На поиски пропавшей экспедиции

Сам адмирал Макаров вызывался идти спасать на своем "Ермаке" отважного барона. Но сопоставили стоимость угля с риском зимовки большого судна во льдах – и отказались. Колчак просил Академию выделить ему минимальные средства для организации спасательной экспедиции, он уверял ученый совет, что доберется до Земли Беннетта не на шхуне, бессильной перед льдами, а по разводьям на легкой шлюпке, перетаскивая ее через полыньи между полями" Седовласые мужи науки смотрели на него как на мальчишку в лейтенантских погонах и толковали о том, что сподвижник Толля подвержен какой-то особой форма безумия – северомании, какой страдал, видимо, и сам барон, двинувшийся на лыжах в ледяной ад Арктики. Но запальчивость молодого офицера подкреплялась такой верой в успех дела, столько непреклонной воли сквозило в каждом его слове, что ученый совет сдался и предоставил ему полную свободу действий.

На следующий же день, едва было получено разрешение, Колчак выехал в Архангельск. Там (шел уже январь 1903 года) он подобрал себе шесть спутников – двух матросов и четырех мезенских добытчиков тюленей. С ними и отправился через Якутск и Верхоянск – маршрут, изматывающий даже сегодня на трассах Аэрофлота, – в стойбище, где ожидал с партией в сто шестьдесят ездовых собак ссыльный студент московского университета Оленин. На собаках добрались они к устью Лены, где стояла "Заря" под командованием лейтенанта Матисена, сняли с нее вельбот, поставили на нарты и протащили его по льдам на Новосибирские острова.

Экспедиция, состоящая из 17 человек с 10 нартами и вельботом, с всего лишь трехмесячным запасом продовольствия, минимумом снаряжения, совершила, казалось бы, невозможное. Двигались в кромешной тьме на морозе под сорок градусов, да еще по торосистому льду, Уж на что выносливы северные собаки, и те больше шести часов не выдерживали – падали в снег с высунутыми языками

Добравшись до моря дождавшись его частичного вскрытия, Оленин с якутами и тунгусами остались на островах, а лейтенант Колчак с шестью гребцами вышел на малом вельботе в Благовещенский пролив.

Сорок двое (!) суток на шлюпке в Ледовитом океане! Отнюдь не тщеславие рекордсменов подвигло их на этот риск и эти муки – они спешили на помощь. Шли и днем, и ночью, то на веслах, то под парусом, если позволял ветер. Лавировали между льдинами и в туман, и в снежные заряды. Полтора месяца в непросыхающем от брызг и захлестов платье, без горячей пищи, на одних сухарях и консервах. Правда, были еще шоколад и водка. Но все же от простуды спасало весло- ломовая работа гребца¹⁵!

Плавание к острову Беннетта было сопряжено с немалыми трудностями. На ночевки приходилось отыскивать большую льдину-стамуху, высаживаться и на ней ставить палатку (см. приложение, рис. 20 ). Новый термин "стамуха" ввел в научный оборот Колчак. "Ставший на мель торос, — пишет он, — является началом для еще более мощных нагромождений взломанного льда (который я позволю называть поморским термином "стамуха"), достигающих до 10 и более сажень высоты над уровнем моря и образующих настоящие ледяные острова.

Во время последней ночевки перед приходом на остров Беннетта льдина треснула и поисковая экспедиция чуть было не потеряла свой вельбот, если бы не бдительность боцмана Бегичева.

Однако на вторые сутки вся команда все же благополучно добралась до острова и четвертого августа высадилась на берег. Почти сразу были обнаружены вещественные доказательства пребывания группы Толля на острове Беннетта¹⁵.

Колчак обнаружил различные документы, оставленные Толем (см. приложение, рис. 21). Один из них на имя Президента Академии наук — с описанием острова и другими записями дневникового характера. Было найдено четыре ящика с геологическими коллекциями. Барон Толль пробыл на острове с 21 июля по 26 октября 1902 года. Почему группа Толля ушла отсюда к острову Новая Сибирь в такое трудное для переходов время года, когда светлая часть дня составляет всего 2—3 часа? Это так и осталось загадкой.

