Глава 7. Из последних чудес старца Серафима Саровского

Старец Серафим отличался всегда особой отзывчивостью, особым милосердием, и что-то трогательное, нежное отмечает его отношение к людям. Он рад был помочь всякому просящему, и забота о призывающих его людях доходит, можно сказать, до мелочей.

Нам хочется изложить здесь три случая помощи отца Серафима по молитвам к нему, происшедшие в самое последнее время.

Одно служащее лицо, неоднократно терявшее места и подверженное несчастной склонности к пьянству, дошло до крайности. Уже раньше испытав на себе силу молитв к о. Серафиму, этот несчастный человек и теперь стал призывать старца как последнюю надежду свою. И видит он сон: стоит перед ним о. Серафим, на этот раз грозный, и говорит ему: "В последний раз!"

В самое непродолжительное время этот человек получил недурное место, какого не мог ожидать.

Как-то к священнику при церкви Успенского острова о. Александру К. приезжают из деревни, лежащей в нескольких верстах от острова, с просьбой напутствовать умирающего. Отец Александр поспешил на зов и приобщил больного. Сестра милосердия, видевшая этого крестьянина, считала болезнь его бугорчаткой и признала его безнадежным. И сам он, и все окружающие ждали с минуты на минуту конца.

Приобщив больного, о. Александр вернулся домой.

Через несколько часов к нему прискакали опять, прося его навестить того же умирающего, который испытывал страшные душевные муки и настойчиво требовал священника.

Когда о. Александр приехал, больной сказал ему, что никак не может умереть, что он окружен духами злобы, которые наводят на него отчаяние.

"Ты думаешь, – говорили они ему, – что ты приобщился и спасен. Не уйти тебе от нас. Ты в нашей власти. Нет тебе спасения".

Больного ломало так, что страшно было на него смотреть и оставалось лишь удивляться, как еще целы его кости.

Священник объяснил ему значение таинства елеосвящения, в котором разрешаются все грехи, сделанные человеком, забвенные им, утаенные и не исповеданные, – чем главным образом могли смущать его "враги", – и соборовал его; затем увещевал его не поддаваться ни страху, ни отчаянию и, благословив его на смерть, уехал. Вечером в третий раз явились к о. Александру из того же дома с известием, что предсмертная тоска умирающего еще лютее мучит его и что он просит помощи.

О. Александр имел горячую веру в старца Серафима, которого почитал как великого угодника Божия и чудотворца. У него всегда была в запасе вода из Сарова, из источника о. Серафима, о котором сам о. Серафим сказал: "Я молился, чтобы вода сия была целительной от болезней".

От этой воды произошло множество дивных исцелений – исчезали бесследно неизлечимые болезни, прозревали слепые. Между прочим, вода эта обладает замечательным свойством: она никогда не портится и не гниет, хотя бы целые годы стояла без плотной пробки.

Не зная, чем облегчить последние страдания умирающего, о. Александр вкратце пояснил родным его, кто такой был о. Серафим, как велико его дерзновение перед Богом, как страшен он исконному врагу рода человеческого, и отлил им немного этой воды из источника старца Серафима, чтобы они давали умирающему по капле до самого конца его.

Мысленно простясь с умирающим, о. Александр уже больше не видал его и не спрашивал о нем: так он уверен был, что тот скончался в ту же ночь (хоронить его должен был приходской священник).

Прошло много месяцев. Едет о. Александр как-то по дороге. Навстречу мужик с возом – стал, снял шапку и кланяется. Не верит о. Александр своим глазам: перед ним тот, кого он считал уже умершим.

Остановился и о. Александр, окликнул мужика по имени:

– Ты ли это? Я тебя все за покойника считал. Тогда крестьянин рассказал ему, что вода о. Серафима дала ему какие-то силы и он быстро поправился.

Минувшим летом двум детям одной семьи исключительно высокого положения объясняли географию Волги и всего, что в бассейне ее есть интересного. Дело в том, что глава семьи путешествовал по Волге, и дети мысленно хотели следить за его плаванием.

Когда дошли до Нижнего, в губернии которого находится Серафимо-Дивеевский монастырь, им подробно рассказали о великом старце Серафиме Саровском, о том, как жалел он людей, как все было ему открыто. Рассказали, между прочим, и о том, как однажды пришла к нему мать, вконец измученная исчезновением сына, который пропал что в воду канул, и не было о нем, как говорится, ни слуху ни духу. В отчаянии тогда сказала старцу несчастная женщина:

– Не знаю, как молиться о нем, как в церкви поминать его – живым или умершим.

– Подожди тут, в Сарове, три дня, – кратко ответил ей о. Серафим.

