ДЕРРИ: ЧЕТВЁРТАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

 

«Ты проиграло

Ты не можешь выигрывать всё время.

Ты проиграло

Ты не можешь выигрывать всё время, что я говорил!

Я знаю, милая моя,

Я вижу, как печаль опускается на твоём горизонте».

Джон Ли Хукер «Ты проиграло»

 

Апреля 1985

Я вам вот что скажу, друзья и ближние: я сегодня пьян. Пьян в задницу. Ржаное виски. Пошёл к Вэлли и начал, потом пошёл в шалман на Мейн-стрит за полчаса до закрытия и купил бутылку Ржаной. Я знаю, до чего я нажрался. Мы гуляли – веселились, а проспались – прослезились. Итак, вот он сидит один пьяный негр в общественной библиотеке после закрытия, с открытой книгой прямо перед собой и с бутылкой «Старого Кентукки» слева. «Скажи правду и устыдишь дьявола», – говаривала моя мать, но она забыла сказать, что иногда трезвостью этого парнокопытного не устыдишь. Ирландцы знают, что они, конечно, белые негры Господа, и кто знает, может быть, они на порядок впереди?

Хочу писать о пьянстве и о дьяволе. Помните «Остров сокровищ»? Старый морской волк на «Адмирале Бенбоу». «Мы их ещё уделаем, Джеки!» Держу пари, старый мудак даже поверил в это. Нажравшись рому или ржаной, – можно поверить во всё, что угодно.

Пьянство и дьявол. О'кей.

Иногда меня забавляет думать, сколько бы я протянул, если бы действительно опубликовал кое-что из этой писанины, которой я занимаюсь во мраке ночи, что-нибудь о Легионе Благопристойности, пожаре в «Блэк-Спот», похождениях банды Бредли… или о деле Клода Хэро и «Серебряном Долларе».

«Серебряный Доллар» – это была пивная, и то, что явилось самым странным массовым убийством за всю историю Америки, случилось именно там в сентябре 1905-го. В Дерри всё ещё есть старожилы, которые утверждают, что помнят её, но единственное свидетельство, которому я действительно доверяю, – это свидетельство Сарагуда. Когда это случилось, ему было восемнадцать.

Сарагуд теперь живёт в доме престарелых Паульсона. У него нет зубов, и его франко-новоанглийский акцент долины Святого Иоанна настолько силён, что, вероятно, только другой старый житель штата Мэн мог бы понять, что он говорит, если бы его разговор был передан фонетически. Сэнди Иве, фольклорист из Мэнского университета, которого я уже упоминал на этих страницах, помог мне перевести мои аудиозаписи.

Клод Хэро был, по словам Сарагуда, «мерзким сыном шлюхи, у которого был взгляд, который сверлил тебя, как кобылий глаз в лунном свете».

Сарагуд говорил, что он – и все, кто работал с Хэро, – верили, что он был хитёр, как собака, крадущая цыплят… когда совершал набеги с топориком на «Серебряный Доллар», всё более потрясающие с каждым разом. Это было не всё. До тех пор лесозаготовители в Дерри не считали, что таланты Хэро простирались дальше поджогов в лесах.

Лето 1905 года было долгим и жарким, и в лесах бушевало много пожаров. Самый большой из них, который, по его признанию, он учинил, просто поднеся зажжённую свечу к вороху щепок и хвороста, случился в Большом Индейском лесу в Хэвене. Он унёс двадцать тысяч акров самой твёрдой древесины, и дым от него чувствовался в тридцати пяти милях, когда конка тащилась по Ап-Майл-Хилл в Дерри.

Весной того года ходили разговоры об объединении в профсоюзы. Организацией их занимались четыре лесоруба (не то чтобы было много что организовывать – рабочие штата Мэн тогда были противниками союзов, они и сейчас в большинстве своём таковы), и одним из четырёх был Клод Хэро, который в своей профсоюзной деятельности видел шанс повыпендриваться и проводить ещё больше времени в попойках на Бейкер и Эксчейндж-стрит. Хэро и его компания называли себя «организаторами», а лесопромышленные тузы называли их «главарями». Воззвание, прибитое в столовых в лагерях лесорубов, сообщало, что любой, кого заподозрят в разговорах о профсоюзах, будет немедленно уволен с работы.

