Глава V. Капитал и власть

Ни одна проблема не подвергалась эконо­мистами более тщательному исследованию, чем проблема соотношения между тем, что издавна принято называть факторами производства, - землей, трудом, капиталом и предпринимательским талантом, который соединяет эти факторы воедино и направляет их использование. Вплоть до недавнего времени проблема эффективности производ­ства, то есть получения максимального результата при наличных производственных ресурсах, рассматривалась почти исключительно как проблема достижения наилуч­шей комбинации этих элементов. Разъяснение с помощью разного рода диаграмм таинственных проблем, заключен­ных в комбинации этих факторов, остается одним из элементарных педагогических приемов в экономической науке.

В такой же мере экономистов интересовал вопрос о том, каким образом определяются цены на факторы производства, то есть рента, заработная плата, процент и прибыль. Действительно, в соответствии с классической традицией считалось, что этот вопрос имеет два аспекта: проблему стоимости, связанную с определением цен това­ров, и проблему распределения полученного дохода между земельными собственниками, рабочими, капиталистами и предпринимателями.

Один аспект взаимоотношений между факторами про­изводства остался, однако, менее изученным: почему власть оказывается связанной с одними факторами, а не с другими? Почему собственность на землю обеспечивала в свое время полную власть над господствующей формой производственного предприятия и вместе с этим в обще­стве в целом? Почему при других обстоятельствах было признано, что власть и над предприятием и в обществе в целом должна принадлежать собственнику капитала? При каких обстоятельствах власть могла бы перейти к труду?

Это весьма загадочный пробел. Какой бы формой орга­низованной деятельности мы ни интересовались, будь то церковь, полицейский участок, правительственное учреж­дение, комиссия конгресса или увеселительное заведение, мы прежде всего стремимся узнать, кто возглавляет соответствующую организацию. Затем мы интересуемся соответствующими качествами или полномочиями, под­тверждающими это командное положение. Исследование организации почти всегда заставляет искать ответ на вопросы о том, кто ее возглавляет и как он добился этого положения.

Одна из причин того, почему этот вопрос не привлек к себе должного внимания, заключается в следующем: в течение длительного времени авторы формальных эконо­мических исследований считали, что те, кто связан с эко­номической деятельностью, не располагают сколько-нибудь значительной властью. В соответствии с класси­ческой традицией в экономической науке, представленной в работах Адама Смита, Давида Рикардо, Дж. Ст. Милля и Альфреда Маршалла, - традицией, укреплявшейся по мере того, как теоретические концепции получали более четкое определение, считалось, что частное предприятие (подобно молочной ферме в штате Висконсин в наши дни) невелико в сравнении с рынком, на котором оно действо­вало. Цена, по которой оно продавало, носила безличный характер и устанавливалась в ходе конкуренции самим, рынком. Такими же были и цены на продукцию поставщи­ков. Заработная плата также устанавливалась рынком, равно как и уровень процента по заемным средствам. Прибыли сами снижались до конкурентного уровня. Предполагалось, что техника остается без изменений. В этих условиях идеальный объем продукции фирмы уста­навливался под воздействием внешних факторов, в соот­ветствии с тем соотношением издержек производства и рыночных цен, которое складывалось при различных величинах выпускаемой продукции. Если руководитель фирмы не в силах повлиять на уровень цен, издержек производства, заработной платы или процента и если даже самый лучший объем продукции его фирмы определяется внешними факторами, а прибыли подвержены эффекту выравнивания в результате конкуренции, то можно с полным основанием пренебречь вопросом о власти этого человека. У него ее нет. Даже в XX в. экономисты еще долгое время жили в подобном мире небольших конкури­рующих фирм. Связанное с этим пренебрежение к пробле­ме власти было и объяснимым и неизбежным. Между тем другие традиции экономической мысли в большей мере учитывали этот момент.

Прежде всего это относится к Марксу. В середине прош­лого столетия он сделал вопрос о власти предметом эконо­мической науки, и сделал это с такою страстностью, с которой многие не могут смириться по сию пору. Он отверг представление о капитализме как системе конкури­рующих между собой и потому пассивных частных фирм, считая такое представление вульгарной апологетикой. В производстве господствуют те, кто контролирует и поставляет капитал. Власть владельцев капитала на предприятии безгранична. Цены и заработная плата уста­навливаются в соответствии с их коллективными интере­сами. Владельцы капитала господствуют в обществе и определяют его моральный облик. Они контролируют также государство, которое превращается в исполнитель­ный комитет, подчиненный воле и интересам капиталисти­ческого класса. Не может быть речи о том, что власть связана с каким-либо другим фактором производства. На данной стадии исторического развития она совершенно явно и полностью принадлежит капиталу.

