Формирование церковного сословия у восточных и

Западных славян

Борьба за независимость церкви от государства в Польше,

Чехии и  древней Руси

Одним из важных следствий отношений между государственной властью (и светскими патронами) и Церковью, характерных для раннего феодализма, стало отсутствие у духовенства собственной, самоуправляющейся организации. Если по роду занятий духовные лица составляли особый слой общества, то в других отношениях этот слой вовсе не образовывал единства. Священники находились в зависимости от светских патронов (и главного среди них — правителя), а не от формального главы церковной организации — епископа, обязанности которого ограничивались чисто литургическими функциями: освящением храмов и поставлением священников, на деятельность которых он не имел влияния. В таких условиях аппарат церковного управления оставался слабо развитым. У епископа был единственный помощник по управлению епархией — архидиакон, назначение на все значительные церковные должности находилось всецело в руках правителя. Духовные лица не были отделены в правовом отношении от остального населения. За совершенные проступки клирики подлежали юрисдикции государственного суда, который мог приговорить их к телесным наказаниям или к тюремному заключению. К этому следует добавить, что в эту эпоху не только священники и каноники, но и епископы часто были женатыми, что связывало их не со своей духовной средой, а с иными общественными группами[1].

Уже в первые десятилетия XIII в. отмечаются решительные выступления церковных иерархов при поддержке влиятельной группы духовенства, направленные на то, чтобы изменить положение Церкви в обществе и характер отношений Церкви со светской властью.

После завершения формальной христианизации населения духовенство уже не так остро нуждалось в прямой поддержке светской власти, а проблема организации многочисленного сословия клириков приобретала серьезное значение. К концу XII в. церковные учреждения обладали уже немалыми земельными владениями и желали сами распоряжаться доходами от них. Аналогичные стремления были присущи светским феодалам, недовольным вовлечением появившихся у них владений в систему централизованной эксплуатации. Не случайно в конце XII в. в Польше духовные и светские вельможи совместно выступили против попыток князя Мешко Старого усилить эффективность ее действия[2]. Однако верхушка светских феодалов занимала ключевые позиции в этой системе и ее стремление освободиться от старых порядков не могло быть столь последовательным, как у церковных иерархов. Если светским феодалам еще необходимо было своими силами выработать определенную программу действий, то духовные иерархи получили ее в готовом виде от папской курии. Именно к началу XIII в. решениями Соборов Католической Церкви была окончательно оформлена программа консолидации и возвышения духовного сословия в обществе латинского средневекового мира — «освобождение» Церкви от повинностей в пользу государственных органов и от вмешательства светских людей в церковную жизнь. Не случайно наиболее активные выступления с требованиями реформ имели место после посещения польскими и чешскими епископами в 1215 г. Латеранского Собора. Папская курия не только предлагала польскому и чешскому духовенству программу действий, но и готова была поддержать борьбу за ее осуществление своим политическим влиянием.

Все это позволяет объяснить, почему в начале XIII в. именно духовные иерархи первыми выступили с программой создания самоуправляющейся сословной организации, находящейся вне сферы действия системы институтов «княжого права». Начальным (не только хронологически, но и по существу) этапом проведения реформ стало введение с первого десятилетия XIII в. выборов епископа капитулами в соответствии с нормами канонического права[3], таким образом с полной зависимостью церковной иерархии от светской власти было покончено и открылась дорога на церковные кафедры политикам, которые, опираясь на поддержку сторонников реформы — членов капитулов, могли приступить к осуществлению дальнейших преобразований. Важной их частью стало появление широких податных и судебных привилегий сначала у земельных владений иерархов Церкви, а затем у монастырей и капитулов. Вопрос этот заслуживает специального исследования. Здесь можно лишь отметить, что иммунитетные пожалования не только укрепляли имущественную самостоятельность церковных феодалов, но и ослабляли их зависимость от государственной власти. Однако приходские священники, составлявшие бо?льшую часть клириков, не обладали земельными владениями с крестьянами, поэтому для обособления духовенства от остального населения и консолидации его в особое сословие большое значение имело установление подсудности клириков только церковному суду.

