Старший лейтенант Ю. Мильграм.

Боевые записи

Январь.

Меня назначили начальником инженерной службы дивизии. На следующее же утро по прибытии на фронт я познакомился вместе с другими начальниками служб с районом расположения дивизии.

Она стоит на самом берегу Финского залива, занимая очень узкий фронт — примерно полтора километра.

Землянки переднего края расположены в лесу, метрах в шестидесяти от незавидной речонки Лохи-йоки шириной всего метров в шесть. Я удивился, что она не замерзла.

Командир дивизии, обходивший вместе с нами район расположения частей, объяснил, что наверху у финнов плотина; как только усиливается артиллерийский огонь, они спускают воду, которая размывает даже береговую кромку льда на заливе.

Мы вышли на рекогносцировку. Комбриг спрашивает:

— Был ли кто-нибудь из вас под огнем? Выясняется, что никто.

— Ну и отлично, значит получите боевое крещение.

И точно, едва мы стали выходить за передний край, раздалось повизгивание пуль и цоканье автоматов. Ощущение не очень приятное.

Комбриг обратился ко мне.

— Что вы видите?

— Вижу реку... Перед ней и позади нее надолбы...

— А еще?

— Взорванный мостик...

— Еще что?

— Поодаль, метрах в шестидесяти за рекой, — колючую проволоку и дальше — холмы. Странно, что они чересчур правильно расположены. Но что под ними — доты, дзоты, орудийные или пулеметные точки — сказать не могу.

Мы пошли обратно. Мне, старому саперу, было понятно, что укрепления у врага солидные, хорошо замаскированные. Словом, работы нашему брату хватит.

В залив языком вдается полуостров, занятый противником. Оттуда, с известной регулярностью, группки финнов заходят по льду к нам в тыл и затевают стрельбу.

На маленьком островке у самого берега стоит наша застава, но финны ухитряются обходить ее.

Чтобы избавиться от непрошенных гостей, наши саперы в одну из ночей положили на лед мины и поставили проволочные заграждения.

* * *

Последнее время мы заняты постройкой дерево-земляных сооружений на переднем крае. Получилось довольно солидно.

Кстати, пришлось заняться ознакомлением бойцов с минами противника, так как некоторые опасаются ходить по не разведанной саперами дороге или по целине.

Я собрал своих саперных командиров и на местности провел с ними занятия. Мы пошли по целине. Разрыли пару сугробов. Вынули мины, я показал, как их обезвреживать, а затем разослал лейтенантов по полкам, чтобы они обучили этому командный состав и бойцов.

* *

Ночью просыпаюсь — тревога! Опять финны! Как они умудрились пробраться мимо наших мин?

Утром выяснилось, что трое финнов подорвались на них. Бойцы очень довольны. Все уверены, что финны больше не сунутся. До самого наступления ни один финн к нам не заходил. Надеясь на наших немых сторожей, мы нередко, когда нужны были люди, совсем снимали заставу с островка.

Февраль.

Все время сколачивали блокировочные группы. Для этого в тылу выстроили доты, типа финских, располагали в них команду, снабженную холостыми патронами.

Блокировочная группа подходила к доту и затыкала амбразуры земленосными мешками. Это очень тяжелая операция, если учесть, что каждая пулеметная амбразура имеет размеры 30 сантиметров на 10 сантиметров и что рядом с ней — амбразура наблюдателя, вооруженного автоматом. В блокировочные группы отбирались лучшие бойцы. Тренироваться им приходилось изрядно.

11 февраля с утра началась артиллерийская подготовка, такая, что не хотелось есть: земля валилась с потолка и стен землянки прямо в суп, да и грохот как-то отбивал аппетит. Молодцы артиллеристы!

Я перешел на командный пункт командира стрелкового батальона.

В 8 часов комбриг приказывает взорвать надолбы на берегу реки, чтобы обеспечить танкам вступление в бой.

Посылаю отделение сапер. Каждый сапер, кроме обычной выкладки, несет на себе от полпуда до пуда взрывчатого вещества. Сам лежу на снегу час, два — никто не возвращается. Подползает боец, зовет к телефону. Командир дивизии спрашивает:

— Почему не взорваны надолбы?

— Многослойный огонь противника не дает возможности к ним подобраться, — отвечаю я.

