II. ОЧЕРК ФЕНОМЕНОЛОГИИ ОБЛАДАНИЯ 9 страница

Уместно было бы задать вопрос: каково отношение между обладанием и пассивностью? Я думаю, что мы пассивны, что мы даем повод точно в той же мере, в какой мы участвуем в системе обладания. Но это, несомненно, лишь один аспект более глубокой реальности.

Нельзя ли понимать обладание как некую разновидность бытия?

Очевидно, что все эти размышления, на вид столь абстрактные, для меня объединены непосредственным опытом с тем, что мы имеем (что является внешним без бытия). Всегда нужно возвращаться к типичному случаю, каким является телесность, факт обладания телом, обладания типичного, обладания абсолютного. И, помимо всего, телесность выражает мою связь с моей жизнью. Онтологическое значение пожертвования жизнью, мученичества; я уже писал об этом, но нужно без конца к этому возвращаться. Сейчас я вижу необходимость сразу подчеркнуть кажущееся тождество и действительную противоположность мученичества и самоубийства; одно — утверждение себя, другое — бегство от себя.

Онтологические основания христианского аскетизма. Только не нужно, чтобы это самоограничение (бедность, целомудрие) было абстракцией; нужно, чтобы все, чего лишаются, было сразу обретено на высшем плане. Я думаю, что все евангельские тексты должны быть перечитаны в свете этих размышлений.

 

Сентября

 

Я перечитываю последние записи. Проанализировать понятие принадлежности, belonging. Мое тело и принадлежит мне, и не принадлежит; здесь коренится противоположность между самоубийством и мученичеством. Вскрыть метафизические основания исследования пределов, в которых я имею право располагать своим телом. Было бы абсурдно осуждать жертвование под предлогом того, что мое тело или моя жизнь мне не принадлежат. Подумать, в каком смысле, в каких пределах я владею своей жизнью.

Идея принадлежности, кажется, предполагает идею органичности, по крайней мере, поскольку она подразумевает наличие "внутреннего". Но эта идея "внутреннего" неясна. Если подумать, то можно обнаружить, что она не чисто пространственная. Здесь самым лучшим примером является дом или все, напоминающее дом, допустим, пещера.

Я размышлял об этом в Люксембурге, откуда привез формулу: "Обладание есть функция системы, состоящая в отношении с другим, поскольку оно другое"[35]. Нужно видеть в действительности, что скрытое, секрет есть ipso facto то, что можно показать. Завтра я хочу рассмотреть противоположность этому с точки зрения бытия. Для меня очевидно, что бытие в действитёльности не подразумевает ничего подобного; возможно даже, что в системе бытия другое стремится к растворению, к отрицанию себя.

 

Сентября

 

Исследовать, не отрицается ли в бытии различие между внешним и внутренним как таковое. Связь с проблемой видимости. Подумать, не переносится ли понятие видимо — сти, как только оно появляется, в план обладания. Когда мы спрашиваем, какова связь между бытием и явлениями, в которых оно представлено, мы имеем в виду то, как они могут быть с ним интегрированы; поскольку появляется понятие интеграции, мы переходим в план обладания. Бытие, кажется, никогда не может быть суммой.

 

Октября

 

Снова вернуться к категории обладания как включенной в понятие о том, что субъект имеет предикаты. Несущественный характер противоположности между сохранением для себя и производством вовне. Обладание содержит в себе возможность чередования того и другого. Исследовать отношение этого факта и акта сознания. Не заключает ли в себе сознание также эту двойную возможность? Возможно ли фундаментальное различие между фактом обладания сознанием и фактом его проявления, направленности на других? Другое уже присутствует, когда я обладаю сознанием для самого себя, и я полагаю, что выражение его невозможно именно поэтому. Отсюда нужно было бы перейти к подсознательному и сверхсознательному. Можем ли мы их различить? Возможно, нужно связать это с тем, что есть я" (см. запись от 12 марта).

Можно ли говорить, что проблема касается только обладания или того, что рассматривается как обладание? Я объединил бы ее с тем, что я писал об онтологической тайне. В проблематической сфере различие между внешним и внутренним существенно; оно стирается как только мы вступаем в область тайны.