Эти три дня прошли. Мать опять стояла перед кельей старца. А старец сказал ей: "Вот твой сын", – и вывел к ней ее сына.

Весь рассказ о старце, и особенно этот случай, произвел на детей, очень дружных между собой мальчика и девочку, глубокое впечатление, у в них возникло убеждение, что все возможно старцу Серафиму.

Вскоре случилась у них беда: любимая их птичка вылетела из клетки в окно и пропала.

Дело было в деревне; но тем не менее дети очень тужили. Не того им было жаль, что они ее лишились, а знали они, что уроженка дальних теплых стран не вынесет русской осени, да и заклюют ее хищные птицы. Что было делать? И вот они надумали рассказать свое горе о. Серафиму и просить его вернуть им птичку. Никому не открыли они своих намерений. Вероятно, слишком дорого было им их чувство, и не хотелось им его обнаружить. А потом, может быть, боялись они, если их молитва не исполнится, что осудят другие того старца, в которого они вдруг так крепко уверовали и которого так сильно теперь любили. И вот стали они молиться о. Серафиму. В то же утро птичка их была найдена: она сама прилетела в другой конец огромного дома, скорее даже дворца, где жили эти дети.

Так услышал великий старец молитву этих маленьких, горячо поверивших ему сердец.

Что-то теплое охватывает вас, когда вы слышите подобные рассказы.

Счастливы дети, чье детство озарено подобными впечатлениями, и невольно вспоминаются слова Никитина:

Молись, дитя, – сомненья камень

Твоей души не тяготит,

Твоей молитвы чистый пламень

Святой любовию горит!

Молись, дитя, – тебе внимает

Творец бесчисленных миров

И капли слез твоих считает,

И отвечать тебе готов!

Быть может, ангел твой хранитель

Все эти слезы соберет

И их в надзвездную обитель,

К престолу Бога вознесет.

А близко к этому престолу стоит столь понятный, родной детям по голубиной чистоте своей, по незлобию своему дивный старец Серафим. И кому же, как не ему, ставшему, как дитя, для взыскания Царствия Небесного, откликаться на чистую, жаркую, безграничную веру детей!

 

Глава 8. "Птенцы" старца Серафима Саровского

 

Последовавшее недавно правительственное сообщение о предстоящем прославлении старца Серафима Саровского привлекает всех православных к образу этого великого подвижника.

Один из наиболее верных способов обрисовать чью-нибудь личность – это показать такую личность в ее сношениях с другими людьми; как, встретясь с природой, по-видимому, обыденной, не отличавшейся особой нравственностью или особо идеальными стремлениями, силой воздействия своего эта личность облагораживала эту природу, изменяла направление жизни людей, возносила их на неприступные вершины духа.

И нам кажется, что выяснению того, чем был отец Серафим, немало может помочь благоговеющим перед его памятью знакомство с несколькими людьми, на которых о. Серафим имел живое, непосредственное влияние и которые по праву могут быть названы его "птенцами".

В последние 10-15 лет жизни старца к нему со всех сторон стекалось множество народа во всяких тягостях житейских – обездоленные, печальные, больные.

Между этими последними был привезен к старцу и помещик Мантуров.

Михаил Васильевич Мантуров, владелец села Нуча Ардатовского уезда Нижегородской губернии, что в 40 верстах от Сарова, долго служил в Лифляндии на военной службе и там женился на лютеранке Анне Михайловне Эрнц. Тяжелая болезнь принудила его оставить службу и поселиться в родовом поместье. С ним вместе жила и сестра его Елена Васильевна, жизнерадостная, умная, красивая девушка на много лет младше его.

Над ним впервые великий старец Серафим проявил свою чудотворную исцеляющую силу.

Какая была причина болезни Мантурова, каково название этой болезни, того не могли сказать лучшие врачи. Не смогли они и вылечить больного. Он страдал все сильнее. Дело дошло до того, что из ног его кусками стали выходить кости. Так как помощи от докторов не было, Мантурову оставалось лишь одно – прибегнуть к Богу. И он решился ехать в Саров к о.Серафиму, слух о святости которого достиг его поместья.

Тогда еще великий старец подвизался в затворе. С трудом люди Мантурова ввели своего барина в сени кельи о. Серафима.

Старец вышел к нему и спросил ласково:

– Что пожаловал? Посмотреть на убогого Серафима?

Мантуров видел в старце последнюю свою надежду, быть, теперь, когда перед ним стоял этот обаятельнейший человек, как небожитель, слетевший на землю для помощи и утешения людям, может быть, теперь вера его в то, что старцу все доступно и что он спасет его, стала в нем еще живее. Упав ему в ноги, больной стал со слезами просить его об исцелении.

