Глава III.  О размерах сокращения населения в западных провинциях Римской империи

Как отмечалось в главе I, большинство современных историков согласны с тем, что население в Западной Римской империи сокращалось, но оценки размеров этого явления очень разные. Б.Вард-Перкинс считает, что население уменьшилось в 2 раза или более, но никак не обосновывает именно эту цифру ([81] p.327). А.Джонс приводит оценку населения Галлии в начале IV в.: менее 2,5 млн. чел, но никак ее дальше не комментирует ([131] p.1041). Однако по сравнению с оценками населения Галлии в I в. до н.э. (см. ниже) это означает уменьшение к началу IV в. по меньшей мере в 6 раз. Вместе с тем, живший почти три столетия назад Монтескье утверждал, что население в начале XVIII в. было в 10 раз меньше, чем в античности в период расцвета ([165] CXII). Какая же из этих оценок ближе к истине?

Возьмем сначала прямые демографические показатели, известные нам из древних источников, на которых строит свою оценку А.Джонс. Известно, что к моменту приезда императора Константина в Августодун (нынешний Отён) в Галлии в 311 г. число жителей города с прилегающей к нему областью эдуев сократилось по сравнению с предыдущим цензом (очевидно, за 15 лет) с 32 тыс. до 25 тыс. человек ([110] pp.603-604). По имеющимся данным, площадь области эдуев (до римского завоевания – одного из самых больших народов Галлии) составляла 13,36 тыс. кв. км., а всей Галлии - 635,6 тыс. кв. км. По мнению А.Джонса, указанное число (32 и 25 тысяч) не включает детей в возрасте до 12 или 14 лет ([131] pp.1040-1041, 1409-1410). Число детей в условиях кризиса рождаемости оценить очень сложно, учитывая, что в Риме в период правления Траяна они составляли, по-видимому, лишь 2-3% населения. Но если консервативно взять за основу такую же структуру населения, как, например, в Александрии в III в., то число детей до 14 лет можно оценить в размере примерно 25% от общего числа жителей (см. Комментарии к настоящей главе в Приложении). Общее число жителей области эдуев в 311 г. было, таким образом, около 33 тысяч, а в конце III в. – около 42 тысяч. В то же время, мы знаем, что область эдуев на юго-востоке Галлии была и раньше, и в более позднее время одной из самых густонаселенных областей, а в некоторых областях, в частности, на северо-востоке и востоке Галлии, население уже к началу IV в. почти исчезло (см. главу I). Поэтому для более верной оценки населения имеет смысл исключить территорию этих областей, переставших говорить на латинском языке и с тех пор говорящих на языках германской группы. По оценкам Ф.Лота, площадь этой территории составляет около 90 тыс. кв. км., а площадь остальной территории Галлии, где сохранился «романский элемент» - около 550 тыс. кв. км. ([153] p.124) С учетом этого число жителей Галлии в 311 г. можно оценить в размере около 1,4 миллиона, а по состоянию на конец III века - в размере около 1,7 миллионов.

Эти цифры свидетельствуют об очень значительном сокращении населения Галлии уже к началу IV в. по сравнению с периодом поздней Римской республики. Мнения историков о размере ее населения в то время различаются довольно значительно: от 6 до 30 миллионов, при этом ряд французских историков склоняется к средней оценке: 15 миллионов ([136] p.87; [110] p.455; [68]; [133]). Если принять эту среднюю оценку, то население Галлии к 311 г. по сравнению с I в. до н.э. сократилось приблизительно в 10-11 раз. Кроме того, если исходить из тенденции, обозначенной двумя цензами в Августодуне (сокращение числа жителей с 32 до 25 тысяч за предположительно 15 лет), то население должно было уменьшаться наполовину за каждые 40-45 лет, и к моменту расселения вестготов и бургундов в V в. общее число галло-римлян могло составлять всего лишь несколько сотен тысяч человек.