 

Октября

 

Исследовать отношения между обладанием и возможностью. Сказать: "Я обладаю возможностью"… означает: я рассматриваю возможность как свой атрибут, свое достояние. Но это не все: "обладаю" означает "могу", поскольку это имеет смысл "располагаю". Здесь мы касаемся самого неясного, самого глубинного в обладании.

 

Октября

 

Связать мои записи последних дней с тем, что я говорил когда-то о функционировании. Функция по своей сущности есть нечто, чем обладают, но по мере того как моя функция меня поглощает, она становится мной, она подменяет собой то, что есть я. Различать функцию и действие, поскольку действие явно не подпадает под категорию обладания. Как только появляется творчество — в любой степени — мы находимся в сфере бытия; именно здесь мы должны достигнуть полного понимания. Одна из трудностей состоит в том, что творчество в конечном смысле этого слова, без сомнения, возможно лишь в пределах опреде-ленного обладания. Чем более свободно творчество, тем более приближается оно к абсолютному творчеству.

 

Схема

 

1. Нужно отметить, что философы в своем большинстве на протяжении истории отворачивались от проблемы обладания. Это, несомненно, связано с тем, что содержится двойственного, темного, почти непостижимого в этом понятии.

2. С того момента, когда внимание философа обращается на обладание, это состояние не может не казаться ему неоправданным. Впрочем, возможно, что феноменологичеcкий анализ обладания составил бы полезное введение в новое исследование бытия. Под феноменологическим, анализом я понимаю анализ внутреннего содержания мышления, в противоположность психологическому анализу, направленному на состояния.

3. Мне кажется:

а) что можно говорить об обладании лишь там, где некто вступает в отношение с кем-то, рассматриваемым как центр присвоения и владения в некоторой превосходящей степени;

в) что, точнее, мы можем выражаться в терминах обладания, лишь когда мы действуем в системе, в которой независимо от способа и степени перемещений, сохраняет смысл противоположность внутреннего и внешнего;

с) что эта система раскрывается рефлексии как содержащая, в силу своей сущности, отношение к другому, поскольку оно другое.

4. Система обладания является самой системой предикации или характеризуемого. Но метафизическая проблема, которая здесь присутствует, состоит в том, чтобы знать, в какой степени подлинная реальность, реальность как таковая, может быть охарактеризована; и, если бытие по своей сущности нехарактеризуемо, то, разумеется, не-характеризуемое не есть неопределенное.

5. Нехарактеризуемое, таким образом, есть то, чем нельзя обладать. Переход к присутствию. Присоединить сюда различие между "ты" и "он". Очевидно, что "ты",рассмотренное как "он", подпадает под характеризующее суждение. Но не менее ясно, что "ты", взятое как ”ты",переносится на другой уровень. Исследовать похвалу с этой точки зрения.

Противоположность между желанием и любовью представляет собой очень важный пример противоположности между обладанием и бытием. Желать в действительности означает обладать, не обладая. Желание может рассматривать одновременно как аутоцентрическое и как гетероцентрическое (противоположность самого себя и другого). Любовь преодолевает противоположность себя и другого, поскольку переносит нас в сферу бытия.

Другое важное приложение: различие между автономией и свободой (см. запись от 16 февраля).

 

Октября

 

Я отмечаю сегодня, что в содержимом также заключена идея потенциального действия (возможность наливать, проливать и т. д.). В содержимом есть то же, что и во владении, — возможность. Содержимое не является чисто пространственным.

 

Октября

 

Понять глубже, чем раньше, природу зависимости бытия по отношению к обладанию: наша собственность нас поглощает. Метафизические основания потребности охранять. Возможно, я объединяю это с написанным мною по поводу сделки. Самость воплощается в имеющейся вещи; более того, она возможна лишь там, где есть собственность. Исчезновение себя в действии, в каком бы то ни было творчестве; по-моему, возвращение себя возможно лишь когда в творчестве возникает пауза.