Представители классической традиции экономической мысли в конце концов пришли к согласию с Марксом. Концепция конкурентного рынка отступила на задний план; сегодня ее можно найти в экономических учебниках только в порядке иллюстрации исключительного случая. Считается общепринятым, что частное предприятие обла­дает контролем над ценами и объемом продукции, то есть властью, которая вытекает из ее положения как единствен­ного продавца (или монополии), из наличия нескольких продавцов (или олигополии), или же связано с какой-либо специфической особенностью продукции данного пред­приятия или оказываемых им услуг, особенностью, обеспе­чивающей ему надежную защиту от конкуренции. Только профессиональные защитники системы свободного пред­принимательства, занимающиеся этим скудно оплачивае­мым ремеслом, продолжают доказывать, что законы конкуренции действуют, хотя именно с этой точки зрения их клиенты наиболее уязвимы. Ныне считается общепризнанным, что «рыночная власть, которой благодаря своим крупным (как в абсолютном, так и в относительном смысле) масштабам располагает гигантская корпорация, служит основой не только экономической власти, но также значительной политической и социальной власти...».

Принимается, далее, и сопутствующий вывод, сделан­ный Марксом. Такая власть, в той мере, в какой она может быть достигнута, по праву и неизбежно принадле­жит капиталу. Осуществление власти является прерогати­вой собственников капитала. Столь же закономерно оказы­ваются отодвинутыми на задний план требования других факторов производства. Все экономисты, признавая, что власть принадлежит капиталу в порядке вещей, являются в этом смысле марксистами.

Однако вне этих рамок проблема власти все еще не обсуждается достаточно широко. Собственники капитала устанавливают цены и заработную плату, определяют капиталовложения, объявляют дивиденды и принимают решение об объеме производства в тех пределах, которые оставляет для подобных решений рынок. Считается, что влияние частных предпринимателей на государство не носит регулярного характера и является незаконным и что в той мере, в какой это влияние все же оказывается, оно диктуется интересами собственников предприятий или же отвечает этим интересам. Альтернативы использования власти капиталом серьезно не рассматриваются.

В течение трех последних десятилетий накапливалось все больше доказательств того, что власть в современной крупной корпорации постепенно переходит от собственни­ков капитала к управляющим. Власть рядовых держа­телей акций, как уже отмечалось, все более ослабевала. На собраниях акционеров, представляющих собой бессо­держательную церемонию обмена банальностями и не относящимися к делу замечаниями, присутствуют лишь владельцы незначительной части акционерного капитала, а голосами остальных акционеров распоряжаются по доверенности директора компании, избираемые теми же управляющими. Именно управляющие компании, хотя их доля в капитале предприятия, как правило, очень невелика, прочно держат в своих руках контроль над предприятием. Все явно свидетельствует о том, что власть принадлежит именно им. Однако тот факт, что собствен­ники капитала неуклонно и во все большей степени лиша­лись власти, получил признание не сразу и с большим трудом. Некоторые авторы еще долго пытались поддержи­вать миф о власти рядовых акционеров, подобно тому как во внешнеполитических делах надеются на то, что закли­наниями можно спасти то, что отвергает сама действитель­ность. Другие, включая всех марксистов, доказывают, что изменение носило поверхностный характер, что капи­тал сохраняет более глубокий и более действенный контроль. Только наивные люди реагируют, мол, на оче­видные вещи. Некоторые признали сам факт изменения, но уклонились от оценки его значимости. Были, наконец, и такие, кто усмотрел в этом потенциальную угрозу узур­пации власти, законно принадлежащей капиталу, чему следовало бы воспрепятствовать, насколько это возмож­но. И лишь относительно очень немногие поставили под сомнение правомерность претензий капитала на управле­ние предприятием или же высказывались в том духе, что процесс перехода власти необратим.