Этой цели Церковь пыталась первоначально добиваться собственными средствами, не вступая в прямой конфликт со светской властью. Так, не позднее 1217 г. на синоде польских епископов в Камне было постановлено (канон 5) не давать причастия клирику, который в споре с другим клириком обратится в светский суд[4]. Однако в начавшемся в том же году конфликте Пражского епископа Ондржея с Пржемыслом I был поднят вопрос о неподсудности клириков светскому суду вообще и об их подчинении только суду епископа[5]. В 30-x гг. тот же вопрос поставил Вроцлавский епископ, жалуясь папе на действия силезского князя Генриха Бородатого[6]. На том этапе Церкви не удалось полностью добиться своей цели. По соглашению 1222 г., завершившему конфликт Пражского епископа с королем, последний сохранил за собой право суда по делам аббатов и других прелатов один раз в год во время общего собрания (coloquium generale[7]), а папа Григорий IX ограничился увещеваниями силезского князя, не прибегая к более сильным мерам. Однако принцип неподсудности клириков светскому суду постепенно приобретал значение общей нормы.

К середине XIII в. особое положение клириков в этом отношении было торжественно подтверждено, как жалованными грамотами чешских и польских правителей, так и решениями синодов[8]. Теперь к компетенции духовного суда относились споры не только между духовными лицами, но и между клириками и светскими людьми (т. н. privilegium fori[9]). Опираясь на этот принцип, Польская Церковь попыталась в том же XIII в. взять в свое ведение и споры о недвижимости между клириками и светскими лицами, однако эта попытка, затронувшая интересы широкого слоя светских феодалов, не увенчалась успехом, и подсудность клириков церковному суду была признана, кроме вопросов о вотчинах (preter patrimonia) и исключая вопрос о наследстве (excepta hereditarie questione[10]). Правда, и в дальнейшем случалось, что светские судьи судили и приговаривали к смертной казни клириков, замешанных в воровстве и грабежах, но это касалось служителей низшего ранга, не имевших бенефициев[11], и это были лишь отдельные отступления от установленного порядка.

Параллельно с этой реформой Церковь пыталась осуществить комплекс мер, направленных на ограничение прав светских патронов. Важно было добиться того, чтобы священники утверждались епископом и не могли быть смещены без его согласия, чтобы выделенная церкви десятина поступала в распоряжение епископа и священника соответствующего храма, чтобы церковное имущество не становилось объектом сделок патронов. Действия Церкви натолкнулись на упорное сопротивление, так как ее интересы в этом отношении расходились с интересами не только государственной власти, но и широкого слоя светских феодалов-патронов, желавших, как и ранее, распоряжаться доходами от «своего» храма и личностью «своего» священника.

В первую очередь необходимо было решить, кто должен назначать и смещать приходского священника и осуществлять контроль за его деятельностью. Вопрос о том, что светские люди не должны распоряжаться церковными должностями, был поднят уже в начале XIII в., но первоначально речь шла о праве капитула на свободную элекцию епископов. В Чехии вопрос о праве епископа назначать и смещать священников был затронут во время спора епископа Ондржея с Пржемыслом I в 1217 г.[12] Результат конфликта оказался двусмысленным. По соглашению 1219 г. епископ получил такое право, но, «сохраняя права патрона»[13] (salvo jure patronatus); термином «jus patronatus» обозначали исторически сложившийся комплекс прав бывшего «собственника» храма, получившего теперь название «патрона».

Хотя позиции Церкви после этого упрочились, что нашло отражение, с одной стороны, в обращениях духовных лиц к епископу для подтверждения бенефициев, полученных от светских людей, а с другой — в участии епископа в актах передачи «права патроната» от одного светского лица к другому, до полного подчинения священников епископу было еще далеко[14]. Термин «права патроната» по-разному понимали епископы и патроны. В 1273 г. в записке папе Григорию X о состоянии Церкви в Чехии Бруно, епископ Оломоуцкий, отмечал, что лишь король в своих владениях представляет кандидатов на утверждение епископа, а другие светские лица назначают и смещают священников без его санкции, и он не может ничего сделать «из-за множества во всем противодействующих» (propter multitudinem generaliter contradicentium[15]).