В мае того же года в ущелье Трефэм случилась краткосрочная забастовка, и хотя она была прервана тотчас же и рабочими, не желающими вступать в профсоюз, и городскими властями, Хэро и его дружки-организаторы рассматривали её как великую победу своего дела. Соответственно они пришли в Дерри, чтобы нажраться и «поорганизовывать»… или повыпендриваться, можно и так и эдак, в зависимости от того, чью сторону вы выбираете. Как бы то ни было, должен был действовать сухой закон. Они вламывались почти во все бары, закончив в сонном «Серебряном Долларе», обняв друг друга за плечи, напившиеся вусмерть, чередуя профсоюзные песнопения с до смешного напыщенными мелодиями наподобие «Глаза матери смотрят с небес», хотя я сам думаю, что любая мать, смотрящая оттуда и видящая своего сына в таком состоянии, могла бы быть прощена за то, что отвернулась.

Согласно Эгберту Сарагуду, единственной причиной, которую можно было усмотреть в участии Хэро в движении, был Дэйви Хартвелл. Хартвелл был главным «организатором», или «главарём», и Хэро был влюблён в него. Он не был единственным; многие причастные к движению любили Хартвелла глубоко и страстно, той гордой любовью, которую мужчины приберегают для тех из своего пола, которые имеют магнетизм, достигающий, по-видимому, святости. Дэйви Хартвелл был человеком, который ходил так, как будто ему принадлежит полмира, а на остальном висел замок.

Хэро вводил Хартвелла в дела организации так, как обучал бы его, если бы решил сделаться судостроителем в Бревере или в Бате, или строить Седьмые эстакады в Вермонте, или пытаться внедрить экспресс-пони на Западе. Хэро был хитрый и подлый, и в каком-нибудь романе у него совсем не было бы никаких положительных качеств. Но иногда, когда человек проводит жизнь, не доверяя другим и не вызывая доверия у них, одинокий (или потерянный), то есть сам по себе, он может найти друга или возлюбленного и жить для этого человека так же, как собака живёт для своего хозяина. Вот что, по-видимому, было между Хэро и Хартвеллом.

Так или иначе, четверо провели ту ночь в гостинице «Брентвуд Армз», которую лесорубы тогда называли «Плавучая собака» (почему – покрыто мраком и уже ушло навсегда, как и сама гостиница). Четверо вошли, ни один не вышел. Одного из них, Энди Делессепса, больше никогда не видели. Хотя история говорит, что он будто бы провёл остаток своей жизни в приятном покое в Портсмуте, но я как-то сомневаюсь в этом. Двое других главарей, Амсел Бикфорд и Дэйви Хартвелл, были найдены плавающими головой вниз в Кендускеаге. У Бикфорда не было головы – кто-то снёс её ударом топора лесоруба. У Хартвелла не было обеих ног, и те, кто нашёл его, клялись, что никогда не видели на человеческом лице такого выражения ужаса и боли. Кто-то растянул его рот, надув щёки, и когда те, кто обнаружил его, перевернули тело и разжали губы, в грязь выпало семь пальцев его ног. Одни думали, что он, может быть, потерял три других за годы работы в лесах; другие придерживались мнения, что он, может быть, проглотил их перед смертью.

К рубашке каждого была приколота бумажка со словом «Союз».

Клода Хэро так никогда и не предали суду за то, что случилось в «Серебряном Долларе» в ночь на 9 сентября 1905 года, поэтому нет возможности узнать точно, как он избежал судьбы других той майской ночью. Мы можем сделать предположение: долгое время он был сам по себе, выучился быстро прыгать, возможно, воспитал в себе собачью сноровку чуять реальную опасность и выбираться из неё. Но почему он не взял с собой Хартвелла? А может, он был взят в лес остальными «агитаторами»? Может быть, они припасли его напоследок, и он смог убежать, даже когда крики Хартвелла (заглушённые, так как ему в рот засунули пальцы ног) эхом раздавались во тьме и пугали птиц, разгоняя их с их насестов? Нет возможности узнать наверняка, но это последнее предположение мне кажется наиболее вероятным.