И все же, если рассматривать вопрос в долгосрочном плане, имело место радикальное перераспределение власти над производственным предприятием - а отсюда и в обще­стве в целом - между факторами производства. Господ­ствующие позиции капитала - дело относительно недав­него прошлого; еще пару столетий назад ни один здраво­мыслящий человек не усомнился бы в том, что власть решающим образом связана с землей. Все, что давала собственность на землю - соответствующая степень богат­ства, уважение, военный статус и право своевольно распо­ряжаться жизнью рядового человека,— все это обеспечи­вало их обладателю руководящую роль в обществе и власть в государстве. Эти привилегии, связанные с вла­дением землей, во многом и даже в решающей мере опре­делили также направление исторического развития. Имен­но эти обстоятельства в течение XII - XIII вв., то есть примерно за двести лет до открытия Америки, сыграли немалую роль в развертывании нескольких военных кам­паний на востоке, известных под названием крестовых походов. Призывы к оказанию помощи Византии, осаж­денной язычниками, и к освобождению Иерусалима, захва­ченного ими, подогрели, конечно, пыл крестоносцев. Но дело было не только в этом. Отношения между восточ­ным и западным христианством отличались глубоким взаимным недоверием. Иерусалим находился под властью мусульман в течение 450 лет, и его освобождение никто не считал прежде вопросом безотлагательной срочности. Младшие сыны франкского дворянства, подобно голодным крестьянам, шедшим за Петром-отшельником, жаждали получить землю. Под одеждой крестоносцев бились сердца, остро чувствовавшие ценность недвижимой собственности. На пути к святому городу Болдуин, младший брат Годфри Буйонского, был поставлен перед нелегким выбором: продолжать ли поход вместе с освободительной армией или же прибрать к рукам соблазнительный уголок у Эдессы. Он без колебаний выбрал последнее и только после смерти своего брата оставил свой лен, чтобы стать первым королем Иерусалима В течение трех с половиной столетий после открытия Америки росло понимание стратегической роли земельной собственности, а с ним возрастало значение земли как фактора исторического развития. Американский конти­нент был заселен, равно как были заселены степи и при­годные для жилья районы восточного полушария. И опять-таки религия шла рука об руку с земельными приобретениями, несколько маскируя подлинную роль последних. Испанцы считали, что они выполняют миссию, ниспосланную им богом, по спасению душ индейцев; пуритане думали, что они должны прежде всего найти надлежащий приют для своих собственных душ. Католики и роялисты считали, что господь благосклонно относится к их крупным земельным приобретениям, поскольку это давало возможность установить духовную опеку над индейцами, а когда индейцев больше не осталось - над африканцами. Для пуритан и протестантов духовное достоинство было неотделимо от собственного земельного участка и семейной фермы. Но все это были частности. В Новом Свете, равно как и в Старом, считалось, что власть по праву принадлежит тем, кто владеет землей. Демократия в ее современном смысле начала свое суще­ствование как система, которая дала избирательные права тем, кто доказал, что он чего-то стоит, приобретени­ем земельной собственности, - и никому другому.

Исключительные привилегии, связанные с обладанием землей, и стимулы к ее приобретению имели глубокие экономические корни. Вплоть до сравнительно недавнего времени сельскохозяйственное производство, то есть про­изводство продовольствия и сырья для текстильной про­мышленности, составляло значительную долю всего про­изводства, и в наши дни в таких экономически бедных странах, как современная Индия, на сельское хозяйство приходится от 70 до 80% всего объема продукции. Соб­ственность на землю или контроль над землей обеспечива­ли, таким образом, прочные позиции в решающей отрасли экономической деятельности; быть безземельным означало быть отброшенным на задний план.

Между тем другие факторы производства выполняли значительно менее важную роль. Технология сельско­хозяйственного производства оставалась неизменной и несложной; соответственно, если оставить в стороне вопрос об использовании рабов, она открывала очень ограниченные возможности для применения капитала, а рабы в подавляющем большинстве случаев могли быть исполь­зованы лишь в сочетании с землей. Несельскохозяйствен­ные предприятия имели второстепенное значение и также предъявляли незначительный спрос на капитал, тем более ограниченный, что и здесь технология была примитивной и неизменной. Таким образом, еще два столетия тому назад скудному предложению капитала соответствовали столь же ограниченные возможности его использования. (Этому обстоятельству в литературе не придается должного значения.) Если кто-либо имел землю в Англии или Западной Европе, он мог найти небольшую сумму капита­ла, необходимую для ее обработки. Но обладание этим капиталом не давало никакой гарантии, что его собствен­ник мог приобрести землю.