— Повторить попытку!

— Есть повторить попытку.

Фланговый огонь врага не утихает.

Из первой группы подрывников пока еще ни один не вернулся.

Поползла вторая группа. Результаты пока прежние: взрывов не слышно.

Огонь заметно утихает, а бойцов все нет. Расстояние до надолб всего 60–70 метров, но как тяжело их преодолеть!

Проходит полтора часа томительного ожидания.

Наконец, подползает раненый боец и докладывает, что к надолбам пробраться невозможно.

Огонь снова усиливается.

Опять звонит командир дивизии:

— Немедленно взорвать надолбы!

— Есть! Прошу усилить огонь артиллерии, товарищ комбриг!

Шквал огня заметно усилился; наши снаряды разрываются так близко, что меня обдает комьями мерзлой земли. Снег совершенно почернел. От деревьев остались одни сиротливые стволы.

Подползаю к своим саперам. Лежат они у опушки леса за броневыми щитками, где по два, где по одному. Курят, болтают, не обращая внимания на залетающие сюда пули. Отбираю одиннадцать бойцов, которые должны итти со мной рвать надолбы.

Подбегает политрук:

— Вы зачем? — спрашиваю.

— Товарищ, старший лейтенант, разрешите итти, это мои бойцы, мы всю войну вместе прошли.

Пришлось разрешить.

Ползем. Огонь автоматов настолько силен, что кажется муха живой не пролетит. Несмотря на грохот артиллерии, все время слышен свист пуль. Слышны только пули, которые летят над самой головой, но и этих так много, что невольно стремишься зарыться в землю, срастись с ней.

Ползем. Мы с самого утра на снегу. Мороз градусов сорок. Удар по каске. Конец? Ищу кровь — ее нет. Тряхнул головой, как бы спросонья. Все на месте. Ощущение все же такое, будто тебя током стукнуло.

Ползем. Вот мы, наконец, у цели. Заряды положены, даю сигнал. Виден характерный дымок от шнура, все в порядке. Теперь скорей назад, а то может убить куском гранита.

Взрыв! Один, другой, третий...

Огонь усилился до предела, по нас пристрелялись. Скатываюсь в артиллерийскую воронку. Там уже сидит сапер.

Начинаем выползать, и в это время слышим грозный, хорошо знакомый гул — наши танки пошли в бой. Трудно передать охватившую нас радость...

Вечером, принимая начальников служб, комбриг сердито говорит мне:

— Кто вам разрешил лезть самому к надолбам?

— Виноват, товарищ комбриг!

— Виноватых бьют. Кто мне завтра обеспечивал бы инженерную службу, если б вас подстрелили! Ну ладно, — меняя тон, сказал комбриг, — садитесь со мной ужинать...

* * *

По дороге в штаб захожу к своим саперам. Один из бойцов, взволнованно сообщив мне о том, что от ленинградских рабочих пришли подарки, подносит мне одеколон «Красная Москва».

— Это от нашей землячки, — говорит он.

Захожу в другую землянку. Бойцы пьют чай с печеньем. Мне наливают чай, угощают печеньем.

— А что, товарищ старший лейтенант, — спрашивает боец, — скоро ли в наступление? Пора бы выкуривать финнов из берлоги.

— Скоро, скоро, товарищи. Готовьтесь, нам, саперам, работы хватит.

Приятно после 40-градусного мороза посидеть в теплой землянке, выпить чаю, побеседовать с этими замечательными людьми.

* * *

В последний раз проверил все, отдал (необходимые распоряжения и пошел отдохнуть. Но не спится, думаю о завтрашнем дне.

Разведка выяснила, что речушка Лохи-йоки подверглась основательной обработке со стороны противника. Берега минированы и окопаны; речка углублена до 5–6 метров, что превратило ее в серьезное противотанковое препятствие; на чужом берегу — надолбы в четыре ряда и проволочные заграждения в пять рядов кольев.

Как бы то ни было, но обеспечить в таких условиях переправу артиллерии и танков — дело сложное.

Сегодня за ужином комбриг говорил мне:

— Мильграм, вы у нас академик да еще старый сапер. Вам построить мост в 5–6 метров, все равно, что мне, старому пулеметчику, выпустить ленту. Правда, противник в полусотне метров от рабочей площадки, но мы поддержим, а руководить работами будете сами.

