Отражение символического действия в литературном текстке

«Символ в акте означивания текста» рассматривается специфика знакового механизма, обусловленную как коммуникативной природой человеческого сознания, так и вытекающей из неё особой природы знака. Она состоит из трёх параграфов.

«Проблема знака и философия сознания М.К.Мамардашвили. Техника о-сознания явлений сознания» рассматривается уровень смысла эстетического объекта как процессуальный акт означивания текста, осуществляемый читателем текста.

М.Мамардашвили, разрабатывая проблему сознания, показал, что исследование литературного произведения предполагает обоснование «второго рождения» человека, рождения духовного Я в биологической оболочке. При этом сущностной характеристикой бытия духовного Я является необходимость постоянного самосозидания, где последнее осуществляется созданием эстетического объекта. Процесс самосозидания как воспроизведение человеческого начала в человеке осуществляется за счёт точек интенсивности человеческого сознания, каковые, будучи сами по себе неопределимыми, создают вокруг себя концентрации смыслов. Набор точек интенсивности определяет сущность человека как духовного существа. Их немного: бог, смерть, любовь и т.п. Это положение о точках интенсивности является отправным пунктом для исследования эстетического объекта, опосредованного параллелизмом явлений сознания и языка.

Важным для исследования эстетического объекта с учётом параллелизма явлений языка и сознания является введённое М.Мамардашвили представление о двух типах концептуальных опор, на которых строится исследование идеологических явлений: синтагматической (вторичной моделирующей системе, например, мифе) и парадигматической (метавысказывании о предмете, конституирующем предмет, т.е. прагмеме). Не менее важными для анализа акта означивания, осуществляемого читателем, являются сформулированные им четыре принципа понимания, которые мы применяем в исследовании знака. «Это – принципы: конечности («локального совершенства и полноты»), понятности (или включения в континуум), квазифизической локализации (или сингулярности феномена мира), трансцендентальности «реальных» сущностей и натуральной неизвлекаемости их свойств». Эти концептуальные опоры и принципы являются основанием для рассуждения об эстетическом объекте как знаке, направленном в своём становлении на имманентное преодоление собственной знаковости.

«Проблема знака в эстетике отражения. Знак как структура и знак как модель у А.Ф.Лосева. Механизм языковой тавтологии» исследуется проблема знака в рамках философии языка.

В качестве базовой оппозиции, релевантной для понимания сущности знака, берётся оппозиция знака и его референта. Эта оппозиция имманентна как классической, так и романтической (неклассической) эстетическим традициям, и через эту категорию данное исследование абстрагируется от наивной теории отражения, анализируя механизмы становления картин мира в рамках двух эстетических традиций как сопоставление инструментальной (риторической) и выразительной (символической) функций художественного языка. Классическая парадигма эстетического мышления определяет значение знака как его означаемое. Своё оформление, релевантное вплоть до сегодняшнего дня, эта парадигма получила в докладе Г.Фреге «О смысле и значении». Романтическая парадигма эстетического мышления определяет значение знака как его бытие. Эта традиция оформляется в трудах немецких романтиков и конкретизируется в современных работах по теории литературы вплоть до Ц.Тодорова.

Формирование значения знака в классической эстетике отражения подразумевает наличие предзаданного и неподвижного референциала объективной реальности и параллельного ему знакового механизма языка, где значение знака обуславливается трёхступенчатым тождеством означаемого, референта и означающего. Эти ступени состоят: из нулевой ступени, где референт и означаемое (как значение) совпадают; первой ступени, где происходит мыслительная обработка референта как несовпадения референта и означаемого; второй ступени, где происходит осознанное переоформление референта знаком. В этом понимании оппозиции «знак-референт» видна процессуальность и взаимообусловленность актов отождествления знака и внешней знаку действительности. А.Ф.Лосев, разрабатывая аксиоматику знака, дополняет эту триаду неклассическим представлением о значении знака как точке встречи означающего и означаемого, вводя тем самым момент тождества означаемого и означаемого как значение знака.