Не составляло также труда найти рабочую силу. Проч­но сложившееся в этой области положение заключалось в том, что рабочая сила всегда была в огромном избытке. Давид Рикардо, оценивая ситуацию того времени, в 1817 г. мог еще утверждать: «Можно быть уверенным как ни в чем другом, что предложение работников всегда будет в конечном счете находиться в соответствии с тем объемом средств, которые имеются для их поддержания». Иначе говоря, это означало, что всегда можно было рассчитывать на неограниченное предложение рабо­чей силы при уровне заработной платы, в лучшем случае обеспечивающей средства существования. Значительная часть рабочей силы могла быть использована таким обра­зом, что вклад дополнительно принятого рабочего мог быть примерно равным объему средств, необходимых для его существования. Если он не выдерживал этой напря­женной борьбы с нищетой, его легко можно было заменить. Если человек мало чем отличается от своего конкурента и его легко можно заменить, то его власть ничтожна, а позиции в торге слабы.

Никто, однако, не сомневался в то время в преимуще­ствах, связанных с приобретением одного акра, сотни акров или тысячи акров плодородной земли. Для всех были очевидны тяжелые последствия потери подобных богатств. Это означает, что обладание землей имело решающее значение, и даже мыслители, чьи идеи возвестили наступление эры промышленного переворота, не могли достаточно ясно представить себе общество, в котором положение было бы иным: хотя Адам Смит и полемизиро­вал по большинству вопросов со своими предшественника­ми - французскими физиократами, считавшими землю ос­новным источником всякого богатства, он приписывал зем­ле особую щедрость, причем эти щедроты в качестве особо­го благоволения возвращали владельцам земли. Сорок лет спустя, по окончании наполеоновских войн, Рикардо и Мальтус придали земельной собственности еще более важное значение. Поскольку население, как они считали, будет возрастать в соответствии с биологическими закона­ми, потребность в продовольствии будет возрастать значи­тельно более быстрыми темпами, чем его производство. Вследствие этого относительная цена продовольствия и доля дохода, поступающего земельным собственникам, будет неудержимо и неуклонно возрастать. Решающим фактором считалась ограниченность земельных ресурсов. «Труд природы оплачивается не потому, что она произво­дит много, а потому, что она производит мало. По мере ее оскудения она требует все более высокую плату за свою работу. Там, где она становится благосклонно щедрой, она всегда работает бесплатно». Не удивительно, что люди, владевшие этим ресурсом, занимали господствующие пози­ции в сельском хозяйстве как решающей отрасли экономи­ки и пользовались уважением и властью в обществе.

Рикардо писал свои труды в тот период истории, когда земля стала утрачивать значение. Частично это объясня­лось тем, что ограниченность земельных ресурсов, которой он придавал такое значение, обусловила энергичные поис­ки новых земель. В обеих частях Американского континента, в Южной Африке и Австралии были обнаружены огромные неиспользуемые и чрезвычайно удобные для использования земельные массивы. Для того чтобы при­обрести новую землю или возместить потерю земли, достаточно было продвинуться на эти рубежи. Главной потребностью стала теперь потребность в капитале, необ­ходимом для того, чтобы оплатить семена, домашний скот и инвентарь и иметь возможность дожить до первого урожая. И поскольку любой проходимец мог при удачном стечении обстоятельств приобрести больше земли в Новом Свете, чем принадлежало самому знатному аристократу в Старом Свете, земля перестала быть гарантией положе­ния в обществе.

Между тем в результате совершенствования техники и расширения знаний в области металлургии и обработки металлов необычайно возросли возможности применения капитала. Более активное использование капитала, свя­занное с более совершенной техникой, привело к увеличе­нию объема производства, а это в свою очередь обусловило более высокий уровень дохода и сбережений. Следует подчеркнуть, что в прошлом столетии спрос на капитал возрастал быстрее, чем его предложение. В новых странах, включая США, капитала обычно не хватало и его стоимость была высока. В Англии же на протяжении большей части столетия норма прибыли оставалась низкой, и англичане испытывали острую необходимость изыскивать возможно­сти более прибыльного использования сбережений в даль­них странах. Но там все большая доля национального продукта приходилась на уголь, чугун и сталь, железные дороги, локомотивы, суда, текстильное оборудование, здания и мосты. Для их производства нужен был в первую очередь капитал. На сельское хозяйство, которое особенно сильно зависело от земли, приходилась все меньшая доля совокупного продукта. Тот, кто обладал капиталом или контролировал капитал, мог в этих условиях распоря­жаться необходимой рабочей силой и землей. Контроль над рабочей силой или над землей отнюдь не обеспечи­вал соответствующей возможности распоряжаться капи­талом.