Итак, вопреки ставшей уже традиционной фразе историков античности о том, что у нас нет никаких конкретных данных о демографии Римской империи, у нас есть такие данные, взятые из первоисточников. И они свидетельствуют о том, что уже к началу IV в. средняя плотность населения в Галлии снизилась до приблизительно 2 чел./кв. км.[42] и продолжала быстро уменьшаться. Поэтому произошедшее впоследствии расселение германцев вполне естественно. На территориях, занятых германскими племенами, плотность населения была больше - по оценкам, порядка 4-5 чел./кв.км. ([18] с.1130), а рост их численности и миграции других народов постоянно их подталкивали к тому, чтобы занять пустующие земли. Удивительно не то, что Галлия и другие западные провинции отпали в V в. от Римской империи, а то, что при таком сокращении населения ей так долго удавалось сохранять за собой большинство прежних территорий на Западе[43]. И лишь после фактического раздела империи на Восточную и Западную в конце IV в. у последней не осталось никаких шансов на существование. Но и тогда, благодаря своему выгодному географическому положению, отсутствию сильных внешних врагов, политической и дипломатической ловкости ее императоров и военачальников, своему культурному превосходству, а также благоговению, внушаемому варварам, Западной Римской империи удалось просуществовать почти столетие.

Это благоговение варваров и их преклонение перед культурой Рима было настолько велико, что, как указывает американский историк Р.Коллинс, вестготы даже в VI в. продолжали управлять Испанией как бы от лица Западной Римской империи, которой к тому времени уже давно не существовало, но с которой они в начале V в. заключили договор о расселении на землях юга Галлии и севера Испании ([102] p.30). А остготский король Теодорик правил Италией в конце V в. – начале VI в. как бы от имени императора Восточной Римской империи, заручившись от него соответствующими грамотами. До него такой же «мандат на управление» Италией, правда тщетно, пытался получить и взявший власть в Италии в свои руки в 476 г. Одоакр. Даже некоторые короли вандалов в Африке, а также остготов в Италии, чеканили монеты с изображением императора Восточной Римской империи, как бы от его имени ([151] pp.264, 271). И возможно, именно этим благоговением можно объяснить очень небольшие разрушения римских городов во время варварского «нашествия».

Разумеется, двух имеющихся цифр по Галлии недостаточно, чтобы сделать окончательные выводы о размерах сокращения населения в западных провинциях. Поэтому давайте проверим, подтверждается ли сделанная оценка другими имеющимися данными – археологическими, экономическими, военными и т.д.

Начнем с финансовых показателей, которые, хотя и могут показаться скучными, но позволяют дать самые объективные результаты. В главе I уже приводились данные о том, что доходы Западной Римской империи от двух африканских провинций в 445 г. были в 100 раз меньше, чем доходы Восточной Римской империи от Египта. Но может быть, здесь вкралась какая-то ошибка? Ведь некоторые историки античности с полной уверенностью пишут о том, что города Северной Африки и экономика Северной Африки в конце IV в. процветали. Давайте проведем несложные расчеты и посмотрим с использованием всей имеющейся информации, как сильно изменились доходы, получаемые империей от римской Африки к V в. по сравнению с действительным периодом процветания (то есть приблизительно II в. н.э.). Для этого у нас есть данные по площади обрабатываемых земель, средней урожайности земли в Африке и приблизительному уровню налогообложения в римской Африке и Египте в % к собираемому урожаю, на основе которых мы можем определить примерный размер налогов, которые Западная Римская империя собирала с четырех африканских провинций. В соответствии с этими расчетами (см. Приложение в конце главы) общая сумма налогов с этих четырех провинций могла в период их процветания составлять почти 5 млн. золотых солидов. А фактические суммы налогов, собираемые с этих провинций, сократились в 20 раз к началу V в. (228 тысяч солидов) и в 150-200 раз к середине V в. (20-30 тысяч солидов). Причем, как представлено в Приложении, этот порядок цифр (20-30 тысяч солидов) подтверждается как абсолютными данными о размере налогов, так и данными о единой ставке земельного налога и общем количестве земель, подлежащих налогообложению. 

Как представляется, указанную разницу в 150-200 раз невозможно объяснить никакими особыми обстоятельствами, будь то временная ситуация после вторжения вандалов[44], коррупция или недоработка одного из правивших в этот период императоров. Более того, вся информация, которую мы имеем по Африке конца IV в. - начала V в., свидетельствует о том, что землевладельцы были недовольны тяжестью налогов и боролись за их снижение. Мы видим здесь череду восстаний землевладельцев: восстание Гилдо в 397 г., Гераклия в 413 г., Бонифация в 427 г. Причем, Гилдо в 397 г. вел переговоры с Константинополем о переходе под юрисдикцию Восточной Римской империи ([75] pp.121-122), а Бонифаций в 428 г. пригласил в Африку вандалов. Очевидно, что их действия не могут быть объяснены тщеславным стремлением к усилению собственной власти – зачем тогда уходить из-под слабой власти западного императора под более сильную власть восточного императора или непредсказуемую власть вандалов – а связаны со стремлением избавиться от тяжелого налогового гнета, на который часто ссылаются древние авторы (см. главу I). Это мнение разделяют историки, которые отмечают, что в период правления вандалов в Африке там произошло «массированное сокращение» налогов, и что только после прихода вандалов местные жители осознали, насколько тяжелы были римские налоги ([138] p.47; [151] p.272). Таким образом, несмотря на то, что общий размер налогов, собираемых с четырех провинций, к началу V в. сократился примерно в 20 раз, налоги по-прежнему воспринимались как очень тяжелые. И в середине V в. мы видим их дальнейшее снижение еще в 8-10 раз. Следовательно, указанное сокращение налогов (в 150-200 раз) не может быть объяснено ничем иным, как только соответствующим уменьшением населения.

