Традиционные факторы в региональной и международной политике

 Во времена "холодной войны" на гигантских просторах Азии, Африки, Ближнего Востока, Латинской Америки "клиенты" СССР и США вели между собой своеобразные "войны по доверенности" - именно так выглядело большинство региональных конфликтов в Третьем мире. Несомненно определяющей оказалась и роль обеих сверхдержав в урегулировании и разрешении этих конфликтов. В соответствии с "доктриной Рейгана" (или иначе - "доктрины неоглобализма") со второй половины 70-х годов американская администрация рассматривает все происходящие в мире конфликты сквозь призму глобального противостояния СССР и США. Исходя из тезиса о советской военной угрозе, американский президент приравнивает поддержку оппозиционных сил в ряде конфликтных ситуаций Третьего мира к самообороне, а конгресс принимает решения об оказании военной и материальной помощи этим силам. Аналогичные шаги и решения принимались советским руководством в отношении "своих" союзников и партнеров в региональных конфликтах /49/.

 С прекращением советско-американской конфронтации в Третьем мире необходимость поддержания советских "клиентов" в конфликтах отпала сама собой. Утратило смысл и дальнейшее продолжение региональных конфликтов как опосредованной формы советско-американского соперничества. Советский Союз в виду кризисного состояния экономики не был в состоянии нести бремя тяжелых военных расходов в Азии, Африке и Латинской Америке /50/. В целом, политический курс СССР времен перестройки определялся следующими факторами:

 а) признанием неэффективности военно-политического контроля над территориями, ставшими зонами региональных конфликтов и включенных ранее советскими стратегами в сферу влияния СССР;

 б) неспособностью союзников СССР (и союзников США) добиться перевеса в конфликтах военным путем;

 в) невозможностью решить в Третьем мире военными средствами внутренние проблемы, вызванные политическими, этническими, религиозными противоречиями;

 г) уменьшением военно-стратегической роли государств - очагов региональных конфликтов в условиях наметившейся разрядки;

 д) падением значения государств социалистической ориентации - своего рода "аванпостов мирового социализма" - в связи с пересмотром в Советском Союзе собственной модели социализма;

 е) нарастающим экономическим и политическим кризисом в Советском Союзе, создавшем серьезные проблемы в обеспечении советских партнеров военной и экономической помощью.

 В перестроечные годы были заложены основы курса на политическое урегулирование региональных конфликтов с перспективой создания системы региональной стабильности и безопасности. Составные этого курса выглядели обнадеживающе: интересы национальной безопасности достигаются посредством дипломатии, а не через военную угрозу, безопасность одной страны не может быть гарантирована за счет безопасности другой или других стран, международные организации и двусторонние усилия могут служить решениям региональных и глобальных проблем /51/.

 Несмотря на изменившуюся с начала 90-х годов геополитическую обстановку, связанную с окончанием "холодной войны", конфликтность развивающегося мира остается достаточно высокой. Это отнюдь не означает, что на смену идеологическим конфликтам времен "холодной войны" пришли конфликты "нового поколения" - религиозные, этнические или, как их определяет в своем известном труде американский ученый С.Хантингтон, межцивилизационные. Собственно и в период "холодной войны" большую часть конфликтов в развивающихся странах - в Шри Ланке, Индии, Эфиопии, Ливане, на Филиппинах, других странах и регионах Третьего мира - вряд ли можно было отнести к категории идеологических. Это были территориальные, политические, этнические, конфессиональные споры и распри и только некоторые конфликты (ангольский, мозамбикский, никарагуанский, частично, афганский - в период советской интервенции) несли на себе сильную идеологическую нагрузку. Великие державы, ведя в Третьем мире своеобразные "войны по доверенности", поддерживая военным, дипломатическим, экономическим путем ту или иную противоборствующую сторону в конфликте, руководствовались не только идеологическими соображениями, но преследовали вполне конкретные политические и экономические цели.

