К вопросу об эффективности несвободного труда

Институт рабства и несвободного труда исторически воспринимается как пережиток прошлого. Ведь рабы, лишенные каких бы то ни было стимулов к хозяйствованию, не получая должного питания и медицинской помощи, должны, вообще говоря, прикладывать к своей работе минимум старания и подрывать эффективность хозяйствования. Еще римские экономисты доказывали, что причина упадка сельского хозяйства кроется не в климате или истощении почвы, как казалось многим, а в том, что земля предоставлена «как палачу, на расправу самому негодному из рабов...» [3, 157]. Колумелла трагически констатирует, что «рабы приносят полям величайший вред. Они дают взаймы на сторону волов. Пасут их и остальной скот плохо. Дурно пашут землю...» [Там же, 158]. А Плиний Старший подтверждает, что работа рабов всегда ужасно низкого качества, так же как и все, сделанное человеком без надежды.

Однако эмпирические исследования другой рабовладельческой системы — американского Юга — поставили вопрос о производительности несвободного труда с ног на голову. Роберт Фогель и Стенли Энгерман в своей работе «TimeontheCross», вызвавшей небывалую волну ответных публикаций (причем не только в научной литературе), утверждали, что рабовладельческая экономика Юга была не такой уж неэффективной по сравнению с фермерской экономикой «свободных» северных штатов, как казалось ранее 5 [30, 31]. Экономия на масштабе, интенсивное использование труда и капитала привели к тому, что сельское хозяйство Юга, по подсчетам авторов, было на 35 % более эффективным, а доход на душу населения в промежутке между 1840 и 1860 гг. на Юге рос быстрее, чем в среднем по стране. Теперь рабовладельцы представлялись капиталистическими менеджерами, которые отличались от своих «индустриальных» коллег лишь тем, что использовали «особую форму» капитала [15].

Расчеты и утверждения вызвали появление значительного числа публикаций, подтверждавших или оспаривавших методологию и результаты авторов [18, 19, 29, 37, 47, 52, 53 и др.]. Не вдаваясь в детали дискуссии, важно отметить, что она еще раз обозначила проблему того, что рабство при некоторых условиях (возрастающая отдача от масштаба, географические условия, возможность снижения трансакционных издержек) может обеспечить более эффективное функционирование экономики, чем рынок конкурентного труда.

В чем же причина? Ключевое отличие рабского труда от свободного с экономической точки зрения — это его интенсивность. В экономике со свободным трудом индивид самостоятельно определяет предложение труда и баланс свободного времени, исходя из максимизации личной полезности. При рабовладельческой экономике возможности такого выбора нет. Количество труда и уровень потребления определяются не индивидом, а рабовладельцем, который устанавливает предложение труда на уровне, максимизирующем его благосостояние, а не полезность раба. Свобода выбора для раба, которая заключается в максимизации его индивидуальной полезности, может уменьшать общий уровень производства, что нежелательно для рабовладельца. Поэтому контроль за предложением труда (интенсивностью работы) с его стороны позволяет максимизировать чистый выпуск [11]. Как отмечали американские рабовладельцы, при излишней свободе рабы начинают болтаться без дела, заботиться о себе и тратить деньги на виски [44].

Логично, что ограничение потребления алкоголя среди работников способно повысить уровень выпуска. Но, что еще более любопытно, несвободный труд может быть привлекателен с экономической точки зрения не только для эксплуататоров, но и для эксплуатируемых крестьян. Так, Дуглас Норт, рассматривая процесс образования феодальной системы и прикрепление крестьян в Средние века в Европе, отмечает, что использование несвободного труда повышает полезность не только лордов, но и самих крестьян [43]. Феодализм возникает как ответ на потребности лордов в крестьянах, способных обрабатывать их свободные земли, и крестьян, заинтересованных в получении общественного блага — безопасности и защите от нападений других лордов. В духе общественного договора крестьяне делают осознанный выбор, находя выгодным для себя обменять личную свободу на гарантии безопасности и, как следствие, бульший экономический достаток. Другими словами, прикрепление крестьян является Парето-улучшением в экономике, так как от внедрения нового института выигрывают обе стороны.

Добровольный характер заключения договоров находит свое подтверждение не только в теоретических моделях, но и на практике. Крестьяне могут добровольно заключать долгосрочные контракты с землевладельцами, подразумевающие несвободный труд. Причем это характерно для различных исторических периодов: Англии XIII в., Восточной Германии 1750–1860 гг., Египта 1850–1940 гг., Чили до 1930 гг., современной Индии [25].

Например, в Индии, как было сказано выше, при наличии возможности заключения различных типов контрактов, не склонные к риску работники выбирают именно постоянную, «прикрепленную» занятность. Несмотря на более низкую дневную зарплату, среднегодовая зарплата у постоянных работников по сравнению с сезонными оказывается выше; кроме того, они оказываются под патронажем землевладельца, могут получать семена и технику на льготных условиях [10]. Взамен землевладелец получает лояльность крестьян и снижет издержки мониторинга, доверяя наиболее важные задания, требующие ответственного подхода, своему «кадровому резерву» [25]. Использование репутационного механизма позволяет снизить трансакционные издержки и уменьшить вероятность обмана со стороны агента: репутация помогает решить проблему принципал — агент.

В данном случае можно говорить о добровольных действиях крестьян, которые выбирают для себя оптимальный контракт из всех доступных. Но при этом важно учитывать, что землевладелец может навязать такие условия контракта, которые будут выгодны именно ему, а крестьянину — за неимением лучшего — придется принять их. Так, парадокс добровольного выбора для крестьян Юго-Восточной Азии заключается в том, что они делают свободный выбор в пользу прикрепленного труда, так как помимо ссуды землевладельца у них нет возможности использовать другие кредитные институты. Развитие же дополнительных кредитных институтов способно вызволить крестьян из ловушки бедности и прикрепленного труда. Без них у крестьянина нет другого выхода, кроме как, выплатив ссуду, взять еще одну — под условия, установленные землевладельцем [32]. Поэтому собственники земли совершенно не заинтересованы в развитии «хороших» институтов, которые смогут подорвать их благосостояние.

Данное правило распространяется и на другие страны. В работе «OntheProfitabilityofRussianSerfdom» Е. Домар и М. Мачина показывают, что, несмотря на многочисленные доводы о том, что крепостное право было отменено из-за своей неэффективности, даже в середине XIX в. оно было выгодно помещикам, которые блокировали институциональные реформы [21]. Впрочем, роль элиты в установлении крепостного права оказывается еще важнее. Рассмотрим данный вопрос в следующих разделах.