 

Октября

 

Нужно развивать то, что я уже сказал о нехарактеризуемости. Мы не можем мыслить свойство, не обращаясь к субъекту, не соединяя их связью, которую передает глагол "принадлежать". Но это предполагает некие очертания, которые нужно уточнить. Мы находимся в системе, которая главным образом предполагает использование формы "такое же"; эта характеристика выбрана среди других. Но, с другой стороны, мы не стоим перед набором черт, как предлагает феноменизм; всегда существует нечто трансцендентное по отношению к нему. Но не является ли оно функцией самой позиции, которую я занимаю перед этим "нечто"? Не является ли оно проекцией? Это мне еще пока не ясно; нужно довести все это до конца.

Думать о ком-то другом — значит каким-то образом утверждать себя перед лицом другого. Точнее, другой находится на другой стороне пропасти; он не связан со мной. Но это — пропасть, это — пустота; я могу создать его, лишь остановившись и обведя вокруг себя круг, или, если угодно, очертив себя.

 

Октября

 

Вот что я вижу. Мир себя самого и другого есть мир отождествляемого. Поскольку я в нем заключен, я сам себя окружаю зоной пустоты. И только при условии пребывания в этой зоне я могу мыслить самого себя в категориях обладания. Идентифицировать в действительности означает признать, что некто или нечто обладают или не обладают определенным свойством, и наоборот, это свойство связано с возможностью идентификации.

Все это имеет смысл и представляет интерес, только если мы стремимся мыслить нечто высшее по отношению к миру себя самого и другого; нечто высшее, принадлежащее как таковое онтологии. Вот здесь-то и начинаются трудности.

Что очевидно, так это то, что вопрос "что есть я?" не соответствует уровню обладания. На этот вопрос я не могу ответить самостоятельно (см. мои записи за март).

 

 

II. ОЧЕРК ФЕНОМЕНОЛОГИИ ОБЛАДАНИЯ

 

 

(Сообщение, сделанное в ноябре 1933 г. в философском обществе г. Лиона.)

 

Вначале я бы хотел отметить взрывной характер того сообщения, которое я собираюсь сделать. Оно содержит в себе зачатки некоей философии, которую я в значительной части пока только предчувствую и которую, если это возможно, дальше будут развивать другие, в формах, детально для меня непредставимых. Впрочем, может быть, некоторые подходы, которые я намереваюсь обрисовать, ведут в тупик.

Сейчас я намерен показать, каким образом я начал заниматься проблемой обладания. Эта основная идея каким-то образом возникла на почве более конкретных исследований, и мне неизбежно придется сослаться на них вначале. Я прошу прощения за то, что цитирую здесь самого себя, но это самый простой способ ввести вас в курс моих интересов, уступивших место исследованиям, которые выглядят столь абстрактными.

Уже в "Метафизическом дневнике" я поставил проблему, которая вначале казалась чисто психологической. Я задался вопросом: как возможно идентифицировать чувство, которое испытывается впервые? Опыт показывает, что такая идентификация часто очень затруднительна (любовь может принимать формы, приводящие в замешательство, которые не позволяют тому, кто ее испытывает, догадаться о ее подлинной природе). Я констатировал, что такая идентификация тогда более осуществима, когда чувство может быть уподоблено чему-то, что я имею. Оно тогда очищается, определяется, интеллектуализируется. Таким образом я могу сформировать определенную идею и сопоставить ее с предварительным понятием, которое я имею об этом чувстве вообще (конечно, я сейчас схематизирую ход своих мыслей, но это неважно). Напротив, чем меньше это чувство очерчено, а, следовательно, различимо, тем меньше уверенности, что я могу его распознать. Но не существует ли, в противоположность этим чувствам, которыми я обладаю, нечто вроде эмоционального ответвления, которое до такой степени неотделимо от того, что есть я, что я не могу реально его себе противопоставить (и, следовательно, помыслить)?Таким образом, я вижу если не глубокое различие, то, по крайней мере, нечто вроде гаммы нюансов, едва ощутимый переход между чувством, что я имею, и чувством, что я есть. Отсюда запись, сделанная 16 марта 1923 года: "В сущности, все сводится к различию между. тем, что мы имеем и тем, что мы есть. Однако чрезвычайно трудно выразить это в концептуальной форме, но это необходимо сделать. То, что мы имеем, очевидно, представляет собой нечто внешнее по отношению к себе. Это внешнее, однако, не абсолютно. В принципе, то, что мы имеем — это вещи (или то, что можно уподобить вещам, и в той степени, в какой возможно такое уподобление). Я могу обладать в прямом смысле слова лишь такой вещью, которая существует в известной мерё независимо от меня. Иными словами, то, что я имею, соединяется со мной; более того, факт принадлежности мне прибавляется к другим свойствам, качествам и т. д., характеризующим ту вещь, которой я обладаю. Я имею только то, чем могу некоторым образом и в известных пределах располагать, иначе говоря, только если я могу рассматриваться как некая сила, как существо, обеспеченное властью. Я могу передавать только то, что я имею". И отсюда я перехожу к совершенно неясному вопросу — действительно ли существует непередаваемое и каким образом его можно мыслить.

