Небеса, увенчанные Распятием

 

Чтобы показать мне обычно запертую в середине дня церковь, отец Стефан Катинель своим ключом отпер дверь и сказал: «Заходите!»

Внутри было светло, чисто и тихо. Поэтому мы разговаривали почти шепотом.

Я спросил, сколько в их красивом храме стоит покреститься? Отец Стефан ответил, что за таинства католики денег не берут.

И вообще – если креститься пожелает взрослый, то дело это долгое. Прежде ему придется ходить на занятия, изучать катехизис, знакомиться с приходом и священниками.

– Долго ходить?

– Долго. Может быть, год. Ну или полгода.

– А раньше никак не покрестят?

– Никак.

Сам католический батюшка был молод и невысок. Пахло от него не ладаном, а хорошим афтешейвом. На левом веке виднелся шрам: несколько лет назад попал в автокатастрофу.

Разговаривал он с симпатичным прибалтийским акцентом.

– Вы ведь родились не в Петербурге?

– В Белоруссии. В маленькой деревне. Семья была очень верующей. Каждое воскресенье мы ходили за семь километров в храм.

У меня четыре сестры и брат. Мама очень хотела, чтобы я помогал священнику во время службы. А я спорил, говорил, что недостоин, был драчуном, домой приходил с синяками. Обо мне говорили, что в приличной семье растет неизвестно кто.

Потом за компанию с приятелями как-то все-таки пошел прислуживать к алтарю – и упал в обморок. Когда вернулся домой, сказал: «Все! Больше не пойду!»

– Но все равно пошли?

– После армии мне уже совсем не хотелось ходить в храм. Я переехал в Вильнюс… и вот там случился перелом.

Не могу объяснить, что произошло. Призвание – это всегда тайна. Это было, как будто Бог просто взял меня за руку.

Уже в Петербурге одна монахиня-францисканка нарисовала мне в подарок картину: большая рука ведет маленького мальчика. Хотя я никогда не рассказывал ей свою историю.

– И вы поступили в семинарию?

– В те годы в СССР было только две католические семинарии. Одна для литовцев, вторая для всех остальных. Чтобы поступить туда, нужно было разрешение КГБ. Я четыре года ждал, прежде чем этот порядок отменили и я смог поступить.

– Каково это – круто поменять жизнь… стать священником… знать, что больше никогда не будешь делать того, что хочется?

– Сегодня в семинарию поступает шестнадцать-двадцать человек. До рукоположения доходят один-два. А на наш курс поступило двадцать человек. И восемнадцать были рукоположены! Все-таки в советское время этот шаг делали более осмысленно.

А вообще, учеба в семинарии – лучшие годы моей жизни. До сих пор благодарю за них Бога.

Помню, с другом начали посещать детский дом под Ригой. Мы приехали поговорить с директором, а он сказал, что воспитывает преступников. Что четверо из пяти выпускников становятся уголовниками. Но встречаться с детьми разрешил.

Мы поехали туда первый раз на велосипедах, в спортивных костюмах, с гитарой. Дети обалдели. Потом они рассказывали, что представляли священников, как угрюмых бородатых дядек.

Сперва мы просто пытались стать им друзьями. Потом дети сами попросили научить их молиться. Поработать удалось только два года. Может быть, не все те дети сейчас живут правильно. Но верю, что что-то мы сделали.

По крайней мере одна девочка, я знаю, уехала к монахиням во Львов. Кстати, она была совсем не лучшей ученицей в школе.

– В Петербурге у вас много работы?

– Католиков в городе немного. От силы пятнадцать тысяч на пятимиллионный город. Но священников – только двенадцать человек. То есть… ну, сами считайте, сколько на каждого приходится прихожан.

Я живу при церкви. Посетители идут круглые сутки. Иногда нет возможности даже толком помолиться.

Год назад нас пытались довольно серьезно обворовать. Некоторые приходят, сами нетвердо понимая, зачем. Некоторые – наоборот, твердо понимая. Один раз пришла женщина, сказала, что в нее вселился бес. Попросила изгнать.

– А вы?

– А я изгонял. Когда кропил ее после молитвы святой водой, то ее действительно… только что наизнанку не выворачивало. Очень неприятное зрелище. Только не подумайте, что раз мы католики – значит, у нас тут всякие ужасы. У нас вот детская воскресная школа есть.

– Чем, кроме изгнания бесов, обычно занимаются священники?

– У каждого свои обязанности. Кто-то работает в приходе. Кто-то ходит в тюрьмы или к умирающим. Другие ремонтируют возвращенные храмы. На самом деле работы много. У нас есть летний лагерь для подростков, маленькая газета и своя футбольная команда.