— Есть, товарищ комбриг. Только никакого моста строить не надо, я рассчитываю подорвать берега, сделать пологие спуски, положить пару клеток, настил и устроить самый примитивный переезд на живую нитку.

— Вы хоть фанерку подложите, — пошутил комбриг, — только не задерживайте танки и артиллерию.

— Постараюсь, товарищ комбриг.

— Не постараюсь, а будет сделано.

— Есть, будет сделано!

Утро.

Такого артиллерийского грохота мне еще не приходилось слышать. Корпусная артиллерия била по дотам прямой наводкой с 200 метров. А мы — взвод сапер и несколько подрывников — уже у реки. Ледок тонкий-тонкий. К счастью, обломки взорванного моста на месте, тут же лежат сваленные деревья. Используем каждое бревно, всякий камень как укрытие, чтобы избежать напрасных жертв.

Саперы, поглощенные работой, не обращают внимания на пули, непрерывно визжащие над ними. Одно беспокоит нас: нехватает материала.

Смотрю и не верю своим глазам: пехота уже подошла. Даю команду:

— Разобрать сарай за лесом!

Бойцы привязывают к бревнам сарая веревки и перекидывают вперед; передние подхватывают, и так, в один миг, весь сарай оказался у нас.

Переезд готов.

Пехота ринулась вперед, артиллерия перенесла огонь в глубину.

К нам подошел веселый комбриг.

— А, Мильграм, вы здесь. А мне снилось, что мы в академии слушаем лекцию о мостах, до того этот проклятый мостик меня измучил. Благодарю всех, работавших на переезде, хорошо действовали! Прекрасно! — и комбриг пошел дальше.

Довольные удачным окончанием работы, мы садимся и завертываем родную украинскую махорочку. Не успели докурить, как подбегает связной:

— К комбригу!

Не иду, а лечу. Комбриг приказывает усилить отряды разграждения саперами.

— Все ваши предположения о минировании, — говорит он, — явно преуменьшены.

Действительно, вечером сообщают интересную статистику: отделение сапер во главе с лейтенантом Осиповым, пройдя за день 7–8 километров, извлекло из снега 720 мин. Видно, у врага мины — последняя надежда, насыщение ими превосходит все нормы.

* * *

Дивизия успешно преследует врага. Во время кратковременного отдыха захожу к комбригу. Он говорит:

— Сегодня соседи берут Бьерке. Жаль, что не мы, но все же надо сходить, поглядеть, может быть, и нам найдется там дело.

Я, конечно, очень рад. Мне, будущему фортификатору, интересно увидеть новшества, применяемые врагом. Ведь там основательно поработали и иностранцы.

Садимся в легкие финские саночки и в путь.

Вот и остров Бьерке. Стрельба стихает, но все же над головой то и дело свистят пули. Мы так привыкли к их свисту, что, кажется, это не по нашему адресу.

Дома финны не успели сжечь. Зато перерезали весь скот, попортили продукты, открыли погреба, чтобы картошка промерзла.

Осматриваем крепость. Ничего замечательного.

— Бьерке — не Кронштадт, — говорит стоящий рядом краснофлотец с чувством гордости за свой родной город.

Март.

Выборг — вот он, стоит перед нами, как на ладони!

Нам придется итти к нему по заливу. Разведка приносит ошеломляющие данные: толщина льда у берега — 40–45 сантиметров, в полусотне метров от берега — 15–20 сантиметров. Лед битый. Недавно здесь прошел вражеский ледокол. Снаряды и авиабомбы также изрядно попортили лед.

Ширина залива — около 2 километров, длина — 1,5 километра. Рассчитывать на усиление льда не приходится — день ото дня теплеет.

Докладываю свои соображения командиру дивизии.

Мы оба понимаем трудность задачи — переправить тяжелую артиллерию и танки. Для них нужен лед толщиной в 35–40 сантиметров, не меньше. Надежды на мороз, когда он как раз нужен, никакой.

Мысль упорно работает. Вспоминаю все случаи из прежней практики, примеры из мировой империалистической и гражданской войн.