Тогда старец трижды торжественно и с любовью спросил больного:

– Веруешь ли ты в Бога?

Трижды с живейшим убеждением Мантуров исповедал перед старцем свою безусловную веру. Тогда старец вразумительно сказал ему:

– Радость моя, если ты так веруешь, то верь же и в то, что верующему все возможно от Бога. А потому веруй, что и тебя исцелит Господь. А я, убогий Серафим, помолюсь!

Оставив больного сидеть в сенях, старец пошел молиться в свою келью. Оттуда он вышел, неся с собой освященного масла. Он приказал Михаилу Васильевичу обнажать ноги и, произнеся: "По данной мне от Господа благодати первого тебя врачую!" – стал растирать маслом больному ноги. Затем старец обул Мантурова в чулки и, вынеся из своей кельи большую груду сухарей, всыпал ему их в фалды сюртука и велел так идти в монастырь. Сперва Мантуров со страхом выслушал приказание старца, так как не владел ногами. Затем, когда, повинуясь ему, попытался идти, почувствовал, что совершенно крепко стоит на ногах, несмотря на свою ношу.

В восторге исцеленный бросился в ноги своему исцелителю и стал в пылких выражениях благодарить его. Но старец строго сказал ему, поднимая его: – Разве Серафимово дело мертвить и живить, низводить во ад и возводить? Что ты, батюшка? Это дело единого Господа, который творит волю боящихся Его и молитву их слушает.

Потом старец с ударением добавил: "Господу Всемогущему и Пречистой Его Матери даждь благодарение!" Мантуров совершенно здоровым вернулся домой в Нучу и прожил там некоторое время, наслаждаясь здоровьем, как бы вторично родившись на свет. Уж он стал привыкать к своему здоровью и забывать о недуге, как ему захотелось ехать в Саров, повидать своего благодетеля, принять от него благословение.

Всю дорогу он размышлял о том, что Господь сотворил для него через старца и что, как сказал ему старец, ему предстоит возблагодарить за это Бога.

Мантуров был впечатлительный, пылкий человек, способный к глубокому, на всю жизнь охватывающему чувству, к прочным привязанностям, к безграничному доверию. Такими именно чувствами он безотчетно привязался к отцу Серафиму.

Когда Михаил Васильевич приехал в Саров и отправился к старцу, о. Серафим тотчас сказал ему:

– Радость моя! Ведь мы обещались поблагодарить Господа!

Эти слова старца были ответом на мысли, занимавшие Мантурова от самого дома; он удивился прозорливости старца и сказал:

– Не знаю, чем и как. А вы что прикажете? Тогда отец Серафим сказал ему такое слово, которое разом должно было изменить всю жизнь Мантурова, в то время бывшего зажиточным, обеспеченным помещиком, вполне независимым человеком, уверенным в завтрашнем дне.

Уже одно это обращение к Мантурову показывает, как глубоко понимал отец Серафим людей, которых видел всего лишь один раз.

Радостно глядя Мантурову в глаза, старец произнес:

– Вот, радость моя: все, что ни имеешь, отдай Господу и возьми на себя самопроизвольную нищету.

Пораженный, стоял Мантуров перед старцем. Жизнь, только что возвращенная ему, казалось, улыбалась, звала к себе, сулила счастье. И вместо этой привольной жизни... собственным решением принять на себя нищету, о чем он никогда раньше и подумать не мог, и все то унизительное, тоскливое, полное страданий, что влечет за собой нищета! А ведь он не был один. У него была жена и обязанности перед ней.

С одной стороны, странное предложение старца казалось неисполнимым. А с другой – в разгоряченной голове Мантурова мелькнуло его недавнее прошлое, муки его болезни, его тогдашнее отчаяние, перед которым нищета, но с возвращенным ему здоровьем, могла казаться благом.

И он стоял перед старцем, колеблясь...

Что-то говорило ему: "Смотри на этого человека. Он тоже все для Бога оставил, и какими дарами наградит его Бог! Сколько есть сокровищ духа, перед которыми ничто земные блага, и даются они лишь тем, кто сам все готов отдать Богу. Торжествующие обители рая и предчувствие их на земле доступны лишь тем, кто доказал Богу всю безграничность своей любви, все стремление свое к свету, непреклонное желание идти по земле путем уничижения и страдания, которые Спаситель освятил Своим примером..."