По-видимому, так же значительно сократилось и реальное количество обрабатываемых земель, хотя отчасти мог иметь место переход к экстенсивному сельскому хозяйству, включая пастбищное скотоводство, как это произошло в Италии. Во всяком случае, размер уменьшения официального количества используемых земель в четырех провинциях (всего лишь в 2,2 раза) ни о чем не говорит, поскольку в Римской империи уже как минимум с начала IV в. применялись законы, не позволявшие отказываться от плохих или необрабатываемых земель или продавать хорошие земли отдельно от плохих (так называемое правило эпиболы – см. Главу I). Поэтому бóльшая часть земель, официально числившихся как используемые, в действительности, очевидно, давно вышла из употребления, а другая часть, возможно, использовалась в целях не производства зерна, а для пастбищного скотоводства. И лишь незначительная часть земель, по всей вероятности, по-прежнему использовалась для выращивания зерна.

Чтобы лучше понять этот феномен: с одной стороны, катастрофическое падение сельскохозяйственного производства, а с другой стороны, «процветание» (или отсутствие явного упадка) отдельных поселений в Северной Африке в IV в., - необходимо учитывать следующие обстоятельства. Во-первых, земли Карфагена всегда считались исключительно богатыми, давая по 2 урожая в год, и вызывали в прошлом немалую зависть у римлян, которым в Италии никогда не удавалось получать такие же урожаи зерна. Поэтому многие римляне и в V веке стремились уехать в эти благодатные края, что пополняло редеющие ряды местного населения. И археология, и древние авторы свидетельствуют о частом присутствии римских беженцев или переселенцев в городах на побережье Африки, куда уехали даже многие римляне после взятия Рима Аларихом в 410 г. ([9] с.305; [138] p.30) Во-вторых, как уже отмечалось, опустошение разных областей не могло происходить равномерно – люди по экономическим соображениям (поддержание инфраструктуры) и соображениям безопасности (набеги кочевников), несомненно, должны были предпочесть города на побережье Средиземного моря, имевшие хорошие транспортные коммуникации (морской транспорт), которые не могли быть перерезаны кочевниками. Поэтому эти города некоторое время продолжали «процветать», а, например, две самые западные провинции римской Африки (Тингитания и Цезарийская Мавритания) были либо полностью, либо частично утрачены Римом еще в IV в. и перешли под контроль местных племен. Происходило запустение и в глубине римской Африки, и лишь узкая полоска вдоль побережья, действительно, сохраняла видимость процветания.

Однако археологические исследования показали, что и эти поселения на африканском побережье Средиземного моря в VI-VII вв. пришли в полный упадок. Во время раскопок Карфагена там было обнаружено много погребений внутри города, относящихся к концу VI в. – началу VII в., хотя ранее в черте города они были запрещены. Во многих случаях умерших хоронили в могилах, вырытых прямо в соседних домах. Археологи установили, что в момент погребения многие из этих домов, в том числе кирпичных, были в хорошем состоянии, что свидетельствует уже о последней стадии демографического упадка или, лучше сказать – вымирания ([138] p.30). 

 Возьмем другие финансовые показатели, в частности, относящиеся к денежному обращению. Как указывает Б.Вард-Перкинс, археологами были произведены раскопки на огромном участке некогда большого римского города Луни на севере Италии, и найденное там количество монет, относящихся к раннему средневековью (VI-VIII вв.), приблизительно в 100-200 раз меньше, чем на таком же участке городской территории сирийского города Дехес ([81] pp.355-356). Эти данные указывают на 100-200-кратную разницу в плотности городского населения в Италии и Сирии.