Следовательно, подход существует, но он не единственный. Я не могу, например, сконцентрировать свое внимание на том, что является, в собственном смысле, моим телом, — в противоположность телу-объекту, которое мыслит себе физиолог, — не обнаружив, что это понятие почти недоступно для обладания. И, однако, могу ли я сказать, по крайней мере, что мое тело есть нечто, чем я обладаю? Прежде всего, является ли вещью мое тело? Если я отношусь к нему как к вещи, то что такое я, которое его таким образом рассматривает? "Наконец, — писал я в "Метафизическом дневнике", — мы приходим к следующей формуле: мое тело есть (объект), моего я не существует. Идеализм имеет возможность заявить, что я — это действие, придающее объективную реальность моему телу. Не правда ли, фокус? Это внушает опасения. Между таким идеализмом и чистым материализмом существует лишь призрачное различие". Но можно пойти гораздо дальше и рассмотреть, в частности, последствия таких представлений для поведения перед лицом смерти, отношения к самоубийству.

Убить себя — не означает ли это располагать своим телом (или своей жизнью) как чем-то, чем мы обладаем, как вещью? Не означает ли это скрытого признания, что мы располагаем собой? Но именно здесь и есть почти непроницаемая неясность: что значит "собой"? Что это за таинственные отношения между "самим" и "собой"? Не ясно ли, что у существа, которое отказывается себя убить, поскольку не признает за собой такого права, так как оно не принадлежит себе, это отношение совершенно другое? Не замечаем ли мы под различием в формулировках, на вид ничтожным, нечто вроде непреодолимой пропасти, которую можно лишь осваивать шаг за шагом?

Я ограничусь этими двумя начальными пунктами, существует множество других; мы узнаем их по ходу изложения, по крайней мере, некоторые из них.

Следовательно, необходим анализ. Я хочу предупредить, что этот анализ не будет редукцией. Он покажет нам, напротив, что мы находимся в присутствии непостижимой данности, которую мы не можем даже полностью вместить. Но признание нередуцируемого составляет уже в философском плане крайне важный шаг, который даже может некоторым образом трансформировать осуществившее его сознание.

Мы не можем мыслить это нередуцируемое, не мысля потустороннее; и я думаю * что двойное существование этого нередуцируемого и потустороннего и определяет метафизическое состояние человека.

Вначале нужно отметить оттенок скрытого недоверия, которое, кажется, испытывают философы к понятию обладания (я говорю "понятие", но нужно подумать, подходит ли это слово; я убежден в обратном). Можно сказать, что философы вообще отвернулись от обладания, как от идеи неясной и, по существу, неопределяемой.