Вспомнилось ему, как некогда Христос призывал богатого юношу оставить все и идти за Ним и как не внял призыву юноша, и сколько потерял, променяв вечное великое блаженство на несколько лишних лет непрочного земного счастья. И влеклось сердце Мантурова к этому великому подвигу, и готов он был сказать "да" старцу, стоявшему перед ним, как светлому небожителю и воплощению всего, что выше земли и земной жизни, что правдиво, непреходяще, вечно... Но мысль о жене удерживала его.

– Оставь все, – сказал старец, знавший по прозорливости своей все течение его мыслей. – Господь тебя не оставит. Богат не будешь, хлеб же насущный всегда у тебя будет.

Тогда окончательный перелом произошел в душе Мантурова. Жизнь отречения была им избрана, и он воскликнул:

– Согласен, батюшка! Что же благословите мне сделать?

– Вот, радость моя, помолимся, – был ответ старца, – и тогда я укажу тебе, как вразумит меня Бог.

По слову о. Серафима продал Михаил Васильевич Мантуров свое имение, крепостных людей отпустил на волю, деньги пока приберег; лишь на часть их купил 15 десятин земли в селе Дивееве. На сбереженный капитал впоследствии был построен дивеевский храм.

Старец Серафим заповедовал Мантурову никому не продавать землю и завещать ее после себя Дивеевской общине.

Поселился Михаил Васильевич на этой земле со своей женой и стал жить в скудости. Конечно, по злобе людской, по неспособности людей понимать те великие подвиги, то безусловное самоотречение, какое принял на себя Мантуров, много пришлось ему выносить и осуждений, и насмешек. Но кротко, молча, смиренно переносил он все; всю свою жизнь, все свои поступки подчинил старцу, в любви к нему находя утешение во всех невзгодах, которые принесло ему беспрекословное послушание этому человеку. И старец высоко ценил эту искренность к себе Михаила Васильевича.

Он стал приближеннейшим к нему и довереннейшим человеком. Старец всегда называл его не иначе как "Мишенька" и вел через него все дела Дивеева.

Особенно много укоров пришлось вынести Михаилу Васильевичу от своей жены, тогда бывшей лютеранкой и отличавшейся раздражительным характером. Нужда доходила иногда до того, что нечем было осветить комнату, и вот что Мантурова, уже будучи вдовой и в тайном постриге, рассказывала о той поре их жизни. Однажды в томительный, длинный зимний вечер, сидя без огня, молодая женщина стала осуждать и мужа, и старца Серафима и горько жаловаться на свою судьбу. Вдруг слышит она какой-то треск и не верит своим глазам: пустая, без масла, лампада оказалась полной масла и светилась белым огоньком.

Залилась тут Анна Михайловна слезами, стала мысленно просить прощения у о. Серафима, и с тех пор ропот ее прекратился.

Еще необыкновеннее был перелом, происшедший в жизни родной сестры Михаила Васильевича Елены Васильевны.

Она была веселого, бойкого характера, любила светские забавы, наряды, шумную жизнь, многочисленное общество. В 1822 году 18-летняя девушка стала невестой очень любимого ею человека. Но совершенно неожиданно и без всяких причин она отказала жениху и призналась брату: "Не могу понять, но почему-то он мне страшно опротивел!" Она вся отдалась светским увеселениям, и судьба очень тревожила ее родню.

Тут умер родной дед Мантуровых, отец их матери, состоятельный человек. Получив известие о его смертельной болезни, Елена Васильевна, чтобы не терять времени, не стала дожидаться брата и поехала к деду одна. Она не застала его в живых и, схоронив его, от нравственного потрясения заболела горячкой.

Оправившись, она пустилась в обратный путь. Ехала она в карете со своими людьми. Во время остановки на почтовой станции уездного города Княгинина она послала своих людей в почтовую комнату приготовить ей чай, а сама осталась дожидаться в карете. Когда слуга пришел доложить ей, что все готово, он нашел свою госпожу в таком положении, что невольно вскрикнул и остолбенел.

Елена Васильевна стояла во весь рост, опрокинувшись назад, держась судорожно рукой за полуоткрытую дверцу кареты, недвижимая, бледная, с выражением панического ужаса на лице.

Люди, сбежавшиеся на крик лакея, бережно внесли ее в комнаты. Она не могла отвечать на вопросы, оставаясь в том же состоянии оцепенения. Сопровождавшая ее горничная, думая, что она умирает, стала громко спрашивать у нее, не позвать ли священника. При этих повторяемых вопросах Елена Васильевна начала приходить в себя и с радостной улыбкой прошептала: "Да, да!" Когда пришел священник, она уже могла словесно исповедываться ему и приобщилась, но охвативший ее тогда ужас все еще не проходил, и она целый день не отпускала священника, держась за его рясу. Наконец, успокоившись, она продолжала свой путь. Вернувшись домой, она рассказала Михаилу Васильевичу и его жене о том, что с ней было.