В целом, археологические исследования города Луни в Италии, а также Рима, показывают в VI-VII вв. такую же картину упадка, как и раскопки Карфагена. Резко уменьшилось количество используемых в обиходе изделий и предметов. Некоторые дома, или часть большого здания, использовались в качестве свалки мусора. Фактически города представляли собой огромные руины, среди которых обитали жалкие остатки прежнего городского населения. Однако и здесь, как отмечают английские историки Р.Ходжес и Д.Уайтхаус, нет следов массовых нашествий (пожаров, внешних разрушений и.т.д.), равно как, например, и нет признаков резкого ухудшения питания населения ([138] pp.24-26,30-32). Все свидетельствует не о внезапной катастрофе, поразившей процветающий античный мир, а о постепенном, но неуклонном упадке, продолжавшемся в течение многих столетий.

Проведенные археологические работы позволяют судить также о плотности населения в сельской местности. На основе анализа такой работы, проведенной в центральной и южной части Италии, Б.Вард-Перкинс делает вывод о постепенном сокращении размеров поселений в сельской местности в течение III-VI вв. – до такого низкого уровня, что ни археологические раскопки, ни другие современные методы археологических исследований не позволяют найти вообще какие-то следы поселений в сельской местности, относящихся к VII-VIII вв. И это «бессилие» археологии, как он отмечает, не связано с тем, что археологи не умеют искать древние поселения ([81] pp.354-355). В частности, в центральной Италии из 438 поселений, существовавших в период расцвета Рима на охваченной работами территории, уже к 450 г. осталось лишь 53 (сокращение более чем в 8 раз). Существенно сократилось и число жителей этих оставшихся поселений, которые в большинстве превратились в так называемые «виллы». В действительности такая «вилла» обычно включала лишь несколько домов, находящихся на некотором отдалении друг от друга, и здесь, по-видимому, более подходит слово «хутор», чем слово «вилла» в современном его понимании. При этом население ни одного такого хутора не превышало 50 человек ([138] pp.38-40, 48). Таким образом, приведенные цифры позволяют сделать вывод о катастрофическом сокращении сельского населения в Италии – как минимум, в десятки раз. Следует отметить, что именно та область, где проводились раскопки (всего несколько десятков километров к северу от Рима) всегда отмечалась историками как наиболее густонаселенная часть Италии, не пострадавшая в результате эмиграции италиков в I в. до н.э. - I в. н.э., и где, по мнению П.Бранта, «очевидно, предпринимались специальные усилия в период поздней Республики или в период правления Августа по поддержанию или увеличению числа свободных крестьян». Многие же другие области, как свидетельствует сделанный им анализ, в частности, почти весь юг Италии, уже в то время превратились в обезлюдевшие пустынные пастбища ([74] pp.353,370-375). Таким образом, указанные выше результаты археологических исследований никак нельзя объяснить эмиграцией италиков, которая, продолжалась лишь до середины или конца I в. н.э., а можно объяснить только естественной убылью населения.

Что касается городов, то о размерах их сокращения в III в. при строительстве новых стен уже говорилось в главе I. Площадь Ним в Галлии уменьшилась с 220 до 32 га (в 7 раз), Августодуна (Отёна) – с 200 до 11 га (в 20 раз), в других городах порядок цифр был тот же ([136] p.116). В дальнейшем, в течение IV-VI вв. города продолжали уменьшаться в размерах. В период расцвета империи в I-II вв. публичные римские бани в Клуни в Париже занимали почти целый гектар площади, не говоря уже о банях Каракаллы и Диоклетиана в Риме (соответственно 11 и 14 га). А в VI-VII вв. до размера римских бань сократились все города в Галлии, Испании и Италии, за исключением, возможно, лишь самого Рима. Сам Париж стал ненамного больше своих прежних бань, разместившись целиком на маленьком острове Сите на Сене, остальная территория современного Парижа к VII в. была покрыта вековыми лесами. Как отмечал Ф.Лот, города к концу античности превратились в маленькие укрепленные форты, а деревни – либо совсем исчезли, либо превратились в виллы, принадлежащие отдельным хозяевам. Исходя из оценок Ф.Лота и А.Гренье относительно населения городов Галлии в период ранней Римской империи (100-200 тыс.) и в период перехода к средневековью (3-6 тыс.), мы говорим о приблизительно 30-35-кратном сокращении числа жителей, населения Рима (соответственно 1 млн. и 20 тыс. человек) – о 50-кратном ([151] pp.294, 394-395; [110] p.530; [138] p.49).

