Чернобыль ставит под сомнение нашу картину мира 4 страница

дети? Какая у них национальность? Мы все перемешались, наша кровь

перемешалась. В паспорте у меня и у детей записано -- русские, а мы -- не

русские. Мы -- советские! Но той страны, где я родилась, нет. Нет ни того

места, что мы называли родиной, ни того времени, которое тоже было нашей

родиной. Мы теперь, как летучие мыши. У меня пятеро детей: старший сын -- в

восьмом классе, младшая девочка -- в детском садике. Я их сюда привезла.

Нашей страны нет, а мы -- есть.

Я там родилась, выросла. Строила завод, работала на заводе. "Поезжай

туда, где твоя земля, а тут все наше". Ничего не давали взять, кроме детей:

"Тут все наше". А где мое? Бегут люди. Едут. Все русские люди. Советские.

Они нигде не нужны, их никто не ждет.

А я когда-то счастливая была. Все мои дети от любви... Я их так рожала:

мальчик, мальчик, мальчик, потом -- девочка, девочка. Больше говорить не

буду...Заплачу... (Но добавляет еще несколько слов.) Мы будем жить тут.

Теперь тут -- наш дом. Чернобыль -- наш дом. Наша родина... (Вдруг

улыбается.) А птицы здесь такие, как и у нас. И памятник Ленину стоит... (И

у калитки, уже прощаясь.) Рано утром в соседнем доме стучат молотками, доски

с окон снимают. Встречаю женщину: "Откуда вы?" -- "Из Чечни". Ничего не

говорит... Ходит в черном платке...

Меня люди встречают... Удивляются... Не понимают..: . Что ты, мол,

делаешь со своими детьми, ты их убиваешь. Ты % самоубийца. Я не убиваю, я их

спасаю. Вон в сорок лет вся седая... В сорок лет! Однажды немецкого

журналиста в дом привели, и он спросил: "Привезли бы вы детей туда, где чума

или холера?" Так то ж чума и холера... А этого страха, который здесь, я не

знаю. Не вижу. Нет его в моей памяти...

Я людей боюсь... Человека с ружьем..."

 

Монолог о том, что только во зле человек изощрен

и как он прост и доступен в нехитрых словах любви

 

"Бежал я... Бежал от мира... Первое время на вокзалах отирался, вокзалы

нравились, что людей много, а ты один. Потом в газетах прочитал - и сюда.

Тут вольно. Я бы сказал - рай. Людей нет, одни звери ходят. Живу среди

зверей и птиц. Разве я одинок?

Собственную жизнь забыл... Не расспрашивайте... Что читал в книжках --

помню, и о чем другие люди рассказывали -- помню, а свою жизнь забыл. Дело

было молодое... Грех на мне... Нет такого греха, который бы Господь не

простил за искренность принесенного покаяния. Так-то... Люди несправедливы,

а Господь многотерпелив и многомилостив...

Но... Почему? Нет ответа... Человек не может быть счастливым. Не

должен. Увидел Господь одинокого Адама и дал ему Еву. Для счастья, а не для

греха. А у человека не получается быть счастливым. Я вот не люблю сумерки.

Темноту. Вот этот переход, как сейчас... От света к ночи... Подумаю и не

могу понять, где я был раньше... Где моя жизнь? Так-то... Мне безразлично:

могу жить и могу не жить. Жизнь человека, яко трава, расцветает, иссушается

и вметается в огонь. Я полюбил мыслить... Тут можно одинаково погибнуть и от

зверя, и от холода. И от дум. На десятки километров ни одного человека. Беса

изгоняют постом и молитвой. Пост -- для плоти, молитва -- для души. Но я

никогда не бываю одинок, верующий человек не может быть одинок. Так-то...

Езжу по деревням... Раньше находил макароны, муку. Постное масло и консервы.

Теперь на могилках побираюсь. Мертвым оставляют поесть, попить. А оно им не

нужно... И они на меня не обижаются... На поле -- дикое жито. В лесу --

грибы, ягоды. Тут вольно. Много читаю.

Откроем святые страницы... Откровение Иоанна Богослова: "...и упала с

неба большая звезда, горящая подобно факелу, и пала на третью часть рек и на

источник вод. Имя сей звезде "полынь". И третья часть вод сделалась полынью,

и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки..."