 Опыт государств Третьего мира, в особенности ближневосточных, важных в экономическом и стратегическом отношении, свидетельствует о том, что чем привлекательнее территория с точки зрения природных ископаемых (нефть) или выгодного географического положения (перекресток транспортных путей и торговых коммуникаций), тем сильнее проявляется здесь соперничество великих держав и региональных "центров силы", имеющих собственные интересы и стремящихся заручиться поддержкой своих союзников.

 В наши дни в условиях размывания биполярности мира и наступления эпохи "многополюсности" правящие группировки некоторых крупнейших развивающихся стран стремятся компенсировать прошлую и нынешнюю зависимость от "Севера" спешным приобретением внешних атрибутов регионального самоутверждения. Речь идет прежде всего о способности государства оказать значительное влияние на международно-политическую обстановку в их собственном и непосредственно прилегающем к ним регионе, так как соответствующими возможностями в более широком глобальном плане они не обладают. Их центросиловая политика /52/ отличается от обычной политики крупного политически стабильного и экономически развитого государства в основном тем, что региональное государство-носитель центросиловой политики не просто обладает внушительной военной силой. Оно должно продемонстрировать готовность пустить ее в ход с достаточными шансами на успех. Несовершенство в большинстве случаев самого государственного механизма принятия внешнеполитических решений приводит зачастую к ситуациям, когда режимы, претендующие на проведение центросиловой политики, усматривают в религии и национализме важнейшие элементы упрочения влияния в регионе.

 К религиозной аргументации для успеха своих внешнеполитических акций прибегают руководители многих стран Азии и Африки, однако лишь некоторые из них доктринально обосновывают свое, освященное религией, право на роль арбитра в международных делах или в вопросах, касающихся отношений государств отдельно взятого региона /53/. Немногие режимы становятся носителями религиозно окрашенной идеологии государственного национализма или просто экспансионизма.

 САУДОВСКАЯ АРАВИЯ, соперничающая с другими государствами за лидерство в арабском мире, издавна претендует на центросиловую роль и активно использует религиозную аргументацию дабы утвердиться в политической жизни региона Арабского Востока.

 Отношение Саудовской Аравии к международной системе определяется следующими факторами: стремлением увековечить традиционно-религиозную форму правления и общественного устройства внутри страны, сохранить политический статус-кво, в первую очередь в арабо-мусульманском регионе, как можно дольше поддерживать роль Мекки как хранительницы исламского духа, идеи солидарности мусульман, их консолидации для отпора враждебных исламу сил.

 Взлет Саудовской Аравии как религиозного "центра силы" приходится на 70-е годы. В первой половине 80-х годов ее влияние в мусульманском мире несколько ослабевает ввиду изменившейся расстановки сил, связанной с возросшей активностью послереволюционного Ирана и разрастанием ирано-иракского, афганского, ливанского конфликтов. Призыв Эр-Рияда к солидарности на основе религиозной общности звучал неубедительно, и эта идея - как впрочем, и раньше - не смогла привести враждующие стороны к примирению. Было очевидно, что апелляция к религиозным чувствам противников не способна была сгладить политические и идеологические разногласия, которые не поддавались эмоциональным заклинаниям.

 Внешнеполитическая линия саудовских руководителей по-прежнему основывается на проведении политики, нацеленной на сохранение духовного и политического лидерства в мусульманском мире. Однако саудовский режим пытается отойти от традиционно пассивной внешнеполитической позиции в пользу курса, который создал бы Саудовской Аравии желаемый образ ведущей державы исламского мира. По-прежнему первоочередной задачей Эр-Рияда остается поддержание стабильности в регионе и в странах традиционного распространения ислама, ибо любые пертурбации - как справа, так и слева - могут оказаться губительными для режима. Именно поэтому саудовские руководители прилагают значительные усилия для противодействия подрывному, "заражающему" влиянию иранской исламской революции, которая, по их мнению, создает дополнительные условия для вмешательства европейских держав и США в дела региона под предлогом его защиты от экстремизма и терроризма.