Клод Хэро стал человеком-призраком. Он приходил в лагерь в Долине Святого Иоанна, становился в очередь с другими лесорубами за едой, получал миску похлёбки, съедал её и уходил до того, как кто-то соображал, что он один из той компашки. Через несколько недель после этого он показался в пивнушке «Винтерпорт», говоря о профсоюзе и клянясь, что отомстит тем, кто убил его друзей; Хамильтон Трэкер, Уильям Мюллер и Ричард Бови – вот имена, которые он упоминал чаще всего. Все они жили в Дерри, и их остроконечные, с мансардами дома стоят на Западном Бродвее по сей день. Через годы они и их потомки подожгут «Блэк-Спот».

То, что были люди, которым не понравилось, что Клод Хэро выпутался, не может быть подвергнуто сомнению, особенно после того, как начались пожары в июне того года. Но хотя Хэро часто видели, он был быстр и чувствовал опасность, как зверь. Насколько я сумел выяснить, никакого официального обвинения против него не было выдвинуто и полиция так и не наложила на него руку. Может, боялись того, что Хэро мог сказать, если бы предстал перед судом за поджог.

Какие бы ни были причины, леса вокруг Дерри и Хэвена горели всё то жаркое лето. Исчезали дети, было больше драк и убийств, чем обычно, и облако страха, так же как и облако дыма, распространялось над городом.

Наконец первого сентября пришли дожди, и лило целую неделю. Центр Дерри затопило, что было необычно, но большие дома на Западном Бродвее были выше, и в некоторых из этих больших домов, должно быть, вздохнули облегчённо. Пусть сумасшедший «канук» всю зиму прячется в лесах, если это то, чего он хочет, – вот что они могли бы сказать. На это лето его работа сделана, и мы поймаем его до того, как высохнут леса в июне на следующий год.

Потом пришло 9 сентября. Я не могу объяснить, что случилось; Сарагуд не может это объяснить; насколько я знаю, никто не может. Я могу только пересказать события, которые произошли.

Сонный «Серебряный Доллар» был забит лесорубами, пьющими пиво. Снаружи спускались туманные сумерки. Кендускеаг поднялся высоко и отливал серебром, заполняя своё русло от берега к берегу, и, согласно Эгберту Сарагуду, «дул дьявольский ветер – он залезал через дырки в штанах и слепил глаза». Улицы превратились в болота. В задней комнате за одним из столов шла карточная игра. Это были люди Уильяма Мюллера. Мюллер был совладельцем железнодорожной ветки «Д.С, и У.М.», а также могущественным лесохозяином, которому принадлежали миллионы акров леса; а люди, которые играли в покер в «Долларе» этой ночью, были частично дровосеки, частично железнодорожные спекулянты-биржевики, но все были в напряге. Двое из них, Тинкер Маккатчесн и Флойд Калдервуд, посидели в тюрьме. С ними был Латроп Раунс (его прозвище, такое же неясное, как и «Плывущая собака», было Эль-Катук), Дэвид Стагли Греньер и Эдди Кинг – бородатый человек, чьи очки были такие же толстые, как и его пузо. Кажется очень вероятным, что они были из тех, кто в течение последних двух с половиной месяцев следил за Клодом Хэро. Кажется вероятным также, что они участвовали в той маленькой резне, которая покончила с Хартвеллом и Бикфордом.

Бар, как рассказал Сарагуд, был переполнен, десятки мужчин пёрли туда, пили пиво и закусывали, поливая покрытый опилками грязный пол.

Дверь открылась, и вошёл Клод Хэро. В руках у него был обоюдоострый топор дровосека. Он шагнул к стойке и локтями раздвинул себе место. Эгберт Сарагуд стоял слева от него; он заметил, что от Хэро пахло, как от лесного хорька. Бармен принёс Хэро большой бокал пива, два яйца вкрутую в миске и солонку соли. Хэро сунул ему двухдолларовую ассигнацию и положил сдачу – доллар восемьдесят пять центов в карман куртки. Он посолил яйца и съел их. Он посолил пиво, выпил его и отрыгнул.

– Снаружи места больше, чем внутри, – сказал Сарагуд, как будто половина жителей в северном Мэне не была всё это лето в шорохе от Хэро.

– Ты знаешь, что это правда, – ответил Хэро со своим всегдашним акцентом.

