Труд, работа, игра и досуг

Историческими предшественниками прекариата были банавсои (βαναυσία) в Древней Греции, занимавшиеся производительным трудом для общества (в отличие от рабов, которые работали только на своих хозяев). Банавсои, которых высшие сословия считали «убогими телесно» и «вульгарными умственно», не имели возможности подняться по социальной лестнице. Они трудились наравне с метеками (mέτοικοι), получившими разрешение на жительство переселенцами‑ремесленниками, которые считались неполноценными гражданами. Вместе с рабами эти две социальные группы выполняли всю необходимую работу, даже не надеясь, что когда‑нибудь смогут участвовать в жизни полиса.

Древние греки лучше, чем нынешние правящие круги, понимали разницу между работой и трудом, между игрой и досугом, который они называли школой. Те, кто трудился, не были гражданами. Граждане были свободны от труда, они занимались практиками (πραξις), работали по дому или на придомовом участке вместе с семьей и друзьями. Это была деятельность по типу «воспроизводства», то есть работа ради самой работы, для укрепления профессиональных связей, которая сочеталась с публичным участием в жизни сообщества. Их общественное устройство было несправедливым, по нашим меркам, особенно в отношении женщин. Но древние греки понимали, что смешно и нелепо оценивать все с точки зрения труда.

В данной книге делается попытка показать, что главная цель в деле преодоления «негативной стороны» прекариата в наступившем двадцать первом веке – спасти работу, не являющуюся трудом, и досуг, не являющийся игрой. На протяжении двадцатого века акцент делался на увеличении числа людей, занятых трудом, при этом недооценивалась или вовсе упускалась из виду работа, которая трудом не является. Считается, что прекариат будет трудиться, как потребуется и когда потребуется, в условиях, как правило не зависящих от его собственного выбора. И еще – что он слишком занят игрой. Также от него ждут – и об этом мы еще поговорим в пятой главе – как можно больше «работы ради работы». Но о его досуге никто всерьез не думает.

Виды прекариата

Если мы попытаемся найти общее определение для прекариата, то обнаружим, что он вовсе не однороден. Нельзя даже сравнивать подростка, заскакивающего в интернет‑кафе ради временной подработки, и мигранта, которому нужно еще исхитриться, чтобы выжить, и он судорожно работает в Сети, постоянно думая о том, как бы его не засекла полиция. И никого из них нельзя сравнивать с одинокой матерью, которой приходится думать, где взять денег на продукты на следующую неделю, или с мужчиной за шестьдесят, которому нужна подработка, чтобы оплатить счета за лечение. Но у всех у них есть нечто общее – ощущение, что их работа вынужденная, случайная и ненадежная.

Для характеристики прекариата подходит еще одно слово – «житель страны», «резидент». Резидент – тот, кто по той или иной причине имеет меньше прав по сравнению с гражданином. Понятие резидента (англ. denizen – от лат. de‑intus, то есть «изнутри») восходит ко временам Древнего Рима – обычно так называли иностранцев, которые имели право на проживание в стране и право заниматься своим обычным делом, но не получали полных гражданских прав.

Продолжая эту мысль, вспомним о ряде прав, которыми могут обладать люди: гражданские (равенство перед законом и право на защиту от преступлений и нанесения физического вреда), культурные (равные права на пользование учреждениями культуры и участие в культурной жизни сообщества), социальные (равные права претендовать на социальную защиту, в том числе пенсии и медицинскую помощь), экономические (равные права на деятельность с целью получения дохода) и политические (право избирать и быть избранным в органы государственной власти и участвовать в политической жизни сообщества). В мире растет число людей, лишенных по крайней мере одного из этих прав, и в этом смысле их следует отнести к резидентам, а не к гражданам, где бы они ни проживали.

Этот принцип можно проследить и в корпоративной жизни, где есть корпоративные граждане и разного рода резиденты. Салариат – это граждане, обладающие по меньшей мере имплицитным (подразумеваемым) правом голоса в фирме, распространяющимся на ряд решений и мер, которые другая группа граждан, акционеры и владельцы, как подразумевается, принимает, притом что имеет собственное эксплицитное право голоса по стратегически важным решениям в фирме. Прочие же связанные с корпорациями – временные, замещающие сотрудники, работающие по контракту и т. п. – это резиденты, с очень ограниченными полномочиями или правами.