Оставшись тогда у почтовой княгининской станции одна в карете, она немного вздремнула. Потом, очнувшись, желая выйти наружу, отперла дверцу и поставила ногу на подножку. Тут она невольно взглянула вверх и увидала над головой страшного, безобразного черного змия, изрыгавшего на нее пламя. Он вился над ней, готовый ее поглотить, все ниже опускаясь к ней; она уже ощущала на себе его дыхание и не имела сил звать на помощь. Наконец с величайшим напряжением она закричала: "Царица Небесная, спаси! Даю Тебе клятву никогда не выходить замуж, идти в монастырь!"

И в то же мгновение страшный призрак взвился вверх и исчез...

После этого видения Елена Васильевна сильно изменилась. Она полюбила церковь, стала думать о Боге, занялась духовным чтением. Опротивела ей мирская жизнь, и она стремилась в монастырь, чтобы исполнить свой обет.

Она отправилась в Саров к о. Серафиму и открыла ему свое намерение поступить в монастырь. Но старец тогда не дал ей на это благословения. Вернувшись домой, много она плакала, молилась, просила у Бога вразумления. И все сильнее становилась ее жажда идти в монастырь. Несколько раз ездила она к Серафиму, и старец все еще отговаривал ее. Этим путем испытывал он искренность и глубину ее намерения и постепенно подготовлял ее к жизни в той Дивеевской общине, которую он начал устраивать в 1825 году.

Наконец, обессиленная, истомленная ревностью своего желания и противодействием старца, она задумала обойтись без его благословения и поехала в Муром, где находился женский монастырь.

Там тотчас согласились принять ее, и она внесла деньги за келью. Она вернулась домой для окончательных сборов, но не могла победить желания еще раз повидать отца Серафима и отправилась к нему.

Великий старец вышел к ней навстречу и, хоть ни от кого не мог слышать о ее решении, строго сказал, что нет ей дороги в Муром и нет на то его благословения.

Увидя старца, с которым она думала навсегда проститься, чувствуя его святость, убедясь лишний раз в его прозорливости, поняла она, что не жить ей в Муроме, что нигде не сыскать ей такого отца и наставника.

По слову старца она оставила в пользу муромского монастыря внесенные ею деньги и вернулась домой, где уже три года жила, почти не выходя из своей кельи, в постоянной молитве.

Прошло полгода, и опять стояла она перед старцем, опять просила благословить ее на монашество. Пришло время приступить ей к подвигу, и великий старец сказал ей: "Если, радость моя, тебе этого так уж хочется, то есть отсюда в 12 верстах маленькая община Агафьи Семеновны Мельгуновой. Погости там и испытай себя!"

Это было в 1825 г., когда Елене Васильевне шел 21 год.

В Дивееве Елена Васильевна за недостатком места поселилась в тесном чуланчике, пристроенном к одной келье. Крыльцо этой кельи выходило на дивеевскую церковь, и часто видели, как подолгу сидела на крыльце Елена Васильевна, уходя в глубокие думы, созерцая красоту неба и природы, радуясь близости храма и тихо шепча всегда бывшую на устах ее молитву Иисусову.

Через месяц после поселения Елены Васильевны в Дивееве за нею послал о. Серафим и стал говорить ей, что пришло время обручиться ей с женихом.

Зарыдала Елена Васильевна, слыша опять прежние речи, но старец успокоил ее:

– Ты все еще не понимаешь! Время тебе в черную одежду одеться – вот какой жених-то, радость моя, у тебя будет!

Долго говорил в этот раз старец с Еленой Васильевной, велел ей в виде послушания постоянно читать акафист, Псалтирь, псалмы и правила с утреней, а днем прясть, чему она должна была еще научиться. Еще заповедал ей старец сколько возможно проводить время в молчании, отвечая лишь на самые нужные вопросы. Велел всегда быть в занятии, строже поститься. От пробуждения до обеда велел ей старец творить молитву Иисусову, а от обеда до сна молитву "Пресвятая Богородица, спаси нас!" "Вечером, – говорил ей старец, – выйди во двор и молись сто раз Иисусу, сто раз – Владычице и никому не сказывай, а только молись, чтобы никто не видел. И пока Жених твой в отсутствии, ты не унывай, а крепись лишь и больше мужайся. Так молитвой, вечно неразлучной молитвой, и приготовляйся ко встрече с Ним".

Ликующая, возвратилась Елена Васильевна в Дивеево, надела монашеское платье и стала исполнять наставления о. Серафима.