Он заказал себе ещё одно пиво, выпил и снова отрыгнул. Разговор в баре продолжался. Некоторые окликали Клода, и Клод кивал и махал им рукой, но не улыбался. Сарагуд сказал, что он выглядел как человек, который наполовину спит. За столом сзади продолжалась игра в покер. Эль-Катук сдавал. Никто не побеспокоился о том, чтобы сказать игрокам, что Клод Хэро в баре… хотя, так как их стол был всего лишь в двадцати футах и так как имя Клода произносилось людьми, знавшими его, не один раз, трудно понять, как они могли продолжать играть, не осознавая смертельной опасности. Но вот что произошло.

После того, как Хэро закончил вторую кружку пива, он попросил извинения у Сарагуда, поднял свой топор и повернулся к столу, где люди Мюллера играли в покер. Затем он начал резню.

Флойд Калдервуд только что налил себе стакан Ржаного виски и ставил назад бутылку, когда подошёл Хэро и отрубил руку Калдервуда по запястье. Калдервуд посмотрел на руку и закричал: она всё ещё держала бутылку, но вдруг оказалась ни к чему не прикреплена, кроме мокрых хрящей и вен. На какой-то момент отрубленная рука даже плотнее сжала бутылку, а потом упала и легла на стол, как мёртвый паук. Из запястья хлынула кровь.

В баре кто-то требовал ещё пива, и кто-то спросил бармена, которого звали Джонси, красит ли он всё ещё свои волосы. «Никогда не красил их», – ответил Джонси сварливо: он был тщеславен в отношении своих волос.

– Я встретил проститутку в Макортни, которая сказала, что то, что растёт вокруг твоего хера, белое, как снег, – сказал парень.

– Она трепло, – ответил Джонси.

– Спусти портки и дай нам поглядеть, – сказал лесоруб по имени Фолкленд, с которым Эгберт Сарагуд состязался в выпивке до прихода Хэро. Это вызвало общий смех.

Позади них пронзительно кричал Флойд Калдервуд. Несколько человек, прислонившись к стойке, случайно повернулись и увидели, как Клод Хэро погрузил свой топор в голову Тинкера Маккатчесна. Тинкер был крупным мужиком с чёрной седеющей бородой. Он привстал, по лицу его потекла кровь, затем он опять сел. Хэро вытащил топор из его головы. Тинкер начал снова подниматься, и Хэро ударил топором сбоку, погружая его в затылок. Он издал звук, как сказал Сарагуд, как будто тюк белья упал на пол. Тинкер плюхнулся на стол, карты веером посыпались у него из рук.

Остальные игроки заорали. Калдервуд, всё ещё пронзительно вопя, пытался поднять правую руку левой, его кровь вытекала из обрубка запястья непрерывным потоком. У Стагли Греньера было то, что Сарагуд назвал «пугачом» (означающим пистолет в кобуре под мышкой), и он тянулся за ним абсолютно безуспешно. Эдди Кинг пытался встать и упал прямо со стула на спину. Перед тем, как он смог встать, Хэро встал над ним, расставив ноги, и занёс топор над его головой. Кинг закричал и сжал руки в умоляющем жесте.

– Пожалуйста, Клод, я только что женился в прошлом месяце! – вскричал Кинг.

Топор опустился, его основание почти исчезло в огромном животе Кинга. Кровь брызнула на брусчатый потолок «Доллара». Эдди начал пятиться назад по полу. Клод вытащил топор из него так же, как хороший дровосек вытаскивает топор из древесины мягких пород, качая его взад-вперёд, чтобы освободиться от цепкого захвата сочной древесной мякоти. Когда топор высвободился, он обрушил его на голову Кинга, затем ещё раз, и крик Эдди Кинга прекратился. Однако Клод Хэро не успокоился: он начал кромсать Кинга, как щепки.

В баре разговор переключился на то, какая будет зима. Верной Стэнчфилд, фермер из Пальмиры, заявил, что она будет мягкой – дождь осенью истощает снег зимой. Альфи Ноглер, у которого была ферма на Ноглер-Роуд в Дерри (её сейчас нет; там, где Альфи Ноглер когда-то выращивал горох, и бобы, и свёклу, теперь на восемь миль тянется шестиколейная железнодорожная ветка), позволил себе не согласиться. Он видел аж восемь колец на некоторых волосатых гусеницах – неслыханное количество. Ещё один обещал гололёд; ещё кто-то грязь. Надлежащим образом вспомнили ураган 1901-го. Джонси пустил по бару кружки пива и миски крутых яиц.