Такой подход позволяет увидеть значение знака как неравновесную самотождественность знака, результатом которой является конструирование нового референта. Тем самым снимается вопрос о тождественности знака и обозначаемой знаком объективной действительности и вводится вопрос о реципиенте, который через знак действительность воспринимает и выражает. Это позволяет в свою очередь выделить с позиции реципиента две глобальные функции, которые знак осуществляет: функцию отражения и функцию манифестации, - и в соответствии с ними выделить два состояния знака, каждое из которых соответствует той функции, за которую оно ответственно. Знак нечто отражает, чтобы потом это выразить. В данном случае зазор, который в предыдущем предложении задан наречием «потом», является принципиальным, поскольку в нём и проявляется вся специфика знакового механизма самоотождествления и таится собственно возможность нового значения знака. (Этот зазор совершенно выпадает в рецептивной эстетике и герменевтике). Параллелизм явлений языка и сознания позволяет здесь использовать для знака те принципы понимания, которые введены М.Мамардашвили для познающего сознания, и рассуждать о знаке как инструменте и одновременно способе познания, осуществляемого реципиентом знака и текста. Итак, зазор возникает между состоянием знака, ответственным за восприятие (отражение) внешней самому знаку реальности, это состояние знака А.Ф.Лосев называет структурой знака, и состоянием знака, ответственным за выражение отражённой реальности, это состояние называется им моделью знака.

В отношении формирования структуры знака мы применяем принцип «объективации», приходя к выводу, что знак в момент отражения реальности предполагает остановку сознания реципиента. В отношении формирования модели знака мы применяем принцип «понятности мира», приходя к выводу, что знак в момент остановки сознания реципиента предполагает соотнесение всей совокупности выхваченных в момент остановки связей с полем возможных средств выражения этих связей.

Момент зазора между структурой и моделью позволяет включить в него собственно реципиента, который локализуется таким образом внутри знака как некоторая контекстуальность, опосредующая привлечение принципа объективации и дающая возможность учесть в формировании модели знака всю совокупность внутреннего опыта данного реципиента. Первые два принципа понимания дают нам возможность сформулировать два типа самотождественности знака: возможность формирования структуры знака и как особое тождество структуры знака и модели знака, характеризующееся внутренним зазором.

Для второго типа самотождественности знака характерно представление о языковой тавтологии. Отметим здесь мысль Л.Виттгенштейна: «тавтология… не бессмысленна, она относится к символизму, а именно в том же смысле, что и ноль к символизму арифметики». Арифметический ноль в тавтологическом знаковом механизме позволяет нам зафиксировать предельную возможность перехода структуры знака в модель знака вне контекста, т.е. со снятием того зазора, о котором мы выше говорили. Возможность чистой самотождественности структуры и модели вне привносимого реципиентом контекста (здесь мы под контекстом понимаем структурность и предзаданность тех возможностей выражения, которые предоставляются всякой вторичной моделирующей системой) является принципиальной для понимания знаковой природы символа.

«Значение знака как специфическое тождество. Мотивировка значения» значение знака исследуется как функционирование знака в состоянии модели в контексте вторичной моделирующей системы.

Мы выделили модель знака как точку, которая в плане своего значения может быть описана, с одной стороны, как место в контексте (в системе), с другой – как специфическое тождество модели знака собственно структуре знака. Можно далее утверждать, что модель знака есть знак, выраженный в каком-то субстрате (А.Лосев), а значение знака с синтаксической точки зрения есть место модели в контексте прочих выраженных моделей, где преференциальная нагрузка знака существует как отношение его самого (модели) к моменту тождества между моделью и собственной структурой, т.е. мы получили значение знака как бы горизонтально (синтаксически) и вертикально (преференциально).

Контекст (наличие выраженной системы) необходим для определения специфики соотношения в значении знака момента референции с местом, предлагаемым системой для реализации этой референции, т.е. для соотнесения момента формирования структуры с местом развёртывания актуализуемой модели. Соответственно если контекст понимается в самом широком смысле в качестве моделирующей (семиологической) системы, то мы можем выделить различные типы референции, которые в будут соответствовать типам моделирующих систем (имеются в виду система первичного языка, вторичная система и символическая система, о последней речь идёт ниже). Принципиальную возможность для выделения различных типов референции и для понимания значения знака как

создания референта особого типа, где момент встречи означающего и означаемого обусловлен ещё и тем, что означающее выступает как модель знака, а означаемое – как тот субстрат, в котором эта модель реализуется, даёт рассуждение Ю.М.Лотмана о первичности синтаксиса по отношению к референциалу: «вторичная моделирующая система художественного типа конструирует свою систему денотатов»

Итак, точка встречи модели знака с субстратом, в котором она реализуется, создаёт новый референт. Мы помним, что референция отнесена не к безусловной внешней предметности, но к моменту тождества всех схваченных в принципе остановки мира отношений этой внешней языку предметности, что полагает новый референт как создание новой структуры сознания реципиента, в которой возможна мысль. И эта мысль и есть значение знака, обусловленная знаковым механизмом, артикулирующим одновременно и сознание реципиента, и язык реципиента.