Постигаю сие пророчество ...Все уже предсказано, написано в святых

книгах, но мы читать не умеем. Не понятливы. Полынь по-украински

"чернобыль". В словах нам был дан знак. Но человек суетлив... Тщеславен... И

мал...

Нашел у отца Сергея Булгакова... "Бог создал мир наверняка, то мир не

может вовсе не удаться" и нужно "мужественно и до конца претерпеть историю".

Так-то... И у кого-то другого... Имя не помню... Помню мысль: "Зло

собственно не есть субстанция, но лишение добра, подобно тому, как мрак не

другое что есть, как отсутствие света". Книжки тут найти просто, легко

найдешь. Пустого глиняного кувшина уже не подберешь, ложки или вилки, а

книжки лежат. Недавно нашел томик Пушкина... "И смерти мысль мила душе

моей". Это запомнил. Так-то... "И смерти мысль"... Я тут один. О смерти

думаю. Полюбил мыслить... Тишина способствует приготовлению... Человек живет

среди смерти, но не понимает, что такое смерть. А я тут один... Вчера

волчицу с волчатами выгнал из школы, жили они там.

Вопрос: истин ли мир, запечатленный в слове? Слово, оно стоит между

человеком и душой... Так-то...

А то еще скажу: птицы, деревья, муравьи, -- они стали близки мне.

Раньше таких чувств не знал. И не предполагал. Тоже у кого-то прочел:

"Вселенная над нами и вселенная под нами" Я обо всех думаю. Человек

страшен... И необычен... Но тут убивать никого не хочется. Рыбу ужу, есть

удочка. Так-то... А в зверя не стреляю... И капканов не ставлю... Мой

любимый герой...Князь Мышкин говорил: "Разве можно видеть дерево и не быть

счастливым". Так-то... Я люблю мыслить. А человек чаще всего жалуется, а не

мыслит...

Что разглядывать зло? Оно, конечно, волнует... Грех -- это тоже не

физика... Необходимо признать несуществующее. Сказано в Библии: "Для

посвященного -- иначе, для остальных притча". Взять птицу... Или другое

живое... Нам их понять невозможно, потому как они живут для себя, а не для

других. Так-то... Вокруг все текущее, одним словом сказать...

Все живое -- на четырех ногах, смотрит в землю и к земле тянется. Один

человек на земле стоит, а руками и головой к небу поднимается. К молитве...

К Богу... Старушка в церкви молится: "Все нам по грехам нашим". Но ни

ученый, ни инженер и ни военный в том не признаются. Они думают: "Мне не в

чем каяться. Почему я должен каяться?" Так-то...

Молюсь я просто... Читаю про себя... Господи, возвах меня! Услыши!

Только во зле человек изощрен. Но как он прост и доступен в нехитрых словах

любви. Слово даже у философов приблизительно по отношению к той мысли,

которую они прочувствовали. Слово абсолютно соответствует тому, что в душе,

только в молитве, в молитвенной мысли. Я физически это ощущаю. Господи,

возвах меня! Услыши!

И человек тоже...

Я боюсь человека. И всегда хочу его встретить. Хорошего человека.

Так-то... Тут или бандиты живут, прячутся, или такой человек, как я.

Мученик.

Какая фамилия? Паспорта у меня нету. Забрала милиция... Била: "Чего

шляешься?" -- "Я не шляюсь -- я каюсь". Еще крепче били. Били по голове...

Так что напишите: раб божий Николай...

Уже % свободный человек..."

Солдатский хор

 

Артем Бахтияров, рядовой, Олег Леонтьевич Воробей, ликвидатор, Василий

Иосифович Гусинович, водитель-разведчик, Геннадий Викторович Деменев,

милиционер, Виталий Борисович Карбалевич, ликвидатор, Валентин Комков,

водитель, рядовой, Эдуард Борисович Коротков, вертолетчик, Игорь Литвин,

ликвидатор, Иван Александрович Лукашук, рядовой, Александр Иванович

Михалевич , дозиметрист, Олег Леонидович Павлов, майор, вертолетчик, Анатолий

Борисович Рыбак, командир взвода охраны, Виктор Санько, рядовой, Григорий

Николаевич Хворост, ликвидатор, Александр Васильевич Шинкевич, милиционер,

Владимир Петрович Швед, капитан, Александр Михайлович Ясинский, милиционер.