Конечно, фундаментальная двойственность обладания должна быть отмечена прежде всего; но я не думаю, что можно уклониться от его исследования, которое я описываю сегодня. Оно уже было начато, когда я познакомился с книгой М. Гюнтера Штерна "Ueber das Haben". Я ограничусь цитатой в несколько строк: "Мы имеем тело. Мы имеем… Совершенно ясно, что мы подразумеваем под этим в разговорном языке; однако никто не пытается обратить внимание на то, что в обычной жизни обозначается словом "иметь", как на комплекс, и задуматься, что представляет собой обладание как таковое". М. Штерн замечает с полным основанием, что, когда я говорю: "я имею

тело", я хочу этим сказать не только "я сознаю свое тело", но также и "существует нечто, что может быть названо моим телом". Кажется, что существует средний термин, триада. Далее начинается анализ, весь расцвеченный гуссер-лианской терминологией.

Я думаю, здесь нужно дать разъяснения, насколько они возможны, и постараться не прибегать к непереводимой терминологии немецких феноменологов.

Меня могут спросить, почему я сам пользовался в этих условиях феноменологической терминологией.

Но я отвечу — нужно отметить то, что есть в этих исследованиях психологического; оно действительно касается содержания мысли, которое нужно заставить раскрыться в свете рефлексии.

Я хотел бы привести примеры, настолько ясные, насколько возможно, и такие, в которых обладание явно присутствует в точном смысле слова; существуют другие случаи, где этот смысл, точнее, этот оттенок, ослабляется, почти теряется. Эти крайние случаи могут и должны быть оставлены без внимания (иметь головную боль, иметь нужду в чем-то и т. д.). Но среди случаев первого типа, то есть случаев значительных, кажется, можно выделить две формы, которые нужно исследовать в их связях. Ясно, что обладание-владение может принимать различные виды, которые как бы выстраиваются в иерархию. Однако обладание выражается и когда я говорю: "я имею велосипед", и когда я утверждаю: "я имею идеи на этот счет", и даже — что, однако, толкает нас на несколько отличающийся путь, — "у меня есть время, чтобы сделать то-то и то-то". Оставим пока в стороне обладание — внутреннее содержание. Во всяком обладании-владении, кажется, речь идет об определенном содержании; это слово очень точное; я говорю о некотором "некто", связанном с каким-то "нечто", рассматриваемом как центр восприятия. Я намеренно воздерживаюсь от употребления термина "субъект" из-за придаваемого ему логико-эпистемологического значения. Здесь, наоборот, и в этом состоит главная трудность, мы должны стремиться проложить путь на территорию, которая не принадлежит ни логике, ни теории познания.

Заметим, что этот "некто" сразу занимает позицию, в какой-то мере трансцендентную по отношению к "нечто": я понимаю под транцендентностью тот простой факт, что между тем и другим имеется различие планов или уровней, ничего не говоря о природе этого различия. Это совершенно ясно, когда я говорю: "я имею велосипед", или "Поль имеет велосипед", и когда я говорю: "Жак имеет на это очень оригинальный взгляд".

Все это очень просто, но ситуация усложняется, когда думают, что всякое утверждение, касающееся обладания, построено по модели, по прототипу, когда некто есть ни кто иной, как я сам. Кажется, что обладание чувствуется во всей полноте и ценности, только когда я имею. Если возможны ситуации "ты имеешь” или "я имею", то это только благодаря некоему виду переноса, который, впрочем, никогда не осуществляется без известного чувства потери.

Это до некоторой степени проясняется, если присмотреться к отношению, которое явно объединяет обладание и власть, по крайней мере, там, где собственность имеет действительный и буквальный характер. Власть — нечто та — кое, что я испытываю на себе, подчиняясь или сопротивляясь ей, что в конце концов сводится к одному и тому же.

Здесь мне могут возразить, что обладание стремится быть сведенным к факту содержания в себе. Но, даже если согласиться, что это так, нужно было бы заметить, и это фундаментально, что само по себе содержимое не определяется в терминах чистой пространственности. Мне кажется, что оно всегда включает в себя понятие потенциальности; содержать — это заключать; но "заключать" означает препятствовать, сопротивляться, противодействовать тому, чтобы нечто разлилось, рассыпалось, ускользнуло и т. п.