Таким образом, власть над предприятием перешла к капиталу, а вместе с ней капитал приобрел престиж в обществе и власть в государстве. В начале XIX в. в английском парламенте по-прежнему задавали тон крупные землевладельцы. На протяжении столетия они постепенно уступали давлению со стороны промышленни­ков, снижая цены на продовольствие; вместе с этим снижа­лись уровень заработной платы фабричных рабочих и земельная рента. К концу столетия центральной фигурой в английской политике стал бирмингемский промышлен­ник Джозеф Чемберлен. В начале XIX в. в правительстве США задавали тон землевладельцы и рабовладельцы из Виргинии; к концу столетия власть со всеобщего согласия перешла к предпринимателям или, в зависимости от взгляда на вещи, преступникам, награбившим крупные состояния. Сенат стал клубом богатых бизнесменов.

Эта перемена, имеющая для нашего последующего анализа большое значение, не воспринималась как нечто естественное. Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон и Джеймс Мэдисон, казалось, значительно больше подхо­дят для осуществления государственной власти, чем Коллис П. Хантингтон, Дж. П. Морган или Эндрю Меллон. Они пользовались репутацией людей, обладающих спо­собностью действовать независимо от своих собственных интересов, чего нельзя было сказать о капиталистах. А действия, отвечавшие их собственным интересам, напри­мер защита рабства, считались более приличествующими джентльменам, более разумными и законными, чем дей­ствия капиталистов, продиктованные интересами послед­них. Такой противоречивый подход и поныне характерен для общественного мнения и популярной исторической литературы. Можно сформулировать следующее правило: чем дольше осуществляет власть та или иная группа, тем легче и естественней она воспринимается, и напротив, чем меньше срок, прошедший со времени установления власти, тем более противоестественной и даже опасной она кажется.

Теперь должно быть ясно, что обеспечивает власть тому или иному фактору производства или тем, кто обла­дает им или контролирует его. Власть переходит к тому фактору производства, который наименее доступен и кото­рый труднее всего заменить. Говоря более специальным языком, она принадлежит тому фактору, предложение которого отличается наибольшей неэластичностью в пределе (at the margin). Эта неэластичность может быть результатом либо нехватки в силу естественных причин. либо эффективного контроля над предложением, осу­ществляемого в той или иной форме людьми, либо того и другого.

В свое время человек, владевший землей, мог легко приобрести рабочую силу и капитал (в тех ограниченных количествах, которые тогда требовались). Но обладание рабочей силой и капиталом отнюдь не гарантировало приобретения земли. Следствие и причина здесь постоянно менялись местами. Поскольку земля обеспечивала доступ к экономической, равно как и к более широкой, власти, предпринимались специальные меры (например, законы майората) для того, чтобы землей владела только привиле­гированная или дворянская каста. А это, в свою очередь, ограничивало возможности приобретения земли и еще более укрепляло экономическую власть и общественное положение, которые вытекали из владения землей.

В эпоху капитала землю в тех небольших количествах, которые требовались для промышленного предприятия, можно было легко приобрести; все легче становилось ее приобретение для нужд сельского хозяйства. Рабочая сила по-прежнему имелась в избытке. Отныне обладание землей и рабочей силой не обеспечивало возможности распоряжаться капиталом; однако при наличии капитала землю и рабочую силу можно было легко приобрести. Капитал давал теперь власть на предприятии и - как следствие этого - в обществе.

Если случится так, что капитала будет достаточно или образуется избыток и его можно будет легко увеличить или заменить другим фактором, то власть, которую он дает на предприятии и в обществе, будет, по-видимому, поколеблена. Это произойдет с тем большей вероятностью, если одновременно какой-либо иной фактор производства окажется все менее доступным или все более труднозаменимым.

В предыдущей главе было показано, что в индустри­альной системе широкое использование капитала сопро­вождается, по крайней мере в мирное время, еще более обильным его предложением. Тенденция к превышению сбережений над капиталовложениями и необходимость компенсирующих мероприятий со стороны государства представляют собой неотъемлемые и общепризнанные чер­ты кейнсианской экономики. Как было сказано, промыш­ленное предприятие само снабжает себя капиталом, что является составной частью планирования. Это гарантирует высокую надежность в получении капитала, что и представляет собой подлинную цель планирования.