 

"Наш полк подняли по тревоге.... Долго ехали. Ничего конкретного никто

не говорил. Только в Москве на Белорусском вокзале объявили, куда нас везут.

Один парень, кажется, из Ленинграда, запротестовал: "Я хочу жить".  Ему

пригрозили трибуналом. Командир так и сказал перед строем: "В тюрьму или под

расстрел пойдешь". У меня были другие чувства. Все наоборот. Хотелось

чего-то героического. Испытать свой характер. Может быть, детский порыв? Но

таких, как я, оказалось больше, у нас служили ребята со всего Советского

Союза. Русские, украинцы, казаки, армяне... Было тревожно и почему-то

весело.

Ну, привезли нас... Привезли на саму станцию. Дали белый халат и белую

шапочку. Марлевую повязку. Чистили  территорию. День выгребали, скоблили

внизу, день -- наверху, на крыше реактора. Всюду с лопатой. Тех, кто

поднимался наверх, "аистами" звали. Роботы не выдерживали, техника сходила с

ума. А мы работали. Случалось - кровь из ушей шла, из носа. Першило в горле.

Резало в глазах. Постоянно слышался монотонный звук в ушах. Хотелось пить,

но аппетита не было. Физзарядка запрещалась, чтобы радиацией зря не дышать.

А ездили на работу в кузовах открытых машин.

Но хорошо работали. И очень этим гордились..."

 

"Мы въехали... Стоял знак "Запретная зона". Я не был на войне, но

ощущение чего-то знакомого... Откуда-то из памяти... Откуда? Что-то

связанное со смертью...

На дорогах встречали одичавших собак, котов. Иногда они вели себя

странно, не узнавали людей, бежали от нас. Я не понимал, что с ними, пока

нам не приказали их отстреливать... Дома опечатаны, колхозная техника

брошена... Интересно посмотреть. Никого нет, только мы, милиция,

патрулируем. Заходишь в дом -- фотографии висят, а людей нет. Документы

валяются: комсомольские билеты, удостоверения, похвальные грамоты... В одном

доме взяли телевизор на время, напрокат, но чтобы кто-то что-то брал домой,

я не замечал. Во-первых, было ощущение, что люди вот-вот вернутся...

Во-вторых, это... что-то связанное со смертью...

Ездили к блоку, к самому реактору. Фотографироваться... Хотелось дома

похвастаться... Страх был и в то же время интерес непреодолимый: что же это

такое? Я, например, отказался, у меня жена молодая, не рискнул, а ребята

выпивали по двести граммов и ехали... Так... (Помолчав). Вернулись живые -

значит все нормально.

Заступал в ночное дежурство. Патрулируем... Ясная луна. Фонарь такой

висит.

Деревенская улица... Ни одного человека... Первое время еще горел в

домах свет, потом свет отключили. Едем -- из дверей школы нам наперерез

несется дикий кабан. Или лиса. Звери жили в домах, школах, клубах. А там

висели плакаты: "Наша цель -- счастье всего человечества", "Победит мировой

пролетариат", "Идеи Ленина -- будут жить вечно". В колхозных конторах --

красные флаги, новенькие вымпелы, стопки тисненых грамот с профилями вождей.

На стенах -- портреты вождей, на столах -- гипсовые вожди. Всюду военные

памятники...Других памятников не встречал. Наскоро слепленные дома, серые

бетонные коровники, ржавые сенажные башни... И снова % маленькие и большие

Курганы Славы... "И это наша жизнь? - спрашивал я у себя, посмотрев на все

другими глазами. - Это мы так живем?" Будто военное племя снялось с

временной стоянки... Куда-то унеслось...

Чернобыль взорвал мои мозги ... Я стал думать...

 

"Брошенный дом... Закрытый. Котенок на окне. Думал, что он -- глиняный.

Подхожу: живой. Объел все цветы в горшках. Герани. Как он туда попал? Или

его забыли?