 Увлекшись отражением "исламской волны", накатившейся на мусульманский мир из Тегерана, саудовские власти, руководители других умеренных арабских государств проглядели становление и консолидацию нового агрессивного "центра силы" - Ирака, который к началу 90-х годов создал непосредственную угрозу их безопасности, неизмеримо большую, чем Иран. Роль последнего в регионе тем не менее рано сбрасывать со счета.

 ИРАН в большей степени, чем Саудовская Аравия, преуспел в распространении своего политического влияния с помощью религии. Это государство считается оплотом мирового шиизма, хотя приверженцы этой ветви ислама составляют только 10 процентов от численности всех мусульман. Шиитские общины всего мира в большей или меньшей степени связаны экономическими, политическими, религиозными и иными узами с Ираном. Исламская революция, оказавшая воздействие на многие политические процессы в странах традиционного распространения ислама, активная "доля" Ирана в конфликтных ситуациях дают основание считать эту страну одним из наиболее влиятельных религиозных "центров силы". Но как раз этот аспект внешней политики Ирана вызывает за последние годы много противоречивых суждений.

 В отношении иранской внешней политики, особенно в период правления Хомейни, сложился достаточно устойчивый стереотип: проводящие ее тегеранские лидеры фанатичны, ослеплены религиозно-идеологическими установками, отвергают законы, установленные международным сообществом, пренебрегают мировым общественным мнением /54/. Очень много для дискредитации Ирана сделали США, которые в рамках своей внешнеполитической стратегии, нацеленной на государства Персидского залива, отвели Тегерану роль "мирового зла", "рассадника международного терроризма" и государства, поставившего себя вне закона /55/. Как следствие подобного подхода внешнеполитическая доктрина Хомейни и его преемников стала рассматриваться многими аналитиками и специалистами как часть "всемирного мусульманского заговора", "глобальной стратегии ислама" /56/. Существует и иная точка зрения, сторонники которой считают Хомейни, других духовных и политических лидеров исламской революции прагматиками, отдающими дань революционной риторике только на словах, а на деле являющихся продолжателями шахского внешнеполитического курса /57/.

 Между тем революционная риторика и "реальная политика" Исламской Республики Иран давно уже существуют независимо друг от друга, и им предназначены разные функции. Разработанная Хомейни и другими шиитскими идеологами концепция распространения ислама путем использования опыта иранской революции в целом легко укладывается в рамки "наступательного прозелитизма", традиционно присущего шиизму /58/. На практике эта концепция сводится к следующей схеме: разделение народов и правительств всего мира на два лагеря - "угнетателей" и "угнетенных"; установление контактов между "революционными исламскими правительствами"; создание союза, который мог бы бросить вызов "глобальному высокомерию угнетателей", подорвать их влияние в мусульманском мире /59/.

 Центросиловые установки хомейнизма легко прослеживаются в статье 11-й Конституции ИРИ /60/: "В соответствии с установлением Корана, гласящим: "поистине, этот ваш народ - народ единый, и Я - Господь ваш, поклоняйтесь же мне"(21:92), все мусульмане - одна нация, и правительство Исламской Республики Иран ответственно за то, чтобы весь ее политический курс основывался на коалиции и солидарности исламских народов и на том, чтобы предпринимать постоянные усилия, направленные на реализацию политического, экономического и культурного единства мира ислама". Претворившись в концепцию экспорта исламской революции, эти установки надолго определила стратегию и тактику Исламской Республики в ряде стран и регионов мира. В соответствии с этим идеологизированным видением мира формулируются и такие принципы внешней политики ИРИ, как: 1) противопоставление исламской революции - этого "божественного дара", по выражению Хомейни, - мировой системе, отказ от законов этой системы; 2) следование доктрине "ни Восток, ни Запад", или, как сказано в политическом завещании Хомейни, "следование прямому, начертанному богом пути, который не зависит ни от безбожного Востока, ни от тиранического богохульствующего Запада"; 3) борьба с "прогнившими, коррумпированными режимами" в исламском мире, к числу которых в первую очередь относят Ирак и Саудовскую Аравию; 4) активная поддержка революционных, освободительных движений в различных районах мира, при том, что руководство ИРИ оставляет за собой право определять и степень "революционности" того или иного движения, и форму его поддержки; 5) придание революционного импульса международным организациям, обращение их в сторону "обездоленных", "угнетенных" народов, которые ведут борьбу за освобождение от "тисков двух мировых сверхдержав" /61/.