В первоначальных планах Колчак предполагал детальное ознакомление с островом. Но в документах Толля, найденных здесь, было достаточно подробное описание острова Беннетта. Небольшие переходы, предпринятые группой Колчака с целью отыскать места, где останавливались Толль и Зееберг, чуть не привели к тяжелым потерям¹².

Группа Колчака двигалась со стороны моря по годовалому морскому льду и Александр Васильевич провалился в воду с нулевой температурой. Вытащить его удалось не сразу, потому что от температурного шока он несколько раз терял сознание. Пережитое навсегда подорвало здоровье Колчака. После ледяной ванны Колчак получил хроническую пневмонию и тяжелую форму суставного ревматизма⁴.

Седьмого августа поисковая группа покинула остров. Возле места стоянки они сложили большой каменный гурий, поставили доску с датами посещений острова Толлем и Колчаком.

Однако надо было знать точно: добрался ли Толль до Новосибирских островов? И Колчак повторил свой немыслимый путь в обратном направлении.

Склад провизии, к которому пробивался барон, оказался никем не тронутым. Спасатели сняли шапуи и перекрестились. Прими, Господь, отважные души!

Выждав на острове Котельном, когда замерзнет море, Колчак в октябре перешел по льду на материк в Устьянск, не потеряв ни одного из своих верных помощников. Всех семерых, целых и невредимых, встретил в Устьянске Оленин, терпеливо дожидавшийся их всю осень. На его отдохнувших собаках два месяца добирались в Якутск, куда и прибыли 3 января 1904 года¹⁵ .

Экспедиция Колчака на остров Беннетта в какой-то степени прояснила печальную судьбу группы Толля. Все найденные документы Толля и часть геологических образцов были доставлены в Санкт-Петербург в Академию наук¹².

Не было в истории полярных путешествий такого плавания.

Так закончились обе полярные экспедиции, на которые лейтенант Колчак положил без малого четыре года лучшей поры своей жизни¹⁵.

Русско-японская война

Путешествия и наука могли стать главным жизненным призванием Колчака, если бы не Русско-японская война, о которой он узнал по прибытии в Якутск в конце января 1904 года. Война началась внезапным ночным нападением японского флота на русскую эскадру в Порт-Артуре. Уже через день Колчак обратился к президенту Академии наук великому князю Константину Константиновичу с просьбой отчислить его в распоряжение военно-морского ведомства¹⁴.

Смысл пространного ответа из Академии сводился к тому, что Колчак не будет отпущен во флот до тех пор, пока не представит подробного отчета о второй экспедиции. Садиться за письменный стол, когда в Порт-Артуре горят русские корабли и гибнут его однокашники?! Именно о невозможности такого положения телеграфировал он лично президенту Академии наук великому князю Константину Константиновичу. И тот его понял, и разрешил отсрочку с предоставлением отчета до окончания войны. Сдав Оленину все собранные материалы и оставшиеся деньги для доставки в Петербург, Колчак начал новый – тысячеверстный – путь из Якутска в Порт-Артур. До Иркутска добирался на перекладных лошадях. В Иркутске его ждал сюрприз, и какой: отец, несмотря на преклонные годы, приехал обнять сына – единственного! – быть может, в последний раз, да не один – добрался в глубь Сибири с Сонечкой Омировой¹⁵.

…В час пополудни 21 марта 1904 г в Михайлово-Архангельской церкви Иркутска состоялся обряд венчания, которым на веки вечные сочетались воин Александр и девица София¹⁴.

Шафером на свадьбе был Никифор Бегичев – сословные предрассудки, по-видимому, были для Александра Васильевича чужды¹⁵.

Софья Фёдоровна Омирова (см. приложение, рис.22) была на 2 года моложе Колчака, из дворян Подольской губернии (на Украине), воспитанницей Смольного института благородных девиц. Это была волевая женщина с независимым характером¹⁴.