На дверях записка: "Милый прохожий, не ищи дорогих вещей. Их у нас не

было. Пользуйся всем, но не мародерствуй. Мы вернемся". На других домах

видел надписи разной краской: "Прости нас, родной дом!" С домом прощались,

как с человеком. Писали: "уезжаем утром" или "уезжаем вечером", ставили

число и даже часы и минуты. Записки детским почерком на листках из

ученических тетрадок: "Не бей кошку. Крысы поедят все." Или "Не убивай нашу

Жульку. Она -- хорошая." (Закрывает глаза). Я все забыл ... Я помню только,

что туда поехал, а больше ничего не помню. Я все забыл ... На третий год

после дембеля что-то с памятью случилось ...Даже врачи не понимают... Деньги

сосчитать не могу - сбиваюсь. Скитаюсь по больницам...

Я уже рассказывал или нет? Подходишь и думаешь -- дом пустой. Откроешь

-- один кот сидит ... Ну, и эти записки детские..."

 

"Призвали на службу...

А служба такая: не пропускать в выселенные деревни местных жителей.

Стояли заслонами вблизи дорог, строили землянки, наблюдательные вышки. Звали

нас почему-то "партизанами". Мирная жизнь... А мы стоим... Одеты

по-военному... Крестьяне не понимали, почему, например, нельзя забрать со

своего двора ведро, кувшин, пилу или топор. Собрать урожай. Как им

объяснить? В самом деле: по одну сторону дороги солдаты стоят, не пускают, а

по другую коров пасут, гудят комбайны и молотят зерно. Соберутся бабы и

плачут: "Хлопчики, пустите... То ж наша земля... Наши хаты..." Яйца, сало

несут, самогонку. Пустите ... Плакали по отравленной земле... Мебели....

Вещам....

А у нас служба такая: не пускать. Бабка несет корзину яиц %

конфисковать и закопать. Подоила корову, несет ведро молока. С ней солдат.

Похоронить молоко... Выкопали они тайком свою бульбочку % забрать. И свеклу,

и лук, и тыкву. Похоронить... По инструкции... А все уродило на славу,

завидно. И красота вокруг. Золотая осень. У всех были сумасшедшие лица. И у

них, и у нас.

А в газетах трубили про наш героизм... Какие мы героические парни...

Комсомольцы % добровольцы!

А кто мы были на самом деле? Что мы делали? Я хотел бы об этом

узнать... Прочитать... Хотя я сам там был..."

 

"Я -- военный человек, мне прикажут -- я должен...Я дал присягу...

Но это не все...Героический порыв, он тоже был. Его воспитывали... Он

нам внушался еще со школы. От родителей. И там политработники выступали.

Радио, телевидение. Разные люди реагировали по-разному: одни хотели, чтобы у

них взяли интервью, напечатали в газете, другие смотрели на все, как на

работу, третьи... Я их встречал, они жили с чувством, что совершают

героический поступок. Участвуют в истории. Нам хорошо платили, но вопрос

денег как бы не стоял. Зарплата моя -- четыреста рублей, а там я получал

тысячу (в тех, советских рублях). По тем временам большие деньги. Нас потом

упрекали: "Деньжища лопатой гребли, а вернулись -- подавай им машины,

мебельные гарнитуры без очереди". Обидно, конечно. Потому что был и

героический порыв...

Перед тем, как ехать туда, страх появился. На короткое время. А там

страх исчезал. Если бы я мог увидеть -- этот страх... Приказ. Работа.

Задание. У меня был интерес посмотреть на реактор сверху, с вертолета: что

там случилось на самом деле, как это выглядит? Но это делать запрещалось. В

карточку мне записали двадцать один рентген, но я не уверен, что это на

самом деле так. Принцип был самый простой: прилетаешь в райцентр Чернобыль

(это, кстати, маленький районный городишко, а не что-то такое грандиозное,

как я себе представлял), там сидит дозиметрист, в десяти--пятнадцати

километрах от станции, он производил замеры фона. Эти замеры потом

умножались на количество часов, которые мы налетали за день. Но я оттуда

поднялся на вертолете и полетел на реактор: туда -- назад, проход в двух

направлениях, сегодня там -- восемьдесят рентген, завтра -- сто двадцать...