Наконец, решение найдено. Быстро произвожу нужные расчеты, определяю количество материала, рабочую силу, транспорт. Все в порядке! При наличных силах сумею закончить работу на следующий день к 12 часам.

Иду к комбригу. Он доволен решением, но срок его не удовлетворяет.

— А что, если время сократить вдвое?

Выслушав меня, комбриг решительно заявляет:

— Переправа должна быть готова к шести часам!

Срочно посылаю на лед инженерную разведку во главе с лейтенантом Мардиным, смелым и опытным сапером. Собираю командный состав, даю указания о расстановке сил. Данные инженерной разведки неблагоприятные, но ведь на войне всегда рассчитываешь на худшее.

В 17 часов закипела работа по постройке переправы. Я — на льду, руководство взял на себя. Здесь же комбриг и все начальство.

Хорошо, что противник любезно оставил нам материал, он так быстро удрал из порта и с лесозавода, что досок осталось предостаточно, можно строить щитовую дорогу.

Враг не проявляет особой активности. Работаем всю ночь.

На рассвете финская авиация три раза бомбила дорогу, но безрезультатно. И только в последний налет одна бомба угодила в проезжую часть недалеко от берега.

Жаль, много работы пропало.

Приказываю делать новый спуск; берег крутой, грунт сильно промерз.

Народ устал до невозможности: доски тяжелые, снег по пояс глубиной, его приходится расчищать лопатами; лед тонкий, у берегов часто натыканы мины.

Работа подходит к концу. Около пяти часов докладываю командиру дивизии о готовности переправы. Он сомневается в прочности, но я заверяю его, что все наши грузы пройдут, так как запас на прочность почти всюду увеличен вдвое.

Ровно в 6 часов по плану началась переправа. Загудели тракторы, застучали по доскам колеса пушек, пошли обозы и, наконец, — танки. Но что за чорт? Что произошло на противоположном берегу — неужели пробка?

Отправляю посыльного. Он докладывает: два танка, не выдержав дистанции, подошли друг к другу вплотную, лед дал трещину, просачивается вода.

Спешу туда — действительно, целая лужа. Меня уверяют, что лед провалился.

Я сам обследую злополучное место и убеждаюсь, что лед выдержит, но людей убедить в этом не могу.

Тогда, чтобы поднять дух у танкиста, я сажусь с ним в танк и приказываю ехать. Сам, правда, думаю: а что, если действительно полынья большая, и танк провалится — шабаш! Хотя люки открыты, но вряд ли успеешь выпрыгнуть.

Однако все обошлось благополучно. Вот и последний танк прошел — гора с плеч!

Приказываю делать объезд, саперы берутся за дело горячо, с подъемом, словно они сутки были без работы и, наконец, дорвались до нее.

Впереди еще много забот: нужно закреплять победу, нужно обеспечить деятельность войск в новых условиях — весной, в лесах, в болотах. Переправы, водоснабжение, дороги — мало ли задач у сапер!

Но я спокоен; мне предстоящие заботы не страшны, потому что я полон глубокой веры в нашего замечательного бойца, воспитанного в духе бесстрашного преодоления всех и всяческих трудностей.

Владимир Поляков.

Гордые соколы

Через час после того как Владимир Вардэнович Нанейшвили провел своих воспитанников над крышами Хельсинки, финское правительство наскоро запаковало чемоданы и бежало в Вазу.

...В первые дни войны часть Нанейшвили обосновалась под Ленинградом. Среди рядового летного состава было много молодежи, «неоперившихся летчиков». Они крепко взялись за дело и быстро получили настоящее «воздушное образование».

30 ноября 1939 года, в первый день войны, состоялся первый боевой вылет. Шесть звеньев скоростных бомбардировщиков вылетели в районы Хельсинки, Коулу, Утти. Густой холодный туман до залива. Звено во главе с командиром эскадрильи капитаном Саранчевым пробилось к столице Финляндии. Над Хельсинки низкая облачность. Аэродром найти невозможно. Самолеты идут над городом...

Вокзал. Поезда с боеприпасами, эшелоны, отправляющиеся на фронт. Советские бомбы попадают на крышу вокзала, на платформу, на железнодорожные линии, в составы. Фонтаны огня и дыма...