Я полагаю поэтому, что выражение, если оно будет высказано, должно обратиться против того, кто его выскажет.

Теперь мы ясно видим в центре обладания какой-то сдерживающий динамизм; и, без сомнения, именно здесь сдерживание имеет самое большое значение. Это проливает свет на то, что я назвал трансцендентностью" некто". Показательно, что отношение, воплощенное в обладании, выражается грамматически непереходным глаголом; глагол "обладать" не употребляется в пассивном залоге; происходит как бы необратимый процесс перехода "чего-то" к "некто". И я хочу добавить, что здесь речь идет не просто о поступке, совершенном субъектом извне; нет, этот процесс выглядит как совершенный самим "некто", как его внутреннее движение. Здесь следует на мгновение остановиться, ибо мы приблизились к центральному пункту.

Мы можем выражаться в терминах обладания только тогда, когда мы движемся в такой системе, таким образом и с такой степенью перемещения, которые сохраняют смысл противоположности внутреннего и внешнего.

Это полностью приложимо к обладанию-включению, о котором нужно теперь сказать пару слов. Оно проявляется, когда я говорю: "это тело имеет такое-то свойство"; данное свойство представляется мне как находящееся или укорененное внутри тела, которое оно характеризует. С другой стороны, я вижу, что. мы здесь не можем мыслить включение без некоторой силы, впрочем, столь же неясной, как и это понятие; я не думаю, что мы можем избежать представления о свойстве или качестве как определяющем некую действенность, некую сущностную энергию.

Но мы еще не подошли к концу наших исследований.

Рефлексия высвечивает здесь существование определенной внутренней диалектики. "Иметь", конечно, может в принципе означать и означает "иметь для себя", сохранять для себя, присваивать. Самый интересный и наиболее типичный пример здесь — "иметь секрет". Но мы сразу же обнаруживаем то, что я указывал по поводу содержания. Этот секрет остается таковым, лишь пока я его храню, но одновременно и пока я могу его выдать. Эта возможность предательства или раскрытия включена в определение секрета. Это не единственный случай; так бывает всегда, когда мы встречаемся с обладанием в прямом смысле слова.

Для обладания характерна возможность быть продемонстрированным. Существует строгая связь между фактом обладания картинами X которые можно показать гостям, и фактом обладания идеями или взглядами по тому или иному вопросу.

Эта демонстрация может быть предпринята перед другими или перед самим собой; и — странная вещь — это различие, как показывает анализ, лишено всякого значения. Поскольку я демонстрирую самому себе свои идеи, я сам становлюсь другим^ я — кто-то другой. И я полагаю, что именно здесь метафизическое основание возможности выражения. Я могу выразить себя, лишь поскольку я могу предстать перед лицом самого себя как другого.

Здесь мы совершаем переход от первой формулы ко второй: мы можем выражаться в терминах обладания только в системе, включающей отношение к другому, поскольку он — другой. Нет никакого противоречия между этой формулой и тем, что я ранее говорил об обладании. Ибо "я имею" может полагать себя лишь в отношении с другим, ощущаемым как другое.

Поскольку я сам себя представляю как имеющего в себе, или, точнее, у себя определенные свойства, качества, то я рассматриваю себя с точки зрения другого, которому я противостою только при условии, что раньше я внутренне был ему тождественным; когда я говорю, к примеру, "я имею идеи по поводу того-то", я имею в видуГмои идеи не такие, как у всех; я могу отбросить идеи других лишь при условии, что вначале я их на мгновение и фиктивно присвою, сделаю своими.

Обладание, следовательно, не относится всецело к чисто внутреннему, что было бы лишено смысла, но'соеди-няет в себе внутреннее и внешнее, реально различающиеся, к примеру, лишь как низкий и высокий звук. И здесь, я думаю, важнее всего само напряжение между одним и другим.

