинства при любых условиях. Жив - значит, сохранены все возможности для доказательства цели. Пока жив человек - ничто не поздно. Я уверен в этом и сейчас, в пятьдесят три года, после жестоких испытаний и потерь (Книга задержалась с изданием, и я еще раз просмотрел ее в январе 1989 года).

Глава 141

 

Истощение забежало далеко. Ни июнь, ни июль я не прикасался к штанге. И вообще отказался от тренировок, даже обычных зарядок.

 

Минул август. При таком пропуске отказ от чемпионата мира неизбежен. Я иначе и не представлял. Что бы ни было, а эксперимент был правильный! Потерять около десяти килограммов веса, в состоянии морального и физического упадка, почти месяц сон не больше трех-четырех часов в сутки, в непрерывных переездах, без правильного питания, без единой полноценной тренировки за этот месяц - и взять рекорд! Значит, я вел тренировки в верном направлении. Следует просто кое-что учесть и повести эксперимент на другом уровне. Я докажу правоту новых методов работы. Я не сомневаюсь: мы на верном пути.

 

Я растренирован по всем статьям, нужны, по крайней мере, полгода для наверстывания упущенного. С таким настроением я и взялся за тренировки...

 

Но кто знал о моем срыве? Для всех я оставался первым, которого следовало атаковать и который должен отвечать силой новых рекордов.

 

В этом смысле примечателен очерк Эверта Лейона в шведском ежемесячном журнале "Аль спорт", напечатанный тогда же (All Sport, 1962, № 7. С. 22-25).

 

"Звучит как сказка, но это действительно так: 600 кг - заветная мечта феноменального атлета Власова. Сам Власов считает, что сможет добиться результата 600 кг... Если случится что-нибудь подобное - рекорд будет фантастический..."

 

Это цитата из одного олимпийского издания. Написана она после того, как феноменальный русский атлет побил в Риме, в 1960 году, как полагали, незыблемый рекорд в троеборье...

 

Не будем толковать, сможет ли Власов или какой-нибудь другой атлет достичь этого фантастического результата. Факт остается фактом: русский опрокинул все существующие представления о том, какую тяжесть может поднимать человек. Француза Шарля Ригуло считали феноменом, и старый Калле Свен говаривал: Шарль силен, как бог...

 

Рекорд немца Мангера в жиме двумя руками - 145 кг-продержался до 1948 года, пока техничный американский негр Джон Дэвис не увеличил его до 152 кг...

 

В толчке доминировал с 1947 года Джон Дэвис. Он внес поправку в рекорд Куценко, увеличив его со 171 до 174,5 кг, и потом довел до 182 кг. Шемански показал себя и здесь. В 1953 году он толкнул 187,5 кг, а через год- 192,5 кг. В 1955 году на арену вышел Пол Эндер-сон и поднял рекорд до 196,5 кг. Но в 1959 году в игру вмешался Власов. В 1960 году на Играх в Риме выдающийся русский праздновал триумф - он первым в мире по всем правилам толкнул 200 кг. На штанге стояли 202,5 кг. Вместе с этим рекордом "испарился" также легендарный рекорд Пола Эндерсона... в троеборье, рекорд, который, по мнению специалистов, никогда не мог быть побитым...



2015-12-07 377 Обсуждений (0)
Чемпионат четвёртый (1962) 6 страница. Бонн утверждает обратное, и нужно сознаться, что он ближе к истине 0.00 из 5.00 0 оценок









Обсуждение в статье: Чемпионат четвёртый (1962) 6 страница. Бонн утверждает обратное, и нужно сознаться, что он ближе к истине

Обсуждений еще не было, будьте первым... ↓↓↓

Отправить сообщение

Популярное:
Как построить свою речь (словесное оформление): При подготовке публичного выступления перед оратором возникает вопрос, как лучше словесно оформить свою...
Почему люди поддаются рекламе?: Только не надо искать ответы в качестве или количестве рекламы...
Организация как механизм и форма жизни коллектива: Организация не сможет достичь поставленных целей без соответствующей внутренней...



©2015-2020 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (377)

Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку...

Система поиска информации

Мобильная версия сайта

Удобная навигация

Нет шокирующей рекламы



(0.019 сек.)