В образцах документов, содержащихся в формулярнике Пражского епископа Тобиаша (1279–1296 гг.), сохранились не только обращения со стороны короля и некоторых рыцарей к епископу с просьбой о подтверждении своего кандидата, но и епископские подтверждения[16]. В том же собрании имеется и образец грамоты об отлучении патрона, отобравшего храм у приходского священника[17]. Однако и в начале XIV в. действия Пражского епископа Яна IV из Дражиц, направленные на укрепление его власти над священниками, встречали упорное сопротивление панов, один из которых, охваченный яростью, заявил, что скорее он перейдет в язычество, чем пойдет на уступки епископу[18]. В конце концов практика представления священников на утверждение епископу стала постоянной, и в епископской канцелярии с XIV в. стали вести т. н. книги конфирмации[19].

В Польше аналогичный процесс развивался позднее, термин «jus patronatus» зафиксирован в польских документах лишь с середины XIII в.[20] Еще в статутах папского легата архидиакона Якова (1248 г.) отмечалось, что в Польше остается частым явлением получение клириками бенефициев от светских людей. В связи с этим предписывалось отлучить от Церкви и лишить бенефициев клирика, взявшего у светского лица бенефиций, переданный ранее епископом другому клирику[21]. В статутах, составленных в 1279 г. папским легатом Филиппом, епископом Фермо, подчеркивалось, что права патронов могут сохраняться лишь постольку, поскольку они не противоречат нормам канонического права. Теми же статутами категорически запрещалось назначать или смещать духовных лиц под предлогом права патроната (juris patronatus praetextu)[22].

Чешские источники содержат материал, отражающий те же этапы реформ и те же проблемы. Церковь и в Польше, и в Чехии упорно добивалась своей цели, наталкиваясь на постоянное сопротивление патронов. Разумеется, зависимость священников от патронов, связанная с условиями их существования и неравенством социального положения сторон, не могла быть полностью ликвидирована, однако Церкви удалось ограничить ее определенными рамками и установить прямую связь между приходским священником и епископом.

Следующим стал вопрос об уплате десятины в пользу Церкви. Немалая часть усилий Церкви состояла в том, чтобы распространить выплату десятины на все население[23] и передать распоряжение десятиной от светских людей Церкви. Необходимо было дать приходскому священнику источник существования, который позволил бы ему быть материально независимым от патрона.

В начале XIII в. во взаимоотношениях духовной и светской власти в Польше был поднят вопрос о том, что светские люди не должны распоряжаться десятиной[24]. Требование, чтобы десятина поступала именно в пользу Церкви, было одним из главных пунктов в конфликте Пражского епископа Ондржея с Пржемыслом I. В первом соглашении 1219 г. Пржемысл I и чешские «бароны» лишь обязались уплачивать десятину «по обычаю», т. е. так, как раньше, и лишь в соглашении 1221 г. появилось обещание давать десятину «de jure»[25].

К середине XIII в. Пражским епископам удалось добиться того, что выделявшаяся в их пользу 1/4 десятины (decima episcopalis) превратилась в постоянный налог в пользу кафедры, взимавшийся в размере 6 денариев с земельного надела, а позднее «с каждого дыма». Сбор этого налога осуществлялся приходскими священниками. Что касается трех остальных частей десятины, то они по-прежнему были в распоряжении светских патронов. Епископские кафедры только добились того, что имущественные сделки, касавшиеся десятины, совершались с согласия епископа[26].

Церковь, однако, продолжала усилия, направленные на то, чтобы десятина поступала в распоряжение приходского священника. В отношении церковных сеньоров иерархи опирались на прямую поддержку курии. Так, Оломоуцкий епископ Бруно добился от папы Александра IV полномочий следить за тем, чтобы духовные власти монастырей обеспечивали приходских священников подобающими доходами[27]. Из документа, содержащегося в формулярнике епископа Тобиаша, известно, что некоторые патроны представляют на утверждение епископу кандидатуры клириков, готовых довольствоваться любым доходом, который предоставит патрон. Епископ постановил, что подобный клирик должен быть лишен бенефиция, а патрон подвергнут церковным санкциям[28]. С начала XIV в. десятина перестает упоминаться в имущественных сделках светских феодалов[29], очевидно в связи с превращением в источник содержания священника. То же самое происходило и в Польше[30].