В то же время в связи с требованиями, диктуемыми техникой и планированием, резко возросла потребность промышленного предприятия в специализированных зна­ниях и соответствующей форме организации этих знаний. Индустриальная система вынуждена полагаться в основ­ном на внешние источники этих знаний. В отличие от капитала фирма не может сама себя обеспечить этими знаниями. Кроме того, эффективность этих знаний может быть достигнута только при эффективной форме их орга­низации. Если иметь в виду нормально функционирующую предпринимательскую организацию, она, как правило, располагает теперь достаточным капиталом. Но обладание капиталом само по себе не дает ныне никакой гарантии того, что необходимые специальные знания могут быть получены и должным образом организованы. Опыт прош­лого дает основания предполагать, что источник власти в промышленном предприятии переместится еще раз - на этот раз от капитала к организованным знаниям. И можно предполагать, что это найдет отражение в пере­распределении власти в обществе.

По сути дела, это уже произошло. Источник власти перемещается ныне от одного фактора производства к дру­гому, точно так же как два столетия назад он начал пере­мещаться в развитых странах от земли к капиталу. Этот процесс происходил в течение последних пятидесяти лет и продолжается в настоящее время. В подтверждение этого можно привести десяток самых очевидных доказательств: утрата власти в современной корпорации акционерами; неуязвимые позиции успешно действующей администрации корпорации; ослабление притягательной силы банкира в обществе; то, как странно звучит мысль, будто Соеди­ненными Штатами Америки правит Уолл-стрит; все более настойчивые поиски специалистов, способных работать в промышленности; наконец, тот престиж, которым поль­зуются образование и педагоги.

Этот переход власти оказался замаскированным, поскольку позиции капитала, как это в свое время было и с землей, кажутся непоколебимыми. Мысль о том, что власть может принадлежать не капиталу, а кому-либо еще, кажется неправдоподобной, а те, кто высказывает ее, считаются людьми, занятыми несерьезным оригинальничанием. Он оказался замаскированным еще и потому, что власть не перешла к какому-либо из признанных факторов производства, как они изображаются в обычной педагоги­ческой литературе по экономике. Она не перешла к труду. Рабочий класс завоевал ограниченный контроль над заработной платой и условиями труда, но не приобрел никакой власти над предприятием. К тому же на рынке труда продолжает действовать тенденция к избытку рабо­чей силы. Если чрезмерно избыточные сбережения не находят применения, первым следствием этого оказывается безработица, а если сбережения находят применение, это ведет к замене машиной неквалифицированного труда и труда средней квалификации. Таким образом, от избытка капитала страдают наряду с капиталистом неквалифици­рованные рабочие и рабочие средней квалификации.

Не перешла власть и к классическому предпринимате­лю - лицу, которое использовало некогда свою возмож­ность распоряжаться капиталом для того, чтобы соединить его с другими факторами производства. В индустриальной системе это исчезающая фигура. Помимо возможности распоряжаться капиталом, его отличительными качества­ми были воображение, способность принимать ответствен­ные решения и готовность рисковать деньгами, и нередко собственными. Ни одно из этих качеств не имеет суще­ственного значения для организации знаний или эффек­тивной конкуренции с ними.

В действительности власть перешла к новому фактору производства, как его с полным основанием могли бы назвать те, кто ищет во всем нечто новое.

Это совокупность людей, обладающих разнообразными техническими знаниями, опытом и способностями, в которых нуждается современная промышленная технология и планирование. Она охватывает многочисленный круг лиц — от руководителей современного промышленного предприятия почти до основной массы рабочей силы - и включает в себя тех, кто обладает необходимыми способ­ностями и знаниями. От эффективности именно этой орга­низации, как в неявной форме признается в большинстве теорий предпринимательства, зависит теперь успех совре­менного частного предприятия. Если бы эта организация распалась или исчезла каким-либо иным образом, нет никакой уверенности в том, что ее вновь можно было бы создать, а попытки расширить ее для выполнения новых задач представляют собой дорогостоящее и порою мало­перспективное занятие. Мы вновь сталкиваемся здесь с проблемой неопределенно высокой цены предложения в пределе и связанной с этим проблемой власти. Теперь мы попытаемся несколько более тщательно проанализиро­вать, что представляет собой этот новый источник власти на предприятии и в обществе.

Цитир.по: Дж.Гелбрэйт. Новое индустриальное общество. Пер.с англ. М.: Прогресс, 1969. С.84-99.

Морис Алле (род. в 1911 г.)