Если посмотреть на мир шире, то большинство резидентов – это разного рода мигранты, и о них мы поговорим позже. Однако еще одна категория стоит особняком – широкий слой криминализованных лиц, осужденных. В эпоху глобализации резко возросло количество деяний, считающихся преступными. Людей, подвергшихся аресту и заключенных под стражу, становится гораздо больше, чем раньше, в связи с чем увеличивается число криминализованных лиц. Отчасти криминализация растет за счет мелких правонарушений, это и поведенческие реакции на схемы распределения социальной помощи, побуждающие людей к недобросовестности. Так, часто возникают ситуации, когда обездоленный понимает, что, сказав правду, лишь навредит себе, и поневоле нарушает какое‑нибудь бюрократическое правило.

Временные работники, которым не светит карьера, мигранты, проживающие на территории страны, криминализованная беднота, люди, живущие на пособие, – их становится все больше. К сожалению, статистика занятости и экономическая статистика не предоставляют таких данных, чтобы можно было оценить общую численность прекариата, не говоря уже о численности разных входящих в него групп. Поэтому мы вынуждены составлять картину на основе приблизительных данных. Мы рассмотрим далее основные группы, составляющие прекариат, помня о том, что не все они полностью вписываются в это понятие – и один характерный признак не обязательно указывает, что человек относится к прекариату.

Начнем с того, что многие из тех, кто оказался на временной работе, близки к прекариату, потому что у них слабее производственные отношения и ниже доход по сравнению с теми, кто выполняет аналогичную работу, а также мало перспектив в профессиональном плане. Число людей с временной привязкой к рабочему месту неимоверно возросло в эпоху гибкого рынка труда. В некоторых странах, таких как Великобритания, ограничительные толкования того, что считать временной работой, сделали невозможным установить число работающих без защиты занятости. Но в большинстве стран статистика показывает, что численность и доля трудовых ресурсов с временной занятостью за последние три десятилетия резко возросли. Особенно резким этот скачок был в Японии, где к 2010 году более трети трудовых ресурсов находились на временных рабочих местах, но, вероятно, их доля в общем рынке труда еще выше в Южной Корее, где по определенной причине более половины всех трудящихся заняты на временных, «нерегулярных» работах.

Хотя временная занятость указывает на то, что у человека, работающего на таких условиях, меньше перспектив карьерного роста, так бывает далеко не всегда. Действительно, так называемые квалифицированные кадры прекрасно живут за счет «проектов», переходя от одного краткосрочного проекта к другому. А долговременные контракты, по которым человек должен вновь и вновь выполнять те же несколько функций, их вовсе не прельщают. Временная работа – отличный вариант, если социальный контекст благоприятный. Но если мировая экономическая система требует, чтобы все больше людей выбирали временную работу, тогда правительственным структурам следует задуматься над тем, что ставит этих людей в такое нестабильное положение.

В настоящее время временная работа – четкий показатель своего рода уязвимости. Для кого‑то она может стать ступенькой для карьерного роста. Но для многих это ступень, ведущая вниз, к статусу с более низким доходом. То, что люди, измученные безработицей, соглашаются на временную работу, за что ратуют многие правительственные структуры, может привести к более низкой оплате труда на многие годы (Autor, Houseman, 2010). Когда человек соглашается на работу менее статусную, вероятность того, что он сможет снова подняться по социальной лестнице или получать «приличный» доход, уменьшается, причем надолго. Возможно, для многих временная работа – необходимость, но едва ли она повышает социальную мобильность.

Еще один путь скатывания в прекариат – это неполная занятость, хитрый эвфемизм, характерный для нашей третичной экономики, в отличие от индустриальных обществ. В большинстве стран неполная занятость означает, что человек работает в должности не менее 30 часов в неделю (или получает оплату за этот период). Хотя правильнее было бы говорить о так называемой неполной занятости, поскольку многие из тех, кто предпочел или вынужденно согласился работать неполный день, обнаруживают, что работать приходится больше, чем они рассчитывали, а их трудовой вклад, судя по заработку, оценивается ниже. Чаще всего женщины, сошедшие с карьерной лестницы и занятые неполный день, в конце концов подвергаются большей эксплуатации, поскольку им приходится работать ради работы в неоплачиваемые часы, и даже самоэксплуатации, поскольку вынуждены работать дополнительно, чтобы сохранить за собой своего рода нишу.