– С кем играете?

– В следующий раз у нас матч с православными из Чесменской церкви. Пока что молимся: хотим выиграть.

– Всегда хотел узнать: на какие деньги вы живете? Что записано в вашей трудовой книжке? Случается ли, что пятого и двадцатого числа каждого месяца священники в сутанах выстраиваются перед окошечком «КАССА» и расписываются в ведомости за зарплату?

– У священников не бывает зарплаты. Тем более у католических священников в России. Честное слово: живем на то, что подают прихожане. И из этих же денег нам нужно оплачивать электричество и коммунальные услуги в храме.

– Кроме футбола у вас есть какие-нибудь отношения с православными?

– Папа Иоанн-Павел II называет православных не иначе, как «наша дорогая Церковь-Сестра». Мы часто пьем с православными священниками чай, ходим друг к другу в гости.

И вообще. Русь была крещена за двести лет до того, как Вселенская церковь разделилась на православных и католиков. Может быть, когда-нибудь мы снова будем вместе…

По крайней мере, мы об этом молимся постоянно.

 

Невесты Христовы

 

В средневековой Европе люди шутили: Всеведущий Бог, разумеется, знает все на свете. Но даже Ему не известно, сколько на свете существует монашеских орденов.

По очень приблизительным оценкам, в ватиканской канцелярии их зарегистрировано около десяти тысяч. Включая такие, как «Белые Рогационисты святого Гормисдаса» или, скажем, «Африканские миссии Божественного Усердия».

Из этого числа в Петербурге представлено пять орденов.

Один монастырь мужской. Называется «Дон Боско». Тамошние монахи, посвятившие себя работе с молодежью, за свой счет оборудовали при одном из ПТУ полиграфический центр и обучают местных подростков профессии печатника.

Придет такой выпускник ПТУ устраиваться на работу, его спросят: «Где учились?», а он в ответ: «Да так… в католическом монастыре».

Женских же монастырей четыре. Первыми, еще шесть лет назад, в Петербурге появились сестры из «Ордена Миссионерок Божественной Любви матери Терезы Калькуттской».

Монахини в белых с синими одеяниях родом были в основном из Индии и занимались тем, что помогали собесу Центрального района управиться с подопечными старичками и инвалидами. Сегодня они открыли собственный приют для больных и бездомных.

Режим дня у сестер жестче некуда. В полседьмого утра, в час когда даже фонари еще не зажжены и на улицах воют замерзшие собаки, в приюте служится месса. Ложатся спать монахини за полночь.

А четырнадцать часов между этими крайними точками они занимаются тяжелым физическим трудом: носят продукты, драят полы в больницах, выносят мусор и «утки».

Вслед за «Миссионерками» появились монашки-францисканки. Францисканский Орден – наверное, самый известный монашеский орден в мире. В нем в свое время состояли Данте, Христофор Колумб, король Людовик IX, и даже город Сан-Франциско назван в честь основателя этого Ордена.

Петербургские францисканки взялись за дело активно. Они работали в больницах, проводили собрания студентов из Африки, вели молодежные кружки при Нотр-Дам де Лурд.

Пару лет назад добрались до Петербурга трое сестер из Испании, представляющих конгрегацию «Verbum Dei» – «Слово Господне». Их фронт работ – подготовка начинающих католиков к таинству крещения.

Четвертым же, и самым экзотичным из всех петербургских женских монастырей, является монастырь доминиканский.

По-латински доминиканцы пишутся «Dominicanes». Было время, когда острословы расшифровывали это название как «Domini Сanes» – «Псы Господни».

Когда-то именно доминиканцы заведовали инквизицией – я же обещал, что и до нее доберемся! Однако в Петербурге сестры появились с миролюбивыми намерениями. Со временем они хотели бы открыть здесь детский сад.

Когда в полном монашеском облачении они идут по Невскому на вечернюю мессу в собор Святой Екатерины, то способны парализовать движение одним фактом своего появления.

В черных плащах и белых передничках, с четками у пояса и молитвенниками в руках. Впереди – матушка-настоятельница. За ней, гуськом, – остальные сестры.

Пешеходы сворачивают себе шею. Гибэдэдэшники застывают с открытыми ртами. Водители, засмотревшись, таранят впереди стоящие автомобили…

Сестры не обращают внимания. Все – суета сует. Они – заняты делом.

То, что сестры именуют «наш монастырь», еще не так давно являлось расселенной коммуналкой на втором этаже дома по Владимирскому проспекту.

Внутри не просто чисто – стерильно. По дому монахини ходят в теплых шлепанцах и особых домашних плащиках. Их пятеро: четверо из Латинской Америки и итальянка сестра Матильда. Она же – настоятельница монастыря.