 Хомейни был естественным центром притяжения исламской революции, харизматическим лидером, который питал ее символику и одновременно умело и ловко управлял "стихийным" порывом масс. Он поддерживал в народе огонь жертвенности, не давал угаснуть революционному рвению. Война с Ираком, точно рассчитанная антиамериканская истерия в период захвата американского посольства в Тегеране, поддержка шиитского движения Хезболлах в Ливане и фундаменталистов в Судане, Египте, ряде других государств, наконец, всколыхнувшее исламский мир "дело Салмана Рушди" - все эти акции, получившие благословение Хомейни, были в конечном счете направлены на поддержание революционного порыва масс в самом Иране. За его пределами миру навязывался облик Ирана как подлинно революционной модели. Именно при Хомейни Иран становится новым революционным и религиозным "центром силы". Лишь неудачи в войне с Ираком, физический уход Хомейни привели к затуханию на уровне практической политики революционно-мессианских амбиций Ирана, его гегемонистских устремлений.

 Официально провозглашенный иранским руководством в конце 1988 г. отказ от "насильственного экспорта исламской революции", призыв президента Али Акбара Хашеми-Рафсанджани дать критическую оценку истекшему десятилетию исламской революции, исправить ее ошибки /62/, казалось бы, послужили признаками смены приоритетов в иранской внешней политике, отхода от хомейнистской стратегической линии. Этот широко афишируемый Тегераном "обновленный", "прагматический" внешнеполитический курс ложится в основу важного направления региональной активности ИРИ, нацеленного на СНГ и Россию. Стратегия ИРИ в новых независимых государствах Центральной Азии и Закавказья /63/ строится на закреплении своей экономической и политической гегемонии, на освоении выгодного обширного рынка, ставшего фактически "бесхозным". Иран ставит также своей целью утверждение здесь шиитских религиозных ценностей в противовес суннитским, доминирующим в этих мусульманских регионах бывшего Советского Союза.

 Итак, "реальная политика" ИРИ в постхомейнистский период претерпела определенные изменения. Позиции сторонников экспорта исламской революции всеми средствами подорваны, но не сломлены окончательно, и они продолжают оказывать влияние на внешнюю политику как на уровне идеологии, так и практики. Продолжаются и теоретические разработки хомейнистской внешнеполитической доктрины.

 Наряду с субъективными факторами, которые позволяют Ирану претендовать на роль "властителя дум" хотя бы в пределах "мира ислама", существуют и довольно серьезные препятствия к тому, чтобы Иран надолго оставался средоточием религиозной центросиловой активности.

 Механическое перенесение хомейнистской доктрины на другие страны оказалось практически невозможным в силу уникальности и специфики иранской ситуации, особой роли шиизма в культурно-историческом процессе в Иране. Сохраняется острота противоречий между суннитами и шиитами, между шиитами-двунадесятниками - они составляют большинство иранских мусульман - и остальными направлениями в шиизме, между арабами и персами, между Ираном и другими претендентами на роль региональных и религиозных "центров силы". Социальный и политический идеал хомейнизма - "великое исламское сообщество", теократия, объединяющая мусульман всего мира, освобожденных от влияния Востока и Запада, - завис и кажется все более нереальным и недостижимым. Наконец, насилие, возведенное идеологами исламской революции чуть ли не в главный принцип политики ИРИ, террор, развязанный в Иране и за его пределами, оттолкнули многих приверженцев исламской революции, которая первоначально выглядела как "революция угнетенных". Вследствие этого, возможности Ирана играть былую роль "центра силы" ограничены, а стало быть, у иранских "догматиков" и "радикалов" остается все меньше шансов реализовать хомейнистскую доктрину в региональном и глобальном масштабах.