Рост числа работников с неполной занятостью позволял скрывать уровень безработицы и частичной безработицы. Так, в Германии переход все большего числа людей на «мини‑должности» помогал поддерживать иллюзию высокой занятости и заставил многих экономистов делать нелепые заявления о чуде немецкого рынка труда после финансового кризиса.

Другие категории, пересекающиеся с прекариатом, – это «независимые специалисты, работающие по договору» и «зависимые специалисты, работающие по договору». Приравнивать их к прекариату нельзя, поскольку многие работающие по договору в какой‑то степени защищены и имеют сильную профессиональную идентификацию. Первым делом на ум приходят имеющие собственное дело стоматологи или бухгалтеры. Но отличить зависимых работников на договоре от независимых не так просто, и специалисты по трудовому праву повсеместно ломали над этим головы. Велись бесконечные споры о том, в чем отличие между теми, кто предоставляет услуги, и теми, кто предоставляет работу в качестве услуг, а также между теми, кто зависит от какого‑нибудь посредника, и скрытыми работодателями. В конце концов, эти различия условны и связаны с понятиями контроля, субординации и зависимости от других сторон. И все же у тех, кто зависит от других: выполняют чужие задания, которые они не в полной мере могут контролировать, – больше риск скатиться в прекариат.

Еще одна группа, связанная с прекариатом, – это растущая армия сотрудников центров телефонного обслуживания, или колл‑центров. Это повсеместный, зловещий символ глобализации, электронной жизни и отчужденного труда. В 2008 году по британскому Четвертому каналу показали телевизионный документальный фильм под названием «Телефонный гнев» (“Phone Rage”) – о взаимном непонимании между сотрудниками колл‑центра и рассерженными клиентами. Если верить передаче, то в среднем у жителей Великобритании один полный день ежегодно уходил на разговоры с сотрудниками колл‑центров и это время неуклонно увеличивалось.

Затем идут стажеры, странный современный феномен, когда недавние выпускники вузов, студенты или даже абитуриенты работают за очень малую плату или вовсе бесплатно, выполняя мелкие офисные поручения. Некоторые французские комментаторы приравняли прекариат к стажерам, что неточно, однако симптоматично и указывает на то, что этот феномен вызывает тревогу.

Стажерство – это потенциальный канал перехода молодых людей в прекариат. Некоторые правительства даже разработали стажерские программы как один из видов «активной» политики рынка труда, призванной скрыть масштабы безработицы. В действительности же попытки продвигать стажерство часто являются не более чем дорогостоящими, неэффективными схемами субсидирования. Административные расходы высоки, а серьезной пользы от этого никакой – ни организациям, ни самим стажерам, несмотря на все разглагольствования о том, что так молодежь привыкает к служебным порядкам и якобы учится на работе. О стажерах мы еще поговорим позже.

Итак, один из способов понять прекариат заключается в том, чтобы увидеть, как люди начинают заниматься незащищенными видами труда, которые вряд ли помогут им добиться желаемой профессиональной самоидентификации или сделать желаемую карьеру.

Прекариатизация

Но можно посмотреть на прекариат и с точки зрения самого процесса: каким образом люди прекрариатизируются. Это неуклюжее слово аналогично понятию «пролетаризируются», которое описывало силы, приводившие к пролетариатизации рабочих в девятнадцатом столетии. Прекариатизироваться – значит подвергаться воздействию или приобретать такой жизненный опыт, который приводит к прекариатизированному, нестабильному, существованию, когда человек живет сиюминутным, не имеет четкой самоидентификации по профессиональному признаку или ощущения, что при его работе и образе жизни он может добиться большего.

В этом отношении часть салариата понемногу скатывается в прекариат. Показателен пример легендарного японского «белого воротничка» – представителя салариата. Этот вид типичного наемного работника двадцатого века, всю жизнь работающего на одном предприятии, появился на фоне крайне патерналистской модели лейборизма, доминировавшей вплоть до начала 1980‑х. В Японии (как и всюду) золоченая клетка может вскоре прекратиться в свинцовую клеть – при таких мощных гарантиях занятости все, что снаружи, становится зоной страха. Именно это и произошло в Японии и других странах Юго‑Восточной Азии, перенявших схожую модель. Уход из компании или организации стал рассматриваться как признак неуспеха, потеря лица. В таких обстоятельствах личные амбиции уступают место мелочному приспособленчеству, зависимости от тех, кто находится выше по служебной иерархии.