Так как в келье ее было беспокойно, старец благословил ее брата поставить ей особую маленькую келью, и она перешла в нее вместе со своей дворовой девушкой, весьма ей преданной и не хотевшей расстаться с госпожой по ее уходе из мира. Служанка эта и умерла в Дивееве раньше своей барышни.

Когда о. Серафим устроил в Дивееве мельницу и перевел к ней семь девушек (он хотел, чтобы девушки-инокини жили отдельно от вдовых женщин), он назначил им начальницей Елену Васильевну.

– Всегда и во всем слушала вас, батюшка, – отвечала Елена Васильевна, когда старец выразил ей свою волю, – но этого не могу. Лучше прикажите, чтобы умерла сейчас у ваших ног, но начальницей быть не желаю.

Она оставалась жить в той же келье и, хотя о. Серафим приказывал сестрам мельничным обращаться к ней, она до самой смерти своей отрекалась от начальствования.

Елене Васильевне старец открывал будущее Дивеева.

Он говорил, что не было примера, чтобы были женские лавры, а что в Дивееве будет лавра, что выстроится большой собор; старец рассказывал, как впоследствии расположатся в Дивееве постройки, и даже набросал собственноручно план, хранящийся доселе в рамке у дивеевской игумений Марии. План этот старец набрасывал в своей саровской келье, стоя на коленях, на обрубке, служившем ему столом, причем ему помогал Михаил Васильевич Мантуров.

В тех хлопотах о Дивеевской общине, которые о. Серафим возлагал на верного послушника своего Михаила Васильевича Мантурова, ему приходилось переносить немало неприятностей.

Село Дивеево принадлежало сразу многим владельцам. Одна из них, графиня Толстая, проездом в свои обширные имения посетила Дивеевскую общину, видела добрую жизнь сестер и, желая выразить этому делу свое сочувствие, подарила обители небольшую полосу земли, прилегавшую к общине.

Управляющий графини, очень недовольный этим распоряжением, возбудил против общины зятя графини, знаменитого московского генерал-губернатора графа Закревского. В бытность свою в тех местах граф потребовал к себе в контору стоявшую во главе общины сестру Ксению Михайловну и невыразимо грубо оскорбил и ее, и обитель, называя это место скопищем гулящих девок, так что от тяжести обиды Ксения Михайловна тут же упала замертво.

Михаил Васильевич Мантуров рассказал все в глубоком негодовании о. Серафиму.

Старец приказал ему объяснить кротко и вежливо Закревскому, что он заблуждается насчет Дивеевской общины и без всякого повода оскорбил почтенную старицу, а затем низко поклониться графу, благодаря его за пожертвованную его тещей землю.

Как ни было это трудно горячему, пылкому, бесстрашному Мантурову, он в точности исполнил приказание. В то время как Закревский выходил из церкви, Мантуров при всем народе громко объяснил ему неуместность его поступка и, когда Закревский, взбешенный, стал осыпать его грубыми ругательствами, Михаил Васильевич, подавив в себе острое чувство обиды, низко поклонился ему и благодарил за добро, оказанное общине.

Возвратясь в Москву, Закревский поднял шум, требовал, чтобы относительно общины произведено было дознание, и было назначено два следствия – духовных и светских властей. И с этой поры можно считать, что община, формально еще не утвержденная, получила официальную известность.

Основание мельницы дивеевской, при которой старец поселил сестер-девушек, тоже произошло через Михаила Васильевича. Старец позвал его как-то к себе, поклонился ему в ноги и просил идти в Дивеево и там от середины алтаря Казанской церкви отсчитать определенное количество шагов.

– Тут будет межа, – сказал батюшка. – Еще через столько-то шагов будет луговина, посредине ее вбей колышек.

Хотя старец сам никогда не посещал Дивеева, все указанные им расстояния оказались в точности верны. Когда Мантуров, исполнив поручение, вернулся к о. Серафиму, старец опять поклонился ему в ноги и был очень радостен. Через год он послал Михаила Васильевича вокруг этого колышка вбить еще четыре других и насыпать горку камней. На этом месте через два года и была заложена мельница.

Вскоре после окончания постройки мельницы о. Серафим задумал выстроить для общины особую церковь. Он находил неудобным постоянное соприкосновение мельничных инокинь-девушек с мирянами в церкви и задумал к паперти сельской Казанской дивеевской церкви пристроить особую церковь, так чтобы и оградой разделить входы в оба храма. Так оно существует и доселе. Спереди – выстроенная дивеевской первоначальницей Агафьей Семеновной Мелыуновой Казанская церковь села Дивеева со входами с боков, а сзади, соединенный с этой церковью – двухэтажный храм Дивеевского монастыря. От середины общего здания, перпендикулярно ему, идет в обе стороны ограда, так что входы в оба храма совершенно разъединены.