 Центросиловой активности Ирана на Юге Содружества мешает его восприятие там как государства, потворствующего распространению исламского экстремизма и фундаментализма, что является неприемлемым для светских режимов в новых независимых государствах. Официальная риторика руководителей ИРИ, которая включает в себя рассуждения об особом, исламском пути развития, которому должны следовать все мусульманские государства, ассоциируется в представлениях центральноазиатских лидеров с насильственным навязыванием их государствам иранской модели, с экспортом исламской революции. Власти в южных республиках СНГ настороженно встречают инициативы Ирана, потому что усматривают самый серьезный вызов себе не со стороны слабых и разрозненных демократических партий, объединений и "фронтов", а в мусульманском возрожденчестве, которое способно - пример Таджикистана налицо - стать идейной и политической альтернативой правлению постсоветской националистической номенклатуры. Логично предположить, что именно Иран как потенциальная опора оппозиционных религиозных сил вызывает у правящих режимов наибольшие подозрения.

 За последние годы в качестве региональной державы, нового "центра силы" пытается утвердиться в Центральной Азии, на Кавказе и в тюркоязычных районах России (Татарстане, Башкирии, на Северном Кавказе и др.) и ТУРЦИЯ /64/. Государство монополизировало здесь все сферы общественной и политической жизни, и потому ислам оставался единственным каналом выражения оппозиционных настроений. В условиях неразвитого гражданского общества в Турции, как и в большинстве других государств Востока, произошло усиление роли религии /65/. Пока внешняя политика Турции - в отличие от Ирана - носит подчеркнуто светский характер, однако религиозный аспект центросиловой активности Анкары нельзя сбрасывать со счетов, хотя бы потому что в 1996-1997 годах внешнюю политику Турции определяла находившаяся у власти фундаменталистская Партия благоденствия.

 Центросиловая активность рассмотренных выше стран протекает в основном в регионе Ближнего и Среднего Востока. В ТРОПИЧЕСКОЙ АФРИКЕ наблюдается такое специфическое явление, как деятельность своего рода коллективного "центра силы" - арабских государств /66/. В условиях фрагментированного полирелигиозного общества каждого африканского государства некоторым арабским лидерам без особых усилий удается манипулировать религией для достижения политических целей, разумеется, чаще всего в тех странах, где есть арабоязычные общины приверженцев ислама. По утверждению ряда африканских политиков, "исламская ориентация" внешней политики арабских государств сыграла дестабилизирующую роль, породила в Тропической Африке конфликты на религиозно-расовой основе. Особенно ощутимо эти процессы протекали в государствах Тропической Африки со смешанным расовым составом населения - в Танзании, Судане, Мавритании, Мали, Чаде, где все еще сохраняются пережитки расового антагонизма между белыми арабами и черным африканцами, а в общественной мысли влиятельные позиции занимает течение, рассматривающее ислам как орудие, с помощью которого арабы закабаляют африканцев.

 Проблема усугубляется и тем, что в Тропической Африке исламизации всегда сопутствует арабизация, принимающая самые разные формы - от насаждения арабского языка и культуры до принятия проарабского курса во внешней политике, что также приводит к конфликтам между разнорелигиозными этническими или расовыми группами населения. Ярким примером в этом отношении служат такие страны, как Судан и Чад, где определяющее политическую жизнь противоборство двух тенденций - центростремительной, устремленной к Тропической Африке, и центробежной - к арабскому миру, - дестабилизирует обстановку уже в течение нескольких десятилетий.

 В целом же в регионе Тропической Африки нет государства, которое решилось бы использовать религию в качестве орудия центросиловой активности. Это связано с тем, что в отличие от государств Ближнего и Среднего Востока, где язык и религия выступают мощными объединительными факторами, Тропическая Африка представлена мозаикой разноязыких, разнорелигиозных племен и народностей. Усиление религиозных элементов в политике того или иного государства неизменно встречает сопротивление со стороны представителей других конфессий, расценивающих это явление как ущемление их прав, подрыв их престижа. Доминирующее значение в официальных идеологиях в Тропической Африке приобрела не идея единения на основе религиозной общности или перспектива создания какого-то религиозного центра, а концепция национального государства. Африканские политики и государственные деятели вообще избегают публичного обсуждения религиозных проблем и практически ни один из них не ставит их в качестве приоритетов внешней политики.