Другим не менее важным был вопрос о праве патрона распоряжаться церковным имуществом и пользоваться доходами от него. Первые усилия Церкви, в частности Польской, были направлены против такого яркого проявления верховных прав патрона, как «jus spolii». В 1206 г. на этой почве возник конфликт главы Польской Церкви архиепископа Генриха Кетлича с великопольским князем Владиславом Ласконогим. Под давлением курии ряд польских князей отказались от притязаний на имущество покойных епископов[31]. При всей важности таких решений следует иметь в виду, что они касались лишь высших лиц в системе церковной иерархии. По отношению же к приходским священникам, как показывает чешский материал, «jus spolii» было ликвидировано лишь в XIV в.[32]

Стремление Церкви укрепить свои права на находившееся в ее распоряжении имущество нашло выражение в терминологических изменениях. В документах появляются сообщения (в Чехии с 20-х гг., в Польше с 50-х гг. XIII в.) о передаче одним светским феодалом другому не храма или капеллы (как ранее), а лишь «патронатных прав» на этот объект. Одновременно наблюдается тенденция совершать подобные сделки с санкции епископа[33]. Церковные иерархи вмешивались в споры патронов с церковными учреждениями, защищая свое право распоряжаться церковным имуществом[34]. На протяжении XIII в. Церкви удалось добиться несомненных успехов и в этом отношении. В чешском документе 1262 г., исходящем от светского лица — пана Смила из Лихтенбурга, сформулировано как общая норма представление о том, что церковное имущество нельзя отчуждать или продавать, допустим лишь равноценный обмен, и то с согласия священника (de consensu plebanii)[35]. В Польше статут 1279 г. категорически запрещал патронам совершать какие-либо сделки с церковным имуществом[36]. Одновременно утверждались нормы, согласно которым основание новых храмов и какие-либо сделки с церковным имуществом были возможны лишь с санкции епископа[37]. Таким образом, этот комплекс реформ не только укреплял имущественное положение разных слоев духовенства, но и способствовал их объединению в рамках единой корпорации под руководством церковных иерархов.

В условиях, когда приходское духовенство (как и другие группы клириков) стало постепенно переходить под юрисдикцию церковных иерархов, началось усложнение структуры аппарата церковного управления. Первым этапом стала реформа института архидиаконов. Как уже отмечалось, архидиакон был главным лицом, оказывавшим помощь епископу при управлении епархией. В его обязанности входило экзаменовать кандидатов на поставление, следить за поведением приходских священников и состоянием храмов, а также заниматься распределением средств поступавших Церкви, выделяя из них доли клириков и епископа. С начавшимися переменами одного архидиакона для помощи епископу оказалось явно недостаточно. В 1-й половине XIII в. произошло разделение епархий на ряд округов — архидиаконатов, в каждый был назначен архидиакон. Их главной обязанностью стала визитация (объезд) территории епархии для надзора за поведением священников. В связи с этим в их пользу устанавливались определенные пошлины (прокурации), которые нельзя было взимать без визитации или заменять деньгами. В центре округа архидиакон осуществлял суд над провинившимися клириками и созывал собрания подчиненного духовенства. Помимо этого архидиаконы должны были руководить сбором доходов с клира и с населения в пользу епископа[38].