Призвав к себе Михаила Васильевича, старец объяснил ему свое намерение, высказал мысль, что паперть Казанского храма достойна стать алтарем, так как матушка Агафья Семеновна, стоя на молитве, всю ее токами слез своих омыла; наконец, просил Михаила Васильевича употребить имевшийся у него от продажи имения капитал на построение этого храма.

Значит, пришло время, чтобы чистая, великая жертва Михаила Васильевича нашла себе столь достойную цель, и церковь эта, выстроенная на достояние человека, обнищавшего ради этого дела, имела особое значение.

Мантуров стал хлопотать о разрешении строить церковь и начал заготовлять материал для постройки.

Не раз другие лица прежде еще предлагали выстроить храм для дивеевских сестер. Но старец отклонял эти предложения. Он говорил раз одной инокине: "Не всякие деньги угодны Господу и Его Пречистой Матери и не всякие деньги попадают в мою обитель. Другие-то и рады бы дать, да не всякие деньги примет Царица Небесная: бывают деньги обид, слез и крови – нам такие деньги не нужны".

В 1829 году церковь, пристроенная к колокольне Казанского храма, была готова; о. Серафим торопился с освящением ее и решился освятить церковь без иконостаса, даже без входа; из села Лемети привезли два местных образа; на месте входа поставили лесенку, и храм был освящен во имя Рождества Христова. Желая, чтобы в этом храме почтена была и Богоматерь, о. Серафим пожелал устроить придел и во имя Богоматери. Для этого под церковью была подкопана земля и внизу устроен полутемный храм во имя Рождества Богоматери. Низкие своды потолка поддерживаются четырьмя столбами, и о. Серафим говорил, что эти четыре столба знаменуют четверо мощей дивеевских подвижниц, которые впоследствии откроются в Дивееве. Когда нижняя церковь эта в 1830 году была готова, о. Серафим посылал Елену Васильевну Мантурову хлопотать в Нижний пред архиереем о разрешении освятить ее.

Елена Васильевна продолжала подвижническую жизнь свою, тщательно скрывая свои подвиги. Она очень любила помогать бедным и творила добро в тайне. Дивеевские сестры были бедны и во всем нуждались, и частенько в церкви или где-нибудь на воздухе Елена Васильевна передавала им что-нибудь как бы от чужого имени.

Питалась она лишь печеным картофелем и лепешками. То и другое висело в мешочках на крыльце ее кельи. Сколько его ни пекли ей, все ей не хватало. Пекарша даже ворчала на нее, а она винилась в жадности. Между тем, и это она раздавала щедро другим сестрам.

По освящении новых храмов старец дал Елене Васильевне два послушания: быть ризничею и церковницей. Она была пострижена в рясофор, и под камилавку о. Серафим надел ей шапочку, сшитую из его поручей.

Давая заповедь о том, как соблюдать порядок в церкви, старец так высказался о важности послушания церковного:

"Нет выше послушания, как послушание в церкви. Все, что ни творите в ней, как входите и исходите, – все должно творить со страхом и трепетом и непрестанной молитвой, и никогда в церкви, кроме необходимо должного же церковного и о церкви, ничего не должно говориться в ней. Что краше, превыше церкви? Где же возрадуемся духом, сердцем и всем помышлением нашим, как не в ней, где Сам Владыко Господь наш с нами всегда соприсутствует? !"

И Елена Васильевна глубоко прониклась наставлениями старца. Она подолгу оставалась в церкви. Так как сестер грамотных было мало, то ей приходилось иногда часов по шесть подряд читать Псалтирь. Когда она оставалась в церкви ночью одна, ее искушали страшные привидения, так что она падала без чувств. Старец запретил ей тогда бывать в церкви ночью одной.

Из послушания о. Серафиму Мантурову пришлось на некоторое время уехать из Дивеева.

Перед польским походом богатый генерал Куприянов, приехав за благословением к о. Серафиму, стал просить, чтобы батюшка на время похода позволил Мантурову заняться его обширными поместьями. Это был случай для Мантурова заработать деньги. Старец же смотрел на это так: "Поезжай, батюшка, человек он ратный, а мужики бедные, брошены, в раскол совращены: вот ты ими и займись. Обходись с ними кротко: они тебя полюбят, послушают, исправятся и возвратятся ко Христу".