Но процесс сокращения городов не остановился с концом эпохи античности. Результаты археологических работ свидетельствуют о том, что в городах Галлии бóльшая часть кирпичных и бетонных зданий в течение последующих столетий приходила в упадок, и их либо подлатывали в отдельных местах, либо сносили и заменяли деревянными строениями. Магазины и ремесленные мастерские, столь характерные для античности, практически исчезли. Как отмечал известный бельгийский историк А.Пиренн, города как коммерческие центры к IX в. перестали существовать, превратившись фактически в поселения сельских жителей, занятых исключительно сельским хозяйством ([181] p.56). А по словам английских историков Р.Ходжеса и Д.Уайтхауса, «все попытки археологов доказать непрерывность существования городов предоставляют нам бесценный объем негативной (курсив авторов) информации, отрицающей непрерывность существования городов после 600 г.» ([138] pp.83-84).

О размерах этого апокалипсиса поздней античности можно судить также по дальнейшей истории городов во Франции во втором тысячелетии и по тому, как эта история нашла свое отражение во французском языке. Слово civitas, от которого произошло французское слово cité («ситэ»), первоначально в латинском языке означало город-государство или главный город округа с принадлежащей ему сельской территорией, как Августодун с областью эдуев. А все другие города, которых было значительно больше, назывались urbs (откуда произошло слово «урбанистический»). В дальнейшем слово urbs совсем вышло из употребления вместе с исчезновением большинства городов. А слово cité сохранилось во французском языке в основном в том значении, в котором бывшие civitas предстают в раннем средневековье – то есть это уже не провинциальный центр площадью 100 или 200 гектаров, как это было во II в., а маленький укрепленный раннесредневековый замок (кремль) размером в несколько гектаров, вокруг которого лишь в VIII-XI вв. начинают расти опять жилые постройки и возводиться новые кольца стен. Именно такие cité (кремли) мы сегодня видим в большинстве старинных французских городов. 

Что касается слова ville («вилль»), которое по-французски сегодня означает «город» (и почти всегда именно оно используется в этом значении), то это слово произошло от латинского villa – вилла, загородный дом, крестьянский двор. В раннем средневековье «виллы» представляли собой либо хутора из нескольких домов, либо вообще одно хозяйство, включавшее семью хозяина и в ряде случаев некоторое количество колонов или подсобных рабочих. В дальнейшем, по мере роста населения, прежние «виллы» превратились сначала в деревни, а позднее в города; вот и слово ville перестало обозначать виллу, и начало означать сначала «поселок», а затем «город». До сих пор во Франции тысячи городов имеют окончание ville или court (двор), а перед ними – чаще всего имя того колониста-варвара, который когда-то поселился в этой «вилле» или «дворе»: например Arnouville (вилла Арну). Причем, археология говорит о том, что эти «виллы» и «дворы» с именами поселенцев-варваров возникали часто на территории бывших галло-римских поселений, и получили новые имена вместо прежних в VII-VIII вв. ([136] p.148) Сотни других городов во Франции называются “villeneuve” (новая вилла), “bastide” (постройка), “bourg” (первоначально означало «деревню», а затем стала означать «город»),  “villefranc” (поселение с особыми гарантированными правами), и т.д. Они в большинстве возникли вообще на пустом месте в IX-XIII вв., но уже изначально строились не как «дворы» или хутора, а уже как деревни (обычно также с собственной церковью), и организаторами их строительства и привлечения в них жителей обычно становились местное духовенство и феодалы ([82] pp.71-72, 76). В дальнейшем число их жителей настолько возросло, что они (а вместе с ними и слово «вилль», равно как и «бург») поднялись в своем статусе с «деревни» до «города».

Читатель вправе спросить – а что мешало духовенству и феодалам развернуть такое же строительство «вильневов» и «бургов» в V-VII вв.? Ответ прост – мешало отсутствие потенциальных жителей. Нехватка людей оставалась такой же проблемой раннего средневековья, как и поздней античности. В частности, как указывает историк Р.Кёбнер, по монастырским письменным источникам в Галлии известно, что многие попытки основания новых поселений в то время откладывались или от них вообще отказывались именно по этой причине. А когда такие попытки предпринимались, поселенцев старались привлечь всеми возможными способами: предоставляли им разные гарантии, включая гарантию свободы[45], а также предоставляли поселению специальные права. Отсюда столь распространены на территории Франции, равно как и Испании, «вильфранки», поэтому в документах того времени монастыри Галлии пытаются всеми правдами и неправдами получить не землю – в земле нет недостатка - а особые права для основания поселений ([82] p.68).

