Храм Аполлона в Коринфе. 550 г. до н. э.

С происхождением коринфской колонны связана красивая легенда, рассказанная Витрувием. В городе Коринфе жила очень красивая молодая пара. Они были влюблены, обручены, семьи молодых людей готовились к свадьбе. Но внезапно невеста заболела и незадолго до свадьбы умерла. Вместо свадебного кортежа по городу прошла траурная процессия. После похорон кормилица девушки собрала все ее украшения в плетеную корзину, закрыла плотной крышкой и отнесла на могилу своей любимицы. Весной на печальном холме, в том месте, где стояла корзинка, проросли ростки аканфа. Они вросли в плетенку, но через крышку пробиться не смогли и нашли выход к солнцу через плетеные отверстия, обрамляя нежными листьями и завитками корзину. Известный скульптор Каллимах, проходя по некрополю, увидел это чудо, и, восхищенный столь нежной красотой, запечатлел этот рисунок на бумаге, а затем перенес на капитель колонны. Коринфский ордер стали называть «девичьим».

Идея концепции ордера всюду одна и та же, а детали различные. Но красота состоит не в этом. Вся художественная красота помещается в развале интерколумния, расстояния между соседними колоннами в колоннаде или портике. Несмотря на то, что все колонны кажутся ровными, на самом деле они разные — у них бывают утолщения, а самое главное — внутреннее расстояние между ними не является одинаковым, то есть не равно самому себе.

Это становится понятным только тогда, когда вы видите все это в подлиннике. Никакая картинка не передает всю полноту впечатлений. В Коринфе есть дорический храм Аполлона. Вы на него смотрите и понимаете, что вдох есть, а выдоха-то нет.

Храм Посейдона на мысе Сунион. 490 г. до н. э.

Иосиф Бродский, путешествуя по историческим местам, напишет: «В 68 километрах от Афин, в Суньоне, на вершине скалы, падающей отвесно в море, стоит построенный почти одновременно с Парфеноном в Афинах — разница в каких-нибудь 50 лет — храм Посейдона. Стоит уже две тыщи с половиной лет.

Он раз в десять меньше Парфенона. Во сколько раз он прекрасней, сказать трудно, ибо непонятно, что следует считать единицей совершенства. Крыши у него нет.

Вокруг — ни души. Суньон — рыбацкая деревня с двумя-тремя теперь современными гостиницами — лежит далеко внизу. Там, на вершине темной скалы, в вечерней дымке, издали храм выглядит скорее спущенным с неба, чем воздвигнутым на земле. У мрамора больше сходства с облаком, нежели с почвой.

Восемнадцать белых колонн, соединенных белым же мраморным основанием, стоят на равном друг от друга расстоянии. Между ними и землей, между ними и морем, между ними и небом Эллады — никого и ничего.

Как и почти всюду в Европе, здесь побывал Байрон, вырезавший на основании одной из колонн свое имя. По его стопам автобус привозит туристов; потом он их увозит. Эрозия, от которой поверхность колонн заметно страдает, не имеет никакого отношения к выветриванию. Это — оспа взоров, линз, вспышек.

Потом спускаются сумерки, темнеет. Восемнадцать колонн, восемнадцать вертикальных белых тел, на равном расстоянии друг от друга, на вершине скалы, под открытым небом встречают ночь.

Если бы они считали дни, таких дней было бы шестьдесят миллионов. Издали, впрочем, в вечерней дымке, благодаря равным между собой интервалам, белые их вертикальные тела и сами выглядят как орнамент.

Идея порядка? Принцип симметрии? Чувство ритма? Идолопоклонство?» (Бродский И. Путешествие в Стамбул. 1985).

Мифы говорят нам, что именно с мыса Сунион бросился в море несчастный царь Эгей, увидев на корабле черные паруса вместо белых.

Сейчас храм Посейдона обнесен заграждением, и на него можно смотреть только с определенного расстояния. Он стоит полуразрушенный, но разрушенность античной культуры не в счет — там каждая часть имеет свое художественное значение и представляет собой целое. В этом и заключается великая тайна, возможная только для античности: когда она доходит до нас во фрагментах, мы все равно воспринимаем их как целое.

Мы еще не раз будем возвращаться к периптеру, потому что это основа всей европейской архитектуры, всего европейского классицизма, и сейчас к этому возвращается основа нашего классицизма, российского. В сущности, любого. Эта маленькая вещь обозримо гармонична.

ГЛАВА 7

«Светится земля стоградного и царственного Крита»

Очень часто мы говорим о предшественниках культуры той или иной эпохи. Когда мы говорим «крито-микенская культура», то имеем в виду культуру, которая предшествовала античной и имела свой художественный язык, свою архитектуру, свою образность, свою историю и свою мифологию. Но мы ее не знаем, и, возможно, они совсем НЕ предшественники греков, а просто жили здесь задолго до них, а затем и дорийцы, и ахейцы стали строить на этом месте свой новый мир. Но мир сделал диффузию, просочив все это, а историческое просачивание — это очень важная вещь.

Скажите, может ли идея периптера корреспондироваться с идеей Лабиринта? Это антиподная культура. Это собственная идея, живущая в мировой культуре. Если бы мы хотели создать что-то обратное крито-минойской культуре, то мы должна были бы сочинить перипту. А крито-минойская культура — это Лабиринт, который мы ни с какого конца увидеть не можем. Это небывалая архитектура площадью 22 тыс кв. м в Кноссе. Эта архитектура замечательна еще и тем, что Лабиринт имеет горизонтальную невероятность входа без выхода. Вы можете войти, но выйти — не можете. Вы блуждаете, вы — внутри некоего пространства ищете ответ, и в редких случаях вы его все же находите, но чаще — нет. Тогда вас поглощает хтоническое бедствие, и вы погибаете. Вот это — Лабиринт как идея. А периптер? Обошел его два с половиной — три раза и гармонизировался. И счастлив. А в Лабиринте — Ужас. Это первое. Второе: интересная вещь — вы не можете сфотографировать Лабиринт — никогда и никем он не сфотографирован. Это сделать невозможно, потому что это некое сооружение, которое нельзя назвать ничем. Отдельные этажи, опирающиеся на колонны и соединяющиеся между собой монументальными лестницами и длинными коридорами, уходящими порой ниже уровня земли. Это не дом — это дома, связанные между собой каким-то причудливым образом. Их взаимное действие даже не очень понятно, но мы точно можем сказать, что в некоторых местах Лабиринт имеет сверху три этажа, а вниз — четыре. Понимаете? То, что вы видите на поверхности — это одно или два помещения, которые фотографы постоянно снимают, а в целом обойти Лабиринт и снять его вы не можете. То есть это в прямом смысле лабиринт: не только по горизонтали, но и по вертикали. Эти постройки очень отличаются от монументальных, симметричных построек Древнего Египта и Междуречья, равно как отличаются и от микенских дворцов, представляющих собой мегарон: строгих и простых, без внутреннего двора. Дворцовые постройки Кносса разноэтажны, открыты, обладают свободной живописной планировкой, их композиция связана с окружающим пейзажем. Ну и конечно, не будем упускать из виду, что Лабиринт семиэтажен, а семь — магическое число на всех языках.