А за ними продолжались крики и рекой лилась кровь.

В этом месте моего опроса Эгберта Сарагуда я выключил магнитофон и спросил его: «Как это случилось? Вы говорите, что вы не знали, что это продолжается, или вы знали, но дали этому продолжаться, или ещё что?»

Подбородок Сарагуда упал на верхнюю пуговицу его запачканной едой майки. Брови его сдвинулись. Тишина в комнате Сарагуда, маленькой, тесной, пахнущей медикаментами, длилась так долго, что я собрался повторить свой вопрос, когда он ответил: «Мы знали. Но это, по-видимому, не имело никакого значения. Это было своего рода политикой. Да, вроде этого. Как городские дела. Пусть люди, которые разбираются в политике, заботятся о ней, а люди, которые разбираются в городских делах, занимаются ими. Такие вещи лучше всего делаются, когда работяги не вмешиваются».

– Вы действительно говорили о погоде и просто боялись выйти и сказать, так? – спросил я внезапно. Вопрос просто вырвался у меня, и я, конечно, не ожидал, что Сарагуд, который был старым, и медлительным, и неграмотным, ответит на него… но он ответил совсем без удивления.

– Да, – сказал он, – возможно.

Пока мужчины в баре продолжали говорить о погоде, Клод Хэро продолжал резню. Стагли Греньеру наконец удалось высвободить свой пугач. Топор опускался раз за разом на Эдди Кинга, который уже был разрублен на куски. Пуля, которую выпустил Греньер, попала в основание топора и рикошетом отлетела с искрой и протяжным визгом.

Эль-Катук поднялся на ноги и начал отходить задом. Он всё ещё держал колоду карт, которую раздавал; карты полетели на пол. Клод пошёл за ним. Эль-Катук выставил руки. Стагли Греньер сделал ещё один выстрел, который прошёл в десяти футах от Хэро.

– Остановись, Клод, – попросил Эль-Катук. Сарагуд сказал, что ему показалось, будто Катук пытался улыбнуться. – Я не был с ними. Я вовсе в этом не замешан.

Хэро только оскалился.

– Я был в Милленоккете, – убеждал Эль-Катук, его голос поднялся до крика. – Я был в Милленоккете, клянусь именем своей матери! Спроси любого, если не веришь мнеееее…

Клод поднял окровавленные топор, и Эль-Катук швырнул остатками карт в его лицо. Топор со свистом опустился. Эль-Катук увернулся. Лезвие топора застряло в обшивке, которая покрывала заднюю стену «Серебряного Доллара». Эль-Катук попытался бежать. Клод вытащил топор из стены и всадил его ему между лодыжками. Эль-Катук рухнул. Стагли Греньер снова выстрелил в Хэро, на этот раз немного удачнее. Он целился в голову сумасшедшего лесоруба – пуля ударила в мясистую часть бедра Хэро.

Тем временем Эль-Катук отчаянно полз к двери, волосы упали на его лицо. Хэро снова опустил топор со злобным рычанием, и через мгновение отрубленная голова Катука катилась по полу, устланному опилками, с причудливо высунутым языком. Она подкатилась к обутой ноге лесоруба по имени Уорни, который провёл большую часть дня в «Долларе» и который к тому времени так нагрузился, что не понимал, на земле он или на море. Он отфутболил голову, не глядя, что это такое, и крикнул Джонси принести ему ещё пива.

Эль-Катук прополз ещё три фута, кровь била из его шеи сильной струёй, прежде чем он окончательно отбросил копыта. Это подстегнуло Стагли. Хэро повернулся к нему, но Стагли выскочил в уборную и запер дверь.

Хэро бросился туда, вопя и беснуясь, слюни текли у него изо рта. Когда он вошёл, Стагли не было, хотя холодное, протекающее помещение не имело окон. Минуту Хэро стоял там, опустив голову, мощные руки его были забрызганы кровью и слизью, и затем с рёвом смахнул крышки с трёх очков. И в этот момент он увидел, как ботинки Стагли исчезают под зазубренной доской, идущей по краю стены туалета. Стагли Греньер с пронзительным криком бежал под дождём по Эксчейндж-стрит, весь в дерьме, крича, что его убивают. Он пережил резню в «Серебряном Долларе» – он был единственным, кто пережил, но через три месяца, наслушавшись шуток о методе своего избавления, он навсегда покинул Дерри.