Если проследить, какими были типичные поселения франков во время их первоначального расселения в Западной Римской империи (что было проанализировано Р.Кёбнером), то мы увидим, что, так же как и в самой Германии в то время, они селились небольшими хуторами по нескольку семей, или даже вообще одной-двумя семьями. Таково мнение историков и археологов, об этом же свидетельствует и один из первых законов франков в Галлии – Pactus Lex Salica (начало VI в.). В нем написано, что любой поселенец имеет право вето против поселения по соседству пришельца со стороны, если даже «один или несколько» других поселенцев согласны его принять. Из этого, в частности, следует, что речь не идет о больших поселениях, а речь идет о хуторах ([82] p.34). Собственно, это подтверждается и выводами археологических исследований, о которых шла речь выше. Другим типом поселений были поместья, принадлежащие земельной аристократии и монастырям, возле которых жили и зависимые от них крестьяне. Но в VI-VIII вв. доминировал первый тип поселений (хутора). Даже в начале IX в., хотя к этому времени уже произошел заметный рост монастырей и крупных поместий на севере Галлии ([128] p.68; [139] p.271), доля их земель в ряде провинций составляла, по оценкам, лишь 10-12% общего количества обрабатываемых земель, и лишь в районе Парижа, где этот рост был наиболее заметным, достигала 32-35%. Остальную землю по-прежнему обрабатывали крестьяне, жившие на хуторах (называвшихся в Галлии «мансами», «виллами» и «дворами»), состоящих из одной или нескольких семей ([82] pp.231-232).

Таким образом, можно заключить, что из общего числа поселений даже в начале IX в. хутора и одиночные дворы составляли в большинстве провинций порядка 97-99%[46]. Между тем, мы знаем, и не только по распространенности «вилл» и «дворов» в названиях французских городов, но и по самым разным источникам, в том числе по истории развития городов, прослеженной историками ([128] p.69-70), что именно из этих, а также построенных в дальнейшем «с нуля» поселений (в том числе “villeneuve”, “bastide”, «bourg», «villefranc» и прочих) образовались тысячи городов во Франции. Итак, если исходить из того, что в этих поселениях в V-VII вв. жило, как правило, от нескольких человек до нескольких десятков человек, или их еще не было вообще, а в наше время в тех же поселениях проживают тысячи и десятки тысяч, то мы говорим о росте населения с тех пор и до наших дней в несколько сотен раз. Соответственно, если в наши дни средняя плотность населения Франции составляет порядка 110 чел./кв. км., то в то время она, по всей видимости, была менее 1 чел./кв.км.

Примерно те же результаты может дать и сопоставление площади «сите», то есть старых городов античности в момент их наибольшего сокращения, с их нынешней площадью. Например, площадь Бордо составляла в раннем средневековье 32 га, Нанта, Труа и Руэна – 16 га, Парижа – 9 га, Бовэ, Тура и Ренна – от 6 до 10 га, в то время как площадь Константинополя составляла в этот же период около 1500 га ([151] p.81; [149] p.131). Соответственно, площадь указанных городов во Франции к сегодняшнему дню выросла в сотни или даже в тысячи раз. Причем, площадь стен старого города («сите») в ряде случаев даже преувеличивает реальные размеры этих городов в VI-VII вв. Например, археологические раскопки в Туре показали, что многие дома в черте старого города в эти столетия пришли в упадок, и лишь в IX-X вв. площадь внутри этой черты опять была полностью застроена ([128] p.66).

Может возникнуть вопрос: а не могли ли города образовываться в результате, например, слияния нескольких десятков таких хуторов, о которых шла речь выше; в этом случае приведенные выше оценки были бы неправомерными. Имеющиеся данные опровергают эту возможность как массовое явление. Известно, что франкские «виллы» и «дворы» в VI-VII вв. никогда не располагались рядом, между ними всегда находились большие пространства, покрытые лугами и пастбищами – на что указывают историки Р.Кёбнер и М.Блох. Германцы, по-видимому, следуя своей старинной традиции, описанной еще Тацитом, и селились на хуторах с тем, чтобы не иметь недостатка не только в обрабатываемой земле, но и в лесах и пастбищах, где они могли пасти скот и заниматься охотой ([82] pp.17-42, 231-232). Разумеется, по мере роста городов во втором тысячелетии несколько бывших «дворов» и «вилл» могли оказаться в черте одного города, но вряд ли речь могла идти о нескольких десятках[47].

