Образно-символические атрибуты усадебного мира

Все, созданное Фетом с ноября 1877года уже в третьей для него усадьбе – Воробьевке, наполнено далекими от действительности символами и вымышленными атрибутами, поскольку в этот период он – стареющий помещик, устранился от прозаической стороны жизни, передав дела управляющему, и отдал предпочтение области символов и метафор. Реализация метафоры в создании облика фетовского усадебного комплекса, его составляющих и границ времени может быть развернута в целое стихотворение, становиться композиционным и сюжетным центром лирической новеллы, задавать тон в заглавии или порождать контекстуальные, авторские параллели в поэтическом исследовании двух миров – реального и вымышленного. Для Фета существуют постоянные образы-символы, частотность обращения к которым столь высока, что позволяет воспринимать их как некоторые коды, с помощью которых поэт передает свое восприятие атмосферы, царящей в поместье. Прежде всего, выделяются символы и метафоры, связанные с изображением осенних и зимних холодов, с одной стороны, и весенним или летним теплом – с другой

Вчера зарей впервые у крыльца

Вечерний дождьзвездами начал стынуть…

(«Псовая охота», стр. 150)

Дул ветер. Плакала трава

И ветви о недавнем зное

И роз, проснувшихся едва,

Сжималось сердце молодое

(«Дул ветер. Плакала трава», стр. 112)

Обыденность, в которой берут начало фетовские символы, преображается, утрачивает конкретность и по эмоциональному накалу восходит к образцам высокого романтизма первых десятилетий XIX века, с канонической, вневременной, даже библейской символикой. В контексте лирики А. Фета отчетливо проявляется группа стихотворений, в которых присутствуют образы, констатирующие перемены – сезонные, суточные – в саду, в парке, его аллеях, на цветах, на пчельнике. Некоторые фетовские метафоры не подаются расшифровке без привлечения мемуарной литературы, очерков дворянского быта середины XIX века, например, сравнение светляков на пчельнике, поднесенных С.А. Толстой на глазах Фета, с лучистыми изумрудами:

В моей руке – какое чудо! –

Твоя рука,

И на траве два изумруда –

Два светляка

(“Я повторял: когда я буду…”, cтр 240)

Особую группу составляют стихотворения с символами воды, окружающей жителей имения: фонтана, пруда ручья, реки, озера. В мире лирического героя именно воде дано сопровождать музыкой жизнь в уединенном поместье, разряжая тишину дня или ночи и наполняя по-фетовски – “мелодиями” – окрестности дома и сада. В ряде случаев с символическими прудом, рекой, озером связан мотив горя, слез, подобно традиции устного народного творчества и постоянным образам:

Плачет старый камень,

В пруд роняя слезы…”

(“В дымке-невидимке”)

“Пруд, как блестящая сталь,

Травы в рыдании…

(“В лунном сиянии”, стр. 195)

 Однако чаще Фет связывает с плеском струй, журчаньем ручья мечты о скором свидании, в нежном лепете воды угадывает голос возлюбленной.

 Но мне понятней еще говорит

Этот правдивый румянец ланит,

Этот цветов обмирающих зов,

Этот теней набегающих кров,

Этот предательский шепот ручья…

(“Чуя внушенный другими ответ…”)

Так ласково шепчут струи,

Словно робкие струны воркуют гитар,

Напевая призывы любви.

(“Благовонная ночь…”, стр. 199)

С водной стихией в стихотворениях Фета с усадебными мотивами неизменно соседствует небесная, чаще – звездная. Традиционная антитеза земное – небесное у поэта приобретает неожиданное развитие: даже самая темная водная гладь, например, ночной реки, совершенно меняется, стоит лишь ей соприкоснуться с небесным – звездным огнем:

До слуха чуткого мечтаньями ночными

Доходит плеск ручья.

Осыпана кругом звездами золотыми,

Покоится ладья.

(“На лодке”)

Я жду…Соловьиное эхо

Несется с блестящей реки,

Трава при луне в бриллиантах…

(“Я жду…Соловьиное эхо…”, cтр. 245)

В образной системе Фета особую роль играют собственно сравнения, которые берут начало в обыденных впечатлениях лирического героя. Мир, как правило, в текстах, изобилующих подобными сравнениями, четко разграничен на две ипостаси: земную, реальную, и небесную, идеальную:

И только в этот вечер майский

Я так живу,

Как будто сон овеял райский

Нас наяву.