Медовый месяц новобрачных продолжался ровно сутки. Затем лейтенант отбыл для прохождения службы в пока еще не замкнутый кольцом осады Порт-Артур, а Софья Фёдоровна Омирова-Колчак в сопровождении свёкра (отца Колчака) вернулась в Петербург.

В Порт-Артур Колчак и Бегичев отправились вдвоем. Колчак был назначен вахтенным начальником на крейсер "Аскольд", а Бегичев - боцманом на миноносец "Бесшумный". В Порт-Артур Колчак прибыл не заурядным лейтенантом. О нем здесь слышали, его знали. Теперь славу полярного первопроходца предстояло подтвердить боевой доблестью корабельного офицера. То, ради чего он рвался на юг Африки, поджидало его здесь – на Дальнем Востоке.

В Порт-Артуре лейтенант Колчак предстал перед своим нечаянным покровителем – командующим флотом вице-адмиралом Степаном Осиповичем Макаровым. Всегда чуравшийся высоких протекций, молодой офицер на сей раз надеялся, что адмирал, весьма благоволивший к его научным работам, не откажет в назначении на миноносец – корабль, которому по роду службы чаще всего приходится встречаться с противником. Однако вид у соискателя активной боевой жизни был столь изможденным после северных передряг, что адмирал Макаров решил дать отчаянному лейтенанту передышку и назначил его на пятитрубный крейсер "Аскольд". На большом корабле быт более устроен.

То была их последняя встреча – Макарова и Колчака. Флагман порт-артурской эскадры броненосец "Петропавловск" подорвался на японской мине… Гибель Макарова потрясла всех, даже японцев. Погиб и знаменитый русский художник-баталист Василий Васильевич Верещагин.

Многие порт-артурцы приносили свои личные клятвы отомстить за адмирала – самую светлую голову русского флота. Дал такую клятву и лейтенант Колчак. И вскоре выполнил ее.

Сразу же после трагического сообщения он подал рапорт о переводе на минный заградитель "Амур". Еще через какое-то время он наконец добился того, чего просил у Макарова, – его назначили на миноносец. Командиром на "Сердитый". Он рвался в бой, но судьба сыграла злую шутку. Здоровье, подорванное полярными лишениями, не выдержало новых встрясок: командир "Сердитого" слег в госпиталь с жесточайшим двусторонним воспалением легких. Валяться на госпитальной койке с боевым ранением – куда ни шло, но с заурядной обывательской пневмонией?! Сознавать это было невыносимо для офицерской чести, и лейтенант с лицом аскета, едва спал жар лихорадки, вернулся на мостик "Сердитого".

Порт-артурские миноносцы – кораблики довольно щуплые, в свежую погоду на приличном ходу волна порой перехлестывала через невысокий мостик. Эти соленые купели, а может, и недавние кочевки во льдах тоже не прошли даром. Острый суставной ревматизм чуть не вынудил его снова слечь. Пневмония стала хронической. Но возвращаться в госпиталь лейтенант Колчак отказался наотрез. И словно в награду за стойкость военное счастье ему улыбнулось. На подходах к

Порт-Артуру "Сердитый" выставил группу мин. На них, точь-в-точь как "Петропавловск", наскочил и подорвался японский крейсер "Такасаго".

Лейтенант Колчак сдержал своё обетное слово.

За уничтожение крейсера – чисто морскую операцию – Александр Колчак получил Георгиевское оружие –золотую саблю "За храбрость". И орден Святой Анны 4-й степени.

Спустя многие годы военные историки, итожа первое двадцатилетие двадцатого века назовут четырех лучших адмиралов русского флота: адмирал Макаров, адмирал Эссен, адмирал Непенин и адмирал Колчак. Эта плеяда продолжит славное созвездие XIX века – Ушаков, Лазарев, Сенявин, Истомин, Нахимов, Корнилов…¹⁵

В начале осени, когда основные боевые действия разворачивались уже на суше, больной ревматизмом Колчак назначается на берег командиром батареи морских орудий¹⁴.