Сбросив бомбы, самолеты уходят на свою базу. Комиссар эскадрильи, попав на развороте в облачность, теряет из виду свое звено. Увидев, что советский самолет оторвался от своих, на него устремляются шесть финских истребителей. Комиссар уходит от них в облачность. Спасся. Что делать дальше? Лететь домой? Но остались еще неиспользованные бомбы, и комиссар вновь идет над Хельсинки, находит аэродром, бомбит его и только потом берет курс на свой берег, возвращается на родной аэродром.

1 декабря тов. Нанейшвили вылетает в те же места: Хельсинки, Утти, Коулу. Часть самолетов под командой Нанейшвили летит на Коулу. Погода отвратительная. До залива — снегопад. Дальше — низкая облачность. Лететь приходится на высоте 50 метров, бомбардировщики «бреют» над Финским заливом.

Вот и материк. Нанейшвили заметил возле Коулу воинский эшелон противника. Развернул колонну. Бомбардировщики пролетают над эшелоном, обстреливая его из пулеметов. Поезд останавливается. Сыплются из вагонов солдаты. В эшелон летят бомбы. Переворачивается паровоз. Бомбардировщики поднимаются еще выше и бомбят железнодорожный узел.

Летят дальше. Замечены нефтесклады. Бомбят их. Нефтесклады горят.

Метеорологические условия — хуже не придумаешь, к тому же всюду зенитки. На всех шхерах — зенитные пулеметы. И бьют довольно метко. Когда летчики возвращаются на аэродром, многие насчитывают в своих самолетах до пятидесяти пробоин.

По всему фронту идет подготовка к штурму линии Маннергейма. Наземная и воздушная разведка устанавливает местонахождение долговременных огневых точек противника. Самолеты забирают бомбы в 250 и 500 килограммов, летят на финские доты. Бомбят с пикирования. Черный финский гранит, железобетон, металл амбразур сдаются под напором советских бомбардировщиков. Бомбы попадают точно на доты или рвутся рядом.

Если бомба разрывается в десяти — пятнадцати метрах от дота, волна взрыва настигает финнов в их укреплениях. Они выскакивают, из носов и ушей у них льется кровь. Бегут в ужасе, стараясь укрыться от бомб где-нибудь поблизости от переднего края нашей обороны.

Владимир Вардэнович — мастер по бомбардировке дотов, мастер прямых, точных попаданий.

* * *

Тов. Нанейшвили водил в бой своих летчиков, никогда не забывая наблюдать за их поведением во время обстрела зенитной артиллерией. После каждого боевого полета он производил разбор, указывая на недостатки, на излишнюю нервозность некоторых пилотов.

Он обратил особое внимание на одного молодого командира эскадрильи. При сложной метеорологической обстановке этот командир возвращался обратно с бомбами и докладывал, что летать невозможно. Нанейшвили в очень плохую погоду сам повел эту эскадрилью. Справа от него шел ее командир. Несмотря на неблагоприятные метеорологические условия, задание было выполнено.

С тех пор командир эскадрильи уже никогда не возвращался назад, не выполнив задания. Летал в самых трудных условиях, в туманы и снегопады. Решал сложнейшие задачи. Разбомбил аэродром противника у станции Иматра. Сбил два финских истребителя. За всю войну его эскадрилья не имела ни одной потери. И последнее: теперь этот командир — Герой Советского Союза.

* * *

Под Выборгом финны сбили самолет комиссара эскадрильи тов. Койныша. Снаряд ударил в самолет, машина загорелась. Койныш скольжением погасил огонь и сел на территории финнов, в трех километрах от наших войск. Финны не замедлили открыть по самолету огонь. Койныш и его экипаж стали отстреливаться.

Когда у стрелка-радиста кончились все патроны, комиссар приказал ему итти к линии наших войск. Стрелок-радист, увязая в снегу, пополз. Но вражеские пули настигли его...

Вышли все патроны у штурмана лейтенанта Корнилова. Комиссар приказывает ему попытаться дойти до своих, а сам остается у самолета. У него есть еще патроны, он еще отстреливается.

По пути к нашим войскам убит Корнилов. Комиссар Койныш три раза ранен. Положение безвыходное.

Через короткое время наши части продвинулись вперед и подняли со снега трех боевых товарищей. Самолеты доставили их на аэродром бригады.