Хэро вышел из туалета и стоял перед ним, как бык после приятного волнения, голова была опущена вниз, топор он держал перед собой. Он тяжело дышал и сопел и был покрыт запёкшейся кровью с головы до ног.

– Закрой дверь, Клод, вонища идёт до небес, – сказал Сарагуд. Клод уронил топор на пол и сделал, что его просили. Он пошёл к карточному столу, где сидели его жертвы, отфутболив по дороге отрубленную ногу Эдди Кинга. Затем он просто сел и положил голову на руки. Возлияния и разговор в баре продолжались. Через пять минут начали прибывать ещё люди, среди них три или четыре заместителя шерифа (за главного был отец Лала Маршена, и когда он увидел всё это, у него случился сердечный приступ, и его отправили к доктору Шратту). Клода Хэро повязали. Когда его забирали, он не оказал никакого сопротивления.

Той ночью все бары на Бейкер и Эксчендж-стрит бурлили и кипели от новостей о резне. Праведная ярость начала брать верх, и, когда бары закрылись, более семидесяти человек отправились в город к тюрьме и окружному суду. В руках у них были факелы и фонари. Некоторые несли пистолеты, некоторые – топоры, некоторые – ножовки.

Окружной шериф должен был вернуться из Бангора полуденным автобусом на следующий день, поэтому его там не было, а Гус Маршен лежал в лазарете доктора Шратта с сердечным приступом. Два заместителя, которые сидели в конторе, играя в криббидж, услышали, как идёт толпа, и быстро вышли оттуда. Пьяные вломились и вытащили Клода Хэро из тюремной камеры. Он не очень-то протестовал, и казался безучастным.

Они протащили его на своих плечах, как футбольного героя, вынесли на Канал-стрит и там линчевали на старом вязе, нависавшем над Каналом. «Он совсем не сопротивлялся», – сказал Эгберт Сарагуд. Это было, насколько подсказывают городские хроники, единственное линчевание, которое когда-либо имело место в этой части штата Мэн. И почти нет необходимости говорить, что в «Новостях Дерри» не было никаких сообщений. Многие из тех, кто продолжал беспечно пить, пока Хэро делал своё дело в «Серебряном Долларе», участвовали в линчевании – вздёрнули его. К полуночи их настроение изменилось.

Я задал Сарагуду последний вопрос: видел ли он кого-нибудь, кого он не знал, в течение этого страшного дня? Кого-нибудь, чей вид удивил его, как странный, не к месту, смешной, даже клоунский? Кого-нибудь, кто бы пил в баре в этот день, кого-то, кто, может быть, обратился в одного из подстрекателей в эту ночь, пока пьянка продолжалась и разговор перешёл к линчеванию?

– Может быть, это было, – ответил Сарагуд. Он устал к тому времени и клевал носом, готовый к послеобеденному сну. – Это было очень давно, мистер. Давным-давно.

– Но вы кое-что помните, – сказал я.

– Я, помню, думал, что по дороге в Бангор должна быть ярмарка, – сказал Сарагуд. – Я в ту ночь гудел в «Кровяной Бадье». «Бадья» была в шести дверях от «Серебряного Доллара». Там был парень… смешной такой парень… делал сальто и перевороты… жонглировал стаканами… трюки… клал монеты на свой лоб, и они оставались прямо там… смешно, знаете ли…

Его костлявый подбородок снова опустился ему на грудь. Он собирался заснуть прямо передо мной. В углах рта начала скапливаться слюна; у рта было столько складочек и морщинок, как на кошельке у леди.

– Видел его несколько раз с тех пор, – сказал Сарагуд. – Думаю, что он, может быть, так хорошо провёл время той ночью… что решил уходить.

– Да. Он долго был поблизости, – сказал я.