Мантуров отправился. Он нашел крестьян разоренными дурным управлением, невежественными, грубыми, недоброжелательными и вовлеченными в раскол. Действуя как предписал ему старец, – мягко, заботясь о них, входя в их нужды, – Михаил Васильевич приобрел их доверие; крестьяне стали сами постоянно обращаться к нему и начали богатеть.

Места были там болотистые, и в то время свирепствовали заразные лихорадки. Не избавился от них и Михаил Васильевич. Уведомляя сестру о болезни, он просил узнать у старца средство, как вылечиться. Старец отвечал ему через Елену Васильевну, что советует никогда не лечиться у докторов, не прибегать к лекарствам, а на сей раз велел есть мякоть теплого пропеченного хлеба. Выздоровев, Мантуров стал то же давать крестьянам, которые тоже выздоравливали и под впечатлением этих необыкновенных происшествий стали возвращаться в Православную Церковь.

Построив с помощью Мантурова Рождественский храм, о. Серафим пожелал раньше смерти своей приготовить землю для собора дивеевского, о красоте и величии которого он предсказывал первоначальным сестрам дивеевским и который действительно, сколько раньше ни слышал о нем, изумляет, поражает душу всякого видящего его в первый раз.

Дивеевская община вся была окружена как бы лоскутьями чрезполосного владения многих помещиков. Вот к одному из них, Жданову, которому принадлежала земля, назначавшаяся под собор, о. Серафим и послал Елену Васильевну, вручив ей на покупку триста рублей.

При этом старец объяснил ей: "Когда святой царь Давид восхотел соорудить храм на горе Мориа, то гумно Орны не принял задаром, а заплатил цену. И теперь Царице Небесной угодно, чтобы место под собор было приобретено покупкой. Я бы мог выпросить землю. Но Ей неугодно!"

Елена Васильевна поехала в Темников, где жил Жданов, и передала ему желание старца.

– Как, – воскликнул Жданов, искренно чтивший великого старца, – вы шутите, вероятно! Неужели вы думаете, что я стану продавать дивному Серафиму этот малый клок земли, принадлежащий единственно мне! Берите его даром.

Когда же Елена Васильевна объяснила, почему о. Серафим не желает дара, Жданов, хоть и с крайней неохотой, принял деньги и совершил на землю купчую крепость.

Деньги о. Серафима оказались счастливыми. До того Жданов, отец многочисленной семьи, сильно бедствовал вследствие крайней запутанности дел. Получив от Елены Васильевны триста рублей, он приобрел внезапную удачу в делах: все дети его хорошо устроились, все дела прояснились.

Когда Елена Васильевна вернулась из Темникова и вручила старцу купчую на землю, он пришел в восторг и стал восклицать: "Вот радость-то, матушка, какая! Собор-то у нас какой будет, матушка! Собор-то какой! Диво!"

Старец оставил купчую крепость на хранение у Елены Васильевны, а в случае смерти ее заповедал передать ее Михаилу Васильевичу и беречь пуще ока.

Будучи руководителем брата и сестры Мантуровых в великом их подвиге, старец Серафим имел возможность помолиться еще на земле об упокоении души избранной послушницы своей. И ей перед кончиной, как некогда при первом ее знакомстве со старцем, дано было явить изумительный пример покорности слову старца и безграничной веры в него.

Елена Васильевна скончалась за семь месяцев до кончины дивного своего учителя и наставника.

Видя, как постепенно старец слабеет, предчувствуя, что дни его сочтены, она, еще полная жизни и сил, стала говорить:

– Скоро останемся мы без батюшки! Навещайте его как можно чаще; недолго ему быть среди нас. Я уже не могу жить без него и не спасусь. Как ему угодно, я его не переживу, пусть меня раньше отзовут.

Эту мысль высказала она раз и самому старцу.

– Радость моя, – ответил ей о. Серафим, – а ведь служанка твоя раньше тебя войдет в Царствие, а скоро и ты за ней.

Действительно, крепостная девушка ее Устинья, до того привязанная к своей госпоже, что за ней вступила в Дивеев, заболела чахоткой. Ее мучила мысль, что она, больная, бесполезная, занимает лишнее место в тесной келье Елены Васильевны, и все просилась уйти в другую келью. Но Елена Васильевна уложила ее на лучшее место и сама до конца ей служила.

Перед смертью Устинье был сон: видела она чудный сад с необыкновенными плодами, и кто-то ей сказал: "Этот сад общий, твой с Еленой Васильевной, и вскоре за тобой она придет в этот сад!"

Выше было сказано, как Михаил Васильевич заболел злокачественной лихорадкой и как старец исцелил его.

Немного спустя он послал за Еленой Васильевной, которая пришла