С середины XIII в. архидиаконаты начали делиться на более мелкие административные единицы — деканаты, охватывавшие обычно 15–20 приходов. Стоявший во главе такого округа декан — один из приходских священников — выполнял обычно поручения архидиакона в отношении приходского духовенства, а также взимал церковные пошлины в пользу епископа[39]. Этой реформы, приблизившей церковный аппарат вплотную к низшему духовенству, к середине XIII в. оказалось недостаточно, с приобретением духовенством «privilegium fori» потребовалось создать в епархиях специальные судебные органы. В статутах архидиакона Якова (1248 г.) было предложено создать в каждом кафедральном центре институт официала, к которому могли бы обратиться все жители диоцеза, имеющие дела для рассмотрения в церковном суде. Судебная деятельность архидиаконов не упразднялась, но суд официала становился более высокой инстанцией[40] по отношению к ним. Практически введение этого института в Польше началось после принятия в 1267 г. статутов кардинала Гвидо[41]. В том же году сообщается о смерти епископского официала в Кракове, а к 1282 г. относится упоминание о смерти официала епископа Вроцлавского. Первые сведения об официалах Пражского епископа датируются 1298 г. В начале XIV в. этот институт существовал уже во всех польских и чешских епархиях[42].

Фактором, сплачивавшим церковную организацию, стал регулярный созыв синодов духовенства как какой-либо одной епархии, так и всей провинции для решения текущих вопросов управления и выработки норм внутрицерковной жизни. В Польше созыв синодов духовенства провинции стал достаточно регулярным уже в первые десятилетия XIII в. Так, в решениях синода, созванного около 1217 г., имеются ссылки на решения трех предшествующих собраний того же типа[43]. Ко 2-й половине XIII в. относятся сведения о созыве и первых синодов духовенства диоцезов, также принимавших свои статуты[44]. В Чехии первые свидетельства такого рода (здесь не существовало особой провинции и собирались только диоцезиальные синоды в Чехии и в Моравии) относятся к 40–50-м гг. XIII в., но к этому времени уже существовали постоянные сроки их созыва и был определен их состав[45].

Постоянное функционирование этих институтов является, пожалуй, наиболее веским доказательством объединения духовных лиц соответствующей территории в рамках определенной организационной структуры и приобретения этой структурой самостоятельности в деле определения норм внутренней жизни и положения в обществе. Как показал анализ польского церковного законодательства XIII в., синодами была проделана большая работа по сближению норм местного церковного права, складывавшихся под влиянием местных обычаев, с нормами канонического права, принятого к этому времени в католическом мире[46]. Каноническое право к XIII в. представляло собой весьма сложную правовую систему, во многом использовавшую нормы римского права. Основывавшаяся на этих нормах система церковного управления приобретала особый, не свойственный другим органам управления чешского и польского общества характер, не только по содержанию, но и по формам своей деятельности (организация судебного процесса и др.).

В результате осуществления описанного комплекса преобразований чешские и польские клирики превратились в единую корпорацию, члены которой в правовом отношении были четко отделены от остального населения. Лица, принадлежавшие к этой корпорации, к концу XIII в. приобрели независимость от действий институтов раннефеодального государства, их корпорация представляла собой замкнутую структуру с развитой автономией внутренней жизни и собственными институтами управления. Все эти черты позволяют охарактеризовать подобную корпорацию клириков как форму организации, присущую уже сословию развитого феодального общества. Хотя полностью процесс сложения такой структуры занял длительный период — вплоть до рубежа XIII–XIV вв., ее отличительные черты выявились уже в 1-й половине XIII в., когда процесс формирования сословных организаций других частей средневекового общества только начинался. В этих условиях положение, приобретенное Церковью, становилось образцом и предметом подражания для светских феодалов, такими «свободами» не обладавшими. Разумеется, не все характерное для организации духовного сословия могло служить примером для создателей других сословных структур. Так, в частности, для них остался чуждым принцип четкого иерархического строения корпорации с безусловным подчинением низших ступеней высшим. Однако иначе обстояло дело с идеей «освобождения» сословия от власти и эксплуатации со стороны институтов раннефеодального государства. Полученные Церковью в 1-й половине XIII в. иммунитетные пожалования послужили образцом для пожалований аналогичного типа, выданных светским феодалам. Именно это обстоятельство позволяет рассматривать изменения в положении духовенства, начавшиеся с первых десятилетий XIII в., как важную грань в развитии процесса образования сословного общества в странах Центральной Европы.