Ночью кружусь над реактором -- два часа. Производили съемку в инфракрасных

лучах, куски разбросанного графита на пленке как бы "засвечивались"... Днем

их нельзя было увидеть...

Разговаривал с учеными. Один: "Я могу вот этот ваш вертолет языком

вылизать, и со мной ничего не случится". А другой: "Ребята, вы что без

защиты летаете? Жизнь себе укорачиваете? Обшивайтесь! Обклепывайтесь!"

Спасение утопающих -- дело рук самих утопающих. Выложили сиденья свинцовыми

листами, вырезали нагрудные жилеты... Из тонкого листового свинца... Но,

оказывается, от одних лучей они защищают, а от других -- нет. Лица у всех

стали красные, обожженные, не могли бриться. Летали с утра до ночи.

Фантастического ничего не было. Работа. Тяжелая работа. Ночью сидели у

телевизора, как раз в то время проходил чемпионат мира по футболу.

Разговоры, конечно и о футболе.

Задумываться мы стали... Как бы не соврать... Наверное, года через

три-четыре... Когда один заболел, второй... Кто-то умер... Сошел с ума...

Покончил с собой... Тогда начали задумываться. А поймем что-нибудь, я думаю,

через двадцать-тридцать лет. У меня -- Афган (я там был два года) и

Чернобыль (я там был три месяца) -- самые яркие моменты в жизни...

Родителям не сообщал, что направили в Чернобыль. Брат случайно купил

газету "Известия" и увидел там мой портрет, приносит матери: "На, смотри --

герой!" Мать заплакала..."

 

"Мы двигались к станции...

А навстречу нам шли колонны с эвакуированными людьми. Гнали технику.

Скот. День и ночь. Среди мирной жизни...

Ехали... И я, знаете, что увидел? По обочинам дороги. Под солнечными

лучами... Тончайший блеск... Что-то кристаллическое блестело... Мельчайшие

частички... Ехали в сторону Калинковичей, через Мозырь. Что-то

переливалось... Переговорили мы между собой. Удивились. В деревнях, где

работали, на листьях сразу заметили прожженные дырочки, особенно на вишне.

Рвали огурцы, помидоры -- и там на листьях черные дырочки... Осень. Пунцовые

от ягод кусты смородины, от яблок ветки до земли гнутся - конечно, не

удержишься. Съешь. Объясняли нам, что нельзя. А мы ругались и ели.

Поехал... Хотя мог не ехать. Добровольцем попросился. В первые дни

равнодушных там не встречал, это потом вакуум в глазах, когда пообвыкли.

Орденок урвать? Льготы. Чепуха! Мне лично ничего не надо было. Квартира,

машина... Что еще? А, дача... Все имел. Срабатывал мужской азарт... Едут

настоящие мужики на настоящее дело. А остальные? Пускай сидят под бабьими

юбками... У одного, принес справку, жена рожает, у другого маленький

ребенок... Да, рискованно. Да, опасно - радиация, но делать-то кому-то надо.

А как наши отцы в войну?

Возвратились домой. Все с себя снял, всю одежду, в которой там был, и

выбросил в мусоропровод. А пилотку подарил маленькому сыну. Очень он просил.

Носил, не снимая. Через два года ему поставили диагноз: опухоль мозга...

Дальше допишите сами... Я не хочу дальше говорить..."

 

  "Я только вернулся из Афганистана ... Жить хотел. Жениться. Сразу хотел

жениться...

А тут -- повестка с красной полосой "Спецсборы" -- в течение часа

явиться по указанному адресу. Мать сразу плакать. Она решила, что меня опять

забирают на войну.

Куда везут? Зачем? Информация слабая. Ну, взорвался реактор... Ну и

что? В Слуцке переодели, обмундировали и тут приоткрылось, что едем в

райцентр Хойники. Прибыли в Хойники, там люди еще ничего не знали. Они, как

и мы, первый раз видели дозиметр. Повезли дальше, в деревню... А там играют

свадьбу: молодые целуются, музыка, пьют самогон. Свадьба как свадьба. А нам

приказ: срезать грунт на штык... Вырубать деревья...

Сначала выдали оружие. Автоматы. На случай нападения американцев... На

политзанятиях читали лекции о диверсиях западных спецслужб. Их подрывной

работе. Вечером мы оставляли оружие в отдельной палатке. Посреди лагеря.