Его ответом был слабый храп. Сарагуд заснул в своём кресле у окна с лекарствами, разложенными для него на подоконнике, как солдаты, явившиеся на смотр. Я выключил свой магнитофон и просто сидел какое-то время, глядя на него, этого странного путешественника по времени с 1890 года, который помнил время, когда не было машин, электрических ламп, самолётов, штата Аризона. И Пеннивайз был там, указывая им дорогу к ещё одному жуткому жертвоприношению, ещё одному в длинной истории жутких жертвоприношений Дерри. То, которое было в сентябре 1905-го, послужило началом периода страха, включившего взрыв Кичнеровского чугунолитейного завода в следующем году на Пасху.

Это вызывает некоторые интересные (и, насколько я знаю, жизненно важные) вопросы. Что Оно в действительности ест, например? Я знаю, что некоторые дети были частично съедены – это показывают отметины-укусы, но, возможно, именно мы заставляем Его делать это. Конечно, с детства мы слышали, что первое, что делает монстр, когда уносит тебя в глухой лес, – так это съедает тебя. Это, вероятно, худшее, что мы можем вообразить. Но в действительности монстры живут верой, не так ли? Я пришёл к твёрдому выводу: пища может давать жизнь, но источник силы – вера, а не пища. И кто более всего способен к всеобщему проявлению веры, как не ребёнок?

Но возникает проблема: дети растут. В церкви сила увековечивается и обновляется периодическими ритуальными действиями. В Дерри тоже власть, по-видимому, увековечивается и обновляется периодическими ритуальными действиями. Может быть, Оно защищается тем, что, когда дети вырастают и становятся взрослыми, они уже либо неспособны к вере, либо искалечены духовным или воображенческим артритом.

Да. Я думаю, секрет здесь. И если я позвоню друзьям, что они вспомнят? Чему они поверят? Достаточно ли этого, чтобы покончить с этим страхом раз и навсегда, или только достаточно, чтобы быть убитым? Их зовут – я знаю это очень хорошо. Каждому убийству в этом новом цикле был вызов. Мы почти убили Его дважды, и в конце концов мы загнали его в лабиринт туннелей и в отвратительные вонючие норы под городом. Но мне кажется, я знаю ещё один секрет: хотя Оно бессмертно (или почти бессмертной, мы – нет. Оно должно только ждать до тех пор, пока акт веры который сделал нас потенциальными убийцами монстра и источниками силы, не станет невозможным. Двадцать семь лет. Возможно, этот период сна для Него такой же короткий и освежающий, как дневной сон для нас. И когда Оно пробуждается, Оно то же самое, но треть нашей жизни прошла мимо. Наши перспективы сузились, наша вера в колдовство, которая и делает колдовство возможным, износилась, как пара новых ботинок после многодневного хождения.

Зачем звать нас снова? Почему не дать нам просто умереть? Потому что мы почти убили Его, потому что мы напугали Его, я думаю. Потому что Оно жаждет отмщения.

И теперь, теперь, когда мы не верим больше в Санта-Клауса, в Золотой Зуб, в Гензель и Гретель или тролля под мостом, Оно для нас готово. Возвращайтесь, – говорит Оно. – Возвращайтесь, закончим наше дело в Дерри. Приносите всякие свои шарики и свои «берегись»! То-то поиграем! Возвращайтесь, и мы посмотрим, помните ли вы простейшую вещь из всех: как нужно быть ребёнком, облечённым верой, и поэтому бояться темноты.

В этом одном, по меньшей мере, я выигрываю на тысячу процентов я боюсь. Так жутко боюсь!

 

ЧАСТЬ V

РИТУАЛ ЧУДИ

 

Этого не надо делать. Все сети сгнили. Вырви кишки из машины, не строй больше мостов. Через какой воздух ты будешь летать, чтобы соединить континенты? Пусть слова падают как угодно – они не спасут любовь. Это будет редкое испытание. Они очень хотят спастись. Наводнение сделало свою работу.

Уильям Карлос Уильямс «Патерсон»

 

Смотри и запоминай. Смотри на эту землю,

Далеко-далеко через заводы и траву.

Конечно, да, конечно, они позволят тебе пройти.

Говори тогда и спроси лес и суглинок:

Что ты слышишь? Что шепчет земля?

Землю отняли у тебя: это не твой дом.

Карл Шапиро «Лекция о путешествии для изгнанников»

 

Глава 19