10 марта в Сестрорецке состоялись похороны героев. Рабочие Сестрорецка шли за гробами героев со слезами на глазах.

Погода была нелетная, и летчики просили разрешения присутствовать на похоронах своих товарищей.

Нанейшвили сказал:

— Мы будем хоронить их по-своему.

Когда похоронная процессия двинулась к кладбищу, низко над ней промчались скоростные бомбардировщики. Они шли на Выборг.

И когда первые комья мерзлой земли ударились о крышки гробов, 500-килограммовые бомбы низвергались на укрепления, военные заводы и нефтесклады Выборга. И гигантское зарево осветило почерневшие снега...

С. Сипайло.

Разведка боем

Выборг был в полукольце наших наступающих частей. Наш лыжный батальон продвигался вдоль Выборгского шоссе и находился уже в семи километрах от города.

Шоссе перерезал лес. Он кончался за километр от берега залива. Правда, моря не было нам видно, но его близость ощущалась в свежем порывистом ветре, бьющем в лицо. А солнце уже начинало слегка пригревать землю. В теплых лучах его, в синих подталинках на снегу явственно чувствовалось приближение весны.

Впереди, на видимом участке шоссе стояли три линии темно-серых гранитных надолб. За ближайшей линией чернели белофинские окопы и густые проволочные заграждения перед ними. Дальше — снова надолбы, за которыми, по всей вероятности, располагались дзоты.

Мы находились в лесу — между заливом и шоссе — и должны были выбить противника из окопов.

1 марта батальон начал наступать, но, понеся потери от интенсивного огня белофиннов, залег у первой линии надолб. Из тыла противника, с каких-то высот били станковые пулеметы. Необходимо было разведать местонахождение огневых точек противника и подавить их легкой артиллерией.

Командование поручило эту задачу мне. Со мной пошли семь человек. Нам надо было производить разведку в местности, перенасыщенной неприятелем, где на каждом шагу имелись огневые точки, бродили вражеские дозоры. Мы приняли план, который на первый взгляд мог показаться дерзким, даже безрассудным: решили пробраться в тыл противника по самой открытой местности, избрав для этого путь по кювету справа от шоссе. Белофинны не следили за кюветом. Вряд ли ожидали они, что наша разведка пойдет таким путем.

В 12 часов 40 минут без лыж и рюкзаков мы поползли по глубокой выемке кювета. С одной стороны нас укрывала насыпь шоссе, с другой — высокий пласт снега. Проползти 600 метров стоило большого труда. Мы оказались у последней линии надолб, которая сходилась под тупым углом на шоссе. Осторожно поднявшись на шоссе, залегли за камнями. Впереди была поляна, окруженная возвышенностями. На них-то и были расположены огневые точки противника. Мы засекли их.

Я составил донесение и послал его с одним из бойцов. Основная задача была выполнена успешно. Над головами свистели пули, мы видели, как огненные струи вырывались из амбразур. Дзоты были от нас меньше чем в 200 метрах, но враг нас не замечал. Теперь, когда один из бойцов ушел с донесением, нас осталось семь человек. Уходить не хотелось: неужели не удастся сделать что-то большее?

Был чудесный день. Яркое солнце отражалось на ровной и чистой поверхности снега, нетронутой пеплом и дымом. Глазам было больно от этого алмазного блеска.

Вдруг из-за правого дзота на поляну вышел в походном порядке лыжный отряд белофиннов в составе 60 человек. Финны, видимо, решили подкрепить свой левый фланг против нашего наступающего батальона.

Когда они подошли ближе, мы открыли огонь из ручного пулемета, автоматов и полуавтоматов. Финны залегли. Но у нас было большое преимущество: мы расположились за укрытием (камни надолб) и выше белофиннов (на шоссе). Потеряв около 40 человек, их отряд рассеялся по лесу. В это время справа и слева дзоты обстреляли нас огнем станковых пулеметов.

Когда мы стали отползать по кювету, нам встретились свои наступающие лыжники. Оказалось, что белофинны, услышав интенсивную перестрелку у себя на фланге, подумали, что их обошли. Испугавшись окружения, они бросили линию окопов, две линии надолб и отошли к дзотам. Наша часть заняла позиции противника без сопротивления.