Через месяц его увезли. Никаких диверсантов. Рентгены... Кюри...

Девятого мая -- на День Победы приехал генерал. Построили нас,

поздравили с праздником. Один из строя осмелился и спросил: "Почему

скрывают, какой радиофон? Какие получаем дозы?" Один такой нашелся. Так его,

когда генерал отбыл, вызвал командир части и дал нахлобучку: "Провокации

устраиваешь! Паникер!!" Через пару дней какие-то противогазы выдали, но

никто ими не пользовался. Дозиметры два раза показывали, но в руки никому не

дали. Раз в три месяца отпускали домой на пару дней. Наказ один: купить

водки. Я притянул на себе два рюкзаки с бутылками. На руках качали.

Перед отправкой домой всех вызывал "кэгэбешник" и убедительно

советовал: нигде и никому не рассказывать о том, что мы видели. Из Афгана я

вернулся, я знал -- буду жить! А в  Чернобыле все наоборот: убьет именно

тогда, когда ты % уже дома.

Вернулся ... А все только начинается..."

 

"Что запомнилось...Врезалось в память?

Целый день мотаюсь по деревням... С дозиметристами... И ни одна из

женщин не предложит яблоко... У мужчин страха меньше, принесут самогон,

сало: "Давай пообедаем". И отказываться неудобно, и пообедать чистым цезием

-- мало радости. Выпьешь. Без закуски.

Белые грибы хрустели под колесами машин. Разве это нормально? В реке

плавали толстые и ленивые сомы, раз в пять-семь больше привычного. Разве это

нормально? Разве...

В одной деревне все-таки усадили за стол... жареная баранина... Хозяин

подвыпил и признался: "Молодой барашек. Зарезал, потому что не мог на него

смотреть. Ну, и уродина! Есть даже неохота". Я -- хлоп стакан самогона.

После этих слов... Хозяин смеется: "Мы тут адаптировались, как колорадские

жуки."

Поднесли дозиметр к дому - зашкаливает..."

 

"Десять лет прошло... Уже как будто этого и не было, если бы не

заболел, забыл...

Надо Родине служить! Родине служить -- святое дело. Получил: нательное

белье, портянки, сапоги, погоны, пилотку, брюки, гимнастерку, ремень,

вещмешок. В путь! Дали самосвал. Возил бетон. Сижу в кабине и верю, что

железо и стекло меня защищают. Была -- не была... Пронесет... Молодые

ребята. Неженатые. Респираторы с собой не брали... Нет, одного помню...

Пожилой водитель... Вот он всегда -- в маске А мы -- нет. Гаишники стояли

без масок. Мы -- в кабине, а они -- в радиоактивной пыли стояли по восемь

часов. Всем хорошо платили: три зарплаты плюс командировочные.

Употребляли... Водка, знали, помогает. Первейшее средство для восстановления

защитных свойств организма после радиоактивного облучения. И снимает стресс.

Неслучайно в войну давали знаменитые наркомовские сто граммов. Обычная

картина: пьяный милиционер штрафует пьяного водителя.

Не пишите о чудесах советского героизма. Они были... Чудеса! Но сначала

-- халатность, безалаберность, а потом чудеса. Закрыть амбразуру... Грудью

на пулемет... А что в принципе не должно быть такого приказа, об этом никто

не пишет. Швыряли нас туда, как песок на реактор... Как мешки с песком.

Каждый день вывешивался новый "боевой листок": "работают мужественно и

самоотверженно", "выстоим и победим..." Называли красиво "солдатами огня"...

Дали мне за подвиг грамоту и тысячу рублей..."

 

"Поначалу недоумение... Ощущение, что военные учения... Игра...

Но это была настоящая война. Атомная война... Нам неизвестная: что

страшно и что не страшно, чего опасаться и чего не опасаться? Никто не знал.

И спросить было не у кого. Настоящая эвакуация... На вокзалах... Что

творилось на вокзалах? Мы помогали заталкивать детей в окна вагонов...