 Крупнейшее государство Тропической Африки, НИГЕРИЯ /67/, на опыте собственной истории убедилось в той взрывоопасной силе, которой обладает религия в государстве со смешанным конфессиональным составом населения. В 60-е годы Нигерия превратилась в арену кровопролитной гражданской войны, которую центральное правительство вело с христианизированной народностью ибо, попытавшейся провозгласить создание независимого государства - Биафру. Другое событие - вступление Нигерии в 1986 г. в Организацию исламской конференции - вызвало настоящий раскол в стране по религиозному признаку, вспышку религиозных волнений в северных штатах.

 Правящая администрация Нигерии, традиционно формирующаяся по преимуществу из представителей мусульманского Севера, не стремится усиливать свое влияние и вес в африканских делах за счет проявления мусульманской солидарности или использования каким-либо другим способом религиозного фактора. Официальный Лагос прохладно воспринял иранскую революцию и внешнеполитические инициативы религиозных руководителей ИРИ. Правительство Нигерии сохраняло прекрасные отношения с Египтом, изгнанным в 80-е годы из мусульманского сообщества после Кэмп-Дэвида. Благодаря светскому и прагматичному курсу нигерийским властям удавалось до недавнего времени сглаживать непростые отношения, существующие между двумя крупнейшими религиозными общинами страны - христианской и мусульманской. Нигерия, как и некоторые другие влиятельные неарабские государства Тропической Африки, сумела за истекшие десятилетия избежать крупномасштабных религиозных и этнических столкновений главным образом благодаря тому, что отдает предпочтение светским принципам во внутренней и внешней политике.

 Как и для Тропической Африки, для региона ЮЖНОЙ АЗИИ характерно отсутствие религиозных доктрин, на основе которых разрабатывались бы на государственном уровне основы внешней политики. Крупнейшее и наиболее влиятельное государство региона - ИНДИЯ /68/ на протяжении нескольких десятилетий независимого развития сознательно выдвигает концепцию государственного секуляризма в качестве основного принципа своей внутренней и внешней политики.

 Что касается главного соперника Индии в регионе - ПАКИСТАНА, то его руководители, напротив, постарались максимально использовать ислам в интересах своей политики. Особенно преуспел в этом Исламабад во время войны в Афганистане. Муссируя тезис о своем превращении в бастион на пути распространения враждебной исламу коммунистической идеологии, буфер, отделяющий "красный Афганистан" от "мира ислама", пакистанская пропаганда поддерживала идею о сильном Пакистане - защитнике исламской уммы. Эта идея послужила отправной точкой для активного участия Исламабада в системе коллективной безопасности стран Персидского залива, попыток оказать воздействие на решение многих проблем, конфликтных ситуаций /69/.

 Вместе с тем апелляция к панисламским лозунгам вовсе не свидетельствует о том, что внешнеполитические концепции пакистанского руководства основываются на религиозных предписаниях. Речь скорее идет об активизации политики в странах традиционного распространения ислама. Она преследует вполне конкретные материальные цели, задачи и потребности. Несмотря на временные взлеты, у Пакистана в плане проведения религиозно обусловленной центросиловой политики шансов еще меньше, чем у Саудовской Аравии и Ирана.

 Итак, лишь немногие государства мусульманского мира проводят активную идеологическую, миссионерско-проповедническую, агитационную работу, стремятся утвердить религиозную идеологию во всех сферах жизни общества, воздействовать на региональную политику, закрепить за "мусульманским блоком" определенную политическую нишу на международной арене.