В эту эпоху, когда Церковь была единственной, полностью сформировавшейся в масштабе страны сословной организацией, можно говорить о ее особом, привилегированном положении в обществе. Положение постепенно изменялось с появлением других сословных организаций, которые пытались подчинить себе церковные структуры, оказавшиеся в поле их действия. На уровне прихода — поставить хозяйство приходского храма под контроль выборных представителей прихожан[47], на уровне городской общины — подчинить городские храмы и служащее в них духовенство городским властям, на уровне интересов целого сословия — поставить церковную организацию под контроль сословной организации, которая могла бы широко вмешиваться даже в вопросы вероучения. Такого рода тенденции получили, однако, полное развитие в социально-политической жизни западнославянских стран на последующем этапе их исторического развития в XV–XVI вв.

Стремление к созданию церковной организации и приобретению независимости от светских патронов отмечено и в Русской Церкви конца XII–XIII в. Церковная иерархия хотела подчинить «церковных людей» исключительно своему суду. В Смоленской грамоте 1136 г. провозглашалось как общая норма: «...аще церковный человек доидет чего, то своему епископу». Список «церковных людей» встречаем в переработках «Устава Владимира», датируемых XII–XIII вв. В него входят не только монахи, члены церковного причта и их семьи, но и некоторые другие группы населения[48]. Стремление изменить к лучшему положение духовенства отразилось в послании Никейского патриарха Германа I 1228 г., где предписывалось не посвящать в священники не получивших освобождения холопов, а князьям и другим «старействующим» под угрозой отлучения запрещалось касаться «церковных и монастырских стяжаний» и вмешиваться в церковный суд[49]. По весьма вероятному предположению А. Поппэ[50], содержание грамоты было подсказано патриарху Киевским митрополитом.

Напряженность отношений между церковной и светской властью во 2-й половине XII — 1-й половине XIII в. отразилась в ряде летописных известий. Первое из них под 1159 г. об изгнании Ростовского епископа Леона, «зане умножил бяше церковь, грабяй попы»[51]. Очевидно, стремясь стать реальным главой духовенства в своей епархии, он обложил священников приходских церквей налогом в свою пользу, что встретило сопротивление их патронов и привело к изгнанию владыки. Рассказ под 1169 г. о конфликте владимирского князя Андрея с «нареченным» на епископство владыкой Федором также содержит обвинения в том, что иерарх «имения бо бе не сыт, акы ад». Обращает на себя внимание решительность действий владыки, который во время конфликта «церкви все в Володимери повеле затворити и ключе церковные взя»[52]. Обе эти записи сделаны противником притязаний церковных иерархов. Точку зрения другой стороны можно узнать из продолжения Владимирской летописи, записанного при Ростовской кафедре: в некрологе Ростовскому епископу Пахомию летописец нашел нужным отметить, что он «обличаше грабителя и мздоимца»[53]. Кого в церковных кругах обозначали таким термином, позволяет выяснить Житие Авраамия Смоленского 1-й половины XIII в., где рассказывается о Смоленском епископе Лазаре, который вынужден был оставить епископский стол «за многое обидение святых церквей, иже обидять и властели, отъимающе чюжая бес правды»[54].

Эти немногочисленные и отрывочные сведения позволяют предположить, что в XIII в. русская церковная иерархия стремится пересмотреть традиционные отношения со светской властью, расценивая обычную практику светских патронов по отношению к церковному имуществу как «грабеж и насилие». Определенную параллель к действиям польских епископов XIII в., неоднократно возглавлявших выступления магнатов против своих князей, составляют некоторые действия епископов Галицкой земли середины XIII в. В известиях 1237 и 1241 гг. Ипатьевской летописи Галицкий епископ Артемий явно выступает как один из вождей боярства, враждебного князю Даниилу[55].

О развитии организационных структур Церкви позволяют судить правила Владимирского Собора 1274 г. и поучение священнику, сохранившееся в составе Софийской пергаменной кормчей 1280 г.[56] Оба памятника содержат данные, свидетельствующие об усилении контроля епископов за священниками в рамках прихода. Собравшиеся на Собор иерархи установили специальную процедуру подготовки и поставления кандидатов в священники, включавшую, в частности, стажировку в «соборной» церкви[57]. В поучении указывалось, что священник может оставить свою церковь «разве великыя ноуже и то по совету епископа своего» и что для перехода на другой приход («в чюжой предел») нужно взять от епископа «грамоту»[58]. Очевидно, что проведение в жизнь этих норм означало бы существенное ограничение прав светских патронов и превращение епископа в реального руководителя церковной организации. В обоих источниках говорится о регулярном созыве собраний духовенства епархии «на исправление церковных вещей»[59].

