Рыцарство – путь к Спасению

Итак, что же говорится в этих трех средневековых трактатах о сущности рыцарства и о том, как же сочетаются в рыцарстве христианская религиозность и светскость, то есть воинская доблесть и аристократизм. Вот что пишет, например, Жоффруа де Шарни, который прославляет в рыцаре такие светские качества, как доблесть и мужество. Он восхваляет всякого, кто проявил себя с оружием в руках – будь это рыцарский поединок, турнир, война или, еще лучше, Крестовый поход. Морис Кин передает слова де Шарни следующим образом:

Самые же лучшие [рыцари – автор] - те, кто постоянно поднимался в славных деяниях своих с более низкой ступени на более высокую. …Это люди, которые, учась на собственном опыте, целеустремленно впитывали воинскую премудрость, желая твердо знать, как добиться успеха при осаде и штурме мощных крепостей, и, не раздумывая, отправлялись в полные опасных приключений походы в далекие страны.

Однако же не менее, чем сами их подвиги, важны для нас мотивы их поступков. Те их товарищи, которых вперед позвала лишь жажда возможных воен­ных трофеев, безусловно, тоже заслуживают похвалы, но не такой, какой достойны те великие герои, что устремляются навстречу опасности, желая лишь прославить свое имя. Слава при жизни имеет для Шарни самую большую ценность; как, впрочем, и предприимчивость, даже если герой уже немалого достиг.

Вот почему, считает он, воину так полезно быть влюбленным - ведь тогда он станет искать еще большей славы, желая доставить удовольствие своей даме сердца. Представьте, каковы будут чувства этой дамы, когда ее избранник войдет в зал и все остальные — рыцари, благородные сеньоры и юные оруженосцы – поспешат восторженно приветствовать его, ибо слава его (bonne renomme) уже разнеслась по всему миру, но только ей одной, даме его сердца, будет известно, кому принадлежит любовь этого героя!

Впрочем, весьма важно соблюдать и благоразумие: верный возлюбленный хра­нит свою любовь в тайне и не кричит на весь свет о своих любовных победах. Радость, которую рыцарь получает от такой любви, будет для него еще сильнее благодаря верности, а его решимость стать достой­ным своей дамы ничуть при этом не уменьшится.

…Он считает, что танцы и пение всегда хороши для молодых, и ему явно приятно, когда среди рыцарей царят радость и веселье. Нельзя падать духом, какие бы удары ни обрушила на вас судьба, утверждает он, тем более что рыцарю всегда следует ожидать подобных ударов. Разумеется, всегда нужно содержать свое тело в строгости, соблюдать дисциплину и боевую готовность, однако, если вас угощают чашей доброго вина, нет необходимости отказываться, хотя и при том условии, что вы проявите умеренность и сдержанность.

Как видим, Жоффруа де Шарни выводит вполне светский образ рыцаря – это воин, желающий подвигов и славы, влюбленный и желающий доставить удовольствие даме своего сердца, знающий как вести себя при дворе и вообще в светском обществе, умеющий и повеселиться, но соблюдая при этом известную меру. И вместе с тем, для де Шарни не менее важна религиозный, христианский аспект рыцарства, без которого светский аспект теряет все свое значение и привлекательность. Де Шарни тех рыцарей, в коих сильна вера в Бога, возводит на самую высокую ступень славы:

Есть и еще одна, особая, категория героев - plus soulverainement preux («еще более героические личности») – именно они мудро полагают, что вся выпавшая на их долю слава дарована им милостью Господа нашего и Пресвятой Богородицы. Тот, кто надеется только на свои силы, в конце концов все же погибнет, считает Жоффруа, как о том свидетель­ствуют истории Самсона, Авессалома и Юлия Цезаря.

А идеальным образцом для рыцаря может служить такой герой Ветхого Завета, как Иуда Маккавей, которого можно назвать и героем (preu), и храбрецом (hardi), и красавцем, но никак не гордецом; этот великий и благород­ный воин достоин вечного почитания, ибо погиб, сражаясь за дело Господне. Тот же из рыцарей, кого можно сравнить с ним, достигнет в своем сословии наивысшей славы и чести еще при жизни и удостоит­ся вечного райского блаженства после смерти.

Таким образом, Жоффруа де Шарни выделяет в рыцарстве две основные цели – это стяжание мирской славы и спасение своей вечной, бессмертной души. Причем, следуя его логике, эти две цели в рыцарстве оказываются неразрывно соединены. Таким образом, рыцарство превращается в некое христианское учение, или дисциплину, направленную на достижение главной цели жизни христианина – спасение своей души. Вот что об этом пишет Морис Кин, излагая далее идеи де Шарни:

Рыцарство - это путь к Спа­сению; тот, кто берет в руки оружие ради великой и справедливой цели, сражаясь во имя Господне, или против неверных, или защищая слабых, или же спасая собственную честь и наследие, спасает прежде всего свою душу. Здесь Жоффруа предвосхищает страстные слова французского капитана Жана де Бюэйя, сказанные им через много лет во время войн с англичанами: «Мы, бедные солдаты, с оружием в руках спасем свои души точно так же, как спасли бы их, даже будучи отшельниками и питаясь лишь съедобными кореньями».

Наверное, это наиболее полное и точное изложение рыцарской идеи – так, как ее понимали в средневековой католической Европе. В рыцарстве начинают совмещаться несовместимые вещи – жизнь в миру и христианский подвиг, стремление к славе и религиозное благочестие. В этом соединении двух столь разных целей заложено либо оправдание рыцарства, либо его опровержение. Соединение светского и религиозного породило рыцарство и дало ему то обаяние и особую привлекательность, которым оно влечет к себе и сегодня. Вместе с тем, сомнения в возможности совмещения этих начал дает основания сомневаться и в самом факте существования рыцарства.

Особую приверженность рыцарства христианству немецкий историк Ваас назвал рыцарским благочестием (нем. Ritterfrömigkeit). Морис Кин пишет в другом месте своей книги[4]:

Двойная цель активной жизни рыцаря – 1) слава в этом мире и 2) спасение души в мире ином – начала в XI веке превращаться в единую, как бы сдвоенную цель и основную составляющую рыцарского благочестия… Именно стремление к этим двум целям и стало основой рыцарства, самой его сутью. И одним из наиболее показательных признаков того, что в итоге свойство, названное Ваасом Ritterfrömigkeit, – рыцарской приверженностью христианству, – гораздо более обязано своим возникновением древней, некогда самостоятельной героической этике, в которую христианство лишь добавило религиозной окраски… Христианство и воинственность – как составляющие понятия «рыцарство» – были неразрывно сплетены друг с другом с момента зарождения этого понятия, как тесно связанные между собой элементы, унаследованные им от героического прошлого.

Таким образом, М. Кин полагает, что основным элементов в рыцарстве являлось светское начало, а религиозное явилось лишь дополнением к нему. Однако, на мой взгляд, сложно выявить, что в рыцарстве первично, а что – вторично. Факт тот, что светское и религиозное неразрывно связаны в рыцарстве, что сам М. Кин здесь же и признает.