Итак, мы рассмотрели целый ряд демографических, финансовых и археологических данных, а также историю упадка и последующего развития городов в Западной Европе. И все эти факты свидетельствуют об очень существенном (в несколько десятков и даже в сотни раз) уменьшении населения провинций Западной Римской империи к концу античности – началу средневековья, а также об уменьшении плотности населении до очень низкого уровня (порядка 1 чел./кв.км.). Давайте теперь посмотрим, подтверждают ли это другие экономические показатели. Самой простой отраслью промышленности античности, сохранившейся и в период раннего средневековья, было производство керамики, которая использовалась в повседневном быту. Но археологические исследования показали, что число гончарных мастеров резко сократилось – до такого низкого уровня, что, как пишут Р.Ходжес и Д.Уайтхаус, в VI-VIII вв. в Галлии один или два мастера «покрывали потребности целых областей», при том, что они производили достаточно широкий набор изделий и население по-прежнему их приобретало ([138] p.83). Давайте сравним это с периодом расцвета Римской империи. По данным А.Гренье, в начале II в. н.э. на одном из крупных керамических центров в Галлии - Лезу - работало 3000 гончарных мастеров, ставивших свои личные клейма на изделиях. Причем, речь идет только о тех, чьи клейма были обнаружены во время раскопок, и, разумеется, не считая их помощников и наемных рабочих ([110] p.548). Промышленная зона города с печами по обжигу керамики занимала несколько квадратных километров площади. Лезу был не единственным центром керамической промышленности в Галлии, таких крупных центров было несколько или, возможно, около десяти, не считая мелких локальных производств. Если принять, что Лезу с его 3000 мастеров обеспечивал своей продукцией даже в 10 раз бóльшую территорию, чем те 1-2 гончара, о которых говорят историки раннего средневековья и которые «покрывали потребности целых областей», то и тогда мы говорим о сокращении объемов производства керамики в сотни раз. Поскольку, по мнению историков, в основной массе население Римской империи никогда не было склонно к чрезмерному потреблению, а имело весьма скромные запросы в быту и повседневной жизни ([151] pp.82-83), то указанную разницу в сотни раз лишь в небольшой мере можно объяснить более скромными запросами жителей Галлии в VI-VIII вв. по сравнению со II в., а в основном нельзя объяснить ничем иным, кроме соответствующего уменьшения населения.  

Другой отраслью, которая позволяет делать экономические сопоставления между античностью и ранним средневековьем, является сельское хозяйство. Объем пищи, потребляемой человеком в эти столь разные исторические эпохи, в среднем вряд ли сильно различался. Между тем, выпуск сельскохозяйственной продукции очень значительно сократился. Об этом свидетельствует, во-первых, очень значительное увеличение площади лесов и болот, а также пастбищ и пустынь. Судя по описаниям, леса, болота и пастбища в Галлии занимали в VI-VII вв. до 90% всей площади, или даже более. Так, каждый лес имел свое собственное название, и почти не было случаев, когда лес называли по имени прилегающей деревни или города, что стало обычным явлением уже лишь во втором тысячелетии. Помимо вековых лесов, были в огромных количествах пустоши между поселениями и особенно большие пограничные зоны запустения - между территориями отдельных франкских графств и между ними и другими государствами. Например, «брабант» на местном языке раньше означал именно такую пограничную зону запустения, по имени которой до сих пор называется большой регион в Бельгии. Кроме этого, особую категорию составляли земли, относительно недавно вышедшие из употребления и поросшие кустарником, их легче было снова освоить, и в VI-VII вв. именно такие земли выбирали для основания новых монастырей. Лишь в последующие столетия, как указывает Р.Кёбнер, приступили к освоению других земель, которые к тому времени превратились в лесные массивы ([82] pp.42-45). В целом этот процесс продолжался с VI в., когда он уже упоминается в вестготских и бургундских законах, и до конца XVIII в. - начала XIX в., когда сразу после Великой французской революции приступили к интенсивной вырубке ранее неприкосновенных королевских и баронских лесов ([136] p.569). При этом, лишь в XIII-XIV вв. во Франции начали запрещать расчистку лесов посредством их сжигания или вообще запрещать вырубку – в тех регионах, где лесов оставалось мало. Как отмечает французский историк К.Парэн, «варварский метод расчистки посредством сжигания мог применяться, пока леса казались неисчерпаемыми … он уничтожал ценные естественные богатства и часто превращал лес в очень малопродуктивную пустошь» ([89]) I, pp.136-137). По одной из научных гипотез, интенсивная вырубка лесов в Западной Европе стала одной из причин наступления на планете, начиная с XVI в., так называемого Малого ледникового периода, продлившегося до XIX в. [101] В течение XIV-XVI вв., когда количество лесов сильно уменьшилось, во Франции были введены строгие ограничения как на вырубку лесов, так и их использование для выпаса домашних животных.