Наводили порядок в очередях... Очереди за билетами в кассах, за йодом у

аптек. В очередях ругались матом и дрались. Ломали двери в винных ларьках и

магазинах. Разбивали, выламывали в окнах железные решетки. Тысячи

переселенцев... Они жили в клубах, школах, детских садах. Ходили

полуголодные. Деньги у всех быстро кончались. В магазинах все скупили...

Я не забуду женщин, которые стирали наше белье. Стиральных машин не

было, о них не подумали, не завезли. Стирали вручную. Все женщины --

пожилые. Руки у них -- в волдырях, струпьях. Белье не просто грязное, там

десятки рентген... "Хлопчики, поешьте...", "Хлопчики, поспите...",

"Хлопчики, вы ж молодые... Берегитесь..." Жалели нас и плакали.

Живы ли они сейчас?

Двадцать шестого апреля каждый год мы собираемся, те, кто там был. Те,

кто теперь еще остался. Вспоминаем то время. Ты был солдатом на войне, ты

был нужен. Плохое забылось, а это осталось. Осталось  то, что без тебя не

могли обойтись... Тебя востребовали... Наша система, военная в общем-то, она

отлично срабатывает в чрезвычайных обстоятельствах. Ты, наконец, там

свободен и необходим. Свобода! И русский человек в такие моменты показывает,

как он велик! Уникален! Голландцами или немцами никогда не станем. И не

будет у нас долговечного асфальта и ухоженных газонов. А герои всегда

найдутся!.."

 

"Моя история...

Бросили клич -- я пошел. Надо! Был членом партии. Коммунисты, вперед!

Такая обстановка. Я в милиции работал. Старший сержант. Пообещали мне новую

"звездочку". Это был июнь восемьдесят седьмого года... Надо медкомиссию

обязательно пройти, но меня отправили без проверки. Кто-то там, как

говорится, отмазался, принес справку, что у него язва желудка, и меня вместо

него. Срочно. Такая обстановка... (Смеется). Анекдоты уже к тому времени

появились. В момент... Приходит муж с работы и жалуется жене: "Сказали:

завтра -- или в Чернобыль, или партбилет на стол". -- "Так ты же

беспартийный?" -- "Вот я и думаю: где я им к утру партбилет возьму".

Ехали, как военные люди, а из нас на первое время организовали бригаду

каменщиков. Строили аптеку. У меня сразу слабость, сонливость какая-то. По

ночам - кашель. Я -- к врачу: "Все нормально. Жара". В столовую привозили из

колхоза мясо, молоко, сметану, мы ели. Врач ни к чему не притрагивался.

Сготовят еду, он в журнале отметит, что все в норме, но пробу сам не снимал.

Мы это замечали. Такая обстановка. Отчаянные были. Началась клубника. Полные

ульи меда...

Уже начинали лазить мародеры. Тащили все. Мы заколачивали окна, двери.

Опечатывали в колхозных конторах сейфы, сельские бибилотеки. Затем отключали

инженерные коммуникации, обесточивали здания на случай пожара.

Магазины разграблены, решетки на окнах выдраны. Мука, сахар под ногами,

растоптанные конфеты... Разбитые банки... Из одной деревни людей выселили, а

через пять-десять километров люди живут. Вещи из брошенной деревни

перекочевали к ним. Такая обстановка... Мы охраняем... Приезжает бывший

председатель колхоза с местными людьми, их уже где-то поселили, дали дома,

но они возвращаются сюда убирать жито, сеять. Вывозили сено в тюках. В тюках

мы находили спрятанные швейные машинки, мотоциклы, телевизоры. А излучение

такое шло, что телевизоры не работали... Бартер: они тебе бутылку самогона

-- ты им разрешение на провоз детской коляски. Продавали, выменивали

трактора, сеялки. Одна бутылка... Десять бутылок... Деньги никого не

интересовали... (Смеется.) Как при коммунизме... На все существовала такса:

канистра бензина -- пол-литра самогона, каракулевая шуба -- два литра,

мотоцикл -- как сторгуешься... Я через полгода отбыл, согласно штатному

расписанию, срок был полгода. Потом присылали замену. Нас малость задержали,

потому что из Прибалтики отказались ехать. Такая обстановка... Но я знаю,

что разворовали, вывезли все, что можно было поднять и увезти. Пробирки из

школьных химических лабораторий тащили. Зону перевезли сюда... Ищите на