О том, что ко 2-й половине XIII в. существовала не только программа укрепления власти епископов над приходским духовенством, но и был достигнут определенный прогресс в этом отношении, можно заключить из текста правил Владимирского Собора, запрещавших злоупотребления при взимании поборов с духовенства. Упоминается, в частности, «сборное» — «соборная куница», или куничное,— единственный побор с приходских священников в пользу епископа, который засвидетельствован достаточно ранними источниками на всей восточнославянской территории[60].

Для осуществления управления приходским духовенством (включавшим взимание упомянутого побора) иерархи нуждались в административных органах. Первым должен быть назван клирос — объединение священников кафедрального собора. Хотя первые упоминания о клиросе относятся уже ко 2-й половине XI в.[61], лишь с XIII в. он выступает как орган управления епархией. Правила Владимирского Собора устанавливали плату за поставление в пользу клирошан — «7 гривен от поповьства и от дьяконьства от обоего»[62]. Очевидно, такая сумма взималась в пользу членов клироса за подготовку кандидатов в священники. Это подтверждается не только поздними украинскими свидетельствами о существовании такого порядка[63], но и правилами Собора, обязывавшими кандидатов в священники в течение определенного срока «конархисати» в «соборной» церкви.

В правилах Владимирского Собора и в ряде других текстов XIII в. имеются упоминания об институте владычных наместников[64]. В отличие от владычных тиунов — светских лиц, управлявших имениями епископов, владычные наместники были духовными лицами (в правилах говорится об их поставлении)[65] и принимали участие в управлении епархией. В современной правилам Владимирского Собора Синодальной редакции «Устава Владимира» о наместниках упоминается как о судьях[66]. Белорусско-украинские материалы XV–XVI вв. позволяют судить о характере этого института. Грамота митрополита Ионы его киевскому наместнику протодиакону Михаилу (февраль 1451 г.)[67] дает наиболее полное представление об обязанностях наместника. Ему поручалось прежде всего «оправданиа вся церковная и суды, и дела духовныя управляти». В понятие «духовные дела», как видно из последующих разделов, входило освящение церкви, проверка пригодности кандидатов на поставление в священники и диаконы. Наместник должен был заботиться о церковных имуществах на территории его округа («села церковныа и наши митропольские строити»)[68]. Выполнение этих функций требовало объезда округа, в грамоте Сигизмунда I Гришке дьяку, назначенному наместником в Каменец (1516 г.) «visitatio poponum» (посещение попов) выступает как одна из главных его обязанностей[69]. В документах середины XVI в. упоминается обязанность собирать «церковную дань» с духовенства[70]. Все эти данные ясно показывают, что наместник выступал в роли заместителя владыки по управлению епархией, и в этом отношении его должность можно рассматривать как аналогичную должности архидиакона, описанной в ранних чешских и польских источниках.

В правилах Владимирского Собора как люди, принадлежавшие к церковному управлению, упоминаются также десятинники. Это были духовные лица, т. к. Собору запрещалось их поставление по мзде[71]. Никаких других данных о десятинниках для XIII — 1-й половины XIV в. в нашем распоряжении не имеется. Наиболее вероятным представляется предположение Е. Е. Голубинского, что десятинники были сборщиками в пользу Церкви княжеской десятины[72]. Во всяком случае какая-то десятина в пользу Церкви реально существовала еще во 2-й половине XIV в.[73]

В заключение важно отметить, что только начальный этап становления церковных структур у восточных славян аналогичен тем, которые формировались в странах Центральной Европы в конце XII — начале XIV в.

В дальнейшем, однако, процесс их развития либо прервался, либо пошел в другом направлении. При этом заметна большая разница между процессами, протекавшими в Западной и Северо-Восточной Руси, что делает необходимым их раздельное рассмотрение.