(“Я повторял: когда я буду…”, стр. 243)

Сравнения проникают и в тексты, которые квалифицированы как шутки, дружеские послания, тогда бытовой аспект усиливается авторской иронией над миром, над собой – помещиком и поэтом, в данном контексте уподобленным корнеплодному растению в сухой земле, скрытому могильной мглой – Степановкой:

И замирает вдохновенье

В могильной мгле,

Как корнеплодное растенье

В сухой земле

(“Хотя по прежнему зеваю…”, стр. 239)

Помимо перечисленных образных форм в лирике А. Фета с усадебными мотивами представлены следующие элементы символизации и метафоризации:

1. аллегорические символы (“Целый заставила день меня промечтать ты сегодня”, стр. 11), когда влюбленный юноша таится от обитательницы соседнего поместья, наблюдая за ней, предается смелым мечтам, сравнивая героиню попеременно то с Афродитой, то с Психеей и обнаруживая в чертах ее младшего брата явное сходство с Амуром, оставившим райский сад и перенесшимся в сад ближайшего имения:

Целый заставила день меня промечтать ты сегодня:

Только забудусь – опять ты предо мною в саду.<…>

О, Афродита! Не твой ли здесь

шутит кудрявый упрямец?

Долго недаром вокруг белый порхал мотылек;

Мне еще памятен образ Амура и нежной Психеи!

Душу мою ты в свой мир светлый опять унесла

2. антитеза, основанная на использовании в одном контексте образов огня и льда (мороза), например:

Казалось, нет конца их грезам

На мягком лоне тишины,-

А нынче утренним морозом

Они стоят опалены.

(“Георгины”, стр. 221)

3. ассоциации (“На кресле отвалясь, гляжу на потолок…”, стр. 121). Cкрещение четырех сквозных образов, предназначенных передать одиночество лирического героя через кружение пятна света над лампой, напоминающее о стае бесприютных, встревоженных по осени грачей, отзывающимися в сознании персонажа воспоминанием о давнем посещении его уединенного дома возлюбленной и ее бегстве навсегда:

Зари осенней след в мерцанье этом есть:

Над кровлей, кажется, и садом,

Не в силах улететь и не решаясь сесть,

Грачи кружатся темным стадом…

 

Нет, то не крыльев шум, то кони у крыльца!

Я слышу трепетные руки…

Как бледность холодна прекрасного лица!

Как шепот горестен разлуки!

4. метонимия, литота, метонимический символ, например, когда лирический герой с благодарностью вспоминает разбросанные по просторам России дорогие его сердцу усадьбы, в которых неизменно встречал радушие хозяев под гостеприимным кровом, то ограничивается наиболее значимым для него словом “приют”:

Спасибо ж тем, под чьим приютом

Мне было радостней, теплей,

Где время пил я по минутам

Из урны жизни моей…”

(“Я вдаль иду моей дорогой…, стр. 215)

5. цветовая символика. В стихотворениях с усадебными мотивами Фет отдает предпочтение серебряному, золотому, опаловому, бронзовому, белому – т.е. оттенкам светлых тонов, контрастных по отношению к которым выступает синий:

Я жду... Соловьиное эхо
Несется с блестящей реки,
Трава при луне в бриллиантах,
На тмине горят светляки.

Я жду... Темно-синее небо
И в мелких и в крупных звездах,
Я слышу биение сердца
И трепет в руках и в ногах.

Я жду... Вот повеяло с юга;
Тепло мне стоять и идти;
Звезда покатилась на запад...
Прости, золотая, прости

( “Я жду… Соловьиное эхо…”, cтр 30)

В большинстве случаев фетовские изобразительно-выразительные средства вырастают до символов бытия – национального и уже – усадебного, самого типичного для России середины XIX века – помещичье-сельского. Приемы эти, каждый в отдельности и в совокупности с другими в контексте лирики Фета, служат реализации одной цели – оформлению образа русского имения в метафорическом, возвышенном ореоле, напоминая читателю во многом забытую “малую Родину” и подкрепляя авторский совет вернуться в поместье:

Не говори о счастье, о свободе

Там, где царит железная судьба.

Сюда! Сюда! Не рабство здесь природе –

Она сама здесь верная раба.

(“Все, все мое, что есть и прежде было…”, стр. 115)