В Японии в этом смысле дошло до крайностей. Компания стала считаться буквально второй семьей, а трудовые отношения – «контрактно‑родственными», подразумевалось, что работодатель как бы «усыновляет» наемного работника и в свою очередь ждет от него добровольного подчинения, а в качестве исполнения сыновнего долга – усердного труда в течение десятилетий. В результате возникла культура сверхурочной работы и крайняя степень самопожертвования – кароси, смерть от переутомления на работе (Mouer, Kawanishi, 2005). Но с начала 1980‑х доля японской рабочей силы в салариате резко сократилась. Те, кто все еще держался, испытывали давление, многих заменили сотрудники помоложе или женщины, не имеющие таких же гарантий занятости. Прекариат вытесняет салариат, и его страдания мы видим по тревожному росту числа самоубийств и социальных недугов.

Трансформация, которую претерпел класс служащих (салариат) в Японии, возможно, крайность. Но можно понять, как человек, психологически пойманный в ловушку долгосрочной трудовой занятостью, теряет контроль и все больше приближается к тому или иному виду зависимости, свойственной прекариату. Если «родителя» убирают или он уже не способен или не хочет продолжать воображаемую родительскую роль, человек скатывается в прекариат, не имея навыков самостоятельности и способностей к развитию. Длительная служба может сделать человека беспомощным. Как я уже говорил в другой работе (Standing, 2009), это один из худших аспектов эпохи лейборизма.

И хотя не стоит распространять это определение слишком широко, другая черта прекариатизации – то, что следовало бы назвать фиктивной подвижностью профессиональной структуры населения, символом которой стал постмодернистский феномен «громких названий», тонко высмеянный в журнале The Economist (2010a). Это когда абсолютно бесперспективную унылую должность называют как‑нибудь очень заманчиво, чтобы скрыть тенденцию прекариатизации. Так появляются «начальники» без подчиненных или «руководители», которые на самом деле никем не руководят. Американская профессиональная организация, естественно взявшая себе напыщенное название Международная ассоциация административных работников (раньше она называлась более скромно: Национальная ассоциация секретарей), сообщила, что в ее структуре более 50 профессий, в том числе «координатор приемной», «специалист по электронной документации», «служащий по распространению медийных изданий» (то есть разносчик газет), «ответственный за сбор вторичного сырья» (выбрасывающий мусор из корзин) и «консультант по санитарии» (уборщик туалетов). Но США не одиноки в своей изобретательности, такое происходит везде. Французы сейчас делают попытки называть уборщиц более престижным techniciennes de surface.

Журнал The Economist объясняет такой пышный расцвет званий рецессией после кризиса 2008 года, когда в связи с повышением уровня зарплат потребовалось заменить старые названия должностей более привлекательными, а также усложняющимся внутренним устройством многонациональных корпораций. Но это не просто недавний всплеск любви к гиперболам. Это отражение роста прекариата, при котором надуманные символы профессиональной мобильности и личного развития маскируют унылую ничтожность самой работы. Сглаженные профессиональные структуры прикрываются кричащими названиями. The Economist так пишет об этом:

Культ гибкости заразителен. Мода на выравнивание иерархий парадоксальным образом вызвала к жизни рост бессмысленных названий должностей. Работники мечтают о звучных званиях, ведь делают же какого‑нибудь престарелого политика канцлером герцогства Ланкастер или лорд‑президентом совета. Все, от кабинета начальника и ниже, хотят, чтобы их резюме было более пышным и впечатляющим, – и возводят его как оборонительную стену.

Данное замечание указывает на более глубокую болезнь. The Economist заканчивает свое проницательное наблюдение так: «Выгоды от присвоения завидных новых званий обычно кратковременны. А вред – долгий». На самом деле в данной практике чувствуется некий цинизм, и сами красивые звания могут поставить их носителей в уязвимое положение. Как и наоборот: от того, что люди оказались в уязвимом положении, звучные титулы, которыми их наделяют, может быть, как раз это и демонстрируют.