Теперь мы должны вернуться к обладанию-владению в собственном Смысле слова. Возьмем самый простой случай: владение каким бы то ни было объектом, например, домом и картиной. В известном смысле можно сказать, что этот объект является внешним по отношению к своему владельцу; он отделен от него в пространстве, и их пред- ' назначения так же различны. Но все это — лишь поверхностное представление. Чем больше я акцентирую внимание на обладании, на владении, тем менее законно можно настаивать на его внешнем характере. Совершенно очевидно, что существует связь между "некто" и "нечто", и что эта связь не является просто внешним объединением. С другой стороны, поскольку "нечто" есть некая вещь, следовательно, оно подвержено случайностям, как это бывает с вещами, и может быть потеряно, может быть разрушено. Оно становится, следовательно, или рискует стать средоточием волнения, тревоги, опасений, и тем самым возникает напряженность, которая является фундаментальной в системе обладания.

Мне скажут, что я могу быть совершенно безразличным к тому или иному объекту, которым я владею; но я тогда скажу, что такое владение будет лишь номинальным.

Напротив, чрезвычайно важно отметить, что обладание присутствует, и уже в самом глубоком смысле, в желании или в притязании. Желать — это значит каким-то образом обладать, не обладая; и тем самым объясняется оттенок страдания, всегда присутствующий в желании, и это, в сущности, есть выражение некоторого противоречия, внутреннего трения в этой невыносимой ситуации. Впрочем, существует абсолютная симметрия между желанием и тоской, которую я испытываю при мысли, что я теряю то, что имею, что я считал своей собственностью, то, чего у меня уже нет. Но если это так, мы, кажется, вначале не обратили внимание на то, что обладание каким-то образом зависит от времени. Здесь мы снова обнаруживаем присутствие некоего таинственного противостояния.

Несомненно, в обладании существует двойное постоянство: постоянство "некто", постоянство "нечто"; но это постоянство по своей сущности всегда под угрозой; оно хочет сохраняться, или, по крайней мере, хотело бы сохраняться; но оно ускользает от самого себя. И эта опасность заключается в переходе к другому как таковому, другому, который составляет целый мир в себе самом, и перед лицом которого я так болезненно ощущаю себя собой; я прижимаю к себе эту вещь, которую у меня могут отнять, и безуспешно стараюсь слиться с ней, образовать с ней единое целое. Безнадежно, напрасно…

И в этом мы обвиняем тело, телесность. Первый объект, типичный объект, с которым я себя идентифицирую и который, однако, от меня ускользает, — это мое тело; и кажется, что мы пребываем в самом секретном убежище, переходим к самому глубокому обладанию. Тело — образец принадлежности. И однако…

Но прежде чем идти дальше, вернемся еще раз к обладанию-включению. Здесь, кажется, исчезают все только что выявленные свойства. Мы поднимаемся на самый верх лестницы, которая ведет от абстрактного к конкретному; такая-то геометрическая фигура обладает таким-то свойством. Я уверяю, что здесь ничего невозможно открыть, если не выстраивать ряд настоящих софизмов, чтобы напомнить об этом напряжении между внешним и внутренним, об этой противоположности между собой и другим. Следовательно, нужно задать вопрос: не осуществляем ли мы нечто вроде бессознательного и, в конечном счете, неоправданного переноса, перемещая обладание в самый центр сущностей? То, что я сказал о геометрической фигуре, кажется мне верным в отношении тела или живого пространства, присутствующего и имеющего подобные свойства. Здесь, впрочем, есть пункт, на котором я пока не буду настаивать и который, мне кажется, имеет второстепенную важность. Я, напротив, думаю, что статус моего тела как образца принадлежности отражает важный момент метафизической рефлексии.

Обладание как таковое, в сущности, есть видимость для ”кого-то"; никогда, за исключением совершенно абстрактных и идеальных случаев, оно не сводится к чему-то, чем "некто" может располагать. Всегда взамен получаешь нечто вроде потрясения, и нигде это не является более очевидным, чем там, где речь идет либо о моем теле, либо об инструменте, служащем его продолжением или увеличивающем его возможности. Быть может, здесь нечто аналогичное диалектике господин и раба в "Феноменологии духа" Гегеля; и эта диалектика имеет своим источником то напряжение, без которого нет и не может быть реального обладания.