«Холодно вам здесь после тропиков?» – спросил я. «Ой, не спрашивайте!» – замахали руками улыбчивые монашки.

Квартира тесна для сестер. Насколько я понял, одна из них ночует прямо в коридоре. Но самую большую и светлую комнату сестры оставили незанятой. Это часовня. Здесь начинается и заканчивается их день.

Все монахини приносят три обета: бедности, целомудрия и послушания. Наверное, по причине послушания, сестры решили, что разговаривать со мной должна именно настоятельница.

Сестра Матильда была дородна, немолода и носила очки.

– Если не секрет, как получилось, что вы вступили в Орден?

– Я хотела быть монахиней с детства. Мой отец рано умер, в семье было еще несколько маленьких детей. Так что воспитывалась я в монастыре. В 14 лет сказала сестрам, что хочу вступить в Орден, и начала готовиться к монашеской жизни.

Через четыре года я принесла первые обеты – для начала на год. Вечные обеты, обеты на всю жизнь, смогла принять только в 26 лет, пройдя несколько этапов подготовки.

Вообще, стать монахом трудно. Не думайте, что это – будто ты пришел, постригся, и обратного пути уже нет. Двое из трех, кто решился на этот шаг, не выдерживает и спустя год-три все-таки возвращается к жизни в миру. Я не вернулась…

– Как происходит сам обряд пострижения в католические монахини?

– Ой, это очень красивый обряд! Девушка, одетая в белое платье невесты, входит в храм, а там сестры уже ждут ее и все вместе молятся. Ей вручают черно-белое одеяние нашего Ордена. Пока она переодевается в особом помещении, хор поет древние латинские гимны.

Затем монахиня зачитывает свои обеты. Священник обстригает у нее немного волос и вручает обручальное кольцо. Теперь она – невеста Христова. Можно начинать работать…

– Интереснее узнать, как сестры отдыхают.

– А времени на отдых почти не остается! Нужно учить русский, работать по дому, встречаться с людьми, успевать помочь бедным и одиноким. Плюс не забывать о том, зачем вообще мы приехали в Россию…

Если и остается время, то от силы час-полтора перед сном. Тогда мы беседуем. Читаем вслух, стараемся лучше узнать друг друга… Монастырь – это ведь как большая семья.

– Можно ли монахиням смотреть телевизор? Вы родом из Италии, сестры – из Латинской Америки. А по телеку полно итальянских и латиноамериканских сериалов.

– Серьезно? Есть такие? Иногда мы смотрим телевизор. Но не сериалы, а в основном новости. Хотим узнать, что происходит в мире, чтобы молиться о тех, кто попал в беду.

– Как вы ходите по улицам, не страшно? Вы, хоть и монахини, но все-таки женщины… а у нас – преступность… нет ли в вашем кармане чего-нибудь вроде газового баллончика?

– У нас есть молитва и упование на волю Божию. Это посильнее, чем баллончик.

Я взглянул в окно. Снаружи, на Владимирском проспекте, своим чередом шла жизнь. Какая-то другая жизнь. Я задал последний вопрос сестре Матильде.

– Надолго ли вы в Россию?

Она улыбнулась:

– Лично я готова прожить здесь и три года, и десять лет… и всю жизнь. Основательница нашей ветви Ордена всегда мечтала о том, чтобы сестры-доминиканки жили в России и помогали православным братьям.

Если здесь я смогу быть кому-то полезной… смогу облегчить чью-то боль… скрасить чье-то одиночество… куда я отсюда поеду?

С этой статьей в свое время я, завязав с журналами, дебютировал в ежедневной прессе.

Понятно, что «первая» и «лучшая» – не однокоренные слова. Тем не менее на примере именно этой статьи продемонстрирую вам три главных правила, вернее, приема написания бестселлера.

Таких правил существует больше, чем три. Но остальные будут моим секретом, ладно?

Правило номер один: правильная первая фраза.

Стандартные ВУЗовские учебники журналистского мастерства рекомендуют изложить в первой фразе суть вашего материала.

Например, так: «Вчера возле проходной N-ского завода рабочие видели лося». Дальше – развернутое изложение события (какого лося, куда лось направлялся, как именно рабочие отшибали ему рога и т. д.).

Мне такой путь не кажется привлекательным. Я считаю, что стартовая фраза должна не рассказывать читателю, о чем он прочтет, а всего лишь заставлять читать дальше.