В одном из боев он был ранен, но легко

Позицию Александр Колчак не покинул и до самых последних залпов, в бинтах, командовал стодвадцати-миллиметровой батареей в секторе Скалистых гор. Осажденный Порт-Артур был подобен "Варягу". Батарея Скалистых гор была одним из плутонгов этого непотопляемого, но увы, берущего на абортаж, броненосца¹⁵.

После капитуляции Порт-Артура в канун нового 1905 года Колчак раненый, больной, тяжело переживающий национальное унижение России, попал в плен. Война для него кончилась. В числе других пленных он был вывезен в Японию, в Нагасаки, а весной, ещё до окончания войны, отпущен на Родину. Путь был долгий – через Америку. За участие в обороне Порт-Артура Александр Васильевич был награжден орденом Святого Станислава 2-й степени⁴.

29 апреля 1905 г. Колчак вернулся в Санкт-Петербург. В Петербурге медкомиссия признала его инвалидом и дала полугодичный отпуск для лечения на водах.

В свой родной город он прибыл почти одновременно с человеком, который спустя пятнадцать лет подпишет ему смертный приговор. Этот человек был старше его на четыре года. Рано облысевший в бдениях над книгами и весьма поднаторевший в словесных политических баталиях, он прибыл в Питер с запада, из-за границы, – из Германии. Колчак приехал с востока – крайнего и дальнего. Они не знали друг друга. Пока они были всего лишь географическими антиподами. Оба лет пять не хаживали по приневским набережным и проспектам, оба то и дело оглядывались: один-с радостью узнавания родных мест, другой – с опаской человека, вернувшегося во вражий стан. Быть может, они даже разминулись в потоке на Невском, слегка соприкоснувшись рукавами новомодного лондонского пальто и чёрной флотской шинели.

За спиной одного стояли отели, кафе, квартиры Лейпцига и Мюнхена, Лондона и Женевы… За плечами другого – зимовья Тикси и Якутска, тесные каютки шхун и миноносцев, бетонные казематы береговых батарей и вагонные купе великого в своей бесконечной дорожной тоске транссибирского железного пути…

Та уютная ссылка в Шушенском, куда угодил помощник присяжного поверенного из Самары, с доставленным роялем и нужными книгами, с охотой от скуки на зайцев и выписанной к себе молодой женой, не идет ни в какое сравнение с трехлетними испытаниями в безлюдье Крайнего Севера, на которые обрек сам себя Александр Колчак. Можно выстроить хронику их жизней по месяцам и даже неделям, и тогда вдруг престранно откроется, что в то время как один шел сквозь льды на выручку первопроходцам Арктики, другой за чашечкой кофе или кружкой пива до одури спорил об идейных особенностях большевистской партии. В те дни, когда один из них спорил со смертью на фортах Порт-Артура, другой сидел под зеленой лампой

Британской библиотеки; в те дни когда один прикрывал Петроград от прорыва германских дредноутов, другой витийствовал вдали от фронтов и минных полей в тихой Швейцарии на предмет разжигания в тылу воюющей России гражданской войны.

Немцы не раз и не два доставляли на подводных лодках к берегам Британской империи племенных вождей, которые поднимали мятежи и восстания и в индийском доминионе, и в североафриканских колониях. Ту же тактику они применили и против России в апреле 17-го. Разве что вместо субмарины был запломбированный вагон…

И человеку с русским именем, еврейским отчеством, калмыцкими скулами, марксистскими идеями и германскими кредитами удалось сделать то, чего от него ждали в Генеральном штабе кайзера, – вывести Россию из войны, заключить сепаратный договор на ультимативных началах и разжечь чудовищную гражданскую войну на три изнурительно долгих обескровливающих года. Они сойдутся друг с другом, как вожди схватившихся намертво армий: Красной и Белой¹⁵.