Таким образом понимание выраженного в знаковой системе вторичного типа литературного текста осуществляется через восприятие этого текста как контекста означивания, замыкающего ситуацию индивидуально мышления реципиента, т.е. бытие знака как его специфическое значение не носит социального характера, не коммуницируется вообще, что предполагает не социальный, но сугубо индивидуальный характер понимания мысли как означивания (или удержания мысли путём целенаправленного создания соответствующей конфигурации сознания). Значение знака возникает в тексте сознания, где контекстом этого текста является вторичная моделирующая система, представленная собственно читаемым реципиентом текстом.

На основании такой схемы образования значения знака как мысли возникает вопрос о границах этого процесса. Эти границы подразумевают конечность создаваемых знаком в сознании реципиента референциалов как соотнесённость самих этих референциалов с какими-то безусловными предпосылками бытия человека как духовного существа. Здесь мы обращаемся к введённому М.К.Мамардашвили понятию «точки интенсивности» сознания как к безусловному и априорному интенсификатору психической активности человека, вокруг которого возможно образование смысла.

Если традиционно в структурализме речь идёт о том, что план выражения (игра означающих) выстраивает определённый план содержания (означаемое, референциал, изображённая реальность), то вводя точку интенсивности как конечное условие образования смысла и подразумевая, что читаемый реципиентом текст даёт лишь системный контекст тому процессу означивания, который происходит в акте чтения в сознании реципиента, то сам читаемый текст как план выражения может быть эквивалентным плану содержания как формируемому референциалу лишь на уровне соотнесённости этого референциала с той точкой интенсивности, вокруг которой в формирующейся в процессе чтения структуре сознания происходит интенсификация психической жизни или образование значения знака. Тем самым мы сейчас в первом приближении разграничиваем риторический знак и символический знак по признаку наличия, либо отсутствия ничем не опосредованной соотнесённости сформированного данным знаком референциала с точкой интенсивности реципиента. Т.е. мы рассуждаем о «значении» как знаке риторической системы и о «смысле» как знаке символической системы.

Заключение

Драматургия массового праздника зависит, кроме того, от целого ряда обстоятельств. Одно из них – место действия праздника. Праздник может быть и общегородским, и общенациональным, он может проходить на стадионе, в клубе, парке, в городе, сельской местности. Надо знать место действия праздника.

Совершенно естественно, что надо знать и те средства, которыми вы располагаете, т. е. те художественные силы, возможности, с помощью которых будет выражена идея праздника.

Итак, знать, о чем праздник, во имя чего он создается, где будет проходить и какими художественными средствами располагает режиссер, это – основа, без которой нельзя приступить к созданию драматургии праздника и его режиссерскому воплощению. Причем, и драматургия, и режиссура должны приспособиться к творческим возможностям, месту действия, а не подчинять все это заранее созданным режиссерским замыслам.

Драматургия праздника.… Это, прежде всего, чёткое понимание идеи праздника, осознание того, что этот праздник должен утверждать, какую основную тему он должен поднять и для чего, каковы его задачи: призыв народа к новым победам, раскрытие величия того или иного явления, стремление мобилизовать людей на решение важного вопроса. В каждом празднике есть «сверхзадача», которую ставит перед собой режиссер: для чего он проходит, во имя чего создается, к чему стремится.

Возьмем, например, праздники, посвященные замечательным историческим датам. Годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. В этот день люди узнают себя в революционном движении страны, в перспективах развития, через возникающие аналогии они как бы оглядываются во вчерашний день, чтобы лучше увидеть завтрашний.

Или же день рождения В. И. Ленина. Этот праздник требует, не смотря на свою всенародность, если можно так сказать, интимной обстановки. Люди хотят услышать о Ленине самое сокровенное, хотят увидеть, узнать ранее неизвестное для них в характере Ленина.

Оба эти праздника общенародны по своему значению, но различны по темам, а, следовательно, и по своей драматургии.