Фраза совсем не обязательно должна иметь отношение к тому, о чем пойдет речь. Самая первая статья, написанная мною, была о панк-роке. Начиналась она так:

Году в 1986-м меня часто били по уху. Ухо страдало из-за того, что в него была вставлена сережка…

Знали бы вы, какой резонанс вызвала статья в те годы, когда ношение сережки считалось актом личного гражданского мужества!

Впрочем, перебарщивать со стилистическими изысками тоже не следует.

В петербургской газете «Смена» работает репортер Алексей Орешкин. Он считается очень хорошим журналистом. Каждый раз, начиная читать его репортажи, я внутренне содрогаюсь.

Один из репортажей описывал открытие выставки лодочных моторов. Не ручаюсь за точность, но начинался он приблизительно так:

Пришла весна. Масленица кончилась. Все блины съедены. Так что о блинах говорить не станем. Станем говорить о лодочных моторах, тем более что вчера открылась их, моторов, выставка.

Как вам?

Правило номер два звучит так: с какой бы громкой фразы ни начиналась ваша статья, материал для нее собирать все равно придется.

Журналюги пытаются обойти это правило всеми возможными способами. Рассмотрим простой пример.

В начале 1990-х считалось модным писать о проституции. Кое-кто тешится этой темой до сих пор. Наверняка и вы читали подобные сочинения. Вспомните, как они построены.

Во-первых, очень часто материал о проститутках является чистой фантазией, основанной на просмотре пары киношек и не дочитанном в ВУЗе Достоевском.

Случалось мне читать красочные рассказики на тему, как по заданию редактора журналист отправлялся в ночь, платил проститутке, она приводила его домой, где (как без этого?) за занавеской плакала маленькая проституткина дочка, а распутная мама всю ночь пила с журналистом водку, играла на гитаре и, рыдая, задавала вопрос: где еще, как ни на панели, ей брать деньги для воспитания детей?

Во-вторых, материал о розничной любви может быть составлен на основе беседы с действительно пойманной на улице тетечкой и слово в слово воспроизводить ее речь.

То есть из редакции выползти журналист себя заставил. Но на этом сломался, плюнул и все равно пошел попить пива.

Это лучше, чем во-первых, но не намного. Только очень глупая женщина может зарабатывать на хлеб таким образом. И слова глупой женщины тоже глупы, неинтересны. А ваша задача – написать интересно.

Как это сделать? Только одним способом: собирать материал!

Возьмись писать о проституции, я бы:

а) прочел об истории феномена и запомнил самые интересные факты (типа: «До революции падшие женщины обращались к состоятельным господам с фразой „Я – Незнако-умка. Не желаете ознако-умиться?"“);

б) постарался бы найти хоть какие-нибудь цифры. Цифры – это очень важно. Именно они придают материалу достоверность. В данном случае за цифры могут прокатить расценки услуг, количество возбужденных уголовных дел, частота коитусов у среднестатистической дамы и все в таком роде;

в) сходил бы посмотреть, что НА САМОМ ДЕЛЕ происходит в квартале Красных фонарей. Описывая же увиденное, внимание стал бы обращать лишь на то, что НЕ укладывается в рамки стереотипа (например на то, что обещанный секс проститутки… поганки!… делают крайне неумело);

г) осветил бы вопрос не с одной, а с РАЗНЫХ СТОРОН. Если кино снято с одного ракурса, значит, это фуфло, а не кино. Занимаясь проститутками, спросите о них у ментов, врачей-венерологов, покупателей их услуг и т. д.

Запомнили?

Правило номер три вытекает из правила номер два: материал нужно СОБИРАТЬ, а не переписывать из других статей и тем более книг.

Все, что можно сказать, давно сказано. История письменности – это история бесконечного цитирования. Все переписывают у всех. Каждый новый текст – лишь полемика с предыдущим текстом на ту же тему.

Никто не смотрит на жизнь. Все смотрят в книгу, которую читает сосед в метро.

Все – кроме вас. Вы – исключение. Журналист – это тот, кто стоит в этом ряду под номером один. Только он смотрит на жизнь… а уже у него переписывают те, кто идет дальше.

Именно в том, чтобы слепить из окружающей реальности материал на 250 строк (и получить за свое умение как можно больший гонорар), состоит ваша работа. Тот же, кто говорит: «Вчера прочел такую книжечку! Буду писать на ее основе статью!» – тот не журналист, а так… тупица с амбициями.

Впрочем, из правила три, разумеется, есть исключения. Если вам очень хочется списать статью не из жизни, а из чужой книжки, то ни в чем себе не отказывайте.

Только в этом случае постарайтесь статью актуализировать. Приблизить прочитанное к окружающей реальности.

Например так, как это сделано в предлагаемом ниже материале.