А какая ситуация была в эпоху античности? Римский историк и географ Страбон в начале I в. н.э. писал, что в Галлии не было неиспользуемой земли, кроме некоторых участков, на которых были расположены болота и леса - причем, вследствие избытка населения даже эти места были густо заселены ([55] IV,I,2). В Галлии того времени также практически не было и открытых пастбищ – скот кормили фуражом, который специально для этого выращивали. Кроме того, именно по причине ограниченности пастбищ и лесов скот выращивали в очень небольших количествах. Цезарь хвалил своих солдат в Галлии за то, что они хорошо переносят отсутствие мяса в рационе. И он также специально дожидался, пока созреет весной фураж на полях, прежде чем начинать очередную кампанию в Галлии – даже несмотря на то, что в его армии было очень мало кавалерии - поскольку обеспечить лошадей кормом в условиях перенаселенности страны было большой проблемой ([89], I, p.94; [60] II,2; I,15-16). Учитывая эти описания, почерпнутые из разных источников, нельзя не согласиться с мнением французских историков, которые оценивают размер населения Галлии в тот период в 15 или даже в 20-30 млн. чел. (см выше). Такого же уровня населения – 20 млн. - Франция опять достигает к середине XIV в.[48], когда появляются первые серьезные ограничения на вырубку лесов, и затем, после демографического спада, вызванного эпидемиями и другими причинами, опять к XVI в. ([136] pp.296, 389) Совершенно очевидно, что процесс вырубки лесов во Франции в средние века, также как в эпоху античности в Галлии, отражал увеличение площади обрабатываемых земель по мере демографического роста. И где-то при уровне 20 млн. населения во Франции в XIV в., очевидно, был достигнут некий предел дальнейшего роста выпуска продовольствия, связанного с вырубкой лесов и применением традиционных методов возделывания полей.

Примерно в это же время (XIV в.) Западная Европа по уровню урожайности зерновых приблизилась к тому уровню урожайности, которая была на этих территориях в период античности: сам-4[49], дальнейшее повышение урожайности требовало уже существенного вложения капитала и перехода к интенсивному земледелию. Но вплоть до XVIII в. во Франции практически не применялись интенсивные методы земледелия, хотя для этого имелись все возможности и технологии (в Англии они были уже давно, начиная с XIV в., с успехом опробованы). По-видимому, пока были возможности для роста экстенсивного земледелия за счет вырубки лесов, не было смысла вкладывать деньги в интенсивное сельское хозяйство. Единственным серьезным усовершенствованием во Франции по сравнению с античностью было введение трехпольной системы вместо двухпольной, позволившей увеличить процент ежегодно используемых земель, но и оно к тому времени успело распространиться лишь на севере Франции ([89] I, pp.125, 141; [136] p.487). Лишь в XVIII в., когда население Франции, по оценкам, достигло 26 миллионов человек ([136] p.520), оно, по-видимому, столкнулось с нехваткой земли. Об этом свидетельствует как начавшееся внедрение интенсивных технологий земледелия, так и, например, жадная вырубка последних оставшихся (королевских и баронских) лесов после Великой французской революции, вызванная, по всей видимости, стремлением увеличить дефицитные пахотные земли. Судя по описаниям Страбона и Цезаря, при той же урожайности, дефицит пахотной земли в Галлии в I в. до н.э. уже имел место, но еще не достиг такого состояния, как во Франции в XVIII в. и скорее сравним с ситуацией в XIV в. или в XVI-XVII вв., поэтому для Галлии, с учетом несколько большей территории, вполне представляется приемлемой оценка на уровне 20-25 млн., а 15 млн., пожалуй, даже кажется заниженной оценкой.  

Что касается V-VIII вв., то средняя урожайность в Европе упала в эти столетия до сам-2, вместо сам-4 - сам-8 в эпоху зрелой античности ([118] p.196; [131] p.768). С точки зрения землепользования такое изменение означа