 А в какой мере РОССИЯ учитывает в своей политике в развивающемся мире и на Юге Содружества религиозный и этнический факторы? Хотя она утратила то влияние, которое имел СССР в Третьем мире, в силу своего геополитического статуса, экономического, демографического, военного, ядерного потенциала Россия остается ведущей державой СНГ. Для того чтобы сохранить этот статус, закрепить свои экономические и политические позиции, Россия участвует в мероприятиях по поддержанию мира и безопасности в постсоветском пространстве, в урегулирование здесь конфликтов. И в этом плане проблема учета этно-религиозного фактора имеет огромное значение для формирования ее тактической и стратегической линии по отношению к происходящим на Юге Содружества конфликтам. Ведь Россия - евразийская держава, и в ней самой сосредоточено многообразие культур, этносов и религий. Но для того, чтобы ее политика успешно реализовывалась, России необходимы тщательно выверенные государственные ориентиры, цели, которые следует реализовать в ближнем и дальнем зарубежье в краткосрочной и долгосрочной перспективе.

 Между тем на практике в российской политике на первый план зачастую выдвигаются либо чисто ведомственные интересы (военной верхушки, военно-промышленного комплекса, газовых и нефтяных монополистов), либо - взамен старых - новые идеологемы (вместо пролетарского интернационализма и поддержки социалистической ориентации - борьба с пресловутым исламским фундаментализмом). Кроме того, на российскую политику в ближнем зарубежье и на ее подходы к происходящим там конфликтным ситуациям пытаются оказывать воздействие сторонники и носители псевдодержавной идеологии. Отсюда берет начало стремление ряда официальных лиц, политиков и идеологов рассматривать Содружество Независимых Государств как временное образование, которое уступит вскоре место обновленной державе, являющейся чем-то вроде аналога исчезнувшего с географических карт СССР /70/.

 Война в 1994-1996 годах с Чечней, наращивание российского военного присутствия в Таджикистане и стремление расширить его в Закавказье, намеки политиков на возможность российского вмешательства в афганский конфликт - все это можно расценивать как попытки реанимировать в новых исторических условиях - но с куда меньшими, чем у СССР, возможностями - былую великодержавность. Существуют и другие объяснения этого явления: Запад, дескать, заинтересован в оттеснении России на периферию, в конфликтные зоны Юга, чтобы она не мешала устанавливать новый мировой порядок и заодно поддерживала на Востоке какую-то стабильность. Нейтрализация исламского фундаментализма также входит в эти геополитические планы. Российский историк И.Севостьянов подчеркивает в связи с этим: "В оттеснении России на Восток и Юг проглядывает стремление НАТО столкнуть волны нестабильности мусульманского и постсоциалистического пространства, чтобы они взаимно гасили друг друга и локализовались вдали от Западной Европы и Америки. Одновременно западный мир становился бы арбитром нового противостояния в Евразии" /71/.

 Как ни соблазнительно поверить в силу подобных хитроумных геополитических конструкций, базирующихся на теории "заговоров", они все же выглядят во многом надуманными. Ведь не Запад, а ведущие российские политики разрабатывают планы "бросков на юг", выступают с псевдодержавной риторикой, призывая "вернуть утраченные позиции" в Средней Азии, Закавказье, Третьем мире. Они восстанавливают отношения с "естественными" союзниками СССР времен "холодной войны" - Ираком, Ливией, другими маргинальными режимами Третьего мира и, сознательно или бессознательно, подыгрывают антироссийским силам в США и Западной Европе, требуя радикально развернуть внешнюю политику России от Запада к Югу и Востоку, как во времена "холодной войны".

 В военных кругах есть немало сторонников придания армии функции несущей конструкции "нового порядка" в СНГ. Командующие контингентами российских вооруженных сил в конфликтных зонах, имеющие, как правило, опыт афганской войны и службы в "горячих точках" СССР, если и не являются по политическим убеждениям "державниками", то уж по крайней мере ощущают себя больше представителями советских, а не российских войск. Не случайно же все "миротворческие" российские операции в Закавказье, в Таджикистане, недавнее "наведение конституционного порядка" в Чечне осуществлялись под красными знаменами уже не существующего советского государства. И в чисто военном плане тактика российских войск в конфликтах на Юге Содружества явилась вариантами одной и той же, апробированной в Афганистане модели. Так что политику России на Юге Содружества и в Третьем мире определяет все-таки не Запад. Функцию "жандарма СНГ" пытаются навязать ей некоторые политики и военные, пытающиеся в новых исторических, геополитических, экономических условиях реанимировать балансы и контрбалансы сил, подстраивать под подобные внешнеполитические конструкции российскую стратегию в отношении развивающихся стран зарубежного Востока, постсоветского Юга, существующих там конфликтных зон.

 Помимо этих тенденций, в российской политике дают о себе знать и противоречия переходного периода: незавершенность процесса формирования государственных структур, борьба элит, разновекторная внешняя политика, размытость и незавершенность государственной идеологии, формулирующей национальный интерес, отсутствие скоординированной внешнеполитической доктрины, которая учитывала бы не ведомственные, а национальные интересы страны.

 Но все же справедливости ради следует признать, что трудности, которые встают перед российской политикой на Юге Содружества, порождены объективными причинами, обстоятельствами, зачастую просто не зависящими от усилий, предпринимаемых Москвой. Большая часть конфликтов в СНГ вызвана сепаратизмом, а как известно из мировой практики, этот вирус практически не поддается лечению. Миротворчество России приходится осуществлять в условиях скрытого и явного сопротивления, которое оказывают посредническим усилиям России правящие элиты в новых независимых государствах, ставших ареной конфликтов. Но здесь речь идет о конфликтах, доставшихся России в "наследство" от СССР. Россия же оказалась слабо подготовленной к предотвращению конфликтов. И здесь определенную роль сыграло игнорирование ее политиками роли традиционных факторов, точно так же как Запад недооценил эту проблему в шахском Иране, на Арабском Востоке полагая, что модернизация автоматически снимает с повестки дня и национализм, и межэтническую рознь, и религиозный фанатизм.

 ВЫВОДЫ.

 1. В странах Востока религия продолжает оказывать влияние как на государственную политику, так и на участников массовых социально-политических движений. Политическая партия или общенациональный лидер, не владеющий языком религиозной символики, не могут рассчитывать здесь на успех своей программы, ее поддержку среди населения. Официальная идеология порой предназначает религии функцию некоей сдерживающей силы, барьера на пути проникновения западных идей и культуры, которые, по мнению традиционалистов, способны подорвать "самобытность" общества, оказать разлагающее воздействие на различные социальные группы, в особенности на молодежь и интеллигенцию, в поддержке которых власть особенно нуждается.

 Религия и этнические проблемы служат в Третьем мире "теоретическим оружием" в руках идеологов и политиков, которые помощью этих факторов осуществляют нередко фальсификацию истинной природы отношений между обществом и государством, народом и властью. Социально-политические вопросы, проблемы межгосударственных отношений, являющиеся как бы внешними для религиозных институтов, все больше становятся их внутренними проблемами, в результате чего происходит приобщение массы верующих к активному участию в политическом процессе. Сохраняется тенденция использования религиозных традиций в целях консервации отсталых общественных отношений, для разжигания национально-этнической или расовой розни.

 2. Для развивающихся государств и постсоветских республик Юга СНГ характерно отсутствие или зачаточное состояние структур гражданского общества, демократических ценностей, прав человека и свобод индивидуума. В результате этнические или религиозные группы внутри большинства государств склонны развивать коллективную идентичность основанную на этно-религиозных принципах или идеях коммунализма. Государственный национализм, понимаемый прежде всего как согражданство независимо от национальности, приходит в такой ситуации в противоречие с "этническим". На почве обострения отношений между ними, а также борьбы того или иного этноса за автономию, отделение либо воссоединение со своими соплеменниками и единоверцами, проживающими в других странах, и в Третьем мире, и на Юге Содружества происходит большая часть бурных конфликтов, вооруженных столкновений, войн.

 3. В большинстве государств "перемалывание" разноязыких, разнорелигиозных народов, принадлежащих к разным культурам и идентифицирующих себя как отдельные этнические либо конфессиональные группы общества, превращение представителей разных этносов в "граждан", членов государственного сообщества протекает медленно и с неимоверными трудностями. Нередко компонентом это<